Деревенская быль

     Моей маме посвящается

     Когда-то, лет *** тому назад, при въезде в деревню, невдалеке от старого деревянного моста, солдатами, присланными на уборку урожая, по естественному руслу речки Ракушки, в красивой и широкой пойме, для своих надобностей — постирать там, сполоснуться после тяжелой и пыльной полевой работы, - был выкопан водоем. Не такой уж и маленький, размером, может быть, сто на сто пятьдесят метров, и глубиной не менее двух. Речушку перекрыли невысокой запрудой, предварительно подсунув под нее бетонную трубу, - для стока «лишней» воды. Вначале пруд был обыкновенной большой ямой с водой. Берега – голубая и желтая глина. Войти в воду, чтобы искупаться, а затем выйти на берег – целая проблема. Скользко, да и ноги испачкаешь, вода мутная. В первый год местные жители в пруду не купались. Водоемом пользовались только солдаты. Но на следующий год пруд было не узнать. Берега затянуло всякой околоводной растительностью, в основном, спорышом, кудрявой «гусиной лапкой” и диким анисом, который мы постоянно жевали. Дно уплотнилось, что было очень важно для местных ребятишек, - невероятно противно чувствовать, как ноги затягивает в холодный, вязкий ил! Какое уж тут купание! По мечтательной подсказке ребятишек и по просьбе взрослых местные начальники распорядились, чтобы привезли и высыпали на береговую линию два самосвала белого борового песочка. Часть песка самосвал с берега высыпал в воду, чтобы ноги не вязли. Вот было радости! Ведь это настоящий пляж! Кучи песка дети растаскивали ведрами, рассыпая его пошире. Чтобы песок лежал ровным слоем, кто-то приволок широкую доску, им она была вместо бульдозера. Работать было тяжело, но, вместе с тем и радостно, - для себя же старались! В тот же год неведомо кем воткнутые недалеко от воды прутики тополей и талин вдруг выпустили тонюсенькие веточки и превратились в деревца, - в сыром месте эти растения быстро укореняются. В стороне росли кустики ракит, за которыми после купанья, перед тем, как бежать домой, можно было (под платьем!) снять мокрые трусики, отжать как можно суше и надеть снова Вечерами сюда стали приходить, принять омовение после жаркой, тяжелой деревенской работы, взрослые дядьки в семейных трусах до колен и тетки в самошитных купальниках. В особенно жаркие дни на берегу и в воде было тесно, как на городском пляже.

     Совместными стараниями взрослых и детей к пруду добавлялись всё новые, необходимые и приятные сооружения. На берегу построили деревянные мостки, с них можно было нырять, загорать и обсыхать на чистых, теплых досках. На противоположном берегу ребята постарше соорудили глиняную каталку. С горки сняли дерн, выровняли скат, насыпали на него побольше глины, пришлепали, облили как следует водой, попробовали на скольжение, - годится! Самые смелые прокатились по каталке, кое-кто чуть трусы не потерял. И пошла-поехала ребятня кататься с этой горки в воду! Только брызги летели! Сколько было визгу, и восторженных криков, и продранных на этой глиняной горке трусов, иногда и попе доставалось,- под глиной были корешки. Но это были мелочи, а все остальное было так здорово и замечательно! К большой радости местных рыбаков, в воде вскоре завелись пескари, гольяны и золотистые красноперые карасики. У одного глуховатого деда проказливые детки крали пойманных рыбок, и выпускали их обратно в воду. Кто-то из взрослых не поскупился, прикатил туго накачанную камеру от «Белоруса». На ней можно было плавать, нырять, и выделывать прочие купальные фокусы, а также, не рискуя босыми ногами, можно было довольно далеко заплыть в речку Ракушку, докуда позволяла ее ширина, пока бока камеры не застревали между берегов. Тогда можно было спокойно посидеть и насладиться относительным одиночеством (до тех пор, пока камеру не потребует следующий), почувствовать, как мелкие рыбешки щекочут ноги. Вода в речушке была очень теплая, после прудовой воды казалась горячей. Закупавшиеся до посинения ребятишки входили в неё, погреться. Дно в ней было тинистое, покрыто длинной жесткой травой, в которой водились крупные черные кусачие жуки – плавунцы. Кусались они довольно чувствительно, и ребятишки лишний раз в Ракушку не лезли.

     Вот так образовался чудесный, живой, рукотворный прудик, прозванный Солдатским. Впадали в него две речки, что текли от подземных ключей — Ракушка и Скакушка. Правда, Скакушка, скорее, ручеек...А Ракушка местами была довольно широкой и глубокой. Наверное, когда-то в ней водились раки, или речные раковины-жемчужницы.

     Конечно, деревенька наша и ранее не была безводной. Существовал в середине деревни старый, большой и очень глубокий , пруд. Но вода в нем была застойная и к середине лета зацветала, покрывалась ряской, купаться в ней было неприятно. Ближайшие к пруду жители особо не задумывались, валили в воду навоз и всякий мусор. За деревней был еще один, очень старый пруд, образовавшийся от весенней воды, стекавшей с полей, прозванный “болотом” за великое множество водившихся в нем пиявок. На самом деле, это было небольшое озерко, на нем даже был плавучий остров, который ветром носило от одного берега к другому. По берегам озера росла осока, камыш и произрастал толстый, вкусный рогоз, который мы дергали, чистили и ели, а во время цветения обдирали его коричневые соцветия, бальки, набивая сухим пухом подушечки для кукол. На островке селились дикие утки, выпи, и большие серые цапли. За неимением третьего пруда со второй половины лета купались в болоте, но идти до него надо было через всю деревню, мимо злых собак. Искупавшись, возвращались домой по пыльной и длинной дороге, в итоге выходило - как будто, и, не купались. Вот, поэтому, возникновение нового водоема, выкопанного за чертой деревни, было очень приятным событием.

     Каждую весну талые воды прорывали глиняную запруду, но после того, как заканчивалась распутица, приходила «железяка», - бульдозер С-100. Ни до ни после не встречала я такой умопомрачительной техники. Как оглушительно тарахтел, грохотал, звенел и лязгал этот чудовищный трактор! Но делал он все как надо: клал на место водосливную трубу, снова нагребал плотину, утаптывал, чтобы не развалилась от первого же дождя, затем натекало необходимое количество воды, и, - ура! Прудик снова ждал нас. Вода прогревалась так быстро, что в конце мая, начале июня самые нетерпеливые мальчишки уже плюхались в чистой проточной воде! Ребятишки измеряли глубину, уходя столбиком под воду и вытянув вверх сомкнутые руки. Нужно было коснуться скользкого холодного дна хотя бы кончиками пальцев, тогда было правильно, и, если руки скрывало, то это было очень глубоко!

     Боже мой! Детвора до безумия любила купаться в этом пруду! Вода пахла травой, талым снегом и рыбой, - одним словом, свободой, простором! Голова шла кругом от этого запаха! На берег вылезать не хотелось, купались до посинения, пока зубы не начинали стучать, или до прихода мамы с прутиком в руках.

     Шли годы, прудик все хорошел, обрастал кудрявой травой, деревья понимались все выше, мы тоже как-то незаметно выросли...12,13,14 лет.. кое-кто даже ухитрился влюбиться. В том числе и девочка Люда, которую бабушка очень рано научила читать. Родилась она в учительской семье. Еще в дошкольном возрасте самостоятельно ходила в местную библиотеку, которая находилась в большом, почерневшем от времени, кулацком доме. Библиотекаршей работала старая учительница, которая предлагала самые лучшие детские книги, “Тысячу и одну ночь”, например. А сколько сказок было перечитано! В школе Людмилка наряду с Жюль Верном, Вальтером Скоттом, очень рано начала читать любовные романы, к шестому классу был перечитан весь Дюма, а в шестом классе в её руки попался Ги де Мопассан, затем Стендаль, Гюго и так далее.. А в самом начале восьмого класса, приехав с учительской конференции, её мама привезла сокровище – шеститомник таинственного волшебника А.Грина!

     Невозможно забыть, что происходило с ней в этом невыносимом возрасте. В двенадцать лет Людмилка начала писать стихи, а также запоем читать фантастику. В четырнадцать впервые познакомилась с настоящей, большой поэзией. И, конечно же, выросшая на страшных и таинственных шотландских сказках и скандинавских сагах, на новеллах А.Грина, подпитанная поэзией Марины, Бориса, и Анны Андреевны, переписанными из толстой тетради схожей с француженкой, молодой учительницы, ставшей впоследствии, и до сих пор, её дорогой, ненаглядной подругой, - почва была подготовлена, - Людмилка безумно (так ей тогда казалось) влюбилась!

     Приезжий молоденький учитель был для неё почти капитаном Грэем. Сама Людмилка чувствовала себя абсолютной Ассолью, глядела, ходила, двигалась, улыбалась, как она (как Вертинская). Местная молодежь вскоре начала считать её дурочкой. Она не винила их, ведь они не знали, что с ней происходит. Одноклассники, девочки, - догадывались, но Людмилка все отрицала. На его уроках не могла отвечать у доски, нахватала двоек, а в учительской он жаловался её маме, что она плохо учится. Придя домой, ждала, когда ненаглядный учитель пройдет мимо окон, ревновала его, почти до ненависти, - к девушке, с которой он встречался. Конечно, ничего и быть не могло, - Людочка для него была “маленькой”, да, и, не знал он ни о чем, и, слава Богу. Но, продолжение love story - было... В этой смешной и горестной ситуации спасала её окружающая природа. Защищенная гриновскими феериями, ахматовскими и цветаевскими стихами, никого, и ничего не боялась она в своей родной деревне.

     Вот когда Людмилка перестала быть домашней девочкой! Дома не сиделось! Все ближние, а иногда и дальние леса, дикие, сырые лога, заросшие акацией, тальником и черемухой, и еще какими-то, в то время неизвестными ей цветами и кустарниками, с бегущими ручьями, все окрестные овраги, возвышенности – все было ею исхожено, избегано, излажено. В ближнем логу она как-то обнаружила устроенную когда-то прямо в склоне, обвалившуюся, топившуюся “по-черному”, заброшенную баню. Люда представляла себе, что была она построена какими-то доисторическими людьми, но, которые, грязными, все-таки, ходить не хотели. И еще она досмерти любила лазать по деревьям, всё стремилась куда-то ввысь! “Пока светлы миры, шумны ваши шатры – терема, терема, терема...” Сидя в таком “шатре”в ветренную погоду, на колышущихся ветвях, объятая лиственным шумом, она легко воображала себя в открытом море, на корабле. Самым любимым деревом была огромная, высокая, со стволом почти в два обхвата, береза. Росла она в дальнем широком логу, по которому протекала речка Ракушка, на самом верху пойменного склона. Ствол изогнулся полукольцом, навис над пространством лога, напоминая удобное, широкое кресло. На этом изгибе можно было стоять, принимая в лицо ветер! Эта береза была местом отдыха, и Людмилка часто приходила к ней, захватывая с собой какую-нибудь книгу.
 
     И, вот, Людмилке четырнадцать лет... Худущая, длинноногая, с конопатым носом, ужасно этим фактом недовольная, с распущенными волосами, в кедах, в ушитом трико, в выгоревшем ситцевом платьишке, в зеленой вельветовой куртке нараспашку.. Обходила вокруг Солдатского пруда, оббегала его ( облетала!), перебегала по бревну ручей, и с запрокинутым , восторженным лицом буквально взлетала по склону на другую сторону, на Кинину гору, лепеча стихи или отрывки из Грина, задыхаясь от счастья и горя (её первая любовь, конечно, же — безответна)...Людмилка навсегда запомнила непередаваемое чувство “окрыленности”, почти неосязаемые, неслышные, неощутимые соприкосновения ног с почвой! И до сих пор ей помнится запах ветра, напоенный ароматом распустившегося тальника, который щедро цвел по всему необъятному логу, рассыпая желтую, обильную пыльцу, . А под ногами, в самом низу, по северной стороне лога, вдоль ручья, еще лежал серый, крупитчатый снег. Из обломанной березовой веточки капал сладкий сок...

     Кинина гора. Кто был этот Кинин? Говорят, что поселился там задолго до начала революции, что садил на горе диковинные для того времени арбузы и дыни. С южной стороны деревню обходил глубоченный лог с уходящими вниз террасами и крутыми, осыпающимися склонами, густо заросший дикой малиной, ежевикой, акацией, черемухой, крушиной, тальником, и красной смородиной, росшими вперемежку с высокой густой травою. Чаще всего на черной, никем не тронутой, почве росла жирная, мощная крапива, и, буквально инопланетных размеров, высотою до двух метров, борщевики, с белыми зонтиками в обхват рук, а под огромными листьями можно было спрятаться. Понизу густо рос папоротник, попадались осклизлые черные грузди. Пахло грибами, сыростью, плесенью, было страшно. Старые люди рассказывали, что из Быструхи (это был очень большой, глубокий и широкий лог с одноименной речкой) сюда иногда заходили волки. Под кустом валялась недоеденная кем-то заячья шкурка, белели маленькие, голые черепа каких-то животных - воистину, дикие, дурные места. Натыкаясь на такие находки, Людмилка спешила поскорее выбраться по склону наверх, на солнце.

     По дну лога пробегал ручей, местами довольно широкий, не перепрыгнуть. Вода чистая, прозрачная, виднелось дно со светлыми камешками , иногда можно было увидеть мелких рыбешек. По рассказам её дедушки, в давнее время ручей был речкой с глубокими омутами, в которых под корягами «сидели» налимы. Берега были топкие, илистые, вода в ручье – очень холодная, во многих местах били донные родники. Если кто-нибудь пытался перейти на другую сторону, то обувь оставалась в грязи. И не было никакого мостика, как и во времена Людмилкиной счастливой юности. С одного берега на другой улеглась упавшая, подмытая ручьем, кривенькая березка, перейдет далеко не каждый! Вот и росли, наверное,  арбузы на солнцепеке, хозяину на радость,  в тишине и покое.

     И слава Богу, что оградил (отгородил) от многолюдья и, естественно, разора окрестности Кининой горы. Здесь - совершенно другое мир. Тут нечасто бывала вся деревня, и поэтому, на безмерную, отроческую радость Людмилки, весной и летом, сменяя друг друга, росли редкие цветы и травы: гусиный лук, дикий слизун, белые и розовые мальвы, издалека светились красные шапочки татарского мыла, потихоньку качались высокие, крупные голубые колокольчики, на открытых местах, на взгорках, высились золотые канделябры коровяка, между берез расстилались сплошные поля, - пространства! - голубых и розовых незабудок, а внизу, под березками в то время еще росли, - синие подснежники, лиловые и желто-коричневые кукушкины слезки, и в самом низу, по дну лога – заросли ярко-оранжевых огоньков! А летом, как будто бы кто насеял – густо росла крупная ароматная земляника, настоящая услада гуляющих на природе детей и подростков,  росла под березками, на пригорках, возле муравейников, и, радуя глаз, гроздьями свешивалась вниз с обрыва. И еще среди высокого разнотравья встречался,  в то время уже редкий, - удивительнейший, загадочнейший цветок, сибирская орхидея - венерин башмачок!...

     И запах!...Ах, каким запахом одаривала здоровое детское обоняние родная, лесо - степная зона! Ах, как он тогда кружил Людкину беспечную, простоволосую головушку! И тайна, везде и во всем – тайна! В склонах горы какие-то звери выкопали норы. Может быть, барсуки, а может быть, лисы. Увязавшаяся за ней собачка дворянской породы кого-то чует, - с головой влезает в норы, роет, волнуется, тявкает, фыркает. Тут где-то прячутся краснобровые красавцы-тетерева и их рябенькие, скромненькие подружки, курочки-тетёрочки.. Ранним утром, с домашнего крыльца, Людмилка не раз слышала, как на Кининой горе идет токованье, весенняя игра, бесконечный тетеревиный турнир. Доносились странные звуки, похожие на возмущенное, взволнованное бормотанье, или гортанное приглушенное многоголосье, накатывающееся волнами, и отзывающееся отраженным эхом. И где-то, думала она, тут же, за березками, за овражком, бродят косули рыженькие, с очаровательной черной мордочкой, с легонькими ногами. А в неглубоком ложке — родник! За ветку тальника была привязана проволокой помятая, алюминиевая кружка. И виднелись чьи-то следы , маленькие острые копытца. Может, это приходили косули? Попить сладкой водички..

     Издалека виднелась колхозная пасека, но Людмилка не подходила слишком близко. Её дедушка держал пчел, с ними она была знакома с раннего детства, и знала, что они не любят непрошенных посетителей. Дома пчелки ее кусали не один раз. Территория, где стояли ульи, была для неё запретной зоной, Туда мог подходить только дедушка. Люда помнила, как летом выкачивали из рамок мед. Рамки с наполненными медом сотами помещались в специальное приспособление, - медогонку. Иногда рамки были до того полны медом, что пчелки строили и наполняли соты за периметром рамок, в виде причудливых сосулек и выступов. И потом, когда мед был откачан, открыв кран медогонки, его разливали в разную тару, - в ведра, баки. Мед вытекал толстой замедленной струей, укладываясь мягкими, янтарными ступеньками. Смотреть на этот процесс было очень приятно, даже – увлекательно, и, просто – красиво. Бабушка нарезала вдоль свежие огурцы, в мисочку наливала мед, и звала  своих внучек  отведать свежего меда вприкуску со свежим огурчиком. И тут какая-то самая несогласная с тем, что у нее забрали мед, пчелка, укусила Людочку за босую лапку. Ах, как было больно! Но бабушка оказала немедленную помощь: налила в пустую чугунку колодезной воды и приказала опустить туда распухшую ножку. И всё прошло!

     В начале лета местных старшеклассников пригласил пасечник, - после зимы помочь прибрать территорию пасеки, а затем принес широкое деревянное блюдо с темными медовыми сотами, оставленными с прошлого лета, - мед впремежку с кисленькой пыльцой и большой, закопченный чайник с пахнущим дымком, травяным настоем!...Ах, как было вкусно!...Но хозяйки явились очень быстро, - кто это тут лопает наш мед? - побросали отроки соты, и дали деру в ближайшие кусты!

     Вдоволь находившись по склонам и возвышенностям, нагулявшись на просторе, Людмилка жевала дикий лук с прихваченным из дому куском хлеба с солью, запивая родниковой водичкой. Долго сидела на развилке любимой березы, и в очередной раз сказав о своей любви недогадливому учителю, усталая, счастливая, с букетом весенних цветов, напевая, бежала домой. Сколько себя помнила, она всегда пела...

     А на домашней стороне, в ближнем лесу - точок, место, где каждый вечер, с ранней весны до самой поздней осени толклась молодежь. На точке устроены большие, на цепях, основательные качели, рядом изрядное костровище , чуть поодаль натянута волейбольная сетка. Рядом с ней судейское место (металлическая седёлка от конных граблей, укрепленная наверху вкопанного в землю столба).  Невдалеке, посреди поляны – мини-озеро, огромная лесная лужа, полная снеговой воды. Глубокая, в середине - по шейку. Лужа прогревалась быстро, и уже с середины мая в ней плескались ребятишки и молодежь. Вода чистая, прозрачная, под ногами твердое дно, покрытое прошлогодней, мягкой луговой травой. Пруд еще не скоро прогреется, а тут такая благодать - раннее купание! Днем купались, загорали, играли в волейбол, а вечером играли в “ручеек”, в “розлуки”, иногда, и, в полузапретную “бутылочку”, или в совсем уж дурацкую игру – в “третий лишний”, где зазевавшемуся, если не успел убежать, доставалось ремешком по мягкому месту. Раздавался то визг, то дружный хохот. Когда темнело, разводили костер, пекли картошку и всей оравой качались на качелях. Поодаль гуляли парочки, в их адрес какой-нибудь остряк отпускал невинные шуточки. Пахло дымом, печеной картошкой и березовым соком. В полутьме с гудением носились майские жуки, с разлета  запутываясь в девчачьи волосы. На березах качались “сережки”. В лесу цвели медуницы и подснежники. На полянах золотились горицветы. И не было никаких клещей!

     Днем сюда прокрадывались ребятишки, покачаться, покурить тайком, но чаще всего, не было никого, - обязательно нужно зайти. Поверх цепей положена толстая, длинная, широкая доска, и качаться можно лежа, глядя в небо...Людмилка чувствовала себя, как на палубе бригантины! “Где ты, капитан Грэй?”

     Отдохнув от беготни и перехода через овраг, почти присмиревшая, Люда шла домой. Мама ворчит, - где её носило? Гуляла...Без этих прогулок Людмилка уже жить не могла. Каждый день, после уроков, убегала на Кинину гору, а оттуда – дальше, в степь. Её насквозь продувало сладким от зацветающих трав, степным ветром, голова кружилась от избытка свежего воздуха, необъяснимого томления... Хотелось взлететь и улететь вслед за птицами. В дальние края... Но продолжалась весна, птицы расположились на все лето, лететь было не с кем. Людмилка перешла в девятый класс. А учитель уехал.

     Ласковая, но, к сожалению, недолгая, весна постепенно переходила в жаркое, знойное, душистое лето. С многочисленными летними радостями: с цветущими покосными лугами, с лесной полянами и, конечно, прогревшийся к середине июня Солдатский пруд!.. А с другой, с Обской  стороны был сосновый бор с разными грибами и ягодами!

     Каждое лето мама водила Людмилку и двух её сестричек за полевой клубникой, или, просто – по ягоды. Собирать клубнику было тяжело. Стояла невыносимая жара, хотелось пить, полевые мухи лезли в лицо, в глаза, в ушах стояло непрерывное жужжание. Младшая начинала хныкать, а потом ревела в голос, хотела домой. Собирали сначала внаклонку, затем на корточках, сидя, лежа на боку, на животе. За сборщиком оставалась “дорога”. Когда клубники было много, попадалось “небратое” место, то немудреные посудинки наполнялись быстро. Собирали в кружечки и высыпали в ведро или корзинку. И так , пока не насыпали до краев. Тогда уже можно было оглядеться, подставить соленое, горячее лицо душистому степному ветерку. Мама отдыхала в тени под деревом, а девочки собирали полевые цветы. Со сладкой ношей, с букетом цветов, возвращались домой. При входе в деревню зазывно блестел Солдатский пруд. Девочки упрашивали маму, чтобы разрешила остановиться, искупаться, охладить и умыть детские, разгоряченные солнцем и ветром, мордашки, отмыть липкие от ягоды, и зудящие, порезанные полевой осокой, руки, испытать суматошный восторг при влете с разбега в прохладную проточную водичку. Девчонки плюхались, брызгались и ныряли, как утки. А Людмилка плавала, как рыба, совершенно не боясь глубины! Перенырнуть пруд ей не стоило большого труда!. Но, вот её мама не купалась никогда, в детстве она тонула, и с тех пор совсем не заходила в воду. Мама умылась с мостка, вымыла усталые ножки, и велит выходить на берег. Надо идти домой, перебирать на варенье набранную в сказочном, благоуханном поле душистую, как само лето, клубнику.

     И последнее её домашнее лето. Людмилке 17 лет, школа окончена., скоро уезжать. И опять она тихо и незаметно уходила из дома, чтобы никто за ней не увязался, не подглядел. Выбирая темные безлунные ночи, она приходила на берег любимого пруда. Трава была влажной от росы, в воде отражались звезды. Людмилка присаживалась за деревьями и сидела, дожидаясь полной темноты, пока не становилось совсем сыро и прохладно. После, скрываясь за кустами, раздевалась донага, чтобы после купания одеться в сухое. Дрожа от ночной сырости и замирая от восторга и страха, девушка осторожно входила в прогревшуюся за день, теплую, шелковистую воду, - вот уж было блаженство! Вначале она неподвижно стояла, позволив рыбкам пощекотать ноги, а потом плавала, стараясь не плескаться, чтобы никто не обнаружил, не нарушил её русалочьего часа. С головой уходя под воду, Людмилка плавала, как рыбка, вытягиваясь стрункой, ложилась на спину, и, отыскивая знакомые созвездия, подолгу глядела на звезды. Потом нащупывала ногами дно, и шла к берегу. Приседала, погружаясь в воду почти до самых глаз и смотрела на отголоски заката, который от самого горизонта из розово-красного постепенно переходил в оранжево-золотисто-желтый цвет, затем в желтовато-зеленый, в бирюзовый, в синий, лиловый, и, наконец, сливался с черным, звездным небом. Вся закатная полоса отражалась в воде, подходя к самым глазам. Это было загадочно, волшебно! Казалось, на линии горизонта расположилась на ночь многократно увеличенная, яркая дневная радуга! Оттолкнувшись от берега, Людмилка снова ложилась на спину, вновь глядела на звезды, и, конечно, думала о Нем. Ощущение было непередаваемым! Она чувствовала себя русалкой. Рядом никого, тихо, темно, только иногда раздавался печальный свист ночной птицы, или доносилось кряканье и недалекий плеск дикой утки, и она – одна - окруженная ласковой, теплой водичкой...

     ... Потом Людмилка вспоминала о доме, вглядывалась в темноту, прислушивалась, нет ли кого на берегу? Тихонько выходила из воды, пряталась за кустами, выжимала волосы, быстро одевалась, - в сухое!,- переводила дух, - больше не страшно!, - и не спеша поднималась от пруда по направлению к деревне. Шла домой, боясь растерять чувство восхитительного блаженства и покоя, шла сквозь ночное пространство, до густоты пропитанное влажным запахом трав и цветов, дышала и не могла надышаться, шла, и плакала легкими девчоночьими слезами, словно зная, что это лето больше не повторится никогда. И никто не узнал о её ночных купаниях! Это была её тайна, её тихая радость... Как она тогда была счастлива! Не знаю, с кем же сравнить её, тогдашнюю, как передать, что она чувствовала в те мгновения? Может быть, с распустившимся, ярким, лесным цветком? С влажной от ночной росы, птицей, пугливой, трепетной и таинственной?...С кем еще можно сравнить, отождествить радость и грусть, волнение и страх, втайне, ночью, достаточно далеко от деревни! - купающейся, влюбленной девочки... В то время она была и рыбкой, и птичкой, и цветком, жила, как дышала, безмятежно и беззаботно, как живут цветы, птицы и рыбы. И, повторюсь, она была счастлива! Но, лето кончилось и Людмилка уехала в город. Приезжала, конечно, но ненадолго, навещать пруд было недосуг. К тому же, в новой, самостоятельной жизни, появились другие, более обширные водоемы. Вот только вода в них не была такой чистой, теплой, родной и ласковой. А еще - впереди была неожиданная, невероятная встреча. О том, что она произойдет , она даже не могла предположить.

     А у детской любви было продолжение. После окончания школы проявил себя Его Величество Случай, - в городе, в трамвае - уткнувшись в сумочку, не глядя вокруг, - “подержите, пожалуйста, мороженое, мне надо купить билет”. От неожиданности, от неправдоподобности происходящего – невероятная растерянность, волнение, дошедшее почти до обморочного состояния. Только несколько часов спустя, наедине с собой – Людмила ощутила знакомое чувство полета, вполне осознанную, сбывшуюся, радость. Удивление, даже интерес с его стороны, - “Какая ты стала!”. Несколько раз - приглашал в кино, в парк культуры и отдыха, один раз – в театр, далее - спросил разрешения на поцелуй. Людмилка призналась ему... Легкий смех, изумление, вздох - “Ты же была совсем маленькая!”... Были письма, фотографии, её стихи о весне, о птицах, о звездах... И – всё. Больше она его не встречала. Была взрослая девушка, однокурсница, которая впоследствии стала его женой. Была невыносимая боль в груди, невыразимое горе, судорожные, взахлеб, рыдания.... И, все-таки, Людмилка была ему благодарна, что заметил её, что восхищался ею, что целовал её, что осторожно прикасался к ней.... Память была оставлена, - несколько месяцев счастья, или иллюзии счастья. Ей этого хватило надолго, навсегда.

     Да, был когда-то прудик за деревней, у моста. Дорогое для ревнивой памяти, место. Но, времена переменились, колхоз развалился, от деревни не осталось и половины. Нет, к сожалению, Солдатского пруда, - снесло весенней бурной водой непрочную запруду. Некому стало заботиться и хранить этот маленький, с проточной водой, прогреваемый до самого дна, чистый, уютный водоем... Кто уехал насовсем, кто просто вырос, кто-то, как-то быстро постарел, а кто-то уже ушел навсегда.

     Утекла ласковая вода счастливого детства и беспечной юности , и уплыли вслед за ней серебристые пескари и золотистые карасики. Заросли осокой и рогозом, затянулись дикой травою остатки пруда, среди осоки выросли частые белые звездочки мелких, пахучих цветов, как знаки памяти о тех звездах, которыми когда-то любовалась романтичная, влюбленная девочка, и лишь речонка малая осталась, течет себе, как много лет назад, как напоминание о той счастливой и беззаботной поре, о первой, безответной любви, о нестерпимо прекрасном отрезке жизни – отрочестве. Но обо всем, что навсегда ушло, как сладко томится сердце, как тоскует, и болит душа!...И остатки одичавшего, заросшего, заброшенного Солдатского пруда смотрятся, как что-то нереальное, чуждое, не свойственное нынешнему восприятию. Откуда, зачем появилось это бесприютное, дикое место? И приходить туда, и, даже смотреть в ту сторону – нельзя! Это все равно, если вдруг въявь увидеть давно умершего человека! Или услышав о кончине очень хорошего знакомого, и, не из малодушия, а просто, - чтобы помнить его живым! - не пойти на его похороны.

     И лишь во сне снова купается она в той милой и родной водице, взбирается по окрестным крутым и пологим, склонам, снова стоит на своей любимой березе, и с высоты птичьего полета видит, что все вокруг, как прежде: зеленые берега покрыты кудрявой, мягкой травой, слышен счастливый детский смех, вода чистая и прозрачная, а на поверхности стоит, покачиваясь, золотая бригантина!... Отзовись-откликнись, - где ты, капитан Грэй?!..

     А лет десять назад пришли откуда-то новоселы - настоящие бобры! Поселились на всех прудах, ручьях и речушках, с шумом плюхаются в ночную воду, подгрызают под “карандаш” деревья, строят хатки...Может быть, они построят новую плотину, и вновь образуется прудик, пусть маленький, - с другим названием - Бобровый пруд. Всему свое время, пусть все переменится!

     Хорошо, что вы пришли, бобры. Как славно, что вам приглянулись наши чудесные  и дикие места. Пожалуйста, не покидайте нас!   

     Осень 2009 года