Счастливейший вечер

Милая моя Лена.
Ты помнишь обед у старой княгини Анны Федоровны, в ее особняке на Дворянской? Как ты знаешь, многие говорили, что некогда она блистала в свете. И судя, по ее портретам на стенах уютного особняка, который как известно, удостоил своим посещением сам покойный Государь, будучи проездом в нашем губернском городе, это утверждение недалеко от истины. Да.. На обеды к старой княгине собирался весь цвет общества. Проигнорировать  приглашение к Анне Федоровне, считалось дурным тоном и нарушителю этого негласного правила приходилось не сладко.
Стол, как всегда, ломился от кушаний. Раковый суп был как никогда хорош. Правда, граф Петр Данилович уверял, что его повар готовит это блюдо лучше. Но что взять с выжившего из ума старика, живущего воспоминаниями о славном 1814 годе, лорнирующего дам, своих сверстниц и проговаривающего: «А вы, душечка, все только хорошеете». Ах, что это бы за обед.!  Холодное заливное из куропаток… А жаркое из пулярки… И ты, светоч моих очей… Украшение этого вечера.  После венчания в соборе, ты сделала меня счастливейшим из живущих на свете мужчин. Как мне нравилось наблюдать за тобой, блистающей на балах в Дворянском Собрании. Сколько завистливых глаза были устремлены на тебя и на меня. Даже барон Кримпенхольц, известный ценитель женской красоты, подходил ко мне и в самой изысканной, присущей только ему одному манере,  говорил, что никогда в жизни не видел дамы красивее и изящнее тебя. К счастью, он никогда не переступал грань дозволенного по причине не столько врожденной вежливости, сколько… Но что мне тебе объяснять. Он всегда был несколько ветреным, менял темы столь же быстро, как модники лайковые перчатки и переходил к пересказу бесчисленных  истории о своих кутежах с твоим дядюшками графом Борисом  и графом Николаем.
Сколько лет прошло, моя милая Лена, но этот обед до сих пор стоит перед моим мысленным взором. Впрочем, насколько я помню, тебе больше всего понравился горячий ананас с фруктами.  Чудесное кушанье. Тающее во рту, одаряющее необыкновенным вкусом и ароматом. Тем более, что его подавали в декабре, когда на улице стояли рождественские морозы и… Ты сказала, что так удивительно в разгар стужи увидеть нас столе кусочек лета. Мне настолько понравилось твое высказывание, что я передал его сидевшему слева князю Владимиру, одетого в необыкновенно красивый фрак, привезенный из Парижа. А Князь Владимир, в свою очередь, переправил твои слова подполковнику Самсонову. И так они обошли все присутствующих за столом, пока их не услышал предводитель Дворянского Собрания граф Беловерский. Он встал и в зале наступила тишина. Иван Владимирович поднял бокал и сказал, что в тебе непостижимым образом сочетаются неземная красота и необыкновенный ум. И все мужчины выпили за тебя стоя. 
После обеда ты выразила желание подойти к окну. «Ge gue femme veut, Dieu le veut», - сказал стоявший рядом полковник Дементьев. Мы любовались звездным небом, пролившим на землю серебряный божественный свет и полковник заметил, что вечер изумителен и даже с чувством  продекламировал строчку из Фета.  В этот момент рядом с нами никого не было. Дементьева вскоре убили на дуэли. Мы вместе были на похоронах. Поэтому можешь быть уверена, что это письмо пишу тебе именно я. Как жаль, моя милая Лена, что мир так быстро покатился в пропасть и черные тучи затмили небо. Но я уверен, что я дождусь тебя там… И мы снова будем вместе, и снова будем идти рука об руку, как шли по той, прошлой жизни, и в радости и в печали. Увы… Мне пора заканчивать это письмо. Как много я не успел тебе написать. Тот вечер был одним из счастливейших в моей жизни. А сейчас, мне нужно еще кое что успеть…
…В грязном кабинете губернской чрезвычайки черные кудреватые волосы, чуть тронутые сединой на висках и их хозяйку, поглощал туман, накатывавший на город. Папироса в тонких белых пальцах дрожала, ногти с тонкой полоской грязи под ними, с едва заметными белесыми крупинками от кокаина, с синими прожилками под красной шелушащейся кожей, нервно постукивали по зеленому сукну стола. 
«Мне кажется, что сейчас здесь так же холодно, как холодно было тогда, в Рыбинске?», -  сказала курчавая. Ее собеседница, 30-летняя женщина с крупным некрасивыми носом, ответила:
«Да, помню. Еще как. Так здорово было разбивать офицерью головы железными колотушками. Мозги во все стороны. На холоде это было замечательно. Бьешь и не потеешь. Но вот руки мерзли.
Кудрявая улыбнулась:
- Перчатки надо было одевать, те, что в Харькове делали. Сдирали с живых кожу и на перчатки. Молодцы. Правда, плохо, говорят, кончили плохо.
- Это да. Вон, эта, как ее….Взбрело в голову, что белые собираются
привязать к ее хвосту лошади и пустить ее вскачь… Сколько она тогда народа перетопила? Сколько барж?
- Кажется, две.
- Молодец. Хотя, лучше заживо хоронить. Медленнее, но больше удовольствия.
Кудрявая задумалась.
- Не скажи. Больше удовольствия от кокаина и от офицеров. Перевяжешь им там веревкой и удовольствия… А потом в расход, к Духонину в штаб.
Носатая мечтательно поглядела в потолок.
- Да… Вот это жизнь была. Давай выпьем. А потом того, что решили, кончать будем.
Она разлила спирт по стаканам. Мутные глаза в мути тумана наливались красным.
В дверь постучали.
- Кого несет?
В кабинет вошел красноармеец.
- Тебе чего, боец?
Вот. Привел. Женщина. Сказала, что важно, что…
- Иди прочь… А  эта пусть заходит…
… Она вошла в кабинет, и ее встретил запах немытых женских тел.
Курчавая спросила:
- Тебе чего? Что важное?
Носатая смотрела в белое мраморное лицо посетительницы. Когда-то отец, сапожник в маленьком западном городке, показывая на похожую барышню, говорил, что такой цвет кожи бывает только у воспитанниц Смольного института.
- Я пришла просить за мужа, сударыни.
Женщины рассмеялись.
- Какие мы тебе сударыни, сука? Не проси. Даже знать не хотим.
Посетительница встала на колени.
- Во имя любви.
-Убирайся пока цела. Мы сегодня добрые. К Духонину в штаб одного отправляем.
Лицо женщины просветлело.
- Значит вы все таки… Спасибо вам. Я знала, что у вас есть сердце.
Они долго смеялись, когда она закрыла дверь. Грязные  потаскушки смрадной революции.  Потом они пили спирт. И кокаин щекотал им ноздри. «Пора»,  - сказала кудрявая и они вышли из кабинета. Но перед тем, как начать смеяться, они куда то позвонили, а потом с удовольствием  слушали крики женщины, доносящиеся со двора. Бойцам тоже надо поразвлечься. 
…А в это время морковный рассвет  приближался к городу. На дальних подступах к нему он окрашивал в пасмурно-желтые тона темно-серые убранные поля. И их заливал дождь, а в лужах только одному Богу были слышны мокрые шаги женщины в черном платье. И две версты  по чавкающей земле, всего лишь секунда в вечности молитвы. Придорожная часовня встретила ее дверью, заколоченной крест накрест досками. Она бессильно прислонилась к стене. Мокрая известка, обнажающая кровавый кирпич, отпечатывалась на одежде, а слезы катились по щекам, падали вниз, в лужи, смешиваясь с плевками и затоптанными цигарками, тех, кто был здесь ранее. Тех, кто притащил эти доски, кто вколачивал гвозди, тех кто насиловал ее два часа назад… 
...«К Духонину, дура». Она поверила… Эти… Во дворе… Объяснили, что это значит… И когда они, закончив свои дела, отпустили ее, она бросилась куда глаза глядят… Не зная, как жить. И в мертвой тишине рассвета, она услышала тихие слова. И сквозь разбитое окно увидела…
…По каменному полу, босой, едва прикрытый рваной одеждой, в синяках и грязи, шел молодой человек. Внезапно помещение часовни вдруг стало увеличиваться в размерах и превратилось в изумительной красоты церковь, с чудесным иконостасом и исполненными внеземной доброты ликами на стенах.  Внезапно она увидела этого же молодого человека в трапезной. Он стоял на коленях и, воздевая руки к лазоревой синеве бесконечной неба,  молился. Она смотрела на него и в душу входил покой. Поднявшись с колен, молодой человек помешал уголья в печке, осенил себя крестным знамением и, сказав: "Знаменася на нас свет лица Твоего, Господи", - лег в испускающие жар угли печи. Женщина закричала, а молодой человек, вдруг оказался у самого окна. Посмотрел на нее добрым, светлым взглядом и исчез. Она услышала, как на землю падают доски, преграждавшие вход в храм. А молодой человека, уже был рядом с ней.  Сказал он: "Не смей никому говорить о том, что видела ты, до моей смерти". Она молча кивнула головой. «И милость Божия пребудет с тобой»,  - сказал он. Она свернула за угол часовни и увидела, как он сколотил из досок крест и пошел в сторону города. И морковный рассвет поглотил его в своей неизбежной благости… 
… Подразделения Марковской дивизии Добровольческой армии вошли в город через неделю, около полудня. Серое небо расступилось. Показалось солнце. На чёрных погонях вензеля «М» смотрели в  небо России. Дух Сергия Радонежского, незримый, исполненный сияния, вел «За веру, царя и отечество».
Из сообщения в газете «Губернские вести» от 29 августа 1919 года.
«За прошедший месяц законными властями были вскрыты все могилы, в коих были закопаны невинно убиенные большевиками жители нашего города. На многих телах видны следы пыток. Все тела были опознаны и переданы родственникам для захоронения. К сожалению, не удалось обнаружить тело светлейшего князя Михаила Львова, расстрелянного незадолго до освобождения города» 
Поседевшая женщина, читавшая газету, выронила из рук, закрыла лицо и заплакала. Потом встала, подошла к столу, открыла шкатулку, игравшую в свете вечернего солнца морозными узорами и достала клочок газеты.
«Вчера, 18 июля 1919 года, в шесть утра, в своей квартире на улице Клары Цеткин был обнаружен труп предстателя губернской чрезвычайной комиссии Якова Фрибельграса, а также тела двух сотрудниц губернской чрезвычайной комиссии. У наших боевых товарищей были оторваны головы, распороты животы, а внутренности раскиданы по комнате. Приспешники белой империалистической гидры жестоко расправились с пламенным революционером Яковом Фрибельграсом. Похороны нашего покойного товарища, а также двух других убитых товарищей, состоятся в сквере на площади Октября 20 июля».
Она разорвала бумажку на мелкие кусочки и бросила на пол, а затем развернула лист бумаги с бурыми пятнами и еще раз перечитала последние строки:
«И мы снова будем вместе, и снова будем идти рука об руку, как шли по той, прошлой жизни, и в радости и в печали. Увы… Мне пора заканчивать это письмо. Как много я не успел тебе написать. Тот вечер был одним из счастливейших в моей жизни. А сейчас, мне нужно еще кое что успеть…»
Если бы столь подробное описание того вечера у старой княгини, она никогда бы не поверила, что этот странный, прыгающий почерк, принадлежит ее мужу. 

"Будь верен даже до смерти, и дам тебе венец жизни" (Откровение, II, 10)

Светлой памяти С.П.Мельгунова, автора книги «Красный террор в России» и О.В.Волкова, автора книги «Погружение во тьму», Амброзу Бирсу, автора удивительных историй, посвящается.