Перевал

Отца, с большим понижением, отправили работать на Палатку. В то время Палатка еще не была районным центром. Поселок этот,  хоть и был расположен на центральной трассе и значительно ближе к Магадану, чем районный центр Усть-Омчуг, считался захолустьем. Для отца это была, конечно, ссылка. Но могло ведь быть и хуже. Советская власть сурово наказывала тех, кто осмеливался противоречить партийным руководителям.

Самолета на сей раз не предложили. К дому подогнали крытый грузовик, в который быстро погрузили наши нехитрые пожитки. И мы отправились в путь. В кабину усадили, кроме водителя, меня и мать, держащую на руках моего шестилетнего брата. Отец расположился в "каркасе" – установленной в кузове дощатой коробке без окон, куда втиснули с краю узкую жесткую тахту. На тахту бросили несколько оленьих шкур. Зима на Колыме – время суровое, можно даже сказать, беспощадное. Очень легко стать жертвой холода. Поэтому шкуры в  неотапливаемом "каркасе" были жизненно необходимы.
Примерно через два часа  после того, как выехали, что-то в машине стало скрипеть. Этот скрип очень не нравился водителю. Он часто останавливал машину, осматривал со всех сторон, заглядывал под нее, заглядывал под капот, стучал по колесам, подкручивал гайки. Но понять, в чем дело, не мог. Его беспокойство передалось и нам. Особенно он нервничал, когда мы, перевалив через гребень одного из самых опасных перевалов колымской трассы, который называется, кажется Яблоневым, начали спускаться вниз, в долину. Но потом, так и не обнаружив источник скрипа, успокоился. Машина шла легко, весело поскрипывая и повизгивая, свет фар беззаботно выхватывал из темноты  обледеневшие выступы скал слева от дороги, оставляя невидимой пропасть по другую сторону. Как только спуск закончился, дорога выровнялась и перестала, наконец, петлять, машина вдруг как-то мягко стала наклоняться вправо, в кювет, и легла, наконец, на бок. А сквозь лобовое стекло было, в свете фар, хорошо видно, как катилось вперед, чуть дымясь, правое переднее колесо. И сразу стало ясно, где находился источник этого загадочного скрипа.
Всё обошлось без травм. Отца, дремавшего, в момент аварии, под шкурами в кузове, лишь слегка придавило пустым шкафом.
Водитель, пообещав скоро вернуться, уехал на подвернувшейся попутке за помощью, мать и брат уехали вместе с ним, а мы с отцом остались в морозной ночи возле автомашины, лежащей в кювете. Потом, когда водитель вернулся на машине техпомощи, уехали на попутке и мы.
Ночевали в каком-то одиноко стоящем возле трассы доме, в котором вповалку, подстелив пальто и телогрейки, спали на полу люди. Печь была натоплена чрезвычайно жарко, но после крепкого колымского мороза это было приятно.
Утром водитель разбудил нас и мы двинулись дальше. Сам он спать не стал, так как спешил. Ему нужно было довезти нас и успеть получить груз на обратную дорогу. 

Первый же день в Палаткинской школе был отмечен дракой. Сзади меня, или, вернее, за единственным в классе свободным местом, на которое меня, естественно, усадили, сидел высокий широкоплечий парень, которого, вопреки его комплекции, звали уменьшительным именем  Стасик. Так вот, сразу после того, как учительница представила меня классу, Стасик начал меня дразнить. Наклонившись вперед, ко мне, почти лежа на своей парте он бубнил: "Кри-евре-евре-евревич". Потом следовала небольшая пауза и опять: " Кри-евре-евре-евревич". Это была так называемая "проверка на вшивость". Он не просто хотел меня обидеть. Он хотел оскорбить меня. Если бы я проглотил оскорбление, то сразу бы стал изгоем. Меня презирала бы вся школа.
А Стасик был уверен, что это сойдет ему с рук. Ведь он был гораздо крупнее меня – я едва доставал ему до плеча. И поэтому он рассчитывал легко подмять меня и всецело помыкать мною в дальнейшем. Однако он жестоко просчитался. Правда, я до конца урока абсолютно не реагировал на него. Но он не оценил моей выдержки, истолковав мое поведение как проявление слабости. И ошибся. Когда урок закончился, я подождал, когда учительница выйдет из класса, отжался, для разминки, несколько раз от парты, подошел к Стасику, продолжавшему спокойно сидеть на своем месте, и сказал ему:
— Вылезай!
Он молча смотрел на меня, не совсем понимая, что происходит.  Я повторил:
— Вставай!
Стасик не был готов к такому повороту событий и продолжал сидеть. Тогда я несильно, но чувствительно ударил его в ухо. Он, наконец-то, полез из-за парты. Несмотря на его подлость, я, как честный человек, не бил его, пока вставал. Даже сделал пару шагов назад. Наконец, он поднялся и кинулся на меня.
Оказалось, что я не зря ходил в секцию бокса. Мы были в разных весовых категориях, да и руки у него были длиннее моих, но мне удавалось уходить от его ударов и время от времени дотягиваться до его наглой физиономии.
Учительница что-то забыла в классе и вернулась обратно не дойдя до учительской. Увидев драку она с криком кинулась разнимать нас. Однако мне удалось напоследок нанести Стасику хороший прямой удар в нос. Кровь из разбитого носа потекла довольно сильно. Учительница потащила Стасика к медсестре, а я, сопровождаемый уважительными взглядами новых одноклассников и, что было особенно приятно, одноклассниц, скромно сел на свое место.
Весь следующий урок Стасик провел в школьном туалете, возле крана с холодной водой, и больше желающих проверять меня "на вшивость" не оказалось. Я достойно влился в школьный коллектив.