Рассвет эры ведьм. Глава 3

В монастыре его ожидал неприятный сюрприз. К ним пожаловал герцог Себастьян де Моруа Кессийский, прибывший с многочисленной свитой, которая осталась в коридоре, а сам он расположился в келье Рамона. С ним были Рене и Франсуа. Оба выглядели обеспокоенными. Герцог угрюмо посмотрел на него.

-Рад видеть вас, отец Гуатон, – сказал он, не вставая со стула. – Вас-то я и жду.

-Меня?

-Да, товарищи ваши сказали, что вы их руководитель.

-Ну, они несколько преувеличили. Я…

-Я знаю, кто вы. Священная инквизиция прислала вас с особым поручением. Вы ищите еретиков на моих землях.

-Мы проверяем некоторые факты, которые стали известны инквизиции.

-Послушайте, – герцог соизволил подняться, – в моих владениях всегда было спокойно. Ни о каких еретиках или ведьмах здесь и не слышали. Я не хочу, чтобы инквизиция сеяла страх и смерть среди моих людей.

-Мы не собираемся никого убивать, мы…

-Убивать будут те, кто придут за вами. Будут хватать крестьян, пытать их, а потом сжигать на кострах, или топить. Я слышал, так истреблялись целые деревни, а во времена Людовика IX даже города. Достаточно вспомнить расправу крестоносцев с жителями Безье в ходе войн с еретиками[5]. Они же уничтожили их всех! Как сказал тогда епископ: «Убивайте всех, Господь отделит своих»? Я не позволю этого.

-Ну, не стоит забывать, что вовремя осады Безье всем католикам было предложено покинуть город. К тому же, как мне известно, еретики сбросили на головы крестоносцев Евангелие, предварительно помочившись на него, со словами:   «Вот ваш закон, несчастные!». Так что ярость воинов вполне понятна. И не будете же вы сомневаться  в  справедливости Божьего суда, перед которым предстоит предстать каждому из нас, и что Господь действительно отделит еретиков от истинно верующих, отправив одних на вечные муки, других же в райские кущи? К тому же война с альбигойцами закончилась больше семидесяти лет назад, а решения Людовика были продиктованы необходимостью борьбы с духовной скверной, поразившей народ, и, к сожалению, до сего дня ютящейся в темных и мерзких городских закоулках. Было бы неплохо и в наши дни провести подобные ревизии для окончательного искоренения ереси, но, видимо, нашему королю не досталась сила духа его великого предка, – заметил Рамон, и присел на кровать.

-Сейчас вы оскорбляете нашего короля?!

-Нет, что вы. Просто, я пытаюсь понять причину вашего негодования. То, что было, было давно. Ныне же иные времена и обстоятельства. Я не считаю возможным повторение тех событий. Так что, если ваши люди и впрямь так безвинны, как говорите вы, то и беспокоиться вам не следует. Кстати, по поводу высказываний ваших насчет Людовика. Вы недовольны именно его правлением или выступаете против Церкви и инквизиции?

-Я не выступаю ни против Церкви, ни против инквизиции, но говорю, что думаю. Не полагайте, что раз инквизиция прислала вас сюда и наделила полномочиями, вам можно все. И не смейте угрожать мне силой инквизиции, я вам не простолюдин какой-нибудь. – Заявил герцог, но уже не так уверенно, как прежде.

-Странно, ведь я вроде вам не угрожал. Хотя власть Священной инквизиции и впрямь велика. К тому же, если не ошибаюсь, вы приходитесь родственником королю. Каким-то братом, то ли троюродным, то ли четвероюродным? Так что вам действительно бояться нечего. Но вы серьезно полагаете, что будет выгодно королю конфликтовать с инквизицией из-за вас?

Де Моруа с яростью взглянул на него, но сделал над собой усилие и произнес:

-Я здесь как раз по поручению короля. Он хочет, чтобы ему сообщали обо всех расследованиях инквизиции на землях Франции. Более того, до него дошли слухи, что внутри Церкви существует ответвление, не подчиняющееся инквизиции, но выполняющее те же задачи. Только используют они не совсем обычные способы, – герцог пристально посмотрел на Рамона. – Говорят, используют они магию, чтобы охотиться на ведьм.

-Известно ли вам, что вера в ведьм, хоть и опасное, но все же суеверие, распространенное больше среди простонародья и  в частности крестьян. Это ложные внушения – порождения Дьявола. Можно вспомнить случай в Арморике, когда у одной женщины умерли два годовалых младенца, и соседки утверждали, будто кровь у них высосали ведьмы. Родив третьего, мать, когда ему исполнился год, всю ночь сторожила его и в полночь увидела старуху соседку, въехавшую в комнату верхом на волке, и заклеймила ее специально приготовленным раскаленным железом. Наутро вместе с соседями и бейлифом деревни они явились в дом этой старухи и обнаружили, что щека ее обожжена. Но та отрицала свою вину. Дело дошло до епископа, и он заклял беса, который был зачинщиком этого дела. Тогда обнаружилась истина, что действовал бес, принявший облик старухи.

Герцог несколько растерялся, очевидно, пытаясь вспомнить, зачем он сюда пришел. Рамон выждал несколько минут, затем спросил:

-А что королю до этого ордена, который якобы охотится на ведьм?

-Просто Церковь играет большую роль в объединении народа. Если с церковью что-то не в порядке, возникает угроза разделения духа страны, - казалось, де Моруа вспоминает заученный текст. - Разве не в этом смысл деятельности Инквизиции – бороться с ересью, расчленяющей христианский мир? В любом случае, вы должны сообщать мне обо всех результатах вашего расследования.

-Если на это даст разрешение генеральный инквизитор, – герцог пристально посмотрел на Рамона, но ничего не сказал, вышел из кельи, а уже на улице разразился ругательствами.

Рамон посмотрел на своих спутников.

-И что, по-вашему, значит это?

-Король борется за власть над страной с Римской Церковью. После того как Филипп воспретил вывоз из Франции золота и серебра в ответ на буллу Папы, вынудив того отменить clericis laicos и даже канонизировать Людовика IX,  он, похоже, вовсе потерял над собой контроль, возомнив, что может диктовать свою волю Риму. А арест епископа Памьерского – шаг весьма дерзкий и самоуверенный, лишь доказательство его безумия. Король возбудил против него судебный процесс и потребовал, чтобы Папа лишил его духовного сана, да еще обвинил епископа не только в оскорблении короля, но и в измене и иных преступлениях.[6] Теперь следующим шагом короля стала попытка доказать существование противоречий внутри Церкви, и столкнуть различные ордена между собой, чтобы окончательно ослабить власть папы, а то и сместить Бонифация с папского престола. Похоже, мы оказались в самом эпицентре назревавшей долгое время бури. – Предположил Франсуа.

-Это понятно, но причем здесь мы? И откуда король мог узнать о Братстве? Почему герцог пришел именно к нам?

-Ну, мы ведь хотим выявить отступников от истинной веры в этом монастыре. Если бы это было именно так, то у короля появился бы дополнительный козырь против Церкви. К тому же, я думаю, король заставил всех своих родственников-наместников надавить на представителей инквизиции, находящихся на их землях.

-Разве не понимает король, что подобные выпады в сторону Церкви могут быть для него опасны? Ведь она гораздо богаче, чем вся страна вместе взятая. Казна короля зависит от нее.

-Честно говоря, не знаю. Очень надеюсь, что до открытого противостояния не дойдет. Но для нас не это главное. Главное то, не отразится ли все это на нашей работе здесь?

После визита герцога деятельность членов Братства в городе действительно осложнилась. Теперь за Рамоном и его спутниками следили люди герцога. Демонстрация приборов или амулетов при них была бы фатальной ошибкой. А главную задачу они так и не выполнили.
Теперь он не мог просто зайти к семейству Парсье. Ведь в начавшейся политической игре в своем лице он мог скомпрометировать и свой орден, и саму Церковь. А увидеть Изабеллу очень хотелось. Несколько раз он как бы случайно проходил мимо их лавки и видел, как она выходила, неся под мышкой корзины с бельем, либо с продуктами, когда возвращалась с рынка, либо с сапогами, когда относила выполненные заказы покупателям. Пару раз он видел, как к их дому подъезжала карета, очевидно, того дворянина, который сказал, что женится на Изабелле. Теперь он начинал всерьез относиться к его словам. Среди высших сословий жениться на простолюдинах было не допустимо, но как верно подметил «жених» Изабеллы, если им что-нибудь сильно хочется, они могли это получить, в том числе и благословение церкви на подобный брак. «Интересно, – думал он, – если они и правда решат пожениться, смогу ли я заставить отца Жерара отказать им в венчании? Хотя, церковь при монастыре не единственная в стране. Но с другой стороны, если Церковь и высшие слои страны и, правда, начнут войну, то в любом, даже самом убогом монастыре самой далекой деревни, им откажут». С этой точки зрения, война была ему выгодна, насколько бы безумной не казалась ему самому эта мысль.

Как-то, брат Франсуа зашел к нему в келью обсудить сложившееся положение, только без Рене.

-Я думаю, – сказал брат Франсуа, – что ничего, интересующего нас, мы не найдем здесь. Я даже уверен, что это с самого начала была ловушка. Мой осведомитель солгал мне, видимо его подкупили. Им действительно известно о Братстве, потому что среди братьев есть предатель. Да, как это не звучит ужасно. Видимо не все новые братья до конца понимают всю важность того, что делаем мы. Или, быть может, их запугали, угрожали их родным, не знаю. В любом случае, наше Братство пытаются использовать, чтобы скомпрометировать саму Церковь. Но если они и правда докажут существование Братства, то и Церковь, и король будут к нам безжалостны, нас попросту уничтожат. И тогда человечество окажется совершенно беспомощным перед силами зла.

-Все это понятно, – вздохнув, произнес Рамон. – Но только что нам делать теперь? В подвалах этого монастыря находится уникальное оборудование и артефакты, и если обнаружат их, то нам самим не избежать костров инквизиции, как вы верно подметили. Если герцог надумает провести обыск в монастыре, то нам конец. Все это надо немедленно вывезти.

-Я тоже думаю так. Я уже послал гонца предупредить Братство, и также попросить их помочь нам срочно перевезти оборудование.

-Вы послали Рене? Но мы могли бы и сами все перетащить в карету.

-Нет, я ничего не говорил Рене, – перешел на шепот Франсуа. – Это другой человек, он все это время страховал нас, его я и послал к Братству. Дело в том, что я не доверяю Рене. Ведь тот самый осведомитель не совсем мой. С ним всегда вел переговоры только Рене.

-Значит, вы думаете, что Рене предал нас? – тоже перешел на шепот Рамон.

-Теперь я почти уверен в этом. Если в братстве проверят и подтвердят мои подозрения, то нам нужно будет решить проблему эту, раз и навсегда.

-Вы хотите сказать, – произнес Рамон еле слышно. – Что нам придется убить его?!

Франсуа перевел взгляд на запертую дверь, потом опять на него, прищурился и утвердительно кивнул. Рамон обессилено прислонился к стене. Это уже было слишком. Сначала Изабелла, теперь предательство Рене, если конечно он действительно предатель, а вдобавок, возможно придется его убить. Уничтожать разных монстров, это одно. А убивать человека, своего товарища, хотя он и никогда не нравился ему, было слишком. Но великие цели требуют великих жертв. Жаль, что часто эти жертвы бывают такими.

Если бы можно было решить все проблемы разом. Выпутаться из всей этой ситуации. В круговороте мыслей сознание вдруг ухватило одну, очень четкую и очевидную. Но это была очень страшная мысль. И она показалась ему еще хуже, чем возможное убийство Рене. Поэтому он встряхнул головой, стремясь избавиться от нее.

На вечерней молитве, стоя на коленях в большом молельном зале, вместе с обитателями монастыря, Рамон время от времени слегка поднимал голову, чтобы взглянуть на Рене, находившегося справа от него. Между ними располагалось несколько монахов. Рене шептал слова священного писания, и, казалось, находился в состоянии транса.  Рамон все пытался представить, что происходит на самом деле в голове того, кого он считал своим товарищем. Неужели он действительно мог предать Братство? Нет, сама эта мысль казалась чудовищной. Скорее всего, это ошибка человека, который передал сведения о шабаше Рене. На осведомителей из простых людей вообще не следовало полагаться. Они легко могли донести на ближнего из простой зависти, или из мести, или им просто что-то показалось. Инквизиция топила, сжигала и пытала людей в своих тюрьмах за то, что они были рыжими, черноглазыми, или имели какой-нибудь физический «дефект», например, большое родимое пятно, которое при достаточной доле воображения можно было принять за образ дьявола. Надо было расспросить Рене о его источнике информации. Может быть, именно этот человек и работал на герцога.

Но помимо Рене, мысли занимала также Изабелла, причем с тех пор, как он увидел ее. В воображении он снова и снова возвращался к затерянному среди деревьев мостику, где она позволила себе чуть ли не еретические слова. Но не их разговор вспоминал он. Первое, что всплывало в памяти, было тепло ее упругого тела, прижимавшегося к нему. Этот жар вливался в его кровь, доходил до сердца, испепеляя его страстью, взрывая мозг доселе неведомым чувством, заставляя забыть все, чему учили. Единственным способом погасить это пламя, было соединение уст, долгий поцелуй, наполняющий душу освежающей влагой, как ливень после знойного дня наполняет землю и растения. Он впивался в мягкие влажные губы, обещавшие наслаждение, земной рай, и он верил им. Его руки жили собственной жизнью, странствуя по ее грудям и бедрам. Пальцы суетливо и жадно дергали за шнурки на ее платье, стремясь освободить прекрасную плоть от грубой бессмысленной одежды, жестокое предназначение которой – скрывать божественную красоту женщины. Он осторожно обнажил ее плечи, и созерцание вида белой кожи заставило сердце колотиться о грудную клетку, а дыхание прерваться, грозя удушением. Платье скользило вниз, открывая все новые и новые прелести, которыми так щедро одарил Господь женщину. Наконец, покровы были сняты, и ангел предстал перед ним. Он долго и восхищенно смотрел на нее, потом приблизился, осторожно, словно опасаясь, что его пальцы пройдут сквозь нее, дотронулся, прижался к ней, обвив руками тело, стал покрывать его поцелуями, опускаясь все ниже и ниже, вдыхая запах ее кожи. И вот и он освободился от рясы, и вошел в нее. И одновременный стон ознаменовал победу чувства над разумом.

Видение исчезло только лишь от того, что стон, который он издал, был реален. Как и наслаждение от действа, которого он не знал, но которое представил с такой четкостью, будто и в самом деле пережил это. Но тут же его душа наполнилась стыдом и страхом. Ибо совершил он грех, пусть и в своих мыслях. Так говорил Спаситель: «… всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем»[7]. Но что если это испытание, посланное ему свыше? Правда, с таким же успехом, это могло быть и дьявольское наваждение. Или… колдовство.

На следующий день Рамон решил побеседовать с отцом Жераром. Даже скорее исповедоваться. Постоянные мысли об Изабелле не давали ему покоя, изводя его душу виной за греховное вожделение. Он зашел в церковь, уже заполненную прихожанами для утренней мессы и проповеди, в который раз убеждаясь, что человек не в состоянии обходиться без веры в Бога как основания моральной жизни. 

Молитва уже была прочитана, и священник, стоявший за кафедрой, приступил к проповеди о необходимости покаяния и соблюдения Божьих заповедей перед близким Концом Света, сообщив, что есть люди, которые спаслись лишь потому, что были охвачены страхом перед загробными карами. Один из них, явившись с того света, поведал, что страх очистил его от всех содеянных им грехов. Это сообщение нисколько не смутило собравшихся, ведь никто из них не сомневался в бессмертии души, а значит в теоретической возможности общения с усопшими по воле Господа. Но, разумеется, без всяких магических ухищрений, ведущих к союзу с Дьяволом. Хотя суеверия были широко распространенны среди простого люда. Рамон видел как в некоторых областях простолюдины, считая встречу со священником дурным знаком, видя его, спешили осенить себя крестом. Да и тенденция использовать тело и кровь Христовы в магических целях была устойчива, и поэтому четвертый Латеранский собор в 1215 году запретил выносить сакрамент из церкви. «Когда же придет Сын Человеческий во славе своей и все святые Ангелы с Ним: тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов по левую…»[8].  Проповедник перешел к Откровению Иоанна Богослова: «… И когда он снял четвертую печать, я услышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».

В течение многих веков люди жили в ожидании завершения человеческой истории. Еще в 13 веке они повсюду находили несомненные симптомы близящейся развязки. Сарацины поднялись против христиан, латиняне – против греков, вследствие их коварства, и захватили Константинополь и большую часть Греции. Одновременно обнаружилась альбигойская ересь. Волновались католические народы, шатались царства во Франции и Испании. Неверные воевали с правоверными, Франция против Англии, Германия против Галлии. Некий народ истребил весь народ рутенов. Общеизвестно было об эпидемиях и голоде. После смерти императора Генриха в Германии был такой голод, что мера пшеницы стоила целую кельнскую марку, а кое-где и семнадцать солидов, и по причине голода погибло бесчисленное множество народа. Были и землетрясения. Таким образом, налицо все признаки надвигающегося страшного финала. И каждый готовился к нему по-своему.

Не найдя отца Жерара в церкви, Рамон направился в сторону монастырских овощных грядов, кормивших обитателей монастыря. Там он увидел настоятеля, вместе с другими монахами, занимавшегося прополкой грядок. Он подошел к нему с просьбой выслушать и немедленно, поскольку это для него очень важно. Жерар оглянулся на других братьев, секунду помолчал, затем кивнул и пригласил его в свою келью. Добравшись до кельи, он пропустил вперед Рамона, зашел сам и спросил, что брат Рамон желает ему сообщить.

-Скажите, отец Жерар… как вы бы отнеслись к тому, если бы узнали, что один из священнослужителей полюбил девушку? – спросил Рамон после некоторого молчания.

-Вы имеете в виду кого-то из служителей обители? Вы узнали об этом в процессе расследования? – настоятель волновался, но старался не показывать этого. Вдобавок к ереси теперь еще и прелюбодеяние в его обители.

-Не важно это. Ответьте просто на вопрос.

-Ну, если бы он пришел и покаялся в грехе своем, причем покаялся искренне, то думаю, Господь дал бы ему прощение. Конечно, после раскаяния ему следовало бы понести епитимью…

-А почему, «в грехе»? Разве женщина не такое же творение божеское, как и мужчина? Почему любить создание Бога – грех? И разве не была она сотворена в раю, тогда как мужчина – вне рая?– вопрос несколько обескуражил отца Жерара. Он привык считать женщин посланниками дьявола для совращения сынов Господа. Тем более не ожидал такого вопроса от священника. Инквизитор видел, что настоятель считает это очередная проверкой или провокацией.

-Дело в том, что любовь – это связующая нить человека с Богом. Но любовь эта противостоит греховной и низменной плотской любви. Ибо похоть открывает наибольшие возможности для вторжения в жизнь людей начала дьявольского. Удел женщины – повиноваться мужчине, и проистекает он не из природы, а из вины ее – первородного греха, в который она вовлекла мужа. Служители же Господа должны быть образцом человеческого идеала христианского, уходить от жизни мирской, посвящая себя подвигам аскетическим во имя бога. Святостью своею должны они указывать путь мирянам ко спасению. Дьявол то и дело подвергает монахов и святых искушению, подсылая им женщин, пытающихся совратить их с пути добродетели, испытывая их веру. Ответил я на вопрос ваш?

- А как же Дева Мария? Она ведь тоже женщина?

- Как говорит Цезарий Гейстербахский, имя «женщина» или mulier  - есть имя порчи и природы,  Virgo или Maria или Dei genitrix, то есть Богородица – имя славы. «Женщиной» именуют Богоматерь только черти, не смеющие назвать ее по имени.

Рамон задумчиво посмотрел на настоятеля, и после паузы сказал:

-Любили ли вы когда-нибудь, святой отец? Все, что вы сказали мне, я слышал еще послушником. Так ли вы думаете на самом деле, или привыкли говорить то, чего ждут от вас? И почему для вас похоть и любовь одно и то же?

Настоятель начинал терять остатки самообладания. Что этот человек хочет от него? Ведь то, что он сказал – истина, и в ней не принято сомневаться. Он не нашел ничего лучше, как сказать:

-Ut ameris, amabilis esto[9].  А все же, кого вы имели в виду? Кто этот священник, что полюбил девушку?

-Это не имеет значения, ступайте и продолжайте заниматься,… чем вы занимались.

Разговор с настоятелем ничего не прояснил. Рамон не знал, почему не сказал, что этот священник он сам. Может быть потому, что он был не согласен со словами старика. Разве не чувства и эмоции делают людей людьми? Так почему этого надо стыдиться? Но одновременно с этим его наполнял страх, что он не смог одолеть это искушение, и теперь обречен на вечные муки. Зачем он только вернулся в этот проклятый город!

Выходя из монастыря, заметил Рене, стоявшего возле стены и рассматривающего что-то блестящее и красное, подняв это над головой. Рамон окликнул его, Рене тут же убрал предмет в складки рясы и поспешил куда-то, сославшись на задание, данное ему Франсуа. Рамон пожал плечами, глядя ему вслед. Проходя мимо церковных дверей, услышал, что священник все еще продолжает читать Апокалипсис: «…и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? И кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца…». Зайдя вовнутрь, он внезапно увидел среди присутствующих Изабеллу, а с ней рядом графа! Видимо в первый раз, когда заходил в церковь, он не заметил их, поскольку слишком спешил найти отца Жерара. Они стояли рядом друг с другом, и оба вслушивались в слова проповедника. И лицо ее было таким непривычно смиренным, и даже как будто светлым. Может она и правда посланница дьявола? Может, приборы просто неисправны, потому и не указали на нее? Рамон сжал кулаки и поспешил прочь. До его слуха донеслось: «И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира…».


5. - В ходе Альбигойских войн в июле 1209 года крестоносцы захватили маленькую деревушку Севье и подступили к Безье. Они потребовали, чтобы все католики вышли из города. Те отказались, и после взятия города все его население было вырезано. Современные источники оценивают число погибших в диапазоне между семью и двадцатью тысячами. Новости о бедствии в Безье быстро распространились, и впоследствии множество укреплений катаров сдались без всякого сопротивления.
Также, Людовик IX назначал ревизии в Бокере в 1254-1257 годах и в сенешальстве Каркассонн-Безье в 1258-1262 годах. Все эти земли входили в состав Лангедока, который был избранной для ревизий землей, где монархия Капетингов могла, в частности, попытаться пресечь и заставить забыть те злоупотребления, которые после 1229 и 1240-1242 годов совершали недобросовестные королевские чиновники, пользуясь тем, что Париж далеко, а борьба с ересью требует репрессивных мер, даже в ущерб населению, с которым поступали как с побежденными на оккупированной территории.
Вынесенные решения были более благоприятными в отношении деревень, нежели городов. Но с последними, поскольку они служили оплотом еретиков, поступали жестко, ведя борьбу с ересью. Многие из этих южных городов ютились на вершинах или склонах холмов, являясь очагами сопротивления еретиков. Они были срыты, а их обитатели переправлены в равнинные местности. Горные города следовало покинуть в обязательном порядке и поселиться в равнинных городах. Если потерпевшие не были еретиками, то нередко получали возмещение за понесенный ущерб. В послании от апреля 1259 года король дал личное указание, чтобы владельцам захваченных земель вменили обязанность построить городок Каркассонн, но большинство городских коммун получили отказ в их исках. ( см. Жак Ле Гофф «Людовик IX Святой». – М.: Ладомир, 2001 г.).

6. - В начале XIV века французский король был только главой других феодальных государей и муниципальных республик. Чтобы издать какое-либо общее для всей Франции постановление, он должен был испрашивать согласие духовных и светских сеньоров и коммун, а для этого нужно было их собирать вместе. Филипп IV прибегнул к съездам государственных чинов для установления общих налогов. Он продолжал дело своих предшественников, собирая под своей властью отдельные большие феоды и расширяя свою власть. Главная его забота была направлена на добывание денег, которые ему нужны были и для войны с Англией за Гиень и Фландрию, где он завладел многими городами. Старых королевских доходов с доменов и феодальных платежей ему не хватало и для содержания чиновников и судей в провинциях, и он всякими правдами и неправдами увеличивал свои доходы, например, перечеканивая хорошую монету в низкопробную.
Осенью 1296 года папа Бонифаций VIII издал буллу clericis laicos, категорически запрещавшую духовенству — платить подати мирянам, мирянам — требовать таких платежей у духовенства без специального соизволения римской курии. Филипп видел в этой булле ущерб своим фискальным интересам, и противодействие господствующей при Парижском дворе доктрине, главный сторонник которой, Гильом Ногарэ, проповедовал, что духовенство обязано деньгами помогать нуждам своей страны.
В ответ на буллу Филипп Красивый воспретил вывоз из Франции золота и серебра; Папа, таким образом, лишался видной статьи дохода. Обстоятельства были за французского короля — и Папа уступил: издал новую буллу, сводившую к нулю предыдущую, и даже в знак особого благоволения канонизировал покойного деда короля, Людовика IX.
Эта уступчивость не привела, однако, к прочному миру с Филиппом, которому хотелось дальнейшей ссоры: его соблазняло богатство французской церкви. Легисты, окружавшие короля, — в особенности Ногарэ и Пьер Дюбуа — советовали королю изъять из ведения церковной юстиции целые категории уголовных дел. В 1300 году отношения между Римом и Францией приняли крайне обострённый характер. Епископ Памьерский Бернар Сессети, посланный Бонифацием к Филиппу в качестве специального легата, вёл себя чрезвычайно дерзко. Король возбудил против него судебный процесс и потребовал, чтобы Папа лишил его духовного сана.

7. - Евангелие от Матфея. 5,  28.

8. -  Евангелие от  Матфея. 25:31-33

9. - Ut ameris, amabilis esto - Чтобы тебя любили, будь достоин любви (лат.)