Барбазон

               

    В каждой стране история знает своего первопроходца небес. В конце концов первый в мире самолёт появился относительно недавно. Посему история без особого напряжения и донесла до нас, что первым лётчиком в Великобритании был лорд Барбазон. Сам он к Зеленичной никакого отношения, конечно же не имеет. Но первой для меня верховой лошадью оказался старый серый в яблоках мерин из числа пленённой в Германии скотины войскового обеспечения тамошних артиллеристов, которого именно так и звали:---«Барбазон»! В глухую сибирскую деревню он попал случайно, вероятно,  почему то не  доехал до фронтов войны с Японией. Для недоросля десяти  лет эта лошадь была что слон для взрослого мужика. До сих пор, вспоминая, удивляюсь насколько широкой может быть спина такого работника. Собственно по работе мы с ним и познакомились. Дело было в пору, когда валки сена на некоторых лугах ещё переворачивают для просушки, а на других мечут и копна и стога. Мне в откуп была дана волокуша, которую кроме как дуэтом и не назовёшь --- Барбазон да я сверху, вот и весь дуэт. Вся оснастка --- уздечка, хомут да верёвка для опояски основания копны при её волочении к будущему стогу.
    Для себя сенокосные угодья я обозначал как «южные» и «западные» --- так по отношению к деревне располагались участки выделенные нашему семейству. С «южными» я освоился ещё в предыдущем году, и с Барбазоном это никоим образом не связано. Связанная с ним история случилась на «западных» сенокосных угодьях на противоположном от деревни берегу таёжной речушки, недалеко от деревенского погоста. Последнее уточнение лишь поясняет, что и в данном случае проблем с дорогой в общем то не было никаких, поскольку во многом, следуя путём усопших, мы добирались практически до нашего сенокоса. По этой причине не то что сенокосилке на конной тяге, которая при транспортировке довольно компактна с поднятым кверху «ножом», но таким же граблям для сена добраться до места работ не составляло проблем. Другое дело, что сроки работ поджимали, а единственные грабли такого рода не справлялись, и когда часть людей метала копна, другие переворачивали ещё неокончательно  просушенные валки, используя при этом лёгкие деревянные грабли , а я на Барбазоне волочил смётанные копна к месту установки стога. Особые трудности возникали только в небольшом логу, где дорожка сужалась даже несколько уже чем основание копен и они шоркались о громадные болотные кочки на месте высошнго болотца по обе стороны бывшего здесь в дождливые сезоны брода. Впрочем слоноподобный Барбазон никаких трудностей не испытывал, незамечая небольших препятствий. Всё шло своим чередом до тех пор, пока у очередной копны лошадь почему то замешкалась, не желая осаживать так, чтобы мерным куском верёвки закреплённой с одной стороны хомута удалось бы охватить её основание и дотянуться до места крепления с другой стороны лошади. Меня Барбазон игнорировал полностью, и дело сдвинулось с мёртвой точки только когда дядя Володя с размаха оттянул мерина деревянными граблями. Как ни лёгок был инструмент, удар оказался болезненным и действенным, а копна  готовой к транспортировке. Поехали. Конечно, обиженное похрапывание Барбазона меня несколько настораживало, но кто бы мог подумать, что подойдя к упомянутым кочкам, он повернулся к ним всем туловищем и так сильно и внезапно понаддал крупом, что я пташкой перелетел через его голову и головой вниз втиснулся между двумя из них. Не знаю что бы случись в ином случае, но и не достав головой грунта у основания кочек, я оказался так сильно зажат ими, что минуты не прошло как стал задыхаться, растеряв силы на бесполезное трепыхание ногами. Вытаскивало меня не менее двух человек, когда стоявший поодаль Барбазон источал всем своим видом самую покорность. На следующий день мы с матерью уезжали, а брат её --- дядя Володя--- уезжал в свой институт спустя ещё два дня. Сенокос заканчивался. И, хотя для одной коровы на зиму старались заготовить где то двадцать пять копён сена, реальные заготовки были куда как больше, поскольку кроме коровы на подворье у деда топталась и другая живность. В целом жителям глухой деревеньки работы всегда невпроворот, а в те послевоенные годы добрая половина оставшихся в живых фронтовиков были инвалидами на которых и такой несмышлёныш по жизни как городской мальчишка смотрел  с удивлением. С жизненно необходимой заготовкой сена для домашней живности без которой в долгие зимы просто нечем питаться я ознакомился, оценив этот  труд по достоинству. Но не менее важным делом для жителей таёжной деревни была также заготовка дров. А здесь, даже располагая гужевым транспортом, пренепременнейше нужны конечности и изрядное здоровье. Так что начало концу таёжных деревень было по большому счёту положено войной.
Но справедливости ради следует отметить, что дело фашистов из Германии было продолжено лизоблюдами из краевого управления сельского хозяйства, которые сподобились только в угоду мнению Н.С.Хрущёва навязать селу программу выращивания кукурузы. Так и случилось, что следующим летом я мог наблюдать на месте полей с колосящимся овсом, ячменём или с голубеющими цветками льна пугающую черноту пахоты. Сколько хватал глаз из этой черноты с аккуратной «квадратно-гнездовой» размерностью торчали махонькие зелёные росточки «царицы полей». И на следующий год всё вновь повторилось. Ну никак эта «царица» не отвечала любовью сибирскому климату. Люди попросту стали бежать от бескормицы и санкций вышестоящих начальников, которые так и не сподобились изменить климат. Побросав всё нажитое и выстроенное, забросив знатную на всю округу пасеку, забив скотину и за бесценок отдав мясо, дед с бабкой перебрались в Тарутино, где на окраине выстроили бревенчатый дом и подворье. Так же разъехались и остальные селяне Каменогорки, и на месте этих деревень подобно другим осталась пустошь, царит теперь запустение.