Герберы на завтрак

                ГЕРБЕРЫ НА ЗАВТРАК

Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь.
Я тебя никогда не забуду.
Ты меня никогда не увидишь.
А.ВОЗНЕСЕНСКИЙ

...А утром, когда ты проснёшься и глаза твои расцветут, вдруг обнаружишь, что моя поэзия наполнила всю комнату и через форточку стекает в мир нового дня. Не удивляйся моему отсутствию в это время — я оставил после себя надежду и право выбора, оставил раскрытыми книги декабря. Ты заметишь — они в серебре. Будешь раскрывать их наугад (помнишь, как Ричарда Баха?). Спросишь про себя что-нибудь важное и со страницы я примкну к тебе нужным ответом.
Ты храни всё это как вспышку звезды в ладони, никому не отдавай. Время само затеряет всё.
Погладил легонько тёмную бровь. Красавица сонно повела ей, прогнав мои пальцы. И, кажется, улыбнулась… Вот она, суть. И она прекрасна.
      Дверь  в  её комнату оставил  незакрытой. Всё сделаю как надо…
    
      А жизни суть —
      Она проста:
      Его уста,
      Её уста...

     Утро совсем выцвело. Я озирался:  нагие деревья, закутанные люди, троллейбусы, подвешенные к проводам. Опустошение. До чего ж паршиво, Господи! Разве отпускаю? Разве мысли о ней так легки на ветру? Все камеры сердца — одна заключённая. Как тебя освободить, не повредив грудную клетку? Как же слышать на кухне твой звонкий шум и в притворстве читать в своей комнате книги? Как рассыпаться спокойным сном, когда ночь убаюкает тебя уже не в моей постели? Это, должно быть, ошибка. Такая глупая, аж зло берёт.
Пропищал мобильник:
«не забыть — экзамен. психология. 12/00. ауд.215.»
    — Да помню я, помню. — пробормотал я без всякого оптимизма.
Аллея цветов распахнулась духами и красками. Крошечная дорожка жизни в этой сырости, серости. Я плёлся по ней, разглядывая каждый лепесток, вдыхая смешавшийся запах, кроплённый водицей для свежести.
 Цветы замечательные, и, кажется… умирают, вдруг подумал я и представил себя в огромной корзине вон там, на углу аллеи. Я тоже был сорван, поэтому ног уже больше не чувствовал, а с рук, точно листья, осыпались пальцы. В четвёртый раз мимо проходит дамочка с сигаретой, присматривается. Остановится, понюхает мои короткие волосы, погладит стебель…
— Вялый какой-то, — оценила меня, — может скинете цену?
Мой продавец обиделся:
— Редкий вид.
И схмурил лицо — мол, надо бы понимать, гражданочка!
— Нет? Как хотите! — и с видом полнейшего безразличия направилась к следующему павильону.
Хотелось плакать, вот только глаза — не глаза, а так, пара венчиков.
— Надо было уступить. Я долго не продержусь…
Продавец только покачал головой.
Вдруг услышал:
— Эй!
Голос, как у моего Женьки.
Я обернулся и увидел рядом корзину с герберами.
— Ты не бойся, что будет больно, — полушёпотом сказала красная гербера.
— Это просто страх, и он приходит, что бы научить смелости, — ещё тише пролепетала оранжевая.
— Женька, разве это ты? Что случилось? Смотри, у меня нету ног…
Я  хотел дотянуться к герберам.  Не
рассчитал и вывалился из корзины на сырой асфальт…
… — Смотрите, вот, красивые герберы, молодой человек!
Я — ненормальный!
Продавец цветов уже некоторое время всерьёз занимался моей студенческой платежеспособностью. Перебрал целый павильон растительности с детальной и щедрой характеристикой каждого вида.
— Такой парень красавец! И девушка, наверно, красавица!
— Не сомневайтесь.
К чему этот азиатский ход? Вроде русский.
— Часто дарите вы девушкам цветы?
— Нет.
— Значит, особенная встреча?
Он повертел перед носом упакованным разноцветным букетом.
— Особенное расставание, — ответил я без всякого выражения.
— Бывает… — только и смог добавить.
— Не выбирайте больше. Мне нравятся вот эти. — Я кивнул в сторону красно-оранжевых гербер. И добавил:
— Все.
Продавец засиял:
 — Вот это по-нашему. Давайте  их оформлю.
Я аккуратно вытащил цветы, сжал в охапку, расплатился.
— Неужели с лентами и целлофаном они выглядят лучше?
— Я бы сказал: наряднее. Впрочем, люди разного вкуса.
— Люди, как вороны, любят блестящее. Их слепит. Не видят суть. К тому ж обвёртка у вас бесплатная.
— Что-то вы не очень жалуете человечество. — Он тактично разбавил моё недовольство улыбкой.
— Может быть. Досвиданья.
— Удачи!  Дарите цветы чаще. И не грустите,  если  расстаётесь. Иначе не встретитесь.
Да, мы встретимся когда-нибудь чужими, новыми.
— Привет. Ну как ты?
— В порядке.
И руки в карманы.
— Увидимся.
И разойдёмся по своим дорогам. А ночью, перед сном, переберём былое в памяти. Даже погрустим. Только грусть, я так думаю, будет светлая-светлая. Как о событиях, толкающих к мечте.

Не хотелось будить её. 7/30.
Миленькая, спишь, не чувствуешь, как я обвожу тебя глазами. Каждую линию твою вбираю в подсознание. Проснись…
Её веки дрогнули и вдруг раскрыли потрясающий женский взгляд, ещё далёкий, в другом измерении снов.
— Доброе утро. — шепнул я в тёплое лицо.
Она в полудрёме что-то укнула и потёрла глаза. 
— Привет.
И зевнула.
— Анютка, не показывай свои возможности. У стен уже зрачки расширились.
— Неужели?
Толкнула меня в плечо.Я заволновался. Ляпнул ерунду. Вынул с под куртки цветы, в тот же миг прочитал её изумление.
— Это мои стихи для тебя. Лучше придумать не смог. Ты уж прости — не подписаны.
Она приподнялась и села по-арабски, завернувшись толстым одеялом.
— Такi гарнi. — восхитилась она на родном языке. Это её фишка.
Нырнула носиком в самое сердце букета.
— Ань. — я ждал, пока она спросит «что?»
— Что?
— Я сегодня убил человека. — сказал я как можно более серьёзней.
— Ты чего? — испуганно посмотрела она прямо в глаза.
— Этим утром, вот этими цветами я убил тебя. Тебя больше нет в моём пространстве. И пространства больше нет…
Когда ты приходила, чтобы пожалеть меня, я ненавидел нас обоих. Я уходил прочь. В ночь — по улицам, дворам, оставив тебя с чужими. Ты понимала — бесполезно ждать. Забирала моего кота и вместе за меня переживали.
— Не бери близко к сердцу, — говорила ему, приютив на коленях, — я и сама не знаю, что происходит. Только знаю, что скоро нам будет спокойно.
В это тёмное время суток я сжимался в закоулке ГОРОДА и внушал, что жду кого-то. Но приходил лишь крадучись мороз, облизывал лицо и руки, как заблудший пёс. Остальное я напрочь стирал из памяти. Думаю, я пил...
Видит Бог — я люблю тебя, а доказать не могу. Парадокс, правда? Поэтому любовь останется всего лишь навсего предположением. Жека бы сказал — гипотезой.
Так и должно было случиться. И то, что НЕ Я — это лучший выбор, и мы изначально о нём подозревали.
Аня смотрела на меня в упор и глаза её были полны родниковой водицей. Выронила каплю на пылающее лицо и скатила на герберовый букет.
Рассказ окончен. Я поднялся с корточек. Руки дрожали — пришлось впихнуть в карманы. У самой двери задержался на миг.
— Я тебя не забуду. — проговорила она тихо и спокойно.
Лучше бы ты послала меня НА…
И защёлкнул дверь.

— Здоров, студент! Чё валяешься? Сдал экзамен?
— Нет, — я посмотрел на часы, — через час.
— А выглядишь спокойным. Шара?
— Знания.
— А-а-а…
— Жека, а помнишь день блока?
Он задумался.
— Эпизодами.
— А как Анька заехала ложкой по лбу?
Жека рефлексом ощупал думательное место.
— Ну да... — с грустью произнёс он. И вдруг оживился:
— Вот это женщина! Ты видел — ощерилась, как кошка! Никого не подпускала!
Я засмеялся:
— Не потому ли она так дружна с Феликсом?
— Очень даже может быть!
… После дня блока вселилась прежняя тоска от  одиночества. Часто играл. Бывало так, что забывал, где я и кто со мной, и просто пел; или без слов… Тогда получалось, что всё исходящее от меня вместе с чёртовой тоской и просыпающейся любовью — вливалось в музыку. И однажды в этих переливах я почувствовал, что некто так прячет свой взгляд, что у неё это плохо выходит. Этот несмелый (до чего же прекрасный!) взгляд я прочитал на руках, на своём лице, когда вдруг перестал играть и поднял голову.
Да, она более собой не совладала… И зрачки, как две тёмные звезды, то и дело кометами падали в моё пространство.
...В темноте я взял её руку и поцеловал.
— О большем я и не мечтал, — начал я. Но Аня перебила:
— Не бойся, я не ухожу…

Мой пушистый кроха спал один. Смышленый котёнок!