Обрывки. Первые два

Русалочье тело знает, русалочьи руки помнят,
Русалочьи мысли текучи и вязки, русалочий дух спокоен.
Русалку никто не видит, русалку никто не тронет,
Русалочьи песни не слышат плебеи, русалочий стан так строен.

У принцев бывают яхты, а раньше бывали судна,
Красивый корабль положен любому хоть каплю красивому принцу.
Русалка живёт в океане, она понимает подспудно,
Что ей полагается лучший из принцев. Такой вот русалочий принцип.


I. PERVOE. ВАННОЕ.

Друг мой, пожалуйста, выслушай. Хоть раз не пройди мимо меня. Ах, я забыла, моя страница скрыта, я сама так хотела. Это я. Та, что говорит о себе в третьем лице. Та, что никогда не ездила на трамваях и страшно пугается, когда ноги не достают до дна. Та, что не угонится сегодня за ритмом, за рифмой, за их чудесной магией. Мне просто нужно выпустить строки из-за пазухи, мои запоздалые утомившиеся строки.

Ей нравится лежать в горячей воде и смотреть на параллельные бельевых верёвок. Остатки сигаретного дыма уходят в вентиляционное отверстие, через час от него не останется ни следа. Играет первое попавшееся радио… Её волосы в воде. Так они кажутся ей красивее. Ни ритма, ни размера, ни рифмы. Пусть сегодня будет так, будет так…

Смерч праздников покружил, помотал её и без того потрепанную душу, и выбросил где-то ну очень далеко от Канзаса. Ни Тотошки, ни хоть какого-нибудь волшебника. Нет, есть один, но он не по той части. Бестолковые праздники. Она лежит, и на леске ее памяти все прибывает жемчужин. Что тут скажешь, чудное ожерелье. Раз жемчужинка, два жемчужинка, три жемчужинка… Ой, надо сделать воду похолоднее.

Она думает о женщинах. О гормонах, о влечении, о смысле большинства вещей из тех, которые каждая из них проделывает едва ли не ежедневно. Об их стихах, манерах, привычках, страхах. О женщинах русских, бразильских, мексиканских, японских, французских. О французских, оказывается, думать легче всего, именно о них ей практически ничего не известно. Да не очень то и хотелось… Она сама скорее израильтянка, этот женский животик, профиль с характером. О еврейских женщинах правда тоже ничего не знает, но видела их по телевизору тогда, когда его еще не противно было смотреть.

Чёрт, шампунь закончился. А, вон на полочке спрятался синенький какой-то, похоже мужской. Отголоски недавней личной жизни. Мягкие, сильные и шелковистые вроде. Подойдёт? Почему бы и нет. Недавно ее опять стало кидать из крайности в крайность. От страсти к демонам до сочувствия ангелам. От прогулок по центру Москвы до затворничества в своих  восьми квадратных метрах. Сейчас вот, например, она очень хочет короткую стрижку, полусапоги-казаки и послать всех куда подальше. Давай подождем пару минут…

Она опускается на дно ванны, ноги согнуты, руки крест-накрест на груди. Теперь её «мягкие, сильные и шелковистые» плавают сами по себе уже перед лицом. То ли водоросли, то ли черви. Все равно красиво. Какая ещё стрижка… Она будет русалкой! Эдакой томной соблазнительницей девой-сельдью с длинными водорослями-волосами и радужной чешуёй. Она же читала, если вдруг рядом на корабле проплывет ЕЁ принц, то можно будет попросить у какой-то колдуньи ноги, чтобы быть с ним. Какая глупость, ноги, чтобы быть с принцем, принцы для девушек с ногами, девушки у ног принцев или наоборот… Стоп, пора наверх, порядка минуты без дыхания под водой – не шутка.

Сегодня она весь день провела дома. Много, очень много конфет, печенье, халва, чай с лимоном, тот наркотический сериал про доктора, анализ себя, анализ их, анализ всего. Мама заклеила окно в её комнате, стало тепло и душно. Где же спасительный кислород… Форточка? Ерунда. Что даст какой-то прямоугольный обрывок неба, когда даже ноты уже не спасают? Что даст один единственный крик, робко брошенный в пустоту, когда звук рвущейся струны уже уничтожил все придуманные человечеством звуки? И вообще, не слишком ли много вопросов?

Вчера ей гадали на таро. Или это было не вчера… Или это были не таро… Неважно. Просто она теперь знает, что будет сложно. Сложно не сбиться, сложно и дальше верить только в хорошие приметы, сложно знать. Параллельные бельевых веревок начали пересекаться. Шутка ли, час ночи.



Где-то на небе живёт твоя тень,
Тоже ходит гулять, гладит стрелки на брюках.
Льёт через сито рук каждый свой день,
Протирая те брюки на радуги дугах.

Где-то на небе живёт старший брат,
Также рубится в Quake и ругается матом.
И тому, как ты смотришь на небо, он рад…
Вы не рядом, но ты в этом не виновата.

II. VTOROE. КОМНАТНОЕ.

Мама когда-то говорила ей, сколько здесь длины, сколько ширины. Благополучно забыв, она предпочла считать это восемью квадратами. Хотя по факту вроде три на два с половиной. Её личные три на два с половиной. Не два на два, не полтора на четыре, не холодная японская комнатушка без центрального отопления, не скрипучий индейский вигвам, а её душные три на два с половиной.

Зашторенные будни этих метров не раз крали её душу и тело у тех, кому она должна была достаться. Такой правильно-прямоугольный экран монитора брал на себя зрение, забирая десятые доли диоптрий одну за другой, за слух отвечали другие. Ни сантиметра безличности, ни минуты беспамятства. Эти метры помнят всё о ней, всё, во что они когда-то были невольно посвящены. Девочка, дочка, ученица, прогульщица, распутница, девушка, певица, актриса, сожительница, плакса, подруга, истеричка, поэтесса, сестра… Поправь меня, милая, если я что-то забыла.

Она может подойти к окну, долго смотреть на небо и улыбаться. Или не улыбаться. Хотя кто этого не может… Даже лишённый зрения человек наверняка имеет своё небо, и с ним всегда может подойти к окну. Она подходит со своим. Её тучи живописны, солнце, скрытое за ними, упоенно в своём сиянии. Если дождь – то неистовый ливень, если снег – то безумная метель. Никаких полумер, никаких компромиссов. Это – ЕЁ небо.

Там наверное кто-то живёт, если это можно назвать жизнью. Вряд ли существуют небесные бары, кинотеатры, клубы, конечно… Они и не нужны наверняка, когда за спиной есть крылья. Падшие, арх-, хранители… Такие разные ангелы. И на каждого свой демон. На каждое праведное желание по самому тёмному вожделению, на каждый благостный порыв по самому грязной мысли. Небесные лирики против земных физиков. Небесные статисты против земных секретарш. Мораль против искушения. А вы как думали?

Здесь до всего можно дотянуться рукой. Если нельзя, то это уже не её комната. Здорово придумали дельцы – витражная плёнка. Не готический холодный витраж конечно, да и сдалась она ей, эта готика, но заклеенное красными, коричневыми, зелеными полосочками, лепесточками, кружочками и тому подобным зеркало шкафа стало неплохим дополнением к её квадратам. Случилось купить шкаф. Хороший, узенький, купейный. Было у неё тогда рядом сильное плечо, а вот шкафа не было. Решили исправить. Купили. Сильное плечо сказало: «Бери с зеркалом, выгоднее выйдет». Не стала она сомневаться, доверилась сильному плечу с его «мягкими, сильными и шелковистыми», тем более, что действительно разница в цене между зеркальным и зеркалолишённым шкафами настойчиво поддакивала. Только сон напротив щемяще правдивого зеркала оказался слишком тревожным. Выплёскивало оно обратно в её любимые метры и ссоры, и слёзы, и всё то, что стены обычно съедали, не подавившись. Теперь витраж съел зеркало, а время съело то самое сильное плечо и ласковый взгляд его носителя. Время вообще слишком прожорливо.

Она любит свои метры. Здесь она может безнаказанно искупаться в своём особенном эгоизме, заплыть подальше да поглубже и вынырнуть в самый подходящий момент. Всё любимое. Старенькая люстра из 90-х. Непохожа она на те, что висели в то время в каждой квартире. Тем и дорога. Неуловимо напоминает что-то японское. Тонкие деревянные рейки, нежные рисованные зелёным листочки на матовом стекле. Можно представить себя единственной обладательницей такой, и, не успев вспомнить о сомнительности уникальности оной вещицы, вскользь улыбнуться. Такой вот изощрённый эгоизм.