Объект 300

– Сегодня на повестке всего один вопрос.
Шеф оглядел нас, чёртову дюжину сотрудников, и, казалось, задумался – говорить ли? И впрямь – у всех собравшихся на груди красовался магнитный бэджик с красной семёркой – полный доступ к любой внутренней информации в любое время суток – то есть всесторонняя осведомлённость о положении дел с пресловутым «всего одним вопросом» плюс, естественно, недюжинная интуиция и опыт работы – за красивые глаза семёрку не вешают. Некоторые и кивнули – не томи, мол, шеф, давно в курсах; другие, более сдержанные, потянули кофе из белых чашечек с нашим логотипом – безвкусица, но что поделать, традиция.
Шеф, не глядя, ткнул указкой в стенд, на котором глянцево поблёскивала плохая чёрно-белая фотография гигантского бетонного на вид купола, еле выглядывающего из-за высоченного бетонного же забора. Или, вернее будет сказать – крепостной стены?
– «Трёхсотка» дала ответ.
Шеф помолчал, словно смакуя густую напряжённость атмосферы конференц-зала и аккуратно переломил указку ровно посередине:
– Они согласились.
«Трёхсотка», «Милитари», «Зоопарк» – а официально «Объект 300» – под такими этикетками у нас проходил тот самый купол на фотографии. Неизвестно зачем возведённый военными около двух лет назад в Неваде, на месте ликвидированного ядерного испытательного полигона; неизвестно зачем подпирающий небо по сю пору; неизвестно зачем охраняемый почище Святого Грааля. Именно эти «неизвестно зачем» и стали ярко-малиновой тряпкой для слетевшихся как саранча быков журналистики, и наша контора, разумеется, не осталась в стороне, хотя нас, без ложной скромности, уже впору величать скорее буйволами… или китами… хотя те, кажется, дальтоники.
Как только «трёхсотку» не обхаживали! И шпионили (издалека), и просвечивали (чем только ни), и в открытую умасливали – нам, а значит, общественности должна быть доступна информация о столь загадочном объекте, потому как средства налогоплательщиков бла-бла-бла. Милитари на контакт шли охотно – но не дальше: вопросы доброжелательно игнорировали, на просьбы об экскурсии вежливо брали под козырёк и немедля показывали свой широкий крепкий тыл.
С одной стороны, такое галантерейное наплевательство лишь распаляло нашу братию, с другой же – при подобном раскладе очень легко можно было сесть меж двух стульев, и совсем не факт, что там окажется третий. Наше профессиональное «сование носа» оборачивалось вялотекущим подглядыванием.
В «Зоопарк» никто не входил и не выходил оттуда; на его внутренней и прилегающей территориях не обнаруживалось никаких признаков движения; над его циклопической тушей не летали ни вертолёты, ни спутники, ни даже птицы.
Дело явно было нечисто.
Это заурядная АЭС, предполагали одни и тут же добавляли, а может, и лаборатория по выведению тараканов-убийц.
Не, махали рукой другие, это либо НЛО, либо экспериментальный полигон для испытаний новейшего психо-оружия.
Не верю, кричали третьи, купол не что иное, как лагерь тренировки обычных коммандос… на худой конец саркофаг с радиоактивным мусором.
Версий было много, версии были разные. Одна краше другой. Единственным достоверным фактом оказались случайно обнаруженные сведения об истинном хозяине крылышка, под которым вырос этот бетонный гриб, но взорвавшаяся пара наших служебных машин – обошлось без жертв – чувствительно щёлкнула по нашему любопытному шнобелю, а прогремевший следом телефонный звонок и вовсе охладил горячие журналистские головы.
Головы-то охладил, а вот кровь продолжала кипеть, бурлить и ударять в эти самые остуженные – или отмороженные? – головы. Лисицу может прибить до полусмерти удачно сорвавшаяся гроздь винограда – но, оклемавшись, чернобурка с грустью обнаружит, что проблема голода, увы, так никуда не делась. Иными словами, запросы продолжали лететь загадочному начальству «Объекта 300» – по-прежнему в обмен на… понятно что; просьбы и ходатайства из разряда «культпоход с интервью» переходили в разряд «ну хоть одним глазком»; гонорары сулили такие, что уже не верили сами сулившие. Милитари были корректны и непреклонны.
И – согласились! Так где же наша радость – радость загнавшего-таки добычу хищника? Отчего наши жёлтые глаза с вертикальными зрачками не сверкают опьянением долгожданной победы, а опасливо косят по сторонам в поисках волчьих ям и подвешенных заострённых камней? Может, рановато быкам, буйволам, китам и прочим тяжеловесам мнить себя хищниками-то?
А может, просто усталость, и от неё всякие посторонние мысли. Соберись, профи! Соберись!
– «Трёхсотка» согласилась, – повторил шеф и подул на свой кофе, давая время задумавшимся вернуться на бренную землю. – Мало того, они настойчиво пошли нам навстречу, мол, попробуйте только теперь не приехать… После двух с лишним лет мозгоёбства – согласились. Вопрос – почему? Отвечу – изменилась ситуация. Вопрос – подозрительно? Отвечу – весьма и весьма…
– Мы же всё равно не откажемся, – перебил шефа Эрнест Люсткугель, самый молодой среди «семёрок» и, по несчастью, доставшийся мне в воспитанники.
Шеф скомкал окончание фразы, отломил у кружечки ручку и запустил изувеченный сосуд в мусорный контейнер, будто торпедируя объект ненавистных милитари. До цели долетела только ручка. Сам того не понимая, пацан влез более чем вовремя – сейчас валет в прикупе был неизмеримо выше козырного короля на руках, и неизрасходованное раздражение шефа сегодня вполне могло оборотиться торжественным возложением ответственности на всех нас завтра.
– Отчего же-с, – процедил он. – Можем. Так и ответим – уважаемый «Зоопарк», наш сотрудник Люсткугель решил послать вас… скажем, в жопу. В ту же самую жопу он настоятельно советует засунуть и эти два года, которые мы вас так домогались. Ну, и для полноты счастья от ощущения набитой до краёв известной вам жопы напоследок рекомендуется – им же – укомплектовать оную одним-единственным фактом – тем, что согласие вы дали почему-то только нашему издату. ****ь тебя в рот, Люст-мать-твою-кугель. В твой гнилой рот, откуда пока ни *** умного не вывалилось. Куда, ****ь, смотрит твой наставник? Какого *** у тебя на грудях красная семь болтается? Тебе, *****, жёлтый, как ссанина, ноль носить, а не…
Стравив пары, шеф отвернулся к кофеварке. Я строго, но без неприязни, глянул на своего питомца – тот был бледно-сиреневого цвета. Похоже, патрон слегка пересолил – этот ****ько ж, в сущности, прав…
– … хотя этот ****ько, в сущности, прав, – шеф отошёл к окну, по-прежнему не поворачиваясь к нам. – Короче, так, семёрки. Завтра, в семь ноль-ноль милитари присылают свой автобус, так что без четверти седьмого ты, ты и вы, господин Люсткугель, сидите как на иголках, укомплектованные диктофонами и прочими игрушками, побрившиеся – и, сука, такие коммуникабельные, чтоб аж самим противно было. Вы четверо – на связь с этой троицей, этими нашими… сталкерами; связь желательная двусторонняя, но приоритет – приём инфы. Далее. Ты – общая координация. Остальные – обработка полученных данных и аналитика. Мы должны выжать из «трёхсотки» максимум… и даже больше, учитывая их неожиданную уступчивость. Выгорит по-нашему – каждому Пулитцеровскую в зубы. Облажаемся – уволю на хрен по собственному… две тарахтелки у нас уже грохнули, а смерть кадровых работников, знаете ли, отчётность не красит. Выводы, знаю, уже сделали. Свободны.
Мы синхронно поднялись, застучали стульями и чуть не строем потопали к выходу.
– Люсткугель.
Все так же синхронно замерли. Голос шефа был очень и очень спокоен – и от этого спокойствия в конференц-зале выморозило бы все кактусы, буде такие оказались.
Шеф глубоко и шумно вздохнул.
– Охо-хоу… Эрнест… мать вашу. Вы блокнот свой забыли.
Послышалось лёгкое шуршание одежды обернувшегося.
– Никак нет. Не забыл. Я там заяву на увольнение накатал. По собственному. На всякий случай.
Опустим же, как говорится, на этом занавес недосказанности и начнём поскорее акт второй.
Нет, ну каков всё-таки парень!

* * *

– Стой, на раз-два. Кру-гом, пожалуйста. Повязки снять.
Мы стянули тугие идиотские маски для сна и заозирались. Типичный КПП – скромных размеров каморка; внушительная дверь в стене напротив, наводящая на мысль о банковском хранилище; стол, стул. На столе пара мониторов, на стуле помахивающий картонкой охранник, по углам – ещё двое. Здравствуй, Объект 300.
– Освальд Ригглер, Эрнест Люсткугель, Сташинек Кранцевич. Делать какие-либо записи и пометки категорически восперещено, так что блокноты вам не понадобятся, можете оставить здесь. Фото-, видео- и аудиосъёмка – в разумных пределах. Ваш временный пропуск – до десяти ноль-ноль включительно (было около половины девятого), оранжевая зона. Можете идти. Капрал Гир составит сопровождение.
– Оранжевая? – по-детски хлопнул ресницами Люсткугель, выкладывая блокнотик с Маленьким Принцем. Я принял карточку с магнитной нашлёпкой.
Внушительная дверь закрылась за нами совершенно бесшумно. Ни в каком хранилище мы, конечно, не оказались – банальнейший, хотя и просторный, коридор с полукруглым сводом, плавно уходящий вниз и вправо.
– Метро, – вполголоса прокомментировал очевидное Люс. – Метро триста.
Один из четвёрки конвоиров – двое незаметно присоединились сразу, как закрылась дверь – шевельнулся и неожиданно высоким тенорком отчеканил:
– Просьба следовать за мной. Не отставать. Не забегать вперёд. Шаг вправо-влево будет расценен как… попытка нарушения границ частной собственности. Авторучками не пользоваться – уже предупреждены. Все вопросы – ко мне.
Вопросы не замедлили явиться с вполне ожидаемой стороны.
– Насчёт авторучек… капрал, – Люсткугель чуть споткнулся на последнем слове. – Журналист без пера… при, так сказать, исполнении… это как-то…
Гир подошёл поближе, по пути слегка задев меня камуфлированным плечом. Будто вскольз смазал по уху поручень автобуса…
– Ваших видеожучков вполне достаточно, – отрезал он. – Не обсуждаемо.
– А почему зона оранжевая?
Милитари кивнул напарнику, и мы были вынуждены двинуться по коридору. Звучное эхо добавляло иллюзии подземки.
– Оранжевая зона – это кают-компания.
– Так всё-таки корабль? – подал голос Ригглер.
Капрал тоненько хмыкнул.
– Никак нет. Больше вокзал. Или, как ваши говорят – зоопарк. Совет на ближайшее будущее, – он искоса полоснул меня взглядом, – не вздумайте такое здесь ляпнуть. Выдвигаемся, шагом – арш!
Коридор кончился быстро.
– Что это? – вывалилось у Люсткугеля.
И впрямь – представшее нашему взору, если честно, не поражало грандиозностью или… м-м-м… необычностью… само по себе… но вот несоответствием окружению обладало в полной мере. Нужно было либо срочно признавать за Эрнестом изрядные провидческие таланты, либо таки верить глазам своим – иначе как можно ещё согласиться с наличием на секретном военном объекте двух обычных турникетов, ведущих к паре обычных эскалаторов, за которыми, в свою очередь, неотчётливо угадывались очертания обычной станции обычного метро? Всё же подземные транспортные коммуникации подобного рода спецсооружений видятся более специфическими. А тут метро метром… слов нет.
Милитари слова нашёл (хотя, скорее всего, вытащил из-за бронежилетной пазухи):
– Вокзал, сказано было. Оранжевая зона. И сообщаю – ваш лимит вопросов исчерпан. Отмечаю особо – достаточно бездарно.
Капрал небрежно поправил на груди короткоствольник и чем-то на нём щёлкнул. Очень отчётливо и недобро.
– Следовать за мной. Соблюдать тишину. Соблюдать дистанцию. Конвою – производить пресечение без предупреждения. Всё, двигаемся.
– Зоопарк, ****ь, и есть, – тихо и внятно произнёс наш отважник, и от его чужого голоса мгновенно закоченели кончики пальцев, мигнул свет и обдало едким льдистым суховеем. Вот только точка замерзания автоматных патронов оказалась немного ниже.
Краткий отрывистый шум, и капральный окрик:
– Не оборачиваться! Продолжать движение!
Разочарованно огрызнулся на нашу времянку турникет; равнодушно зашуршала под ногами скрипучая металлическая рубчатая лента; тусклые светильники глядели куда-то за спину; наплывал колончатый силуэт станции. Дистанция с тишиной соблюдались. Из утробы оранжевой зоны по имени Вокзал пульсирующе несло кислой ржавью и мазутом. Малое кольцо, рыжая ветка – вам куда?..
Ангел разума выпархивает наружу и, стрекоча крылатыми сандаликами, летит на пол-корпуса впереди; он зябко ёжится и глядит прямо в уверенную спину вышагивающего впереди милитари – вышагивающего по своей территории; ангелу холодно, да и меня словно нагим выталкивают на сцену и кричат – давай, лицедей! играй! трагедия ж! – и своими мёртвыми руками деликатно упирают тебе в шею жгуче-ледяной штык; один на один с разверстой пастью зрительного зала – но ведь всё фарс и неправда! – поверил? – да! – стало легче? – нет…
Выходим на «станцию», гулко топаем меж колонн. Света мало, плафоны горят через один, но чисто как в операционной. К запаху гнилого железа и горелой солярки примешивается подземельный смрад.
– На месте стой, на раз-два. Строй со-мкнуть. Ждать.
Капрал всаживает в браслет-рацию короткую фразу и застывает на самом краю платформы. Голова повёрнута влево, в сторону дыры туннеля; прелый ветерок перебирает, как чётки, завязки берета. В полутьме рельсы не видны, и чудится громадный каток, развозящий по Малому кольцу рыжей ветки чинно сидящих пассажиров-милитари.
В воздухе нарождается неуловимый зуд; наливается силой и звуком, приближается, растёт; грохочут, надвигаясь, невидимые чугунные шары; сшибаются друг с другом, забавляются какой-то своей дикой великаньей потехой, бьют по головам свинцовым бубном, шипят, высуня колючепроволочные языки, злятся. Подбираются.
– Внимание. Приготовиться.
Туннель содрогается в последний раз, и к перрону подлетает оглушительно тарахтящий каток.
Каток.
Вытянутый, будто раздавленный, с высокой уродливой пародией на паровозную трубу, с почти игрушечной открытой жёлтой кабинкой. Корявая коробка из толстого железного картона, поставленная на длинную широкую раму с привинченными по углам движителями-валками. Болтающаяся на морде карбидка.
– Бегом арш! Живее!
Кое-как забираемся позади машиниста; у того пол-лица забрано грязными до непрозрачности очками-консервами, но даже по доставшейся нам части лица видно, сколь он недоволен. Сверхурочка?
Капрал задвигает за нами металлический брус, делает отмашку и стучит указательным пальцем правой по запястью левой:
– Полчаса!
Трогаемся; дёргает, мотает, скрежещет; резво разгоняемся. От жирной вони сводит скулы, дышу ртом. Успеваю заметить – рельсов и в самом деле нет, несёмся по голому железному листу с вздувшимися буграми швов – и нас глотает туннель.
Мрак вскипает тишиной.
Я нервно прижимаю ладони к ушам и отпускаю, потом ещё раз, мычу под нос – и почти вижу, как Ригглер проделывает то же самое – таращусь в непроглядность, бьющую по лицу пыльной гарью, и пялюсь на фосфоресцирующий наручный циферблат – слух на месте, зрение в норме.
Исчез свет и звучание мира.
Остались мы с Освальдом, может быть – наш неприветливый машинист, удушливый выхлопной чад и ощущение движения – куда-то.
– Кольцо! – вдруг орёт возница. – Кольцо! Кольцо!
По левому борту проклёвывается маленький, точно далёкий, огонёк; крошечной искоркой дефилирует неспешно, понемногу отставая; нехотя набухает искристо-белым; и тут же с другого борта – такой же, но алый – медленно плывёт вровень с первым; зреет багряной капелькой, полнеет; невозможная безмолвная красота разрывает пополам – куда смотреть? на белое? или красное? ведь пролетят! пролетят!!!
– Кольцо!
И тут понимаю – эти огни и вправду безгранично далеки, как две сверхновые, как окошко на том берегу, вот и бегут еле-еле – а, поняв, закрываю глаза.
Чтобы ненароком не выбрать один из них.
И нечаянно не лишиться другого.
Тишина сразу взъяряется и наотмашь гвоздит по затылку плохо пригнанными стыками, темень вскипает ослепительными после туннеля плафонными солнцами. Тормозим резко, и с Ригглера сваливается кепи с надписью «Marlboro». Капрал, широко расставив ноги, театрально сверяется с часами, коротко кивает и поднимает большой палец.
Мы не возражаем.
Обратный путь – зеркальное отражение пути сюда, за исключением одного, чему пока в наших с Освальдом головах не находится места. Нас препровождают к эскалаторам, турникетам, плавно уходящему вверху и влево коридору, внушительной как в банковском хранилище двери и скромной каморке, похожей на типичный КПП. Мы забираем свои – и Люсткугеля – блокноты и авторучки; надевая поданую знакомую маску, я вижу, как Гир меланхолично рвёт наш временный пропуск, а охранник за мониторами смотрит на нас долгим и каким-то пепельным взглядом.
До города нас везут в том же самом утреннем автобусе.

* * *

А потом был большой бум с кричащим заголовком: «РАЗГАДАНА ТАЙНА БЕТОННОГО БУНКЕРА!!!», и ещё: «В ПОДЗЕМНЫХ ЛАБОРАТОРИЯХ КЛОНИРОВАН МОЗГ ЧЕЛОВЕКА!!!», и ещё: «СОЗДАНИЕ ИСКУССТВЕННОГО РАЗУМА – КАК МЫ ПРИМЕМ ЭТО?!!», и были прочие статьи и статейки, книги и журналы, и была, наконец, заграбастана вожделенная монополия на все материалы по делу «Объекта 300», и были пресс-конференции, интервью, приёмы, демонстрации в поддержку и пикеты протеста, сидячие голодовки и многое-многое другое. Одним словом, обычная сенсация.
Мы с Ригглером – и Люсткугель, посмертно – получили Пулитцера и уволились. По собственному. Шеф виртуозно состряпал хорошую мину при плохой игре – сваять эффект разорвавшейся бомбы из пшика лопнувшего шарика, и тряхнуть мир, имея на руках наши засвеченные мини-видеокамеры и диктофончики с белым шумом – надо быть по меньшей мере гением. Эрнесту, в каком-то плане, повезло…
Освальд переехал в родную Небраску, и мы почти не видимся. Лишь однажды, когда он неожиданно нагрянул на мой день рождения, и мы порядочно напились, он, неуверенно поводя головой, спросил:
– Всё хотел, да всё как-то… Там, в туннеле, когда тихо было и темно… ты на какое дерево смотрел? Какое выбрал? Изумрудное или… золотое?
Я молчал и смотрел на горящий мангал. Барбекю пора было снимать.
– Понимаю, – он вздохнул, хлопнул меня по плечу и тяжело поднялся. – Понимаю. Тебе текилы ещё принести?
Не дождавшись ответа, он, переваливаясь как утка, потопал к остальным. Я допил стакан, покопался в кармане и вытащил маленькую квадратную записную книжечку.
С истрёпанной обложки серьёзно смотрел мне прямо в глаза маленький хозяин неведомой безымянной планетки, где растут только баобабы и роза, и, казалось, сейчас тихо попросит:
S’il vous plait… dessine-moi un mouton …*

----------

* S’il vous plait… dessine-moi un mouton (фр.) – Пожалуйста… нарисуй мне барашка.