Голограмма

Иногда ты прекрасно понимаешь, что обманут, и обманываешься с уже привычным удовольствием, попутно дурача других. Но не можешь в этом признаться даже самому себе. Ищешь уловки и обходные пути, чтобы оправдаться перед главным судьёй любого человека – совестью. Но, даже предоставив самому себе великолепное алиби и доказав отсутствие необходимых улик, ты не можешь спокойно заснуть. Понимаешь, что всё идёт не так, как должно, но не можешь ничего изменить, потому что боишься. И хочется, чтобы кто-то другой выкрикнул правду тебе в лицо, всю, без остатка, как ведро ледяной воды, от которой мурашки колючей волной пробегут по телу, сгустки крови, запёкшиеся синяками под кожей, рассосутся, и она побежит по венам с новой силой.
Молодой перспективный учёный, психофизик Франсуа Крузе лежал на холодном полу в своей просторной квартире. Вообще-то этот пол был с подогревом, но Франсу было лень тянуться за пультом управления. Да и просто приятно было лежать вот так, прижавшись щекой и обнажённым торсом к широким, серебристым с чёрной росписью плитам, и смотреть, как они переливаются в лучах утреннего солнца. От холода свербящая головная боль, появившаяся вследствие вчерашнего марафона по питью коньяка на скорость,  немного утихала. Проще, конечно, было встать и дойти (ну или хотя бы доползти) до кухонного стола, в котором лежали волшебные таблетки, но Франсу хотелось помучить себя немного. Так сказать, наказать себя за то, что вчера сорвался, как мальчишка, и перебрал лишнего. Повод, конечно, был – очередное открытие в области химиотерапии, сделанное одним давно и хорошо знакомым учёным (имя которого сейчас почему-то упорно выскользало из памяти). Но нажираться, как нищий, чудом попавший на банкет, право, не стоило.
- Ну что ты себя мучаешь, брат? – светловолосый парень, сидящий на широкой кровати, смотрел на Франсуа с нескрываемым сочувствием, - Хлебни «Алкостопа» для начала, а потом мы с тобой сходим, проветримся, а?
Парень слез с кровати, сел возле Франса на корточки и положил руку ему на плечо.
- Раньше с тобой такого не было, - в глазах, глубоко посаженных над тонким носом, сквозила неподдельная тревога, - Тебе нужно снова начать работать, Франс.
- После всего, что я сделал, неужели мне не положен заслуженный отдых, а, Мик? –  учёному казалось, что на языке у него скрипит песок, а гортань похожа на пересохший водопроводный кран.
- Все нормальные люди получают отпуск не больше, чем на месяц, а ты бездельничаешь уже три года. И не странно, что у тебя появились первые признаки пуза.
- Признаки чего? – Франс с трудом сел, морщась и держась одной рукой за голову.
- Пуза, брат, пуза, -  Микаэль усмехнулся и поднялся на ноги.
«Алкостоп» определённо был придуман не человеком, а ниспослан грешному роду с небес. Через полчаса Франсуа, уже гладко выбритый, вымытый, благоухающий дорогим парфюмом и одетый в белоснежную рубашку с закатанными рукавами и простые серые брюки, стоял перед большим прямоугольным зеркалом и приглаживал ладонями волосы, которые, в отличие от волос Мика, были чёрными и слегка подёрнутыми сединой. Да и вообще, братья были мало в чём похожи. Резкие черты лица учёного: длинный, с горбинкой нос, широкие скулы, выдающийся вперёд подбородок, - разительно отличались от тонких и, даже изящных линий облика, которым природа наградила Мика. Правда, двухнедельная щетина на подбородке брата Франсуа, всё же придавала ему некоторую небрежность. Похожими у братьев были только глаза – тёмно-синие и глубокие.
- В парк? – Мик подошёл к брату и сложил руки на груди, изучая в зеркале двух стоящих рядом родственных персон.
- Пожалуй, - Франс покрутил головой – позвонок в шее с хрустом встал на место, - только пешком, - учёный невольно подтянул живот.

Расстояние до парка было не из коротких, так что Франс уже после получаса ходьбы успел обругать себя самыми разными нехорошими словами. Мик же шёл абсолютно спокойно и снисходительно посматривал на старшего брата, что-то бормотавшего себе под нос. Да и дорога была не самой приятной. Франс привык смотреть на всю эту пыль, грязь и серость с высоты сто пятого этажа, на котором находилась его квартира, или же не смотреть вовсе, запершись в своей лаборатории, окна в которой чаще всего были задвинуты металлическими щитами.
Этот город тянулся на тысячи километров. Затем шла промышленная зона, широкой полосой охватывающая оплот цивилизации с трёх сторон, а за ней начинался уже другой город.
С четвёртой же стороны можно было выйти за пределы города. Туда, где бушевала дикая природа. Только зачем было выходить? Человек разучился жить в согласии с Зелёной Матерью, как её когда-то называли, и решил, отгородиться от неё, чтобы ещё больше не испортить отношения.
В городах у людей было всё, что нужно, чтобы неплохо провести время. Работа, учеба, деньги, парки для отдыха всей семьёй, бары, игровые клубы, притоны, магазины, рестораны, миллион и одна забегаловка - всё оборудованное по первому слову техники. Здесь каждый был занят делом. Неважно, каким, - заправкой скрепок в степлеры или руководством финансовой пирамиды, главное – занят. Даже любой нищий в городе мог трудоустроиться, но большинство из них предпочитали жить на государственное пособие или собирать бутылки из-под алкоголя, старые покрышки, газеты, использованные презервативы под окнами и относить всё это богатство в центры по переработке различных родов сырья. Люди научились-таки бережно относиться к отходам своей жизнедеятельности и делать едва ли не заварку из сигаретных бычков.
Так что было даже странно думать о том, чтобы зачем-то выходить за пределы города. Какой в этом смысл, если можно заказать еду, наркоту или девочку на ночь одним нажатием клавиши Enter, накачать мускулы массажным поясом, не вылезая из кресла перед плазменной панелью, а уж, если душа начнёт простить чего-то более возвышенного, пойти и поваляться на голографической травке.
У одного из подъездов старой многоэтажки сидели четверо мальчишек, лет по двенадцать-тринадцать на вид, но с уже серыми, землистыми лицами, и курили. Судя по запаху, какую-то сверхсинтетическую дрянь. Оно и понятно, позволить себе курить почти настоящую анашу могли только богатые люди. Франс замедлил шаг, пытаясь сообразить, что можно было бы сказать малолетним уродцам, чтобы они хоть на минуту заинтересовались жизнью.
Двоих пацанов уже развезло: они глупо хихикали и по очереди порывисто прикладывались к одной сигарете. Другие двое ещё не успели «заторчать», и один из них, тот, что выглядел постарше, сказал Франсу осипшим голосом:
- Чё палишь, мужик? Педик что ли? Нет? Ну так вали отсюда, - пацан задумался над смыслом своих слов, - По-любому вали, мужик.
Все четверо заржали. Франса передёрнуло. Можно было бы отодрать пацана за уши, но какой бы был в этом толк? Да и вообще, учёному повезло, что детишки уже нашли наркоту, а иначе, пришлось бы отбиваться от четырёх взбешенных чудовищ.
- Рад помочь, да нечем, - сказал Мик, когда они с братом выходили из переулка.
Франс хмуро кивнул. Звонить в полицию тоже было бесполезно – власти уже давно перестали обращать внимание на такие вот «мелкие происшествия».
На широкой улице было тесно, шумно и загазовано – система очистки воздуха не всегда справлялись со своей работой. Толпа была похожа на лоскутное одеяло, и все эти лоскутки-люди постоянно передвигались с места на место. Хаотично и беспорядочно. Здесь были деловые мужчины и независимые женщины. Мужчины – в элегантных костюмах и при галстуках, аккуратно причёсанные и с крайне озабоченными на предмет понижения цен глазами, каждую минуту сверяющиеся со своими КПК. Независимые женщины чаще всего обладали идеально уложенной причёской и безупречным макияжем, а также, строгим деловым костюмом, с такой обязательной деталью, как глубокое декольте блузки, ещё больше подчеркивающее холодность и исключительно официально-деловой характер его обладательницы.
Здесь были художники. Небрежные, растрёпанные, потерявшиеся, растерянные, задумчивые, полубезумные. Ищущие, пытающиеся найти смысл жизни и красоту этой самой жизни в городе, и не находящие ни того, ни другого. А потому, изображающие на холстах, рисующие музыкой урбанистические сюжеты или картины, понятные лишь им одним.
Встречались рабочие, механики, строители, которым, собственно говоря, негде уже было строить. Попадались учёные. Коллег по цеху Франс узнавал безошибочно.
Иногда можно было увидеть тех, для кого на время центром Вселенной стала новая маленькая Жизнь. Но таких было мало. Города медленно умирали, и все понимали это, но всё равно не многие решались повесить себе на шею маленькую и кричащую, хотя и такую прекрасную обузу. Тем более что из милого большеглазого малыша с ещё пока единственным зубиком во рту мог получиться ещё один наркоман, такой же, как те четверо у подъезда. А о том, почему так выходит, и почему дети вырастают похожими на взрослых, как-то никому не было времени подумать.
Ещё через полчаса ходьбы Франсуа и Мик свернули с улицы направо и оказались перед громадным, как стадион, зданием городского парка. Именно перед зданием.
Охранник в тёмно-зелёной, с карманами канареечного цвета, униформе, стоявший перед входом, вежливо попросил братьев пройти через рентгеновский аппарат, те так же вежливо согласились. Первым процедуру сканирования прошёл Франс. Когда наступила очередь Мика, охранник удивлённо поднял брови и недоумённо посмотрел на учёного. Задумавшийся на секунду Франс встрепенулся:
- Совсем забыл, простите.
Он повернулся так, чтобы было видно, и показал охраннику небольшую белую коробочку размером чуть больше спичечного коробка, закреплённую у левого виска учёного. Из-под круглой выпуклой крышечки едва выбивался алый свет. Лицо охранника приняло свое прежнее выражение и даже осветилось пониманием.
- А, господин Крузе... Как же, как же, наслышан, проходите, пожалуйста, - охранник улыбнулся и сделал приглашающий жест в сторону дверей парка.
- Спасибо, - Франс как-то кривовато усмехнулся и направился к входу.
Парк воистину был прекрасен. Каждую неделю он менял свой облик, но всегда оставался неизменно великолепным.
Сейчас здесь стояла осень. Высокие деревья с пышными кронами (Франс не знал ни одного названия, да и не интересовался) роняли на ещё зелёную и мягкую траву, большие резные листья самых разных цветов: жёлтого, оранжевого, ярко-красного, бордового и даже фиолетового. В воздухе со щебетом порхали маленькие птички, и большие разноцветные бабочки. Одна из них, зелёная, села на протянутый палец Мика, пошевелила усиками, потрепетала немного крылышками и снова взлетела, больше похожая на сказочную фею, чем на насекомое.
Немногочисленные посетители парка гуляли по дорожкам, вымощенным камнем, или просто по холмистой парковой почве, укрытой хрустящими палыми листьями.
Франс улёгся на спину под одним из раскидистых деревьев, и сразу же ему на лицо спикировал большой жёлтый лист. Учёный взял его за черенок, повертел в пальцах, а потом скомкал в ладони, и лист с хрустом превратился в прах.
- Лучшее место на планете, да, Франс? – спросил Мик, прислонившись спиной к шершавому стволу и глубоко вдыхая почти чистый воздух.
- Пожалуй, - задумчиво ответил учёный, - Но технология... Она не совершенна.
- Не будь занудой, Франс! – в голосе Мика послышалось раздражение, - Ничего совершеннее человек ещё не придумал!
- Ничего совершеннее? – в тон брату спросил старший Крузе, садясь, - Любое вмешательство, на которое технология не запрограммирована, приводит её к сбою. Она обречена, Мик... – с горечью в голосе сказал Франсуа и, в подтверждении своих слов, выдернул пучок травы рядом с собой.
Голографическое изображение моргнуло, и на месте выдернутой травы появился серый квадрат, пересечённый помехами.
- Зачем ты это сделал? – уже спокойно спросил Мик.
- Ничего, залатают... – пробормотал учёный, - Теперь-то ты видишь, что технология не совершенна?.. Так же, как и ты...
- Знаю, брат, прекрасно знаю.
- Только никак не пойму… в чём же твоё несовершенство…

Линси подошла к Франсу и приподнялась на носочки, чтобы поцеловать его в подбородок. Учёный улыбнулся и погладил невысокую молодую женщину по мягким волнистым волосам шоколадного цвета.
В спальне у Линси было очень уютно – обои песочного цвета, золотистые шторы, светло-зелёное постельное бельё. Франс приподнял лёгкую женщину над полом и усадил на кровать, а сам опустился перед ней на колени. Чуткие пальцы с небольшими ноготками сразу взъерошили его волосы.
Линс была воспитательницей в детском саду. Весёлая, выдержанная и внимательная по долгу профессии. Франс познакомился с ней в одном из ночных клубов, и первым, что привлекло учёного, было симпатичное круглое личико и ямочки, появлявшиеся на щеках женщины, когда она улыбалась. Подойдя ближе, учёный обнаружил, что у объекта его внимания неплохая фигурка, а первый же разговор с Линси увлёк Франса так, как не увлекала ни одна научная беседа.
Они говорили об астрономии, психологии, книгах, о городе, спорили, смеялись. Линси оказалась необыкновенно начитанной. Но на вопрос господина Крузе, почему она с такими знаниями выбрала такую неблагодарную профессию, Линс ответила, что всегда хотела работать с детьми, чтобы с самых малых лет научить их мечтать. Потому что жизнь в городе могла только убивать мечты.
- Линси...  – Франсуа откинул прядь волос с шеи женщины.
- Да, Франс? – в её глазах плескалась истома.
- Ты не осуждаешь меня за это? – в который раз спросил учёный.
Ресницы Линси поднялись, и взгляд коснулся Мика, который сидел на подлокотнике кресла, закинув ногу на ногу.
- Нет, не осуждаю. Каждый живёт так, как ему удобно...
Целуя ладони Линси, Франс ощутил, как у него в душе шевельнулось смутное недовольство. Будто он хотел, чтобы женщина осудила его, остановила этот затянувшийся эксперимент... Но сейчас недовольство было слишком уж слабым.
Они ласкали друг друга медленно и тягуче, беря от сближения всё, что можно взять и выжимая друг из друга всё, что можно выжать. Когда Франс обессилено откинулся на помятую и вывернутую наизнанку постель, к Линси подошёл Мик. Глядя на их игру, через несколько минут Франс понял, что не может оставаться в стороне. Как всегда в такие минуты он чувствовал, как что-то царапает его разум, просит очнуться, прекратить эти забавы, но не хотел останавливаться. Потом ему некоторое время будет стыдно смотреть в глаза своей женщине, но это ничего. Ей ведь такие игры тоже нравятся. И Мику она отдаётся с не меньшей страстью.
- Почему же ты меня не осуждаешь?.. – прошептал учёный.
Линс лежала рядом, щекоча волосами его плечо, и чуть слышно дышала во сне.

Технология Full Golography Touch была разработана около пятидесяти лет назад группой учёных и программистов. Технология идеальной голограммы, когда объёмное изображение становится почти реальным. Его можно потрогать, взять в руки, подбросить и поймать, сломать, если, конечно, программа, управляющая голограммой, на такое способна. В этом и заключалось несовершенство технологии. Никто не мог создать программу на все случаи жизни. Голограмму не могли полностью «оживить».
И, можно сказать, что психофизик Франсуа Крузе сделал невозможное. На базе технологии  Full Golography Touch он создал новый вид голограммы. Всего лишь небольшой сканер, совмещённый с проектором, был нужен для того, чтобы считывать информацию с человеческого мозга и создавать голографическую модель. Таким образом, каждый мог придумать и воплотить в жизнь объёмное изображение чего угодно, и не нужно было никаких программ. Создатель голограммы сам мог решить, на что способно его детище, и как им управлять, как его изменять и совершенствовать.
Для эксперимента Франс выбрал образ своего старшего брата, около десяти лет назад попавшего под колёса машины. И всё бы хорошо – испытание проходило успешно, новая технология не давала сбоев – да только учёный настолько привык к своему творению, что без него уже не мог представить своей жизни. Франс вложил в «Мика» часть своего сознания. Ту часть, которая помогает нам взвешивать факты, и с которой мы так часто спорим, когда не можем решить, как же нужно поступить.
И теперь учёный был разделён надвое. С одной стороны, он мог продолжать жить так и дальше, ведь так ему не пришлось бы снова терять брата, да и Линси была всем довольна… почему-то… Франс первый раз удивился этому.
«Как же она, такой чистый человек, может быть довольна тем, что я с ней делаю?.. Или просто уступает моим прихотям… А я… зачем я так делаю?..»
Только сейчас, лёжа на измятой простыне, и чувствуя на своей шее дыхание Линси, Франс наконец признался самому себе, что заигрался – решил, что брат и впрямь вернулся с того света, и теперь пытался сделать так, чтобы Мик снова познал все удовольствия земной жизни. А на самом деле, только развлекал самого себя.
Франс напрягся, едва сдерживая дрожь. Кажется, он понял, что нужно делать, чтобы прекратить этот обман. Чтобы больше никто после него не начал играть в такую же игру, а желающие точно будут... Но учёный колебался. Слишком трудно сделать шаг, чтобы прыгнуть с крыши…
Линси помогла Франсу. Одним только словом. Во сне женщина отвернулась от него и шепнула:
- Мик…

- Обманули друг друга. Как мило… - пробормотал Франс.
Мик шёл рядом с ним молча. В последний раз. И всё-таки учёный никак не мог привыкнуть к мысли, что это не его брат, а всего лишь голограмма. Воздух, обманка, пустышка, наполненная его же собственными, Франса, мыслями.
Утренний воздух города, сбрызнутого дождём, ничуть не отличался от вечернего, и толпа была всё та же, что и вчера, и позавчера, и три года назад. Люди и машины сновали по площади перед большими воротами.
Франс остановился и посмотрел на Мика.
- Если не загнусь там, - учёный кивнул на высокие створки в стене, - то вернусь в город… Наверное, - Франс усмехнулся, – И придумаю что-нибудь, что будет полезнее, чем ты.
Мик не ответил, и лицо его было бесстрастно. Голограмма мигнула, пошла волнами и исчезла.
Все люди на площади очень спешили, и никто не обратил внимания на то, что пропал красивый светловолосый юноша. Никого ничем нельзя было удивить.
Франс снял небольшую белую коробочку, и на его виске выступило пять капель крови – след от тонких металлических штырей, которыми проектор крепился к виску. Устройство полетело под колёса проезжавшего мимо грузовика.
Франс подошёл к небольшой будке, стоящей слева от ворот, показал свои документы и сказал, что хочет покинуть город. Дежурный, конечно же, воспылал праведным гневом и выдал несколько неоспоримых доводов, почему известному учёному не стоит покидать комфортабельный оплот цивилизации, но Франс наплёл «привратнику» что-то об экспериментах и новых разработках, и в нижней части одной из створок ворот съехала в сторону небольшая дверь, повинуясь нажатию кнопки.

В первые секунды Франсу показалось, что он непременно оглохнет, ослепнет и будет выжжен изнутри. Оглохнет от тишины, ослепнет от буйства красок и вездесущего света, и будет выжжен воздухом, которым дышал мир за пределами городской стены.
Если в городском парке обитало подобие осени, то здесь цвела всеми оттенками зелёного поздняя весна. Трава и листья, омытые недавним дождём, блестели нестерпимо для непривыкшего глаза, преломляя в себе солнечные лучи. Дрожали лепестками на ветру разноцветные луговые цветы, открывая свои чашечки насекомым, вдалеке рыбьей чешуёй сверкала речка.
Франс робко и судорожно вдохнул и сразу же пошатнулся, шлёпнулся на пятую точку – закружилась голова. Прозрачный воздух был полон свежего запаха мокрой листвы и мягкого аромата цветов.
Здесь стояла тишина. Удивительная и странная, для учёного, наполненная звуками. Звенели насекомые, на разные голоса щебетали птицы, между деревьями гулял ветер, переливался тихий шёпот речки. Всё это гармонично сочеталось друг с другом, и никто не посмел бы назвать бездарностью Композитора, который сочинил эту симфонию.
Франс не знал, сколько он просидел на влажной траве. Встать получилось не сразу – в этом мире пришлось заново учиться ходить. Учёный поправил на плече довольно увесистую сумку, он не рискнул уходить из города совсем уж налегке и взял самое важное из того, что ему могло бы пригодиться.
За речкой возвышался массив величавого леса. Франс решил, что обязательно там побывает, и, не оглядываясь, осторожно ступая по пружинящему ковру мягкой травы, направился в сторону бегущей воды. За спиной учёного мигнула и пошла рябью огромная, серая голограмма города.