Фуэнта овихуна

Я тогда работал участковым в одном посёлке в Свердловской области. Я и сам из этого посёлка, родился там, вырос, школу там закончил. После армии в милицию пригласили, пошёл. Потом заочно Свердловскую академию окончил. Всех в посёлке, понятно, знал, от мала до велика. Знал, кто на что способен. Так что нераскрытых преступлений у меня не было. Да и какие там преступления – так, мелочёвка. Пьяная драка, или мотоцикл угонят, опять же за водкой в магазин сгонять, или пацаны в сад чужой за яблоками залезут, а то своих не хватает, сад да огород у каждого, ешь не хочу. Или мордобой семейный. Или склоки соседские. Ничего серьёзного. С кем беседу проведу, кому штраф выпишу, кого на сутки закрою. И всё нормально, порядок был, закон тогда уважали.
 
И вдруг непонятное началось. Стали овцы дохнуть. Не сразу, сначала болели долго, а чем – неизвестно. У одних, у других, у третьих. Прям эпидемия какая-то. И эпидемия странная – не все овцы болеют и дохнут, а выборочно, по одной, по две во дворе. Причём  бараны не болеют, а только овцы да ярочки. Ветеринар лечить пробовал – безуспешно, сам понять ничего не может. И тут является ко мне с полдюжины пострадавших во главе с механизатором, передовиком производства, Ильёй Петровичем. Травят, говорят, овец наших! А кто – ты нам скажи, ты тут поставлен за порядком следить! И откуда, спрашиваю, такие сведенья? А оттуда, говорит мне Илья Петрович, что с неделю назад животом я маялся, ночью вышел на двор, слышу, овца блеет. А у меня одна объягниться должна была. Ладно, думаю, прижало уж больно, после сортира пойду на приплод гляну. А надо было сразу, если б свет в сарае включил, никуда б он, миленький не делся! Кто? Да парень! Он, когда я обратно шёл, через забор мой сиганул. Я за калитку – его и след простыл.
 
Что ж ты, говорю, Петрович, неделю назад ко мне не пришёл? А зачем, спрашивает. Ничего не пропало. А что он в сарае был, это я только теперь понял, когда овечка у меня заболела. Скотина-врач смотрел, да что толку, сдохнет, как у других, понятное дело. А про парня этого что можешь сказать, спрашиваю. А что – росту высокого, молодой да прыткий, раз двухметровый забор ему не препятствие. Со спины видал, а новолуние было, что там рассмотришь, считай, тень одна. Я говорю – не факт, конечно, что он в сарай лазил. И не факт, что овец травит кто-то. Но, если хочешь, пиши заявление, разберёмся. Написал. Другие тоже написали.
 
Задали мне задачку. Стал я голову ломать, кому ж это понадобилось овечек изводить, кому и чем они досадили? И ничего путного придумать не мог. Ветеринару наказал свозить больную овцу Петровича в лабораторию на предмет отравления. Свозил – нет никакого отравления. А овца потом сдохла всё равно.
 
Я и сам не верил, что это дело рук злоумышленника. Но раз есть заявления, надо и меры принимать. Составил план розыскных мероприятий. Схему нарисовал. И получалось по этой схеме, что дворы, в которых овцы заболевали, почти ровным полукругом выстроились, полукольцом. А если этот полукруг продолжить и превратить в круг,  то мы получим всего лишь два двора, где держат овец, потому что на этом участке почта, магазин, ну и те, кто овец не держит. Если допустить, что злоумышленник всё-таки был, то, стало быть, далеко от дома он не ходит, и живёт где-то внутри этого круга. И ждать его надо в одном из этих двух дворов. Можно было, конечно, присмотреться к молодёжи, которая внутри этого круга проживала, но много там молодёжи, и парней рослых хватает. А тут всего два двора, и, что мне на руку, соседние. То есть решил я одну засаду на два места организовать. На успех, честно говоря, не очень-то и надеялся – во-первых, не верил я в злоумышленника, а во-вторых, народ всполошился, и из-за этой шумихи, думал, он хотя бы на время свои вылазки прекратит, на дно заляжет. Да не тут-то было! В первую же ночь он мне и попался.
 
Я из своего укрытия видел, как кто-то прошмыгнул во двор, но не узнал. А узнал, когда он у входа в сарай задержался и огляделся вокруг. Удивлён я был крайне. Потому как им оказался не хулиган какой-нибудь, чьи родители – алкоголики, а нормальный советский юноша из благополучной семьи. Более того, родители его были очень уважаемыми у нас людьми, мама – завуч нашей школы, отец же возглавлял поселковую парторганизацию. Это теперь принято считать, что если партийный секретарь, то непременно сволочь, карьерист или хапуга. Или всё вместе. Неправда это, среди коммунистов было много честных, настоящих людей. И Александр Иванович был таким. Трудяга, без его участия у нас вообще ничего не делалось, раньше всех вставал, позже всех ложился, во всё вникал, и люди, понятно, шли к нему со своими проблемами, ни от кого не отмахивался. Он для них и жил. И жену его, Алевтину Александровну, которая всю жизнь в школе проработала, само собой, все знали и уважали. Они были красивой парой – оба статные, высокие, я бы сказал, породистые. И дети у них получились красивые. Дочь и сын. Дочь – Надежда, писаная красавица. И умница, училась всегда легко, могла бы с золотой медалью школу окончить, но – надо же! – родители не позволили, мол, люди могут не так понять, так что сама же мама ей оценки и занизила. И вот ведь и красивая, и умная – а через неё родителям её такой позор вышел, что они как-то враз постарели лет на двадцать и больными сделались. Семнадцати Наденьке не было, как вкусила она плоды запретные, а вкусив, в такой раж вошла, что уж остановиться не могла. Бедные родители чего только ни делали – бесполезно. И пока она всех наших поселковых парней не перепробовала, мужики-то побаивались, несовершеннолетняя всё-таки, отправил её отец к своему брату в Свердловск. А там и перестройка подоспела, и времена на резкую перемену пошли. И стала Надя дорогой валютной проституткой. Но это позже было, а на тот момент, про который я речь веду, про Надю только-только забывать начали. Надо сказать, что люди наши сильно переживали за Александра Ивановича и Алевтину Александровну, жалели их, и не нашлось никого, кто бы позлорадствовал. А сын их, Дмитрий, тоже красавец и умница, стоял сейчас перед овчарней.
 
Дима решил, видать, что всё спокойно, и шагнул в сарай. Я тихонько за ним. Не видно ничего, хоть глаз выколи. Слышу, возня, овца заблеяла. Глаза привыкать начали. Силуэты стали вырисовываться. Ну и… как бы это… Совершенно недвусмысленно стало ясно, что парень вступил с овцой в половую связь. И тут я парню кайф-то обломал – включил свой фонарик, на него направленный. Дима овцу отпустил. И застыл, как изваяние. Со спущенными штанами. Смотрю, желваки у него играют, не ровён час, бросится на меня. Он-то думал, что это хозяин его подловил. «Штаны-то натяни, поганец. И за мной иди». Тут он голос мой узнал. Я вышел. Следом он. Иду, думаю, что мне делать-то с ним. А он за мной плетётся. Привёл я его к себе домой. Я самогону достал, стакан накатил, потому как мерзко на душе и как-то тошнотворно. А этот сидит, свои ноги взглядом сверлит. Ну и что, говорю, делать будем? Если я огласке придам, что будет, ты подумал? А родителям каково? Мало им Надежды, так ты и её переплюнул. Прямая им дорога на кладбище, как узнают. Нет? А он молчит, как партизан. Вдруг приподнял глаза и хрипло так, как будто голос потерял, просит: «Дядя Гриш, дай выпить…» Во как! Чтоб я, участковый, несовершеннолетнему налил!.. А я налил, тут же, с полстакана. Он тут же и выпил, как воду, и не поморщился. И обмяк. И заговорил. Ты, дядя Гриш, говорит, не говори никому, сам понимаешь, после такого только в петлю. А батя с мамкой точно не переживут. Чего хочешь, проси, только не говори. А я больше ни за что, клянусь, чем хочешь, поклянусь, и слово сдержу… И заплакал. Обильно так заплакал, всем телом вздрагивает. Я на двор покурить вышел. Для себя-то я уже, конечно, решил, что не скажу никому – и парня жалко, и родителей его. Покурил, в дом вернулся. Дима уже не плакал. Слушай, говорю, я понять хочу. Ты вон какой видный, девки сами вешаются. Пробовал? А он – пробовал, дядя Гриш, и сверстниц своих, и взрослых женщин. И что, говорю, нешто с овцой лучше?! А он – лучше, дядя Гриш… Вот вам нате, хрен в томате!..

И решил я с ним так. Заканчиваешь школу, говорю, а уж экзамены шли, и чтоб духу твоего в посёлке не было. Куда едешь, зачем – сам придумай, не мне ж голову ломать. И чтоб не возвращался. А нет, так дам делу ход. Пойдёшь по позорной статье. Дима закивал: «Спасибо, дядя Гриш. Уеду, слово даю, уеду!». На выход пошёл, а я ему напоследок: «Ты ж не баран, Дима! Мужик с бабой должен этим заниматься! А с овцой – баран!». Он кивнул и вышел.

Слово он сдержал, уехал сразу, как только аттестат получил. И я сдержал, взял грех на душу, якобы не смог я этого преступления раскрыть. Но в упрёк мне этого никто не ставил, овцы болеть и умирать перестали, а потом и забылось всё. Возвращался Дима в родной посёлок, нет ли, не знаю, я через пару лет после той истории сюда переехал, потому как женился, а жена у меня здешняя. Так что как жизнь его сложилась, не знаю. А я не говорил никому, вот вам впервые рассказал. А вы часом не знаете, антилопы тоже дохли? Ну, те, которых конкистадоры пользовали, а потом сифилис в Европу привезли? Не знаете?..

2008 г.