Философский триптих

1. ТЕЗИС

«Он смог родиться магией природы, -
сказал мне жрец на первом часе жизни, -
но будет смутен в знании свободы,
об этом знак оставлен на челе
косым крестом пересеченных линий.
И будут беды множиться в числе,
а он как воск растает и застынет,
не в силах  изменить сосуда слепок,
своей судьбы, случайной и нелепой».
Сказал мне жрец и, отойдя от ложа,
молился долго на истлевшей коже
сраженного охотниками зверя,
а племя, закоснев от суеверий,
роптало на ужасное знаменье –
так проклят был я с самого рожденья…     

Потом несло течением корзину,
обмазанную  освященной глиной,
крутило и бросало на стремнинах,
цепляло за коряги в тростниках…
На берег был я вынесен в руках
невольниц (вещая отрада!), 
к вратам внесен большого града,
положен у подножия колонн.
Как дар небес, теперь я превращался в бога
(гласил об этом государственный закон),
но все-таки «младенец у порога»,
власть  получив, не ведая, не зря,            
неправым стал наследником царя...

Я был воспитан в стойкости и силе,
в ристалищах оттачивал уменья,
познал науку звезд, гаданья, вычисленья,
постиг ученость глиняных таблиц,
привык рабов, притворно падающих ниц,
считать  своими братьями по духу,      
и даже безобразную старуху,
всегда сидящую у входа в главный храм,
одаривал речами и монетой.
Возможно, был я награжден за это,
когда к ногам моим, как пожелтевший хлам,
ложились покоренные народы,
скрепив державу собственным хребтом.
Но прав был жрец: ведь знания свободы
я не нашел в величии своем…

   
    

2. АНТИТЕЗИС

На берегу пустынном
мерно скребутся волны,
светит маяк призывно,
с Родоса – свежий ветер.

В неге простерт безмолвно,
дремлет Эфес надменный,
а высоко и сонно
слабо дрожат Стожары.

Факел шипит сгоревший,
тлеет в подбрюшье ночи,
а по руке вспотевшей
стелятся дым и холод.

Сердце стучит со звоном,
бьется, как рыба в лодке,
ноги скользят по склону,
будто зовут вернуться.

Но он подходит быстро
к темной громаде храма
на берегу Каистры,
голову поднял к небу.

Десять рабов сложили
хворост, траву и листья,
словно столбы застыли
десять лидийцев мрачных.

«Как состязаться с вечным,
не обладая мощью?   
Им не понять, увечным,
не ощутить, как трудно…»

Тяжесть сдавила ноги,
кровь прикипела к венам.               
«Я ваш соперник, боги!
Я, Герострат презренный!
 
Нас уравняют вскоре
дым над столетним храмом,
свет, озаривший море,
ужас, сковавший смертных…»

И разжигая пламя,
он бормотал и клялся,
жар загребал руками,
возле колонн метался.

Время раскрылось бутоном
и потекло как лава:
Рим, спаленный Нероном,
взорванная Варшава. 

Сизая дымка славы,
тучи и запах гари,
взморье, восход кровавый,
с Родоса – свежий ветер.
 

3. СИНТЕЗ

Коварные волны Эгейского моря
нас в тьму уносили,  на мели бросали,
меж Сцилл и Харибд пролегло столько горя,
что жертвы богам приносить мы устали.

На остров закинул нас гнев Посейдона,
на желтом песке дни идут незаметно
и катятся вниз с бесконечного  склона,
мерцают лишь миг, исчезают бесследно.

Грохочет ли Зевс, опираясь на тучи,
шумит ли Борей по прозрачным просторам –
я мерно хожу по источенным кручам,
я вдаль устремляюсь измученным взором.

Лежа у воды, изнуряюсь тоскою,
она надо мною господствует ныне,
ласкаю песок огрубевшей рукою,
как будто бы волосы глажу богине.

Ночами смотрю на бездонные выси
и вновь вспоминаю родную Элладу,
но сердце болит, и мешаются мысли,
и сон опускается тихой наградой.

В густой пелене все пути мои слиты,
из стран и народов блестит ожерелье,
и призрачной дымкой кромешно укрыты,
как скифские степи под белой метелью.

Я молча прощаюсь с собой и спускаюсь
по длинным дорогам, нетореным тропам,
я падаю вниз и наверх поднимаюсь,
как юный поэт по негнущимся строфам. 
 
Я вижу Геракла.  Как стар он и болен.
Несчастный, когда-то был символом славы!
А ныне разбит он, унижен и сломлен,
и ходит, опершись о посох корявый.

Знакомлюсь с Сизифом. Как вол неустанно,
он камень огромный влачит пред собою,
но все ж отдыхает порой, как ни странно,
и пот отирает широкой ладонью.

А дальше Гефест мерно плавит металлы,
могучей рукой он кует свое счастье.
Хромая, твердит мне, что муки Тантала –
ничто по сравнению с этой напастью.

Скрещение судеб. Подвалы Прокруста.
Он рад вроде гостю, встречает как брата,
вином угощает и шепчет мне грустно,
что к праведной жизни уж нету возврата.

А вот и Атлант, большой и сутулый,
стоит неподвижно под гнетом ужасным,
как горы торчат многосильные скулы,
и голос мне кажется злобным и властным.

Но вдруг все тускнеет, мешается, гаснет…
Вот берег безлюдный, вот дикие скалы,
песок… И умерший, отныне безгласный,
который  опять прожил трудно и мало.

Коварные волны житейского моря
накатят и пеной сползают обратно.
Так суша  с водою бессмысленно спорят,
и спор этот вечен. Как жизнь, вероятно.