Миллионщица

                Александр Коломийцев
                повесть

-  1  -               

Сумка, удерживаемая на весу, служила тараном. Мужик в ветровке, успевший первым протиснуться в дверь, матюкнулся под натиском ударного предмета, и сделал лишний шаг между передними сиденьями. В середине салона, справа, оставались свободные места, и Клавдия Валентиновна Моргунова, не мешкая, - сзади подпирали менее проворные пассажиры, - заняла место у окошка. Мать отыскала её взглядом  и, словно расставались на годы, встала напротив, левой рукой теребила концы платка, правой, как заведённая, совершала прощальные взмахи.
- Мадам, не позволите вашу сумочку выставить в проход?
«Сумочка» весила килограммов десять, – из деревни Клавдия Валентиновна возвращалась с гостинцами: сметана, творог, домашний сыр.
«Мадам» пьяненький мужичок молвил для куражу, и Клавдия Валентиновна раздражённо бросила:
- Выставь.
Водитель громогласно приступил к сбору платы, Клавдия Валентиновна достала деньги, мужичок с готовностью передал их вместе со своими, устроился рядом, невзначай коснувшись боком, и принялся знакомиться.
- Вася!
Попутчица игнорировала протянутую ладонь и отвернулась к окну. Автобус, наконец, тронулся. Мать, уплывая назад, замахала чаще и с растерянным лицом сделала вслед несколько семенящих шагов. Дочь подняла руку, пошевелила пальцами и облегчённо вздохнула: выходные в деревне действовали на нервы.
Ежедневное нытьё с утра до вечера доведёт кого угодно. Всё соберёт. И как в колхозе одними «палочками» платили и молоко от своей кормилицы государству сдавали, а детей ростили. Жить по-человечески начали, отцу даже «Москвича» дали, обрадовались: всю жизнь от зари до зари горбатились, хоть на старости поживут, на тебе – новая напасть – перестройка, будь она неладна. Уже и про перестройку забыли, а жизнь всё тяжельше и тяжельше.
Господи, до чего же всё это нудно!
«Пензию» уже полгода не выдавали. На почту пойдёшь справиться – почтарка облает, как собака цепная, некормленая. На улицу выйдешь – сердце поначалу забухает-забухает, потом в яму провалится и стихает, в грудях колотьё, мочи нет терпеть, и слёзы текут-текут. И пожалиться некому, - Семён убегает, отец ворчит, - вот, только ей, доченьке, да боженьке. (В горнице второй год висела облезлая икона то ли святого, то ли угодника – Клавдия Валентиновна в религиозных делах не разбиралась).
Кто им виноват, что за «палочки» работали? Умные люди и в те годы очень даже неплохо устраивались. Из-за их, родительской упёртости, и она до двадцати двух лет дурой деревенской жила. Надои, привесы… Ей-то уж не «палочками» платили, иной год совсем даже неплохо выходило, так всё равно – в пять часов вставай и прись на эту ферму. Нет уж, выбрали такую жизнь – в навозе ковыряться, так нечего виноватых искать. Ещё злятся, когда она правду говорит. Но нынешняя размолвка не из-за этого вышла. Деньги! Клавдии Валентиновне позарез требовались деньги, но не какая-нибудь сотня тысяч, а миллионы – два-три десятка. За «Москвича» столько не выручить, но хоть что-нибудь. Да она потом джип японский купит, вместо этой ржавчины. Так куда там – курочка ещё в гнездо не села, а она уже яйца считает. Надо же, без машины, как без рук! Слушать смешно – и на покос, и по грибы, и на рыбалку, всё на ём, родимом. В город два раза в год ездит, когда мать упросит. Соседи и те смеются: «Ты, Терентьич, в город не ездий – оштрафуют за шибко тихую езду».
Она уже и помещение под мастерскую присмотрела. Первое время бы арендовала, потом выкупила, но оборудование-то, сразу приобретать надо. Надоело батрачить всю жизнь, то на государство, то на дядю, охота и самой хозяйкой побыть. А дома не шитьё – кустарщина. Да, открыть бы мастерскую. Кем она только не была – и продавщицей, и портнихой, и штукатуром, даже массовиком-затейником в Доме отдыха подвизалась, а одно время стригла трудовой народ «под канадку». В Доме отдыха время весело летело, только от того веселья прибытку мало было. В продавщицах – другое дело, куда с добром, от того добра она другого и не искала, только вот незадача вышла, хорошо верные люди на ухо шепнули, да вовремя уволилась.
Мысли Клавдии Валентиновны прыгали упругим мячиком, словно колёса по выбоинам давно не латаного шоссе.
До чего отец из-за «Москвича» разозлился, даже не стал свой драндулет заводить, чтобы подвезти дочери сумку до остановки. Мать проводила, но тоже осерчала, уже из-за Семёна. Сказала же один раз – пока Людка за «шалаву» не повинится, в дом к Семёну не пойдёт. Это что за мода такая – золовку шалавой называть, она, конечно, в долгу не осталась, Людка едва слёзы не утирала. Брательничек, тоже, нет, чтобы стерву свою приструнить, так туда же: «В ваши бабьи дела я встревать не собираюсь, как поцапались, так и помиритесь. А жизнь у тебя, Клавдюха, кручёная, по правде, если говорить. То ты замужем, то не замужем, то волосья стрижёшь, то под гармошку пляшешь. И в деревне не стала жить, и в городе никуда толком не пристала».
- Укачало? – мужичок возобновил приступ.
Клавдия взглянула на случайного попутчика и отвернулась к окну. На полях пылили длинные коробки сеялок, влекомые тракторами. Стая грачей неспокойным облаком пепла зависла над колком чернолесья. Зазеленевшие тополя ровными рядами тянулись вдаль, образуя клетки, пересекаясь с такими же защитками, посаженными вкрест. Сосед, не дождавшись отклика, смолк, лишь тихонько посапывал, приваливаясь плечом, когда автобус встряхивало на рытвинах. За окном проплыли выселки, благодаря вытянутой конфигурации, прозванные городскими жителями Мысками. С той стороны вокзала заголосил пассажирский поезд, потянулась городская улица. По дуге автобус подкатил к двухэтажному зданию автовокзала, плавно остановился.
Вася, ни слова, ни говоря, подхватил сумку неласковой попутчицы, на выходе галантно подал руку. Клавдия поневоле оглядела настырного ухажёра. До супермена тому было далеко, но выглядел вполне прилично: брюки отглажены, под серым пиджаком тонкий бежевый свитер, лицо гладко выбрито. Фигура хотя и не атлетическая – ростом не выше ее, – но крепко скроенная.
- На остановку или такси?
Клавдия кивнула на остановку. Сменив руку, Вася шёл рядом.
Что с дурака возьмёшь? Охота чужие сумки таскать, пусть таскает. Сама кольнула вопросом:
- Не боитесь, муж увидит, по шее накостыляет?
- Не боюсь, - хохотнул Вася. – У вас мужа нет.
- Это ж надо, какое ясновидение!
- Интуиция, - молвил кавалер не без мужского самодовольства и через минуту пояснил: - Я вас не в первый раз вижу. Двухэтажку в середине квартала знаете? Ну, где молочный магазин, совсем рядом с вашей коробкой, вот там во дворе автомастерская, в которой я тружусь по электрической части. Ни разу вас с мужем не видел. Всё одна да одна.
Клавдия позволила донести поклажу до двери, но в квартиру не пригласила – вот ещё! Кавалер особо и не напрашивался. Подождал, пока дама отомкнёт замки, с полупоклоном протянул сумку.
- Увидимся!
Часа через полтора зашла любопытствующая соседка Вера Павловна или попросту Верунька. Клавдия готовила ужин – пекла сырники. Покушать вкусненького любила и кулинарничала в охотку. Верунька примостилась на табуретке между столом и дверью, тараторила без умолку, а взгляд, как магнитом, притягивался трёхлитровой банкой сметаны. Дразнящий фактор перевёл разговор на злободневную тему трудностей харчевания – какие, дескать, времена пошли, в магазинах всего полно, а не укупишь. Да и разве сравнишь магазинную сметану с домашней, деревенской. Клавдия достала из шкафа литровую банку, натолкала полнёхонькую деревенского деликатеса. Соседка пожеманничала, но взяла, едва не урча от удовольствия.
- Сейчас и в городе корову держать можно, не обязательно в деревне жить, - проворковала Верунька, облизывая палец, которым обтёрла сметану с края банки.
- Это как же – в городе держать – на балконе, что ли? – фыркнула Клавдия. – Вон, один комик, по телевизору показывали, в туалете поросёнка вырастил.
- Почему на балконе? В Мысках землю под застрой дают, - горячо, словно по великому секрету сообщала заповедную тайну, зашептала Верунька. – Землю у колхоза отсудили, по пятнадцать соток нарезают. Стройся, скотину разводи. Я своему говорю – давай возьмём, дом построим, скотину разведём, хоть жрать чего будет, квартиру продадим. Так куда там! Я, отвечает, не знаю с какой стороны к корове подходить. Я тоже не знаю, так что с того? У людей бы поучились, поспрошали чо к чему. Нет, и всё тут – пока построишься, горб наживёшь. А люди беру-ут, - молвила с досадливой завистью. – Пока своего уговорю, и земля кончится.
Клавдия завершила стряпню, отложила полдюжины сырников на тарелочку, поставила перед Верунькой.
- Возьми к сметане, глядишь, разохотится твой благоверный. Что почём, не знаешь? За землю-то? – спросила так, без умысла, для поддержки разговора.
Верунька непроизвольно облизнулась, сглотнула – аромат от румяных пышечек исходил преаппетитнейший.
- Да почём я знаю. Говорят – десять тысяч за отвод: обмер, документы. Земля-то бесплатно, ну, потом налог посчитают. Ссуду дают на строительство.
- Это фигня – десять тысяч. А ссуду, под какие проценты?
- Вот этого не знаю. Говорят,  банк двух поручителей требует ещё.
Клавдия уже морщила лоб.
- Ссуда для лопухов: миллион дадут, два отдай. Деньги надо иметь, - молвила назидательно.


Спозаранку в понедельник Клавдия отправилась выполнять поручение отца. Ссора ссорой, но до бессмыслицы доходить не стоило.
Отец с матерью задумали колоть тёлку-двухлетку, в деревне продавать некому, а хотелось сбыть мясо подороже. На рынок не пошла: мафия инородцев диктовала свои условия – на продажу мясо принимали задёшево. Самим у прилавка стоять, тоже не с руки. Стой и гадай – то ли всю выручку отберут, то ли половину. Имелось у Клавдии на примете заведеньице – кафе, не кафе, столовка, не столовка, пищеточка одним словом. Но пищеточка с поползновениями на шик: по вечерам бегающими огоньками переливалось название – «Парус». (Каким ветром в их степи занесло этот парус?) У входа дымились жаровни с шашлыками, в летние месяцы на тротуар выставляли четыре столика под зонтами и два лохматых существа – парень и девица – выделывались под гитару. Держал пищеточку чечено-армяно-азербайджанец Артур. (Хрен их разберёт, этих грёбанных кавказцев, кто они такие, поналезли как тараканы во все щели.)
«Офис» располагался отдельно в кирпичном домике с высокой островерхой крышей и состоял из двух комнат и узкого коридорчика. Стукнув пару раз для приличия костяшками пальцев в дверь, Клавдия заглянула в кабинет. Тонкогубый горец с мощной чёрной шевелюрой сидел за столом и, размашисто жестикулируя, распекал подчинённого. Посетительницу выпроводил энергичным взмахом руки.
- Погоди, подожди там.
Отпрянув, Клавдия вернулась в коридор и пристроилась на подоконнике. Дверь осталась непритворённой, и до неё долетал ругательный разговор. Собственно, это был не разговор, а монолог, в котором экспансивный кавказец выплёскивал эмоции и перечислял статьи издержек, словно крысы мешок зерна, уничтожавшие добытые с великими трудами прибыли: за «крышу» плати, ментам плати, налоговой плати, теперь ещё администрация благотворительный фонд придумала. Знает он этих сироток – по тридцать-сорок лет, морды аж лоснятся. У него, Артура, тоже, ни мамы, ни папы нет. Может и ему кто-нибудь помощь окажет? Да что говорить, платить-то всё равно надо. А он, Фёдор, между прочим, зарплату требует и получает её без задержек. С такими затратами не то, что колбасный цех не откроешь, а кафе закрыть придётся. Почему мясо по двенадцать тысяч принимал, а не по десять? Грозятся к Ашоту везти – пусть везут. Ашот без клеймения не принимает, во-первых, а, во-вторых, сегодня по двенадцать принимает, а завтра и по одиннадцать не возьмёт. Мясо сегодня берёт, а деньги месяц платит, а ты сразу отдал. Нет, не умеют русские торговать.
- Так работать будешь, не то, что процентов, а и зарплаты не получишь, и, вообще, на хрен выгоню. Племянник давно пишет – на работу просится, его возьму. Моё слово твёрдое – колбасный цех откроем, проценты платить буду, - на этом разнос окончился. – Позови красавицу, чего ей надо.
Но за красавицей уже захлопнулась входная дверь.
Клавдия медленно шла по краю тротуара. Мыски, мясо, – клеймённое и неклейменое – Артур, отцовский «Москвич» складывались в мозаику, общий узор ещё едва проступал, но тенденция к системе проклёвывалась. Главное, игра стоила свеч, если всё как следует обдумать и обмозговать. Предприятие прорисовывалось превыгоднейшее. Крестьянскую избу она строить не будет…
Рядом ойкнул автомобильный гудок, глухо щёлкнула отворяемая дверка, и весёлый голос произнёс:
- Доброго вам здоровьечка, Клавдия!
Клавдия сдержала шаг и оглянулась. Из приткнувшихся к тротуару канареечного цвета «Жигулей» выбирался давешний попутчик.
- Садитесь, подвезу, - шустрый Вася уже придерживал даму за локоть.
Клавдия размышляла секунду. Села, набросила ремень, поправила юбку, спросила с иронией:
- Что ж это вы, своя машина, а на автобусе ездите? На бензин не хватает?
Вася засмеялся.
- Да почему? Хватает. Аккумулятор сел, на подзарядке стоял, а запасной прошляпил. Сапожник без сапог, одним словом, - остановившись у светофора, закурил, выдохнул дым в окошко. – Клиент позвонил – в понедельник ехать за тридевять земель собрался и зажигание барахлит, - приглашающе засиял зелёный глаз, Вася включил передачу, набрал скорость и продолжал на ходу: - Ещё скатался зазря – у клиента денег – всё под обрез. Побожился через неделю рассчитаться. Да он мне знакомый, поэтому и поехал.
- Да, Вася, бизнесмен из тебя хреновый, - Клавдия зевнула, - мне вообще-то не домой, в городскую администрацию, потом в Мыски.
Вася раздумывал недолго.
- Заглянем в мастерскую, если ничего срочного нет, с нашим удовольствием, и в администрацию, и в Мыски свожу.
- Бензина-то хватит? – Клавдия взяла тон насмешливый, куражливый, даже не просила подбросить туда-сюда, а соглашалась принять услугу из великой милости.
В мастерской Вася провёл минут двадцать, к машине подбежал иноходью, виновато пробормотал:
- Кое-как отпросился. Да мне с утра домой кой-чего привезти надо было, вот он и разорался. Ничего, вечером всё сделаю, какая разница, всё равно ещё дверки править.
Не доехав до администрации, пассажирка велела остановиться у гастронома с претензионной вывеской «Супермаркет».
- Я на пять минут, - сообщила, глянув на часы.
Вернулась из супергастронома с ярким полиэтиленовым пакетом, плоско обтягивающим покупку. Усевшись, Клавдия извлекла из пакета длинную красную коробку с колоритным рисунком – букет оранжевых роз и ваза, наполненная коричневыми конфетами импозантной формы. В иностранных языках Вася был не силён и лишь понял, что коробка наполнена шоколадным ассорти. Налюбовавшись покупкой, Клавдия пояснила:
- Отношения теперь рыночные, кто этого не понял, пусть сам себя виноватит. Ты чего-нибудь дашь, и тебе дадут, а киснуть в очередях у меня времени нет.
Несмотря на сладенькую «смазку», проторчала Клавдия в администрации не меньше часа. Вернулась с раздобревшей не по годам вальяжного вида дамой. Волосы, уложенные в высокую причёску, делали даму ещё более монументальной. Вася, окинув новую пассажирку чисто мужским взглядом, отметил про себя, что в таком возрасте можно иметь фигуру и постройней. Дама, не обращая внимания на мужские взгляды водителя, по-начальнически села на переднее место и тут же обернулась к Клавдии, занявшей заднее сиденье.
- Только предупреждаю, из Мысков отвезёте меня домой.
- Конечно, конечно, Лидия Фёдоровна, что же вы на нас своё обеденное время будете тратить, какой тут разговор, - сладкозвучно проворковала Клавдия и молвила перекорливо, но так, словно то, что она говорила, доставляло её сердечные раны: - И всё-таки выточки на блузке портят вашу фигуру. Завтра будем оформлять документы, принесу журнальчик. Поглядите, понравится – только ваше слово и вы у меня, как куколка будете.
- А сколько… - начала архитекторша, но соискательница земельного участка не дала ей договорить.
- Ой, не будем об этом. Сколько – нисколько! Такая женщина и в такой уродливой одежде. Я на такое безобразие смотреть не могу. Кто вам только шил?
- Ну, хорошо, хорошо не будем об этом, раз вам такие разговоры не нравятся. Завтра как придёте, сразу шепните секретарше, я её предупрежу. А знаете, пожалуй, вы правы. Ну что такое деньги? Пф-ф! И нету. А вот сочувствующий человек – совсем иное. Я умею быть благодарной, можете не сомневаться. Волокиты с оформлением и приватизацией у вас не будет. Ну, и сами понимаете, можно применять разные тарифы.
Беседа, насыщенная взаимными любезностями, располагала к задушевности. Лидия Фёдоровна и пяти минут не высидела молча, вновь обернулась к клиентке.
- А где ваш сын учится, если не секрет?
- Да какой секрет? – живо отозвалась Клавдия, - на экономическом, - и тут же запричитала и жалостливо, и горделиво: - Уж он так учится, так учится. И в университете, и на курсах – и менеджмента, и компьюторских. И кругом плати, плати и плати.
- Ах, Клавдия Валентиновна, ну, вы просто прелесть, а не женщина! – воскликнула в восхищении Лидия Фёдоровна. – В одиночку даёте сыну такое образование. Теперь ещё дом решили построить. Да таких матерей поискать! Вот закончит ваш сын учёбу и пусть к нам приходит. Ведь у нас, между прочим, бо-ольшие возможности имеются. Главное, чтобы человек благодарен был.
Машина приближалась к месту назначения.
Мыски представляли собой недостроенную улицу, ежели пересечь которую от одних задних заборов до других, то ширина её оказывалась сопоставимой с ширью Дворцовой площади, измеряемой от знаменитых железных врат Зимнего дворца до арки Главного штаба. К крайней городской ограде новая улица располагалась под углом градусов в шестьдесят. Первый столбушёк здесь был вкопан в взбалмошном девяностом году. Какие градостроительные идеи бродили в тот год в голове главного архитектора города, она уже и сама не помнила, – может, посреди улицы долженствовала взрасти аллея из пирамидальных тополей, а возможно – разлиться чистые пруды с белыми лебедями, какая теперь разница – ни на аллею, ни на пруды, ни на белых лебедей, денег нет, зато жителям Мысков раздолье. Улицу так и наименовали – Раздольная, но прижилось самоданное название, а не официальное. Порядок, прилегавший к старой городской черте, состоял из домов шестидесяти, а противоположный только начинал застраиваться, всего здесь было отведено участков двадцать пять. На застройку внешней стороны улицы повлияли две причины. Во-первых, листвянский колхоз начал свару из-за разграничительной линии, так как зады дворов захватывали его поле, и, во-0вторых, второй порядок шёл прямиком по лесозащитной полосе. Ведомство, ведавшее озеленением, поначалу наложило «вето» на изничтожение лесополосы, но с течением времени такие пустяки отошли на второй план и о сохранении защитки никто не вспоминал, лишь потенциальные застройщики скребли затылки, глядя на двухохватные тополя, заросли клёна и вязов. И ещё одна особенность имелась у Раздольной улицы – оба порядка домов устремлялись от города не параллельными линиями, а расходящимися лучами, всё более внедрявшихся в колхозные поля. Последняя городская улица и Мыски жили сельским укладом, – и скотина водилась в каждом дворе, и заборы огораживали участочки по полтора десятка соток.
Если по Раздольной улице и курсировал когда-либо крейсер грунтовых дорог, это событие произошло ещё в те времена, когда здесь обосновался первый поселенец. «Жигули» ныряли в рытвины, скребли днищем, непросохшие лужи Вася объезжал по бровке, выворачивая баранку и голову. Тряская езда не способствовала учтивому разговору, и дамы смолкли. Клавдия с живостью глядела по сторонам. Поселение являло картину строительства на всех стадиях развития – от канав под фундамент, сиротливых стен среди молодой тополиной поросли, до добротных крестьянских изб. (Лидия Фёдоровна проворчала: «Участок ухватят, ограду поставят и на этом всё – притихли. Зачем землю брать, если строить не на что?») Встречались особнячки и с претензиями – с мансардами и галерейками на металлических опорах. Ограды также отличались многообразием, – деревенский тын соседствовал со стандартным штакетником, а тот в свою очередь с тесовыми заборами или металлическими решётками. Остановились у последнего, ещё не огороженного двора – стояли лишь столбики – дальше шла защитка.
- Ну вот и приехали, - Лидия Фёдоровна вытолкнула тело из легковушки, и та облегчённо качнулась на рессорах. – Эх, жаль, аршин не захватили. Ну, в длину можно не мереть – пятьдесят метров, по соседнему участку ровняйтесь. Да вот мужчина пусть в ширину отмеряет, у него шаг большой.
Женщины остановились у куста ольхи, а мужчина с большим шагом, уловив скрытное подмигиванье своей дамы, старательно, не скупясь, отмерил тридцать шагов, подумал, и для верности добавил ещё пять.
- Колышек надо воткнуть, - велела Лидия Фёдоровна.
- А я зарубку на тополе сделаю, - отозвался Вася и, воткнув в землю сучок, сходил к машине за лопатой.
Межевание увеличило участок ещё метра на полтора. Вася не удовлетворился зарубкой на тополе и рядом с ним выкопал ямку. Общение с женщиной, которую про себя называл Клавушкой, вызывало в нём безотчётное стремление не только исполнять, но даже предвосхищать любые её желания. При этом он чисто по-мужски оценивал её достаточно женственную, но всё же не наделённую особо обольстительными формами фигуру. Лицо его дамы имело форму правильного овала, но было довольно скуластым, кожа у глаз потеряла свежесть, а возле губ укоренились морщинки. Да и сами губы отнюдь не обещали жарких поцелуев. Назвать Клавдию восторженной особой, способной вскружить голову романтическими образами, мог, пожалуй, только марсианин, к племени совратительниц она не принадлежала. Но что-то в неё было. Возможно, это «что-то» таилось в зелёных глазах, ассоциирующих с омутом, который затягивает словно бездна, или в интонациях обволакивающего голоса, гипнотически подавлявшего волю? Одним богам известна тайна, почему мужчина может равнодушно пройти мимо аппетитной очаровашки, а угловатая особа с невыразительной фигурой способна обворожить его до беспамятства.


Доставив Лидию Фёдоровну домой, Клавдия зазвала Васю отобедать. Гость со здоровым аппетитом поглощал наваристый борщ, щедро заправленный сметаной, сырники, и внимал хозяйке. В очаровавшей Васю женщине уживались два, на первый взгляд, не совместимых начала – холодный, изворотливый ум и вдохновение, граничащее с фантазёрством.
Заботливый ангел-хранитель (или демон?) нашёптывал своей протеже, – чтобы добиться расположения людей, очаровать их, принудить внимать себе, нужно поразить их воображение чем-то грандиозным, выходящим за рамки серой жизни. Порой она до того входила в роль, что сама верила собственным прожектам, называемых ею, про себя конечно, пустобрёхством.
- Не дом построю, а терем. По углам срубы поставлю, как отдельные домики, каждый со своим куполом, как у башен, соединю всё стенами под шатровой крышей. Представляешь – дом, а по углам башни как в замке, - Клавдия отставила недоеденный борщ, надкусила сырник, положила обратно в тарелку, закинула руки за голову. – А во дворе у меня будет бассейн. Можно и фонтан сделать через помпу. В центральном зале устрою ателье женского платья.
Вася, облизнув с губ сметану, хихикнул.
- А в теремах, что заведёшь?
- В теремах любовников держать буду, - осердилась Клавдия за прерванную мечту.
- Сметаной кормить будешь, я один справлюсь, - незаметно для себя парочка перешла на «ты».
- Ишь ты, шустрый какой. Ростом не вышел.
Вася не остался в долгу.
- В этом деле главное не рост и размеры, а работоспособность. А я шибко до работы охочий.
Клавдия покачала головой.
- Весёлый ты парень, как я погляжу.
Вася управился с сырниками, взялся за чай. Для начала набухал в чашку смородинового варенья, отпил половину, отёр пот со лба.
- Шутки шутками, да ты как строиться-то собираешься? Бригаду нанимать будешь?
- Ну да! С моими капиталами только бригаду нанимать.
- Вот то-то и оно, что с нашими капиталами только фантазировать можно. Ну, убрать тополя я тебе помогу.
Вася поскрёб щёку, собираясь с мыслями, допил чай.
- Есть у меня дружбаны в ДРСУ. Сбегаю сегодня, переговорю. А, ч-чёрт, в мастерской ещё работы… Ну, ладно, как-нибудь извернусь.
Клавдия молчала, чужие проблемы её не интересовали.
- А пилить? Тополя свалим, а чем распиливать? Была б пила, я бы помог.
- У отца есть, надо в Листвянку сбегать.
- Тогда договорились. Ты завтра весь день дома будешь?
- Где ж ещё? С шитьём надо разделаться. С утра к архитекторше схожу и домой вернусь.
- Тогда я как освобожусь, забегу, обскажу, как и что.
Вася засобирался, но хозяйка удержала, подав ещё чашку чая, – для принятия верных решений требовалась полная информация.
Через пятнадцать минут Клавдия вызнала всё, что хотела.
Живёт Вася с восьмидесятилетней бабкой в одноэтажном доме на два хозяина, в трёхкомнатной квартире с местным отоплением. Квартира не приватизирована, записана на бабку, но внук в ней тоже прописан. Огород – четыре сотки. Семейное положение потенциального друга – разведён, шестнадцатилетней дочери высылает помощь. Родных братьев и сестёр нет, только сродные.
- Что квартиру не приватизируешь? – спросила мимоходом. – Бабка помрёт и начнётся волокита. Восемьдесят лет – уж песок с неё сыплется, поскользнется ненароком, упадёт, с неё и этого хватит.
Вася едва чаем не поперхнулся.
- Баба Дуня помрёт? Да бог с тобой. Шустрая, как электровеник, не знаешь, не скажешь, что восемьдесят. Да она ещё и тебя, и меня переживёт.
Искоркой сверкнула задумка – может, зря со строительством затеялась? Складывая посуду в раковину, спросила, не поворачивая головы. (Васю обкрутить и стараться не надо, сам лезет, старуху куда переселять, чтоб под ногами не путалась?)
- Где апартаменты-то ваши?
- Гастелло, двадцать семь, ну, кинотеатр «Мир» знаешь где?
Клавдия знала. Нет, этот вариант не подходил – всё на виду, и огород – не огород, а огородишко, негде и сараюшку поставить, не говоря уже о свинарниках и коровниках. Для предстоящих дел требовались и помещение, и простор, а вот лишние глаза совсем ни к чему. Продать -–другое дело. Покупатели бы быстро сыскались: трёхкомнатная квартира на земле – никакой дачи не надо. Но куда старуху девать?
Проводив Васю и прибравшись на кухне, засела за машинку. К вечеру одна за другой явились три заказчицы. Клавдия так увлеклась, что за стрекотом машинки не сразу и звонки услышала. От одной визитёрши избавилась быстро – руки есть, сама пуговицы пришьёт, двум другим велела придти завтра в обед. Вместе с ними на следующий день пришла ещё одна – с новым заказом. Этой пришлось отказать – домашнее ателье временно закрывалось. Исключение сделала лишь для архитекторши, но это совсем иное дело – свой человек в администрации, ой, как нужен.
В четвёртом часу подкатил Вася – весёлый, возбуждённый, горячащийся от нетерпения, словно взятые им добровольно на себя тяготы касались не чужой, не подающей, между прочим, никаких надежд женщины, а его самого.
Неласковая женщина усадила доброхота обедать и, хлебая борщ, Вася доложил о результатах своих деяний.
- С бульдозеристом переговорил, – обещался к пяти подъехать. Возьмёт недорого – два литра. С грейдеристом тоже говорил. Площадку подготовим, приедет, спланирует. Ну, этому деньги нужны, сказал, потом договоримся, - опорожнив тарелку, Вася вздохнул. – На работе поругался. Хозяин, зараза, опять завозникал. То ничо-ничо, а тут на тебе – или работай как все люди или увольняйся. Какое ему дело – когда, главное, свою работу в срок выполняю, из-за меня ни разу задержки не было. Вот, зараза, ну да, хрен с ним.
Как водится в подобных делах, бульдозер пришёл не к пяти, а без четверти шесть. Лысоватый, худющий мужик сбавил обороты двигателя, вылез на сверкающую, отполированную гусеницу, мельком глянул на Клавдию и Васю, стоявших возле «Жигулей», приложил козырьком ладонь ко лбу, осмотрел фронт работ и, ничего не сказав, скрылся в кабине. Тридцатиметровые тополи, судорожно вздрагивая, противились натиску неумолимой брони и, не устояв, замертво рушились наземь, ломая руки-ветви. Через полтора часа участок выглядел непролазной чащобиной. Влажно чернели груды земли, вывороченные вместе с мощными корневищами, белели обломыши веток, корней. Тракторист спрыгнул на землю, Клавдия подала приготовленный пакет, мужики выкурили по сигарете, вприщур поглядывая на содеянное. Растоптав окурок, плешивый коротко бросил: «Ну, бывайте!» и влез в кабину.
Пока мужики курили, Клавдия размышляла.
Работы предстояло невпроворот и, чем дальше, тем больше. Вася не работник – находка, с первого взгляда, по крайней мере. И машина имеется, и пилой управляется, подойдёт время и электричество наладит. Главное, прилепился к ней, а по какой причине – непонятно, одним словом, - приманила. Но как бы не прилепился – одними борщами да сырниками со сметаной не удержишь. Ну что ж, если потребуется, она и ножки раскинет, с неё не убудет. Ублажит, не досыта, и не каждый день, а так чтобы на взводе держать. Дальше видно будет, надобность отпадёт, она и отшить сумеет, не в первый раз. Потребности в ежедневном траханье с мужиками Клавдия не испытывала, но природа есть природа. Женщиной она была, если и далеко не первой молодости, но ещё не отцветшей, и Вася отвращения ей не внушал.
Вечером добровольно навязавшегося помощника Клавдия оставила ночевать у себя и ночью раскинула ножки. Участь Васина была решена. Утром он, виноватясь, что поневоле приходится покидать милую подругу, уехал на работу. В Листвянку за пилой отправились в обед, каким образом Вася решил дела с отлучкой, Клавдия не интересовалась. По Васиному виду Клавдия безошибочно определила - ритуальное действо физиологической близости для него выходило далеко за рамки заурядного «акта». Сама она во время «акта» изображала нетерпение, и Васи надолго не хватило.
Вася родился и возрос в определённой среде, далёкой от философских и этических мудрствований, но принадлежал к той категории мужчин, которые, сойдясь с женщиной, подспудно, неосознанно, не вследствие умственных размышлений, а благодаря врождённым свойствам, наделяют ту неким возвышенным началом, идеализируют её и готовы служить и душой, и телом, и даже терпеть тиранию.


Машина мчалась по шоссе, обгоняя редкие грузовики, Вася щурился на солнце, деликатно выдыхал дым в открытое окошко. Вёл легко и уверенно, объезжая проплёшины в асфальте. Клавдия сосредоточенно смотрела вперёд, не обращая внимания на пейзаж, и вполуха слушала болтовню сидевшего рядом полюбовника. Легко было сказать – съездим в Листвянку за «Дружбой». Отец ни за какие посулы и клятвы в чужие руки пилу не отдавал. А кто такой Вася? Дочкин сожитель? Как бы он этого сожителя не отматюкал заодно с непутёвой дочкой. Второй вопрос был посложней. Надо было повернуть дело так, чтобы тёлку, предназначенную на мясо, родители обменяли на дойную корову и отдали ей. Для предстоящих дел во дворе требовалось держать собственную скотину. Был и третий, не созревший покамест вопрос, даже не вопрос, а так - задумка.
- Я бы мог помочь со строительством, топор в руках держать умею, ну, а бетон мешать – нехитрое дело, - в Васином голосе проскальзывали улещивающие интонации, словно просил сделать одолжение. – Бабок-то у тебя много?
Вопрос был провокационным, а откровенность не относилась к качествам Клавдиного характера.
- На ограду хватит, - бросила коротко.
- Куда тебе одной за такое дело браться? Вообще-то, на какие шиши строить собираешься?
- Скотину разведу, в деревне выросла, знаю, что к чему и почём. Тебе-то что за печаль? – Клавдия глянула искоса, качнувшись, привалилась плечом и, обретя равновесие, сидела так пару минут.
- Да я вот, чо хочу сказать, - Вася выбросил окурок, помолчал, набрал воздуха, выдохнул: - Давай распишемся! Построимся, будем жить в новом доме, а квартиру сыну отдай. Сама подумай – на фига ему крестьянская изба да скотина? Кралю с собой привезёт, прям вот, пойдут они в Мыски жить. А квартира для молодых в самый раз – двухкомнатная, ванная, нужник тёплый. Ещё и приедет ли сюда жить? Он у тебя, где учится? Там, поди, и работу найдёт, а квартиру обменять можно.
Последний вопрос Клавдия пропустила мимо ушей, на сделанное предложение ответила уклончиво:
- Поживём, увидим. Расписаться, говоришь? Вот погляжу, что ты за мужик, тогда и решу. Пока знаю, как ночью трудишься, а это дело не хитрое. Мне надо, чтоб от мужика в доме толк был, а не так – с утра ищет, чем опохмелиться. Учти на будущее – всяких бомжей да алкашей терпеть не могу. Не знаю, что у тебя за друзья, ко мне не води – выгоню. Понадобится – сама найду. И сам от бутылки держись подальше. Ну, конечно, мужик есть мужик, иногда и разговеться можно, но не так – каждый день, да через день. Вот такое моё первое условие, - закончила Клавдия твёрдым голосом.
- А второе?
- Второе и третье после узнаешь. Это главное.
«Жигули» нырнули с покрытой остатками асфальта проезжей части на вытянутую вдоль изб узкую луговину, весело желтеющую бодренькими одуванчиками, и подкатили к родительскому подворью. Отец вытолкал за ворота москвичёвский прицеп и возился с колёсами. Поднявшись на ноги, поздоровался с дочерью, потёр тыльной стороной испачканной ладони заросшую седой щетиной щёку, для рукопожатия подставил гостю запястье.
- Мать в избе управляется, - сообщил мимоходом.
Оставив мил-дружка знакомиться с предполагаемым тестем, Клавдия отправилась на собеседование с матерью, надеясь заручиться её поддержкой. Окунувшись в аромат черёмуховой кипени, подошла к чисто вымытому крыльцу. Дружок, пёс из породы деревенских дворян, привязанный у стайки, заголосил тонко, по-щенячьи, улёгся на живот, забарабанил по земле хвостом. Клавдия не выдержала, приблизилась к возрадовавшейся собаке, потрепала за уши, дала лизнуть руку.
Мать стояла у пылающей грубки, варила вечное свинячье пойло, пекла блины. При виде вошедшей дочери, всплеснула руками:
- Ой, доченька, как сердце чуяло, блины, вот, затеяла. Старый изругал – только и возишься у плиты целыми днями, лучше бы отходы перемолола. Осерчал, ушёл прицеп ладить. И на кой он ему сейчас сдался, чёрту старому.
- Я, мам, не одна, с другом приехала, - сообщила дочь, освобождаясь от верхней одежды.
Мать покачала головой.
- За сорок тебе уж…
- Ну, оставим, надоело, - Клавдия, сжав ладони коленями, села у стола, сердясь на себя за прорвавшееся раздражение, не только не соответствующее настрою предстоящего разговора, но способного помешать ему. Мать сама заговорила на нужную тему.
- Ну чо, про мясо-то узнала? Отец по десять раз на дню вспоминает, каки-то запчасти к «Москвичу» нужны. Да ты, поди, голодная, - мать засуетилась, оставила стряпню. – Попей, вот, простокиши да блинков парочку возьми. Испекутся все, с маслицем потомлю, тогда и сядем. Покушай пока. Друг-то твой иде есть?
- Отцу остался помогать.
Повинуясь материнским уговорам, Клавдия выпила стакан простокваши с блином. В двухведёрном чане забулькало, из-под крышки плеснуло на плиту и, оставив еду, Клавдия помогла матери снять с плиты варево.
- С мясом плохо, - сказала громко и твёрдо, возвращаясь на место. – Куда ни ткнись – кругом одни кавказцы, кого хотят, того и творят. Я вот чего надумала – участок под застройку в Мысках взяла. Хочу дом построить, скотину развести. А квартиру Витюшке отдам. Вася, вот, в мужья набивается.
- Ну и чо ты?
- Да не знаю, не решила ещё.
- Он как, - мать тревожно, с боязливостью, опасаясь вызвать гнев дочери, глянула на Клавдию, - пьющий, нет?
- Да кто сейчас непьющий? Почём я знаю. Три дня знакомы. Мужик вроде работящий, помогать взялся, вот, за пилой приехали – там тополя испилить надо. Даст отец, нет?
- Да кто его знает чо у него на уме. Друг твой глянется, так даст. А Витюшка-то как? Не в этом годе заканчивает?
- Да какой в этом? Ещё два года учиться. Двадцать раз одно и то же спрашиваешь. В академке он, ну, отпуск такой у студентов, подзаработать хочет. Я тебе в прошлый раз всё обсказала.
- Ну не серчай, не серчай, памяти никакой не стало, уж ничо не помню. Хоть бы закончил ученье да работу нашёл. Леонид-то, вон, как мается. Скотину-то где брать будешь? Покупать?
- Не знаю, не думала ещё. Вот стройматериалы закуплю, тогда решу.
- А знаешь чо, - мать смолкла на минуту, сбрасывая со сковороды испёкшийся блин и, поливая на неё половником жидкое тесто, - никого не покупай, Марту нашу заберёшь. Перебьётся старый без запчастей. Ездиит «Москвич», кого ему ещё надо. Осенью свинью заколем – вот, и будет ему на запчасти. Мы вот как исделаем, ты не сомневайся, я старому пока и сказывать никого не буду, - и заговорила, перейдя на шёпот, словно опасалась, что, находившийся во дворе, «старый» может услышать её секреты и воспрепятствовать исполнению тайных планов. – С председателем договорюсь. Он мужик с понятием. На мясокомбинат скотину повезут сдавать, я и обменяю нашу тёлку на коровку, не сомневайся, удойную выберу. Перевешаем, если чо, так доплатим. Сейчас часто скотину сдают, - мать перевернула блин, вздохнула. – Эх-х, и чо делается, чо делается! Последний год наш председатель работает. «Я в рыночные отношения не вписываюсь, – душа не приемлет!» – вот как выражается. Матершинник – не приведи господи, а человек добрый. В других этих, ну, колхозы теперь как называются? Ну, обществах этих, как люди сказывают, начальство пенсионеров понужает, как безродных, а наш - нет. Куда с добром – и отходы даёт, и с сенцом помогает. Бог с ним, пускай матершинничает. Уйдёт – хлебнём горюшка. Да может, уговорим ещё, приладится к этим «отношениям», будь они неладны. Это ты, Клавдюшка, хорошо придумала, давно пора. Живёшь в панельной коробке, как в клетке. Да вот друг-то твой как? По серьезному, или так, - старуха хотела сказать «потрахались», да язык при дочери не повернулся молвить срамное новомодное словцо, - да разбежались? Эх-х, изладилось бы у вас, мы бы со всей душой помогли.
Мать допекла последний блин, положила на аппетитную стопку два жёлтых куска топленого масла, накрыла эмалированной миской, кивнула на дверь.
- Иди, зови мужиков.
Мужики в компании с Дружком сидели на корточках перед раскрытым настежь сараем. На полосатой ряднушке стояла полуразобранная «Дружба». Вася, надув щёки, прочищал жиклёр, поднеся последний ко рту. Про жиклёр Клавдия догадалась по речам отца. На её зов, тот отмахнулся.
- Погоди, закончим, тогда и придём.
Минут через тридцать со двора донёсся надсадный визг, закончившийся натужным, глухим квохтаньем, ещё через четверть часа пила подала ровный уверенный голос.
Вошедший отец провозгласил, обращаясь к матери:
- Ну, радуйся, старая, нашёл я тебе зятька, - на сморщившуюся брезгливо дочь, зыркнул исподлобья. – Ты не кривись, не кривись. Бабе за сорок, а она всё хвостом крутит. Чем тебе Василий не мужик?
Мужчины, уступая, друг дружке место, вымыли под рукомойником руки, гость, повинуясь приглашениям радушной хозяйки, сел за стол, хозяин из выкрашенного белой эмалью настенного шкафчика достал гранёные стопки, кряхтя, сунулся в нижнее отделение кухонного мастодонта и поднялся, сжимая в руке бутылку с прозрачной жидкостью.
Из-за оной жидкости в ней столь отдалённые времена, когда лица кочующего народца сулились отлить главного борцу с пьянством и алкоголизмом памятник из благородного металла, случился у оборотистой дочери скандал с недотёпами-родителями. Производить продукт в пятиэтажке – верный способ нарваться на крупные неприятности. Отец же открывать товарное производство не просто отказался, а присовокупил при этом в изрядном изобилии выражения, которыми издавна славится простонародная русская речь. Для домашних же нужд производил продукт в достаточном количестве и со знаком качества.
- Васе не наливай, за рулём он, - предостерегла дочь.
Отец застыл с бутылкой в руках, на лице читалась озадаченность, выручила мать.
- Достал, так уж выпей, коли в охотку, не то ещё удар от огорчения хватит.
Отец крякнул, налил стопку до краёв, махом выпил, бутылку тут же прибрал с глаз долой и, уже сев за стол, закусил блином.
- Мы, мать, вот чего исделаем, - объявил, облизнув замаслившиеся губы: - Марту нашу на корову обменяем. Я сам со Степанычем переговорю. Он, чего, не согласится обменять? Один хрен вся скотина под нож идёт – дерьмократы грёбанные. Ты даже и не суйся, толком дело не изладишь, только голову заморочишь. Вот тебе, Клавдия, наш подарок к свадьбе.
- Гос-споди! Вот навязался. Да я может за него сроду и замуж не собираюсь.
- А мне Васька понравился, – резюмировал отец, которому первачок, изготовленный для собственных нужд, взвеселил настроение.
«Васька», словно и не о нём шла речь, меланхолично поедал блины.
За столом долго не засиделись. Первой поднялась Клавдия.
- Ну всё, попроведали, блинов у тёщи поели, пора за работу.
Вася загрузил в багажник пилу, мать подала трёхлитровые банки, отец принёс из сарая две цепи и топор.
- Вот, пили пока этими, у меня ещё три штуки в запасе есть. Наточу, приедешь возьмёшь, а эти назад вернёшь.


Перед поворотом в Мыски Клавдия, удивив Васю, велела:
- Вначале к тебе заедем.
Знакомство с бабушкой Дуней состоялось перед крылечком с резными столбиками и перильцами. На перильцах возлежал рыжий котище, презрительно глянувший на гостей и опять закрывший глаза. Бабушка теребила передник, сказала по образованному:
- Прошу в дом.
Деревенское угощенье – творог со сметаной – бабушка кушала по чуть-чуть, словно сторожкая птичка зёрнышки клевала, но постепенно вошла в охотку и не забывала нахваливать гостью. Клавдия разливалась соловьём.
- Вот построимся, заведём корову, курочек, пасеку. Будете у нас, как сыр в масле кататься.
Бабка тут же встряла с советами.
- Сыр умеешь готовить? Научу. Сепаратор надо купить. Инкубаторских цыплят не бери. В деревне присмотри хорошу курицу, чтоб сама парила, её и бери. Да у матери, поди-ка есть така…
Клавдия в чужих советах не нуждалась и развивала свою мысль.
- Про магазин забудете, где он и есть. Чего хорошего – ножки от Буша сто лет не мытые есть, - сама засмеялась, - отрава одна. Или вот ещё, гусей можно развести. Захочется – приходите гусят пасти. Самая работа для старушек – и на солнышке посидеть и польза есть. В Мысках приволье – считай деревня. А тут что – одной ногой ступишь, другую не знаешь, куда поставить. И от машин дышать нечем.
Пока старушка лакомилась натуральными продуктами, внукова зазноба наводила блеск и глянец в кухне. Маленький складик, состоявший из старых газет, всевозможных баночек – консервных, стеклянных – которые бабушки-старушки собирать великие охотницы, оказался за оградой в мусорном ящике. Клавдия летала с мокрой тряпкой, Вася тряс половики.
Обласканная бабулька проводила молодых до калитки и, тихо улыбаясь, смотрела вслед машине, пока та не скрылась из вида.


Работа кипела, только щепки летели. Клавдия размашисто отсекала сучья, Вася, окутываясь сизым дымом, пластал тополиные туловища. За два дня управились, – подходящие стволы были распилены на столбушки для ограды, ошкурены и сложены на просушку, остальное пошло на дрова. Вася сгонял в ДРСУ и вечером участок спланировал грейдер. Ночевали у Клавдии. Инициатива окончательно перешла к ней, Вася лишь согласно кивал головой, с автомастерской он расстался окончательно.
Выйдя из ванной, Клавдия сообщила дальнейшие планы:
- Завтра съездим в лесничество. Есть там одна профура, знакомая моя, платья ей шила. Купим лес для бани и стаек. Первым делом баню срубишь, зимовать в ней будем. Квартиру в аренду сдам.
К «профуре» Вася не ходил – скучал в машине. Клавдия вернулась часа через полтора – довольная, с блестящими победоносно глазами.
- Я уже и с шофёром договорилась, завтра всё привезём.
МАЗ с прицепом сделал два рейса, и на участке выросли горы сочившихся смолой брёвен, тёса, горбыля. Вася засучил рукава и взялся за топор. Клавдия вновь стучала на машинке и вершила непонятные дела в городе. Результаты этих дел вскоре проявились, – в створе линии электропередачи лежала опора с бетонным пасынком, а на участке мотки голоалюминиевого провода и кабеля.
- Сколь отдала? – Вася кивнул на электрическое добро.
- Не забивай голову, - фыркнула Клавдия. – Между делом поспрашай когти да тяни свет.
- Тянуть дело не хитрое, надо автомат вначале найти. Ладно, займусь.
- Сегодня вечером сгоняем в частный сектор, - продолжала Клавдия. – Там водку на разлив по дешёвке продают. Я уже договорилась, ко мне по пути заедем, флягу возьмём.
- Да ты чо? Водка на разлив! Да это палёнка голимая.
- Тебе, какая разница, палёнка, не палёнка. Я ж не предлагаю тебе её пить. Вон, сколько делов! До зимы разве управимся? Бомжей придётся звать, а им и палёнка сойдёт.
На следующий день два щетинистых, давно не мытых мужичка ставили вокруг участка ограду, копали канавы под фундамент.

                -  2  -               

В конце июня в недостроенной ещё холодной стайке мычала чёрно-белая Пеструха, в загончике хрюкали четыре ландраса – боровок и три свинки. Вася жил в времянке-сараюшке – горы пиломатериалов и скотина требовали пригляда. Весь июнь между делом учил Клавдию вождению, а первого июля, также между делом, парочка наведалась в ЗАГС и расписалась. Вася вознамерился гульнуть, но молодая жена воспротивилась – вот построимся, тогда и устроим гульбу. Через несколько дней у Клавдии уже были права и доверенность на «Жигули». От Василия потребовалось лишь на полчаса заглянуть к нотариусу, дабы собственноручно, в присутствии государственного служителя начертать подпись на документе.
- Как это у тебя всё так ловко сварганилось? – спросил, пристёгиваясь ремнём на пассажирском месте. – Люди неделями в коридорах сидят, а ты – раз-раз и готово.
- Байбаки, вот и сидят. У меня есть время рассиживаться? – Клавдия ловко обогнала «Волгу», выскочив на встречную полосу, и вернулась на свою, под носом у вильнувшего "Москвича». – Теперь быстрей дело пойдёт. А то столько времени зря терялось, – то на автобусе трясёшься, то пёхом вприпрыжку, то тебя от дела отрываю. Тебе может мужиков в помощь нанять?
- Ну их на хрен таких мужиков, - Вася от отвращения даже лицо скособочил. – Штакетник колотили, все пальцы себе поотшибали. Сам потихоньку, зато ладом всё  сделаю. Потом, когда сруб на место собирать, да крышу ставить, позвать придётся, а сейчас не надо.
- Ты тоже, сильно не затягивай, я уже съёмщиков на квартиру присмотрела.
Волей-неволей, не дожидаясь возведения первой очереди хором, Клавдии пришлось делить в сараюшке ложе с молодым супругом, – как выяснилось перед регистрацией, он был действительно на три года младше невесты, – Пеструха доярок мужского пола не признавала, а гонять машину ради утренней дойки, выходило себе дороже. После первой же ночёвки, процедив молоко, Клавдия налила трёхлитровую банку и укатила, только пыль завилась следом – ездила она лихо.
Баба Дуня давно встала и копошилась в огороде – стоя на коленках продёргивала морковку. Клавдия за рукав затащила протестующую старушку в избу, усадила за стол, та едва успела руки сполоснуть. Невестка распоряжалась в чужой кухне, как в своей собственной. Не успела старуха вознегодовать, а перед ней уже стояла вместительная фаянсовая кружка с парным молоком. Любознательной бабе Тоне, заглянувшей к соседке узнать, не приключилось ли чего, – спозаранку машина возле дома стоит – досталась такая же ёмкость. Старушки остались умиляться Васенькиному счастью, само же счастье, наскоро распрощавшись, укатило.
В конце июля поражённому Васе опять пришлось ставить подпись на юридическом документе – приватизационном акте.
- Как ты её уломала? – спросил у супруги.
Та возмутилась.
- Уломала? Да она сама мне с этой приватизацией проходу не давала. Старая  совсем стала, ничего не понимает. Говорит, помру не сегодня-завтра – у Васеньки квартиру отнимут. Я ей – как отнимут, если он прописан здесь, и с чего вы помрёте, вон, ещё какая крепкая, и бегать по этим конторам сейчас совсем времени нет. Она на своём -–ты уж, Клавушка, сделай милость, чтоб мне помереть спокойно, приватизируй квартиру. Пришлось побегать, куда денешься.
Занятый стройкой, внук с родной бабкой виделся редко, довольствовался рассказами жены, бывавшей у той по несколько раз на неделю. Уговоры насчёт приватизации воспринял как старушечью блажь. Но Клавдия, рассказывая о ней, каждый раз качала головой.
- Совсем плохая наша бабулька стала.
- Чо так?
- Дак чо? Помирать собирается.
- Помирать? – не поверил внук. Ни разу от неё таких речей не слыхивал.
- Ты не слыхивал, зато мне слушать надоело. Каждый раз об этом говорит. Ну, не прямо – помру, мол, а с намёками. «Вот лягу в могилку, ты за Васенькой пригляди, совсем он у меня безответный, кто хошь на ём ездиит».
«Васенька» фыркнул, Клавдия продолжала:
- Да и то сказать, как ни приду, всё по огороду в такую жару ползает. Удар как-нибудь хватит, много ли старому человеку надо. Я ей уж и картошку на два раза протяпала и помидоры пропасынковала. Нет, вот ей надо каждую травиночку выдернуть. Стоять уж не может, на коленках ползает. Я ей и так, и эдак – всё бесполезно. Наползается по огороду и падает – сил нет да за сердце хватается. Ты свози её в поликлинику на приём и поговори заодно, я уже наговорилась.
В августе справили новоселье. Морока вышла с мебелью – шкафы-серванты в баню не втискивались. Часть разместили в обширном предбаннике, оштукатуренном бродячей мастерицей Люськой за два литра водки, часть оставили в квартире.
Квартирантов Клавдия подобрала из людей положительных – муж сорокалетний отставной подполковник, жена – учительница, да трое чад при них. С жильцами договорилась жёстко и ультимативно – сдаёт квартиру не от хорошей жизни, плата дело святое и чужие проблемы её не касаются.
В августе же на участке появились ещё два обитателя – трёхмесячная овчарка Джемма и не вполне ясной породы Тушкан, поразительно схожий с миниатюрной овечкой, и имевший кошачью привычку при каждом удобном случае тереться о ноги, оставляя на них длинные волоски шерсти.
Получая в сентябре плату, Клавдия разговорилась с жиличкой – Ольгой Антоновной.
- Мужу бы ещё служить да служить, и не думал, не гадал снимать мундир. Квартира была хорошая да что толку – в военном городке, а городок в чистом поле. Часть расформировали, и городок превратился в стылые, никому не нужные кирпичные коробки. Сюда приехали, потому что её родители здесь живут, оба учители, сейчас на пенсии. Мужу пенсию задерживают, как и родителям, кое-как устроился водителем, три месяца отработал, ещё денег не видел. Старший сын поступил в институт, средний и младший учатся в школе. Вшестером в двух комнатах тесновато, вот и решили квартиру снять.
- Всё это временно, Михаил духом не падает, с друзьями переписывается. Где-нибудь да подвернётся подходящая работа. Переедем, обоснуемся, дети пока у родителей поживут, - откровенничала жиличка под взглядом квартирной хозяйки.
Разговаривали на кухне, Ольга Антоновна готовила обед – отваривала макароны и поджаривала с луком на маргарине. Мясным духом здесь и не пахло.
«Надо же, - думала про себя Клавдия, - денег нет, жрать нечего, а детей в институтах учат».
- А что ж ваш Михаил водителем работает? – губы тронула улыбка. – Вон, поглядишь, послушаешь, – военные и банками, и фирмами заправляют. Звание, конечно, не генеральское, но и не маленькое. Покрутиться не умеет, что ли?
- Почему не умеет? Не может. Это разные вещи.
- Ну, сказать всё что угодно можно. Размазня он, ваш Михаил, так я думаю, - резюме Клавдия подвела без всякого стеснения.
Назавтра, разъезжая по городу, заглянула к жильцам. Открыл самый младший – десятилетний Виталик. Не заходя в квартиру, Клавдия подала озадаченному шпингалету пакет с творогом и трёхлитровую банку молока.
- Бери вот, а то ещё с голоду помрёте. Матери скажи – банку потом заберу.


Сентябрь выдался горячим. К приобретённым пиломатериалам Клавдия, для возведения тёплой стайки, привезла шифер и машину отбракованных, но вполне годных для строительства, шпал. Вася удивлялся:
- Да ты никак ферму отгрохать собралась. Куда нам столько?
Клавдия, сосредоточенная, нахмурив брови, отвечала односложно:
- Хочу в достатке жить. Дом на что строить будем? Вот на скотине и построим.
Из деревни, под поручительство отца – выделил литр самогонки – привезли от родителевых соседей циркулярку. Василий готовил горбыль, Клавдия, не разгибая спины, неделю строчила на машинке – деньги кончились, а самый распоследний бомж за самые клятвенные обещания горбатиться не станет. Клиентуру подбирала с толком – из свежевылупленных, и за неделю настрочила кругленькую сумму. Работать она умела. С той же флягой съездили в то же место и на следующий день на участке раздавались голоса небритых мужичков. Клавдия с надеждой поглядывала на свекольное поле, но уборка всё никак не начиналась и не начиналась. Двадцать пятого заморосил дождичек и мужички устроили саботаж – как бы с крыши не скатиться. Покладистый Вася согласился с хитрованами, но Клавдия голосисто устыдила саботажников:
- Да вы мужики или бабы брюхатые? Верёвками привязывайтесь, если боитесь, … моржовые. Сегодня разве дождь? Вот завтра польёт, а стайка некрытой останется, бога побойтесь, … …
Мужики молчали, самый небритый молвил резонно:
- Ты не лайся, вообще уйдём. У тебя свой интерес, у нас свой, понимать должна.
- Ну, ясно. Хрен с вами, … моржовые. По пузырю на нос добавлю, но чтоб сегодня закончили.
Мужики побухтели, согласились, но с оговоркой:
- Мы согласные, токо вместо верёвки ещё сейчас по стакану навали.
Клавдия плюнула, ещё разок матюкнулась, сходила в баню за бидоном.
Вася трудился вместе со всеми, вечером за компанию, под хохот сотоварищей, потребовал и себе долю, да верная супруга вовремя в бок толкнула.
- Сдурел, что ли, пойло это хлебать. Ладно уж, бог с тобой, у меня настоящая припасена. Спроваживай их поскорей со двора, разойдутся, тогда и выпьешь. Пей, уж коли душа загорелась. Раз кончили, дам на завтра выходной.
Сама приняла на донышке стакана, благоверный прикончил всё остальное, выпил вторую бутылку и, поражая супругу выносливостью, потребовал третью. Клавдия кое-как угомонила жаждущего Васю, настроение у того круто изменилось, и он возжелал женского тела. Полночи Клавдия ублажала неутомимого супруга, в конце концов, не выдержала и закрылась в машине. Проснулся половой гигант около полудня от рокота мотора. Выйдя из бани, первым делом сунулся к бочке. Вода наполняла ёмкость лишь наполовину и успела нагреться. Поплескавшись, смочив голову, как был мокрый, направился к экскаватору. На месте будущего терема «Беларусь» копал яму, Клавдия стояла напротив, прикрывая ладонью глаза от солнца. Вася подошёл, встал рядом, очумело глядя, как ковш вгрызается в глину и, наполнившись, поднимается и вываливает содержимое. Смотрел, не понимая, что и зачем. Стрела согнулась коленом, штоки домкратов втянулись в цилиндры, и трактор словно бы присел. Тракторист, блестя вспотевшим лицом, выглянул из кабины. Клавдия обогнула яму, остановившись у полутораметрового колеса, привстала на цыпочки, протянув несколько ассигнаций, парень сделал ручкой и захлопнул дверку. Трактор взревел, выпустил струю едкого дыма и укатил.
- Это чего будет? – спросил Вася, подойдя к жене, и тут же задал следующий вопрос: - Фляга где?
- Спрятала, не ищи даже, не найдёшь. Ладно уж, в «Жигулях», в бардачке жестянка с водкой лежит. Похмелишься, в себя придёшь, навози воды, да бери лопату и ровняй углы. Погреб это. Свеклу сюда свалим.
- Све-еклу? А зачем?
- Раз говорю, значит надо, - расспросы вызывали у Клавдии недовольство. – Иди, похмеляйся.
Ополовинив банку прямо возле «Жигулей», Вася ощутил радость бытия, сел на лавку возле бани, благодушно прищурился. Клавдия вынесла тарелку с крупно нарезанным салом и хлебом, поставила рядом.
- Закуси как следует, а то развезёт.
Вася послушно съел пару ломтиков сала, откусил хлеб, хлебнув из банки, спросил насмешливо:
- А чо это ты, прям как дама, шею шарфиком повязала?
Чо-чо? – передразнила Клавдия. - … ночью. В машине ночевала.
Муж фыркнул.
- Радовалась бы.
- Ну и дурак же ты. Мне, чай, не семнадцать лет, чтоб всю ночь трахаться.
Вася допил водку, съел сало, покурил и впрягся в работу – возить от соседей через дорогу воду флягой на тачке. Вчерашний Клавдин прогноз не сбылся, вместо дождя палило солнце как летом и похмелье с бедолаги выходило обильным потом.


Поле всё-таки загудело – взад-вперёд медленно, но неуклонно по нему двигались тракторы с прицепленными сзади каракатицами, из длинных хоботов которых в подъезжающие самосвалы сыпалась свёкла. Улучив момент, когда УАЗик с начальством исчез из вида, Клавдия пошла на поле. Ходить пришлось дважды, и пропадала она там часа по полтора-два, но добилась своего – вечером, в сумерках, к свежевырытому погребу двумя рейсами подъезжал ЗИЛ, загруженный свёклой выше кабины. Уже в темноте вдвоём с мужем погреб закидали горбылём. С этих пор у Василия появилась новая забота – свёкла: помыть, нарубить, сварить. Варил на очаге во дворе, освобождая территорию от куч подсохших за лето веток. В корм шла и сырая, и варёная, преимущественно свиньям: чрезмерное количество сладости в коровьем рационе являлось нежелательным. Специфический процесс шёл непрерывно – «бурда» квасилась в трёх флягах. Аппарат, ещё летом, сварганил простецкий – в качестве ёмкости использовалась двадцатилитровая фляга, вместо змеевика – четвертьдюймовая трубка длиной полтора метра, вваренная в железный же короб. Первый опыт дал положительный результат – пробу снял самолично. Сбыт продукции Клавдия взяла на себя.
Из-за своеобразного запаха самогонка у знатоков котировалась ниже сахарной. Главная предпринимательница в сердцах материлась – не один ли им хрен, чем она пахнет? Какую только гадость не хлебают, а тут на тебе – запах неприятный. Какие мы нежные! Но, несмотря на свойство, ухудшавшее товарное качество продукта, посетители, особенно с наступлением сумерек, частенько беспокоили цепную Джемму. У Тушкана проявился характер абсолютно не соответствующий овечьему облику. Его щучьи зубы так и норовили впиться в ноги гостей. Хозяйка деланно сердилась – пусть знают, что со злыми намерениями в этот двор соваться нечего – и запирала собачонку в сарай. Всё же велела мужу закрепить вдоль дорожки стальную проволоку и, в отсутствии хозяев, Джемма курсировала от стаек до калитки.


В октябре с взиманием квартплаты вышла накладка. За взятком Клавдия приехала с теми же гостинцами – творогом и молоком. Ольга Антоновна с потерянным видом как-то заискивающе благодарила за подарки и всё не отдавала плату, наконец, сделав глотательное движение, выговорила:
- Понимаете, Клавдия Валентиновна, у нас сейчас абсолютно нет денег, осталось буквально только на хлеб и то на пару дней. Понимаете, это какой-то абсурд. Обучение бесплатное, а платить всё равно надо. Мне пришлось все деньги отослать сыну, иначе бы он не смог пользоваться библиотекой и выполнять лабораторные работы. Вы уж, пожалуйста, подождите недельку. Я всё понимаю, мы договаривались… - жиличка говорила виноватым тоном, при последних словах голос её дрогнул, она хрустнула пальцами и опустила взгляд долу. – Но может, вы согласитесь… Я не знаю, - лепетала она чуть слышно, - я просто в растерянности. Цены все перемешались… И муж в отъезде… Я сейчас принесу, - Ольга Антоновна подхватилась со стула и метнулась из кухни. Через минуту вернулась с вытянутой рукой. – Вот, - она разжала кулачок – на ладони лежал массивный золотой перстень.
Сердитая хозяйка, оставив учтивость, раздражённо поинтересовалась:
- Так ты этот перстенёк в уплату за октябрь предлагаешь?
Ольга Антоновна прошелестела упавшим голосом:
- Н-та…
«Господи! Учительница, а дура дурой! И чему эдакие-то дурёхи могут детей научить?» – с издёвкой промыслила Клавдия. В камушках она не разбиралась, но ясно, что подполковники своим жёнушкам стекляшки не дарят, ну, а цену золоту она сама знала. Нехотя, словно перебарывая себя, взяла перстень в руки, поднесла к глазам, произнесла с вздохом:
- Его ещё продать надо. Думаешь, у меня время есть по барахолкам шляться? Да и не понимаю я в этих штучках-дрючках ничего, сроду не нашивала, как пить дать облапошат. Ладно уж, договорились – за октябрь в расчёте, - положив перстень в сумочку, спросила, словно у недоразвитой: - Что ж твой Михаил, в таких званиях ходил и не припас ничего, - хихикнула: - Хоть бы наган продал, что ли. Ольга Антоновна вздёрнула брови, губы поджала, проговорила сухо и с надменностью:
- Он Родине служил, а это, знаете ли, несовместимо.
Изменившийся тон жилички не разозлил, а развеселил Клавдию.
- Родине! Вот не стало её, Родины этой самой, и остались вы на бобах.
- Какая-то странная у вас философия, Клавдия Валентиновна. Как это, не стало Родины? Просто сейчас, просто… - Ольга Антоновна замешкалась, подыскивая выражение, которое наиболее верно могло отразить её мысль, а Клавдия продолжала атаку:
- Вот именно, что всё сейчас просто. Когда было всё с заумью, так вы гоголем ходили, а как стало всё просто, вы и растележились.
- Как-то вы подменяете понятия в словах. Ну да, что тут говорить. Знаете, - Ольга Антоновна уже глядела гордо, всякая пришибленность исчезла, разговор долженствовавший доказать её никчемность, наоборот, вернул силы и уверенность. – Знаете, - повторила она, - не возите нам больше ничего, а за то, что привезли, рассчитаемся, не беспокойтесь.
Клавдия упёрла руки в боки, захохотала.
- Чо это не надо? С голоду на воде да хлебе опухнете. Не думай, мне не жалко. Молока полно, а возиться с ним некогда. Всё равно чуть не половину свиньям выливаем. Завтра путь мимо будет лежать, так ещё привезу. Творога нет, возиться недосуг, а сметана есть. Дай-ка пару банок.
Ольга Антоновна не двинулась с места и Клавдия сама достала из шкафа две банки – одно- и трёхлитровую.
Начала, заложенные в генной памяти, впитанные с молоком матери-крестьянки и управлявшие душой, не позволяли Клавдии пройти равнодушно мимо нуждавшихся, едва не голодающих людей. Но холодный, расчётливый рассудок, руководимый всё набирающим и набирающим силы зверем по имени «Хапай!», не позволял не попользоваться за счёт простодырой дурёхи.


Вечером, войдя в баню с ведром молока, Клавдия, смеясь, сообщила супругу:
- У нас прибыток. Иди в стайку, глянь.
Вася сидел против включенного телевизора, точил топор, пробуя ногтём лезвие. При словах жены вскинул брови, отложил брусок.
- Какой такой прибыток?
- Пеструха принесла.
Заинтригованный Вася накинул фуфайку, сунул ноги в галоши, пошёл глядеть, вернулся так же посмеиваясь.
- Ни фига себе! Сразу двухгодовалая. Она откуда взялась?
- Да с Пеструхой приблудилась. Они, коровы, вон, по полю бродят, свеклу ищут, она и увязалась за ней. Я уж гнала, гнала – ни в какую не уходит.
Клавдия лукавила – тёлку она вела от самого поля, скормив той полбуханки хлеба, но таких подробностей недотёпистому мужу знать не следовало.
- Надо спросить, – у кого потерялась.
- Ну, прям, вот сейчас пойду спрашивать. Завтра Пеструху выпущу и приблуду выгоню, пусть идёт куда хочет.
Супруги посмеялись – такие бы прибытки да каждый день, посмотрели телевизор и улеглись. Уже накрывшись одеялом, Клавдия вспомнила:
- Бабушке нашей помочь надо, она ж просила я и забыла совсем. Завтра ехай к ней, увезёшь молока утреннего и возьми инструмент с собой, – там работы на целый день накопилось – крыльцо проваливается и веранда течёт – дожди-то, вон, какие хлещут. У нас полрулона толи осталось, захвати с собой.
- Съезжу, чего не съездить, - пробормотал Василий, засыпая.
- Утром, пока корову дою, аппарат заряди из средней фляги. Я давеча пробовала, – готова уже. Я сама прослежу.
- Проследи, только всю не выпей, мне оставь.
- Дурак, - ответствовала супруга, поворачиваясь на правый бок.


Вечером следующего дня Клавдия сообщила вернувшемуся мужу:
- Тёлка-то опять припёрлась. Вот наказание с ней. Пеструхе сена навалила и она тут как тут. Вот ещё, не хватало чужую скотину кормить, - процеживая молоко, спросила: - Веранду-то перекрыл?
- Перекрыл, перекрыл, - скороговоркой ответил Вася, присаживаясь у электроплитки и протягивая над раскалённой спиралью руки.
- Продрог, небось? Бабка в избе не топила, что ли?
- Да как не топила, топила, конечно. Вроде согрелся, пока ехал опять озноб пробрал, сырость кругом. Надо в «Жигулях» печку глянуть, совсем не фурычит.
Клавдия закончила с молоком, накрыла на стол.
- Садись ужинать.
- Да я у бабули поел, неохота.
- Садись, садись, прими вот для согрева, - Клавдия налила стакан самогона, и поставила перед мужниной тарелкой.
Вася удивился, но промолчал. Опростав стакан и закусив, спросил:
- Всю перегнала, сколь вышло?
- Да как обычно – три литра. Тебе-то очищенной налила, не чувствуешь разве? На-ка вот, выпей ещё полстаканчика, а то, как бы простуду не подхватил, - Клавдия щедро налила в стакан и сунула бутылку за кровать. – Знаешь чего, - завела разговор, когда муж закончил с едой. – Давай её, тёлку эту, зарежем, мясо знаю куда сдавать, завтра же и сбудем.
Вася пожал плечами и неуверенно промямлил:
- Дак, не наша.
Клавдия изогнулась, достала бутылку, плеснула ещё четверть стакана.
- Ну и чо, что не наша? Пусть хлебалом не торгуют. Я её, что ли, привела? Сама припёрлась.
- А искать, кто начнёт? – Вася выпил самогон, закусив корочкой. Принятая залпом доза оглушила мозг, подавив волю, и он отдался настояниям супруги.
- А мы вот завтра, прям, как встанем, так всем рассказывать начнём. Сказала – мясо с утра увезу, шкуру, требуху, сразу же закопаем. Идём, там ничего хитрого нет, покажу чего и как делать, часа за два-три управимся. Потом ещё самогоночки выпьешь. Иди, она в холодной стайке стоит, колун прихвати, а я ножи возьму.
Кроме ножей, Клавдия взяла приготовленные в предбаннике тазы, клеёнку, брезент лежал уже в стайке.
Включенный свет поднял приблуду на ноги и, мигая, непонимающе смотрела на незнакомых людей. Василий стоял в нерешительности.
- Никогда коров не резал. Свиней знаю как, а коров… Ей куда нож втыкать – в сердце, в горло?
- Погоди, привязать надо.
Клавдия сноровисто оплела верёвку вокруг молоденьких рожек, обмотнула столб, стянула узел.
- Бей обухом в лоб, да посильней, что мочи, потом горло перережь, только не сразу, а как затихнет – копытом ударить может, - учила всеведущая супруга, отходя к двери.
Вася взвесил в руках колун, подошёл к тёлке, злая самогонка придала сил и решимости. От сокрушительного удара несчастное животное присело на задние ноги, рванулось в сторону и завалилось замертво. Во дворе взлаяла Джемма.
Сложив разрубленную тушу в багажник «Жигулей», протрезвевший Вася зашёл в баню. Клавдия жарила на плитке печень и грела кипятильником воду в ведре. Обещанную бутылку выпил под свеженинку. Сама Клавдия в эту ночь почти не спала, – застирывала закровяненную одежду, мыла клеёнку, присыпала кровь соломой, натаскала всякого хлама на свежезасыпанную яму. Спозаранку подоила корову и в восемь поехала к Артуру. Здесь пришлось часок подождать, – владелец пищеточки появился в конторе в десятом часу и вначале занялся своими делами. Дошла очередь и до сдатчицы. Клавдия открыла багажник, откинула брезент. Кавказец оглядел мясо, односложно изрёк:
- По одиннадцать приму.
Клавдия хмыкнула.
- По тринадцать же принимаешь.
- Всё-то ты, красавица, знаешь. По тринадцать клеймённое беру. А у тебя, где клейма?
- Клейм нету, потому что вечером ногу сломала. Что ж, скотине до утра мучаться? Где я ночью ветеринара возьму?
Кавказец ухмыльнулся, развёл руками.
- Это, красавица, твои проблемы. Скажи спасибо и на этом. Беру потому, что женщине отказать не могу. У мужика бы не принял – все холодильники мясом забиты.
Спор вести было бессмысленно, Клавдия согласилась и сделала вид, что за такую цену мясо от сердца отрывает.
- Ладно, только деньги сразу. Мясо есть, кому таскать или женщине придётся?
Дамский угодник засмеялся.
- Перетаскаем, дорогая, перетаскаем. Иди, на весы гляди, подумаешь потом – обманул.
Приблуда оказалась упитанной и обогатила оборотистую скотопромышленницу на два миллиона тридцать пять тысяч рублей.
Сложив деньги в сумочку, Клавдия не уходила. Кавказец развёл руками.
- Всё отдал, красавица.
- Тебе ещё мясо надо?
- За неклейменое и расчёт сразу, больше одиннадцати не дам. Поезжай к Мурзе, может он дороже примет, или к …
- Ладно, - перебила Клавдия, - будешь мне сейчас весь свой Кавказ перечислять. Мне ты глянулся, но только уговор – и цена, и расчёт.
- Деловая ты женщина. Как зовут-то?
- Клавдией.
- Вот что, Клавдия, скажи своим тёлкам, чтоб на этой неделе ноги не ломали. На следующей пусть ломают, примерно в среду-четверг.
К участку Клавдия подъезжала с опаской, но беспокоилась зря – всё было спокойно, только Тушкан, бегавший свободно, пытался разгрести маскирующий хлам.
На следующей неделе улов сладился двукратным, вся операция прошла удачно, только закручинившийся Вася похмелялся два дня. Как оказалось, бражничество совестливого супруга пришлось весьма кстати и спасло от больших неприятностей. Любое, самым наилучшим образом спланированное предприятие может провалиться из-за нелепой случайности.
На второй день мужниного запоя Клавдия, нарубив и поставив вариться свёклу, перегоняла молоко на сепараторе. Услышав угрожающе рычащий лай Джеммы, выглянула из предбанника, ожидая увидеть очередного ходока за пойлом, но ошиблась. По двору, приближаясь к стайке и глядя под ноги, шла женщина в зелёной куртке и резиновых сапогах.
- Эй, подруга! – окликнула Клавдия. - Чего потеряла?
Та обернула озлобленно-несчастное лицо и ответила с вызовом:
- Тёлку потеряла!
- Дак я чо, тёлку твою, приманываю?
- Люди говорили, у вас тут запрошлой ночью скотина мычала.
- У нас своя корова есть, вот и мычала. Вон, бродит, - махнула Клавдия рукой вдаль. Разговаривая с нежданной визитёршей, приблизилась к ней, остервенело ухватила рукав куртки, защемив тело и повлекла к стайке, заполошно крича: - Идём, идём, поглядишь, может, и вправду твою тёлку прячу.
Не успел стихнуть Клавдин голос, как хлобыстнула дверь предбанника, и на белый свет во всей запойной красе вывалился Вася. Похлопав глазами, потерев опухшее лицо, вопросил хрипло, прерывисто:
- Ты чо орё-ошь-от?
- Ой, горе ж ты моё! – запричитала Клавдия. – Неделю не просыхает, иде он её берёт, проклятую? Всё одной – и корова, и свиньи, уж живот надорвала, так ещё и воровкой обзывают! – заголосила и… заплакала. Отпустила куртку гостьи и обеими ладонями размазывала по лицу слёзы.
Гостья по очереди хмуро оглядела супругов, пробормотала: «О, господи! Везде одно и то же», и побрела прочь со двора. За спиной хлопнула калитка и в этот момент из-за стайки, закусив зубами конец волочившейся по земле длиннющей кишки, появился радостный Тушкан. Клавдия обомлела, медленно повернула голову назад – незадачливая владелица убиенной тёлки шла не оглядываясь. Клавдия опрометью метнулась к Тушкану, одной ногой наступила на злополучную кишку, другой отшвырнула взвизгнувшую собачонку прочь. Завалив разрытую яму и для верности накидав на бугор обрезки горбыля, вернулась в баню. Вася сидел на табуретке воле электроплитки и трясся мелкой дрожью.
- Чо так холодно?
- Свет отключали, - ответила зло. Матюкнувшись, подала мужу поллитровую банку сметаны и ложку. – Ешь и завязывай свою пьянку. Не кончишь, – выгоню.
- Как это выгонишь? Ты мне жена или кто?
- Мне не долго и развестись. Сказано – завязывай.


На следующий день, очухавшийся после запоя Вася, заглянул днём в свинарник, сообщил сердитой супруге:
- Чего-то наши свиньи уже ни сырую, ни варёную свеклу не жрут. Сколь утром вывалил, столь и осталось, по загородке раскидали и затоптали.
- А то я без тебя не знаю. Кончились корма, а свеклы уж обожрались. Вон, бачок отрубей в предбаннике стоит и всё. На ночь завариваю.
- Картошки надо было посадить.
- Кто бы с ней возился с этой картошкой? Ну, на будущий год распашем участок за домом, огород-то всё равно надо садить, с деревни не навозишься.
Вася сел на порог, поразмышлял.
- На мельницу не ездила?
- Ездила. Нет у них ничего. Обещают через месяц гречишных отрубей дать. Так через месяц свиней уж колоть надо будет, - Клавдия налила чашку молока, взяла кусок хлеба, села на диван. – Я как одна всё успею? Вот всё, чтоб до праздников в рот не брал. В деревню надо съездить, может там, чего добудем.
Машина медленно катилась по деревенской улице, Клавдия поглядывала по сторонам, высматривая нужных знакомцев. Непогода сделала село пустынным, лишь впереди маячила одинокая фигура, смутно кого-то напоминая. Клавдия присмотрелась внимательней. В фуфайке, с торчащими из локтей клочками ваты и уделанных в навозе сапогах, свесив вперёд голову, словно та отяжелела от всепоглощающих дум, и уж шея не держала её, по лужам брёл мужичок.
- Ну-ка, догони его, - велела мужу, Вася прибавил газ и, когда машина поравнялась с деревенским Сократом, произнесла: - Останови, вот этот гусь мне и нужен.
Приоткрыв дверку, высунула голову и позвала угрюмого прохожего:
- Толян, а, Толян! Поговорить надо.
Мужичок вывернул голову, вглядываясь в лицо неожиданно окликнувшей его женщины.
- Чего ж не поговорить? Можно и поговорить. Вылазь – побеседуем, раз приспичило.
- Нет, лучше ты к нам залазь, на заднее сиденье. Только ты уж того, сапоги маленько обшоркай.
Наполнив салон крепкими запахами крупнорогатых млекопитающих, нужный знакомец вольготно расположился на предложенном месте. Клавдия развернулась к нему.
- Признал меня?
- Как не признать? Признал, Клавдия ты, - сообщил Толян, сделав ударение на втором слоге. – Моргуновых была, а сейчас не знаю чья.
- Ну, если признал, тогда за встречу, - Клавдия, щёлкнув крышкой, достала из бардачка закупоренную капроновой пробкой бутылку самогонки, ещё пять стояли в ногах в сумке, подала старому другу. – Стакан дать?
Вопрос остался без ответа, влага с весёлым бульканьем переливалась из одного горла в другое.
- Х-ха, - выдохнул Толян, отымая бутылку ото рта. – Крепка-а, но, - прищёлкнул языком, - свекольная.
- Тьфу, на тебя. Так что с того, что свекольная? Крепкая, марганцовкой очищенная, не палёнка какая-нибудь, чем не пойло?
- За это хвалю. Уж я токо понюхаю, сразу скажу – очищенная, палёнка или сивуха. За это хвалю, но свекольная.
- Не нравится, давай сюда бутылку, - Клавдия, деланно сердясь, протянула руку.
Толян засмеялся.
- Допью и отдам, - в подтверждение своих слов вновь запрокинул голову. – Зажевать есть чем? – спросил хрипло.
Клавдия молча достала из бардачка кусок хлеба. Прожевав, умасливаемый знакомец спросил:
Чего надо-то?
Как у вас с комбикормами?
- Как, как? Хреново, вот как. Куль дроблёнки могу дать, тока плата отдельно, эта, сама ж сказала – за то, что признал, - Толян засмеялся и, обрывая смех, матюкнулся. – Тока баба лаяться будет, дома сейчас. Вы как совсем стемняется, подъехайте и стойте тихо-тихо. Я выйду и вынесу.
- Ага, не хватало мне ещё с твоей бабой лаяться. Да и что мне с твоего куля? Мне больше надо – мешков шесть. Ты чего добыть можешь?
Самогонка, выпитая без закуски, оказала на «нужного человека, своё вероломное действие.
- А чего хошь, того и добуду.
- Мне комбикорм в гранулах нужен.
- А хрен в гранулах тебе не нужен? Уж чо будет, того и добуду.
Вася засмеялся и тоже развернулся к заднему сиденью.
- Так что «хошь» или что «будет»?
- Так что будет-то? – Клавдия уже теряла терпение.
Васины смешки Толян проигнорировал и отвечал землячке.
- Овёс бывает, отходы.
- Отходы какие?
- А то ты не знашь каки отходы бывают – пшеничные, ясное дело. Других нынче нет, горох совсем не сеяли.
- Я знаю, – бывают пшеничные, а бывают – голимая полова. Так мне нужны пшеничные. Короче, пузырь за мешок, если хорошие – ещё пузырь сверх платы. А дроблёнку можешь добыть?
Толян уже не пил, отсасывал по глотку. Клавдия перегнулась через спинку и отобрала бутылку.
- Погоди. Договоримся, потом допьёшь, совсем уже окосел. Так дроблёнка есть или нету?
- Нет дроблёнки, самим молоть надо.
Клавдия сквозь зубы помянула и родительницу, и бога.
- Ну, а как насчёт дробилки, можно новую достать?
- За пойло всё можно, - Толян пошевелил губами, позагибал пальцы. – За три литрухи добуду. Тока сразу говорю – бункер дырявый. Или новый делай или тряпками дырки затыкай. Ну, мужик-то есть, изладит.
-Хрен с ним, с бункером, - отозвался Вася, - мотор годный?
- Новьё!
- Свою, что ли отдаёшь?
- Тебе что за дело? Я ж не спрашиваю, где свеклу берёшь?
- Ладно, ладно, твоё дело. Когда за отходами приезжать?
Толян опять шевелил губами, загибал пальцы.
- Вторник? Нет – в среду или лучше в четверг, так верней будет. Тока по свету не ехайте, как стемняется, тогда. И отходы, и дробилку приготовлю. Не забудь про уговор, - закончил Толян на удивление твёрдым голосом.
- Сам не забудь! Сейчас напьёшься, и из головы всё выскочит. Так не получится?
- Я сказал – в четверг приехай! Моё слово верное, не гляди, что пьяный, я уж и забыл, когда тверёзым-то был. Дак я разве пью, тока похмеляюсь, - Толян засмеялся собственной шутке и протянул руку: - Давай бутылку, - получив вожделенную драгоценность назад, сделал порядочный глоток и выбрался из машины.
Оглядев дорогу, Вася развернул  «Жигули», спросил:
- Домой?
- Нет. Стариков заедем попроведаем, да может, кормами какими разживёмся. Ф-фу! Постой, давай машину проветрим. В нашей стайке и то воздух чище.
У стариков разжились всякой всячиной – комбикорма и дроблёнки вышло мешка полтора, картошки прихватили двадцать вёдер, да солониной всё заднее сиденье заставили. С отцом опять вышла размолвка, на этот раз из-за пустяка.
Пока мужчины загружали машину, Клавдия помогла матери постряпать угощение, непременно выставляемое на стол при появлении в доме гостей. К приходу работничков пельмени уже булькали в кастрюле. Клавдия хватилась.
- Я ж вам кетчуп купила, сейчас принесу.
Отец взял в руки капроновую бутылочку, украшенную иностранными наклейками, выдавил содержимое на ложку, сунул в рот. Лицо искривила гримаса, но сдержался, проглотил, не выплюнул.
- Кого ты на эту кислятину немецкую деньги тратишь? Вон, у матери поучись, если сама не умеешь, - отец достал из холодильника баночку с красноватой массой и, черпнув ложкой, вывалил на пельмени основательную порцию. – Русская хреновина называется. Всем приправам приправа.
- Ты чего раскипятился, старый? – одёрнула мать. – Дочка гостинец привезла, не нравится – не ешь. Тебя кто заставляет?
- Никто не заставляет, - проворчал глава семейства. – Заколебали уже с этой заграницей. Видал я её, заграницу эту, в одном исподнем и то драном. Ничего, наворачивали нашу пшёнку, аж за ушьми трещало. А теперь на-акося-а! – с сарказмом завершил гневную тираду старый солдат и занялся пельменями.
Мать махнула рукой.
- Вот кажный день такие концерты, кажный божий день воюет не знамо с кем. Я уж привыкла, внимания не обращаю.
Клавдия и сама не испытывала пристрастия к «немецкой кислятине», взяла, что под руку подвернулось, главным образом из-за броской наклейки.
Утро порадовало зазимком, внёсшим коррективы в жизнь новопоселенцев. Скотину никто на волю не выпускал, промышлять же по стайкам у Клавдии охоты не было, и сдача мяса заглохла.


В первых числах ноября порадовал письмом Витюша, – учёбу совсем забросил, новым бизнесом занялся (каким именно, умолчал, одни экивоки), зато запросил пару лимонов – так, между прочим, будто мать их рисует.
Не сложилось у Клавдии с сыном. В кого пошёл? Есть, есть в нём её задатки – нет мягкотелости и слюнявости, зато имеются жёсткость и практичность, к сожалению, только задатки, потому как отсутствует стержневая воля, а вместо неё – капризность и пустое гордячество. Вот это, уже от балбеса-отца. На дармовщинку да на халяву – только объедки с чужих столов собирать да шестёрничать. Чтоб самому хозяином стать, надо и вкалывать и ночей не досыпать. Не так, как её дружная семейка – без просвета всю жизнь в навозе ковыряться, а там горбатиться, где деньги водятся. Но всё равно и попотеть надо, потребуется и в пояс нужным людям поклониться, не без этого, а как же! Но выбрал цель – иди к ней, а задарма «мерсы» только «сынкам» с неба валятся, да только шибко быстро они с ними расстаются. Ведь куда с добром было бы – выучился, поднатаскался в этих науках, как деньги делают, они бы вдвоём таких дел наворотили, до Москвы бы добрались – уж у неё-то оборотливости на десятерых хватает. Ей помощник нужен. (Не такой как новый муж – настоящий. Вася что? Рабочий мерин.) «Хочу» у Витюши есть, с избытком, хоть отбавляй, да вот «мочи» не хватает. На какие курсы не поступал, ни одни до конца не осилил – шибко мудрёные науки. За что ни возьмётся, с наскока не справится, всё – бросил. Только и умеет деньги выпрашивать. А может и бизнесом никаким не занимается, а на девок всё спускает?
Великая наука – делать деньги. Всем наукам наука. Как Витюшка не понимает – все её нынешние предприятия, всего лишь прикрытие для настоящих дел. Вот для настоящих дел его голова-то и нужна. А он занимается чёрт-те чем, одни гулянки на уме. Повертелась она среди богатеньких, знает – большие деньги не на виду делаются, знает и другое – ей там не потянуть.
Зачем ей нужны деньги, много, очень много денег, связно объяснить Клавдия не могла. Может ли меломан поведать несведущим людям, что такое музыка или человек проведший на жарком солнцепёке целый день без глотка воды, растолковать, что такое жажда? Человек не евший несколько дней перестаёт испытывать чувство голода, он слабеет, тупеет, галлюцинирует, но чувство голода исчезает. Жажда же не стихает, а усиливается с каждой минутой, человек умрёт с мыслью о глотке воды, все его помыслы крутятся вокруг неё, ни о чём другом он просто не способен думать. Только одно чувство – как утолить жажду…

                -  3  -               

В ноябре, недели через две после праздников грянуло несчастье.
Клавдия с утра решила попроведать бабушку. Пока возилась с молоком, – доила, цедила, Вася, ворча на утренний мороз, разогревал мотор. Подъехав к знакомому дому, заподозрила неладное – ночью сыпал лёгкий снежок, баба Дуня вставала рано, а на пушистом коврике, застелившим нижние ступени крыльца, не отпечаталось ни следочка. Да и самому коврику уже следовало рассыпаться пушинками по белу свету – старушка за порядком на крыльце следила строго. Клавдия толкнула дверь раз-другой, та даже не шелохнулась, – запирались нынче крепко. Высвобождая руки, поставила банку с молоком на лавочку, постучала костяшками пальцев, приложив ухо к щели и, не услышав никакого ответного шума, забарабанила кулаками по-настоящему. Поднятый шум хозяйку не разбудил, зато переполошил соседок. Вначале отозвалась баба Тоня, привстав на цыпочки, выглядывала со своего крыльца, вопрошала: «Чо там, чо там?», затем, запричитав от калитки, быстро и мелко переступая ногами в чёрных чёсанках, приплыла баба Галя, жившая за стенкой.
- Ты чо, Клавдия, творишь-то? Весь дом трясётся!
Баба Тоня, пришедшая следом, высказывала догадки и подавала советы.
- Не отпирает, видишь чего, снег с крылечка не сметённый. Никак приболела. Надо в окно постучать. Она иде спит-то?
- В горенке за кухней, - пояснила товарка. – Может, угорела? Я вчерась вечером заходила, ещё потолковали – закрывать трубу, не закрывать. Угли-то ещё маленько шаили, дак она трубу прикрыла, а уж закрыть, сказала, ночью закрою. Она по ночам-то встаёт, слыхать, как ходит. Ты, Клавдюшка, постучи, постучи в окно.
Клавдия уже и сама, бороздя свежий сугроб, добрела до нужного окошка и заколотила в шибку, пытаясь заглянуть внутрь.
- Занавески на окнах закрыты, не видать ничего. Дверь ломать надо.
- Ой, беда-то, ой, беда! – залилась баба Тоня. – И моих дома никого нет.
- Сейчас Колюню позову, у него выходной сёдни, - баба Галя скорёхонько засеменила к калитке. – Не вставал ещё, разбужу вот, - выходя на улицу, обернулась с указанием: - А вы стучите, стучите, не стойте.
Клавдия побежала вглубь двора и вернулась ни с чем.
- Всё на запорах, ни топора, ни ломика, - и поддавшись всплеску отчаяния, вновь забарабанила в дверь, призывая бабу Дуню по имени.
Появился зевающий во весь рот Колюня с топором и ломиком-гвоздодёром. Клавдия хлопнула себя по лбу.
- В багажнике же монтировка лежит. С перепугу совсем ум отшибло.
Колюня стоял в нерешительности – сомневался.
- Надо бы милицию вызвать, «скорую»…
- Ломай! – выкрикнула Клавдия. – Тут может, секунды дело решают. Вот, видишь – судорожным рывком выдернула из кармана ключ на синей тесёмке, сунула увальню под нос. – Дверь не на ключ, а на засовы да крючки закрыта. Я б уж давно отперла. Сам подумай – раз у меня ключ, значит, имею право дверь открыть. Ломай скорей или мне ломик отдай.
Колюня потеснил женщин плечом, хэкнул, взялся за дело. Крючок на внутренней двери слетел от тряски. В доме царила гробовая тишина. Гурьбой, мешая друг другу, рванулись в горенку. Посреди комнаты, выгнув спину и задрав палкой хвост, стоял рыжий котяра. При виде неожиданных гостей зашипел и метнулся под кровать.
Баба Дуня тихонько лежала на боку, подложив ладошку под щёку. Вдруг оробевшая Клавдия несмело подошла к кровати, медленно встала на колени, потрясла старушку за плечо.
- Баб Дунь, баб Дунь, проснись! – подержав несколько мгновений руку на лбу, вскочила. – Она тёплая ещё, тёплая! Быстрей! «Скорую»!
- Через улицу напротив телефон есть, - вскрикнула баба Галя. – Колюнь! Бегом! Вызывай!
- Я на «Жигулях»! Им пока дозвонишься… - Клавдия растолкала сгрудившихся в дверях соседей, выскочила на улицу.
Вернулась она минут через двадцать с врачом и сестрой. Беспорядочно надетая на тех одежда указывала на переполох, устроенный на станции «Скорой помощи». Выхватив у замешкавшейся сестры чемоданчик и, подталкивая врача, бегом направилась в дом.
- Мне только остаётся констатировать смерть, - молвила докторша, снимая фонендоскоп.
- Она же тёплая ещё, неужели нельзя… - голос срывался, звучал тонко, беспомощно.
- Милая, в квартире натоплено, кровать стоит недалеко от горячей стенки, вот тело и не остыло. Где мне можно присесть?
Баба Тоня повела докторшу на кухню, та что-то шепнула подчинённой. Застывшую на коленях у кровати Клавдию тронула чья-то рука.
- Выпейте, вот, - перед ней стояла сестра, протягивая таблетки и стакан воды. – Пройдите, пожалуйста, на кухню. Врач хочет задать вам несколько вопросов.
«Началось! Господи, пронеси! Да может и не из-за меня вовсе. Кого я понимаю в этих лекарствах? Может, она сама собой померла».
Лязгнув зубами о край стакана и, пролив воду, Клавдия запила таблетку и послушно пошла на кухню.
- Так, - начала докторша, - паспорт дайте, пожалуйста.
- У меня только права в сумочке. Ой, и машина не заперта.
- Да не ваш. Паспорт умершей. Вы ей кем приходитесь?
- Жена внука. Невестка, наверное, - Клавдия закрыла на миг глаза, стиснула зубы. – Сейчас принесу.
Она не просто желала этого, но и как могла, торопила события. И вот свершилось, остальное дело техники, Васька и не поймёт ничего. Сейчас надо держаться изо всех сил. Но баба Дуня сломленной тростинкой лежит в своей горенке и никогда больше не встанет.
Докторша развернула паспорт, переписала данные.
- Теперь поговорим о старушке. Чем она болела? – произнесла мягко.
- Ой, да я не знаю, как по медицине правильно. Покупала в аптеке, что просила. Она шибко и не жаловалась. Знаете, некоторые как разноются… Вот говорила, мол, как в огороде поработаю, так голова кружится, сердце жмёт да притихает, и вроде тупым ножом кто-то колет. Вот, про нож точно говорила. Я ей велела в поликлинику сходить, внук специально на машине отвозил. Да она в больницу и ходить-то не любила. Там, говорит, как в очередище насидишься, так ещё хужее становится. Я, мол, лучше прилягу да полежу, как прижмёт.
- Так вы не вместе живёте?
- Нет. Внук раньше с ней жил, а как расписались, ко мне перешёл. Мы в Мысках строимся, знаете как оно, стройка эта – с утра до вечера только работа и работа. Да вот у неё лекарства в коробке лежат. Гляньте, – поймете, что к чему.
Клавдия поднялась, вытащила из шкафа картонную коробку, поставила на стол. Докторша небрежно отбросила таблетки от простуды, валерьянки, пробормотав: «Ну, этим все пользуются».
- Ага, вот, - она вынула поочерёдно из коробки початый стандарт энапа, нитросорбид, кардофен и коронтин. – Теперь всё более- менее ясно. Ага, вот ещё, - в руках была блестящая картонка. – Но почему она пустая?
- А, вот, вспомнила, - проговорила Клавдия и указала пальцем на толстенькие трубочки нитросорбида. – Вот эти ей велели пить, когда работает, дак она их шибко не любила. Говорила – у меня от них, мол, мозги плывут, вообще ничо делать не могу. Ну, остальные как обычно по три раза в день или по два, я не помню. Только спрашивала -–пила, не пила. Так она сердилась, я сильно и не докучала с таблетками. Да так-то она шустрая была, ну чего поделает, так приляжет, полежит. Человек пожилой – понятное дело. А, ну, вот ещё что, не знаю, говорить ли, нет. Она как чуяла, с конца лета про смерть заговорила. Квартиру приватизировать заставила, завещание написала. Как чуяла.
Последние сведения предназначались не для докторских ушей, а для любопытствующих – соседкиных. Да докторша уже и не слушала, лишь кивала головой, и что-то быстро писала замурзанной ручкой.
- В общем, картина мне ясна. Сердечко у вашей бабушки не выдержало. Может, подняла вечером что-нибудь тяжёлое, а про таблетки забыла.
У Клавдии вертелось на языке – «А может, лишних выпила», но сдержалась, не стала переигрывать.
- Вскрытие будем делать? – спросила докторша, выглядывая в окно – на улице сигналил УАЗик «Скорой помощи» и она кивнула сестре: - Выйди, скажи – через пять минут будем. Можешь там оставаться.
«Вот он – главный вопрос. Скажу – не надо, а они вскроют, обнаружат. Потом припомнится, протестовала, мол, против вскрытия. Ещё балбес Вася сдуру в сумочку лазил и коронтин видел. Про Васю скажу – спьяну перепутал, где что видел. Да неужели название запомнил? Да вскроют, обнаружат, ну и что? Не отрава же, лекарство. Баушка по забывчивости лишний раз приняла, вот сердце и остановилось. А ну как в медкарточку заглянут? Обязательно проверят, а коронтин-то не прописывали. Выкинуть, выкинуть при первой же возможности» – мысли прыгали как белки.
Выручила баба Тоня.
- Дак чо её, старую, тревожить? Известная у нас болесть – старость. Да если и сердчишко притихало, сама своими ушами слышала, как жалилась, так, кого над ней изгаляться? Хоть смерть лёгку приняла – заснула и не проснулась. Моё тебе слово, Клавдия – не давай резать.
- Ну, ясно, - докторша поднялась. – Вот акт о смерти, потом ещё зайдёте. Не убивайтесь так, милая, - возраст, ничего не сделаешь. Вот бабушка правильно сказала – лёгкую смерть приняла. А представьте, если бы мучалась, да не день, не два. Знаете, какие при стенокардии боли бывают.
Медики удалились, Клавдия повисла на бабе Тоне, заголосила.
- Ой, баушка, да что ж это такое? Горе-то, горе! Как же я Васечке своему скажу? Ой, беда мне. Он же любил её как! Ой, беда мне!
Обе бабки залились плачем в тон с Клавдией. Колюня, потоптавшись, ушёл.
- Ох, да что ж теперь делать, девонька, - причитала баба Тоня, подводя Клавдию к стулу и утирая собственные слёзы. – Прибралась наша Дуня, прибралась. Дак ить годков-то ей, слава богу, было-о! Пожила на белом свете, грех бога гневить. Сколь ей было, восемьдесят ли?
- Ой, поболе, поболе, - возразила баба Галя, с каким-то даже испугом. – Мне в нынешнем годе семьдесят девять, а она постарше меня будет, - баба Галя покосилась на красную книжечку паспорта, но взять её в руки и развернуть не решилась.
- Баб Тонь, - попросила Клавдия, вытерев лицо. – Поехали со мной, Васечке скажешь, не могу я.
Она и в самом деле не могла. Ведь первым делом спросит – «От чего?» Чувствовала, – начнёт объяснять, собьётся, покраснеет и выдаст себя. Почует Васечка ложь, поймёт – не всё чисто с бабушкиной смертью.
- Дак, а ты, того, машину-то доведёшь? – спросила баба Тоня.
- Доведу, - твёрдо ответила Клавдия. – Мне доктора таблеток дали, - и, повернувшись к бабе Гале, попросила: - Вы уж приглядите тут, дверь выломана…
- Не сомневайся, не сомневайся, пригляжу, - и раздумчиво молвила товарке: - К Татьянке сбегать надо, она покойников обмывает.
- Я сейчас, сейчас, дом закрою – настежь всё. Закрою и поедем, - заверила баба Тоня.
Обе бабульки ушли. Стук закрываемой двери преобразил Клавдию. Лицо из несчастного сделалось хищным, злым. Движения, потеряв суетливость, обрели быстроту, чёткость. Таблетки, наводящие на размышления, сунула в карман, оглядела в шкаф, нашла ещё полстандарта запавшего в щель между полкой и стенкой. Скидала оставшиеся лекарства в коробку, поставила на место. Выглянув в окошко, метнулась в дальнюю комнату к шкафу с бельём.
Свершилось! Какая она, однако, дошлая баба. С несчастной восьмилеткой, в которой, по правде говоря, её за волосы тащили, врачиху с высшим образованием вокруг пальцем обвела. И из чего дело-то изладила? А ни из чего! Из подслушанного разговора, ещё и злилась тогда – нытьём на нервы действуют. Ведь в одно ухо влетело, в другое вылетело. Оказалось, не вылетело, отложилось в памяти, пора пришла – вспомнилось.
Ехала в автобусе, года полтора назад, две мадамы, можно сказать близняшки Ольги Антоновны, телерекламу ругали. Вначале вообще, а потом на рекламу медпрепаратов набросились. Дескать, так рекламировать лекарства – подсудное дело. Неграмотному в медицине человеку предлагают заниматься самолечением, ведь только врач… И поехали, и поехали, она уже хотела уши заткнуть, только бы не слыхать ихний зуд. Одна возьми да и скажи, вот, сердечных препаратов сколько! И все сердце лечат. А разве можно без врача их принимать? И название препарата произнесла, если по ошибке его применить, недолго и до беды, потому что в сердце чего-то такое есть, то он противопоказан. И ведь надо же! Один раз баушка на сердце пожаловалась, другой, тот подслушанный разговор и вспомнился. Заставила баушку сходить к врачу, потом сама в аптеку бегала, а тот препарат и не назначен. Или не нужен или противопоказан. Вышло второе.
Завершив дела, вышла на крыльцо, как смогла, закрепила дверь найденной в сенях проволокой. Баба Тоня уже переминалась с ноги на ногу возле машины.


Окончательно Вася очухался в январе, после сороковин, до этого случались недолгие проблески. В бане ярко, до рези в глазах, горел свет, жена стрекотала на машинке. От самодельной плитки плыл сухой жар, как в сауне, припахивало палёной шерстью - у нагревательного прибора возлежал Тушкан. Тупо ныло сердце. В памяти вразброс всплывали похороны, поминки, какие-то чужие люди, с которыми вместе с Клавдией ходили по опустевшей, охолодавшей квартире. Припоминались раздражение и злость, когда Клавдия не позволяла пить и он снулый шарашился по двору, не зная, чем заняться. Потом они ездили в какие-то учреждения, где коридоры заполняли чем-то обозлённые люди, почему-то ругавшие их с Клавдией. В кабинетах он подписывал непонятные бумаги, не вникая в суть, – в груди горело одно желание, скорей бы закончилась эта нудьга, да добраться до бутылки – и это повторялось дважды (или трижды?). Потом возвращались домой и, к его удивлению, Клавдия сама наливала стакан самогонки и, подавая ему, приговаривала: «Выпей, родименький, выпей, легче станет». Он с нетерпением выпивал, и сознание заволакивал чад.
Клавдия и голосила, и обливалась слезами, а все формальности соблюла, как положено. Да и то сказать, какая родня ей баба Дуня? Жалко, конечно, старушку, но жизнь идёт.
Преодолевая слабость, превратившую все части тела в кисель, Вася сел, поставив босые ноги на вытертый ковёр. Голова кружилась, от мысли о самогонке едва не вырвало. Тушкан завозился, зевнул во всю пасть. Клавдия остановила машинку, уняла стрёкот.
- Проснулся? Уж хотела врачей звать – три дня спал. Ну, теперь, всё – на пятилетку вперёд выпил или может ещё налить?
- Подь ты на фиг.
Покачнувшись, Вася поднялся, пошёл к двери.
- Обуйся, куда босой? Не май месяц, январь ещё только.
- Да я вот валенки.
Не глядя, сунул ноги в бахилы, с натугой толкнул плотную дверь. В предбаннике аж дых сперло, и тошнота к горлу поднялась. В дальнем углу на электроплитке бухтел аппарат, из трубки в банку прерывистой струйкой стекала дымчатая жидкость, рядом стояла ванна со снегом и ведро с парившей водой. От сивушных испарений в глазах поплыло. Споткнувшись, Вася выскочил за порог, и его таки вырвало желчью. Двор занесло снегом. От бани к калитке и стайкам вела широкая дорожка. Напротив высился сугроб, приглядевшись, усмотрел брезент, силуэт машины. От свежего морозного воздуха зазвенело в голове, опять накатила слабость. С соседского двора через дорогу неслась музыка, из окон падали квадраты света. Надышавшись кислородом до дрожи в теле, вернулся в тепло, не дыша, проскочив предбанник.
- Соседи гуляют. Праздник, что ли? – сказал безразлично, усаживаясь на кровать.
- Здрасьте! Рождество сегодня.
- Чего?
- Рождество, говорю, родименький.
- Ни фи-ига себе! – Вася даже затылок почесал.
Такого запоя с ним ещё не приключалось.
- Есть будешь? – спросила Клавдия и, не дожидаясь ответа, придвинула к кровати табуретку, застелила тряпицей, поставила перед мужем банку сметаны, положила хлеб.  –Поешь, а то помрёшь. И куда в тебя столько влезло? Как пищевод не сгорел? День-два не попил, только протрезвишься – глядь, опять начал.
Съев несколько ложек, Вася отставил банку.
- Не хочу.
Утром встал слабый, как после тяжёлой болезни, но в организме что-то изменилось, – чувствовал голод.
Жизнь вошла в колею. Клавдия уходила на полдня к клиенткам, Вася трудился по хозяйству – дробил зерно, рубил свёклу, приглядывал за процессом. В апреле от обеих свиней ожидался приплод, – готовил гнёзда для поросят, занимался ремонтом – за время его ирреального существования животные повредили полы, кормушки.
Клавдия по городу ездила на автобусе, из Мысков выбиралась пешком – запускать машину, возни больше. Но всё же пришлось завести – кончался корм, требовалось съездить в Листвянку. Днём пришёл бульдозер, – Клавдия переманила с городской улицы – пробил путь в сугробах от дороги до самых «Жигулей». Вечером Клавдия сетовала: «Хоть бы не забуранило, да успеть лес привезти, пока дорога есть. Зимой делать нечего – готовь сруб».
Греть машину Вася начал в обед, к пяти она уже урчала. Ездили не к Толяну, к другому мужику. Как зовут нового добытчика, Вася даже не поинтересовался, все дела вершила Клавдия. У него же появилась необъяснимая отчуждённость к заботам жены, лишь, когда позвали, перетаскал мешки в багажник и салон. Нагрузились так, что рессоры просели.
- Ну вот, - удовлетворённо заключила Клавдия, когда машина тронулась в обратный путь, - до мая можно не беспокоиться.
К старикам в этот раз не заезжали.
На следующий день Клавдия приехала из города на лесовозе. В кабине сидел ещё мужик, помогавший при разгрузке. Рассчитавшись с водителем и грузчиком, вошли в баню.
- Ажно упрел, - Вася снял куртку, шапку, пригладил взмокшие от пота волосы, сел на диван.
- Съезди завтра к отцу за цепками, совсем про них забыла, и начинай, пока не забуранило.
- Съезжу, да загляну на квартиру. Там когда протапливать надо, отсыреет в холоде, - тут же встрепенулся. – Воду-то слили с системы? Как раньше не вспомнил?
Клавдия посмотрела подозрительно, непонимающе.
- Ты чего, совсем память пропил? Ничего не помнишь? Мы ж продали квартиру.
У Васи рот открылся.
- Как продали?
- Как, как – молча. За деньги, как ещё продают?
Клавдия давно готовилась к этому разговору, не понимая, почему муженёк не возмущается её самоуправством. Оказалось – у того просто-напросто память отшибло.
Вася помолчал, оживляя в памяти обрывки неясных воспоминаний.
- Так, как продали? У бабушки, кроме меня, ещё четыре внука, сын, дочь. А как приедут да скандал устроят? Чего делать будем?
- Не приедут. Заявлялись уже. С чем приехали, с тем и уехали. Как бабку обиходить, так никого нет, а как наследство делить – все тут как тут. Всё по закону, не переживай, - гремя посудой, Клавдия накрывала на стол к позднему обеду и, поглядывая свысока на сидящего мужа, давала объяснения с подёргиванием губ от возмущения: - Ты пропьянствовал – горе у тебя великое, те на готовенькое заявились. А на что хоронили да поминали? Всё я готовила – спасибо, Лизка-соседка приходила корову доить – да за всё платила, - Клавдия врала не моргнув глазом: бабулькины «гробовые» полтора миллиона лежали завёрнутыми в чистый платочек в самом углу ящика с бельём. Сама же бабка и показала их ласковой невестке. – Все твои сродники десяток бутылок водки привезли – могилку только выкопать. Всё я им разобъяснила. Квартира приватизирована, значит, половина твоя, половина бабкина. А она всё своё имущество тебе отписала: и долю на квартиру, и обстановку, и сбережения. Квартиру продали, что доброе из хозяйства – в холодной стайке лежит. Не видал, что ли? Сбережения вот, - Клавдия порылась в тумбочке и бросила на колени мужу сберкнижку. – Триста двадцать тысяч. Хоть сегодня снимай да на пропой пускай, мне и рубля не надо. Спасибо бы сказал, что бабку по-людски похоронила, так и ты туда же – обвинять скорей.
Вася промолчал, положил сберкнижку на место, сел к столу, заговорил глухо:
- Деньги куда дела? У меня дочка есть, семнадцатый год идёт. С лета ничего не посылал.
- У тебя дочка, у меня сын. Тоже заботиться должна. Вот сними деньги с бабкиной сберкнижки и отправь ей, - Клавдия размешала сметану в борще, и принялась шумно хлебать.
Вася к еде не притрагивался, сидел, как истукан.
- Деньги от квартиры, куда дела? Второй раз спрашиваю.
- Ешь лучше. В дело пустила. Неужели тебе на пропой отдам? У нас, Васечка, всё общее. Раз муж пьёт, жена должна за порядком в доме присматривать, вот так-то. Ешь, сказала.
- В банк, что ли, под триста процентов положила?
- Я тебе, что, совсем буратино? Пусть этим банкам лохи деньги отдают. Верным людям в оборот дала.
«Верным человеком» был Артур. Отдав деловому горцу деньги и завершив необходимые формальности, Клавдия, с блуждающей улыбкой на устах, проворковала:
- Только учти, Артур, чтоб без всяких фокусов. Я баба крутая, к ментам не побегу, за свои кровные, сама горло вырву.
От мысли, что её могут объегорить и отнять «кровные», у Клавдии темнело в глазах, и произнесённые слова не были пустой угрозой.
Артур засмеялся, похлопал по плечу, как мужика.
- Мне деловые партнёры нужны, а ты не лох, так что всё по уговору.


- Хоть скажи, за сколь продала-то? – спрашивал Вася, язвя голосом.
- За пятьдесят лимонов, - ответствовала супруга с вызовом.
Вася взял в руки ложку, подержал, опустил в тарелку, медленно перемешал варево.
- Вот скажи, куда тебе столь денег-то? Осенью трёх тёлок украли, самогонкой торгуешь, квартплату дерёшь, теперь бабушкину квартиру продала, ещё и шьёшь. Куда столько-то?
- Не видел ты, Васечка, настоящих денег. Объясняла же – в тереме жить хочу, - отвечала Клавдия с плохо скрытым презрением и надменностью, не прерывая еды.
- Ага. В тереме, во дворе бассейн, а в нём золотая рыбка.
- Я сама – золотая рыбка, - уже зло отрезала Клавдия.
- Построишь терем – начну завтра, как велела – так ведь не остановишься на этом. Ведь это прорва бездонная, так и будешь грести и грести.
- Зато тебе ничего не надо, было бы только пойло. Ешь, в который раз говорю, надоел со своими причитаниями. Я тебя верёвкой не привязывала. Не нравится – дорога открыта, держать не стану.
- Ага, квартиру продала, теперь катись на все четыре стороны. Ладно уж, - Вася вздохнул и апатично принялся за еду.


Не пил Вася полтора месяца, трудился до тяжкого пота. Клавдия, подоив с утра корову, целый день шастала по своим делам, мужа в финансовые секреты не посвящала. А двадцать третьего февраля Вася устроил дебош, чего супруга от него никак не ожидала. Причащаться начал в обед. Перед тем как сесть за стол, налил из банки у аппарата полнёхонький стакан.
- Ты бы хоть очищенную пил, - посетовала Клавдия, - да не стаканами.
- Ништяк.
- Ну, гляди, твоё дело, только не на месяц.
До конца обеда к банке Вася наведался ещё разок. Вымыв посуду, Клавдия осталась дома – засела за машинку. Вася взялся за плотницкую работу.
- Смотри, пальцы не оттяпай, - со злой насмешкой напутствовала супруга.
Представление началось вечером. Вася потрепал по загривку Тушкана: «Сгоришь, балбес!», присев над плиткой, подержал ладони над раскалённой спиралью, сел за стол.
- Ну, что, давай свою очищенную, отметим праздничек.
Праздничек отмечать собрался не только Вася – во дворе, гремя цепью, бесновалась Джемма. Клавдия накинула шаль, полушубок, выскочила из бани. Пошебаршав в предбаннике, вернулась минут через пятнадцать и полезла за кровать.
- Так и знала, что отмечать будешь, приготовила уж. Гляди, ту, что в предбаннике  стоит, не трогай – одуреешь. Хрен с тобой, пей сегодня.
Сегодняшнее Васино питиё рознилось от обычного. Начинал пить с анекдотами да прибаутками, потом, сидя подрёмывал, клевал носом. Сегодня обошлось без анекдотов и дрёмы. Клавдия, пересев на диван, возилась с шитьём, поглядывала на мрачнеющего мужа, подавая вторую бутылку, предупредила:
- Всё, больше не дам. Мыслимое ли дело за день полтора литра выпить. Опять неделю похмеляться будешь?
Когда в бутылке оставалось меньше трети, Вася бухнул:
- Очищенной поишь, травить-то, когда начнёшь? Когда дом поставим?
Клавдия с минуту размышляла, подняла голову от рукоделия.
- Ты что, сдурел?
- Я-то не сдурел, - опущенная Васина голова болталась в такт неведомой мелодии. – Думаешь, не чую? Ты бабу Дуню на тот свет спровадила, - Вася выпрямился, качнувшись к окну, и ткнул в жену пальцем: - Ты! Гнида!
- Ну, ты совсем сдурел, кого мелешь-то?
Вася нёс уж совсем околесицу, Клавдия молчала.
- Думаешь, не знаешь, зачем всё лето молоко возила? – у Клавдии сердце ёкнуло, но от дальнейших слов успокоилось. – Яду насыплешь и везёшь – гостинцы травленные. Отравила и квартиру захапала.
- Молоко-то все соседки пили. Что ж никто больше не помер? Башкой своей дурной подумай.
Вася подумал-подумал, изрёк:
- Один … ты её отравила.
Клавдия не спорила, – что с пьяного дурака возьмёшь? Для размышлений очищенной не хватило, и Вася вышел в предбанник. Возился с четверть часа, вернулся преображённый. Клавдия взглянула, – обомлела: зверь зверем, лицо бледное до синевы, глаза круглые, дикие, взгляд бессмысленный, стеклянный. Опрокинув табуретку и всполошив Тушкана, Вася встал перед ней.
- Говори, сука, чем бабу Дуню уморила?
Клавдия одуревшего мужа оттолкнула, вскочила, негодуя.
- Что, ополоумел? Спать ложись, придурок!
В левом глазу засиял праздничный фейерверк. От удара Клавдия села на диван, тут же взвилась, Васю пихнула крепко – покачнувшись, тот отступил назад и, не окажись стола, не удержался бы на ногах. Со стола посыпалась посуда, Тушкан резво поднялся, залился лаем. Даже не додумав мысль – зачем такой случай может понадобиться – оставив распахнутой дверь, Клавдия выскочила во двор, испуганно голося:
- Да ты что делаешь? Совсем убил! Уймись!
Вася, как по заказу, появился в освещённом прямоугольнике, заорал во всю мочь:
- Убью! С-сука-а!
Лаял, вылетевший из бани Тушкан, ему вторила Джемма, с воплями: «Ой-йой-ой! Убивают!» Клавдия скрылась в стайке. В баню вернулась через час. Дебошир спал, улёгшись поперёк дивана, под ногами хрустело стекло. Оставив всё, как есть, Клавдия легла на кровать.
Утром поднялись вместе. Вася поморгал, посмотрел на жену, на битую посуду, вопросил:
- Ни фига себе! Эт-то чо тут приключилось?
Клавдия, сидя на кровати, зло бросила:
- Опять ничего не помнишь? В ЛТП тебя пора сдавать, да нету их теперь на твоё счастье. Уж до такого доходить стало, так или пить бросай, а не можешь бросить, так давай кодируйся, или катись от меня. Мне такой мужик не нужен. Пьёшь да ещё руки распускаешь.
Вася помолчал, повздыхал и, не умывшись, ушёл кормить скотину. Клавдия прибралась, приготовила завтрак. Вернувшийся муж, попросил виновато:
- Похмелиться дай. – Клавдия не шелохнулась. Вася просительно промямлил: - Ну, ты чо, зверь, что ли? Ладно уж, чего не бывает. Пятак, что ли, к глазу приложи. Да не буду я пить. Сегодня уж дай похмелиться, невмоготу.
Клавдия молча сходила в предбанник, поставила перед мужем стакан, наполненный на две трети, изрекла:
- Слова запомни свои.
В этот день многогранная деятельница со двора не выходила, занималась портновскими делами, к вечеру спохватилась – нитки чёрные кончились. Повязав голову платком – только нос выглядывал, отправилась к соседке.
Лиза управлялась в «чёрной» кухне-прихожей – готовила варево свиньям. Позвала соседку в комнаты, но та, засмущавшись и натянув на лицо платок, отказалась.
- И-и, - покачала головой Лиза, - то-то у вас шум вчера был, поня-атно!
- Да уж защитничек мой вчера назащищался.
Десятилетняя Наташка вынесла нитки и, уж протягивая руку к двери, Клавдия задержалась.
- Чо это за платье на ней? Только пугало рядить.
- Выросла из него, чего уж тут говорить, - смутилась пристыженная мать, - да всё руки не доходят новое купить – то одно надо, то другое. Есть хорошее, новое, дак бережём, по праздникам одевает.
- Попросила бы, я бы давно сшила.
- Дак, - Лиза замялась, - люди говорят – дорого берёшь, да и не из чего шить-то. Ладно уж, мы и так походим. Зарплату дадут когда-нибудь, сразу и купим.
- Ой, - Клавдия всплеснула руками: - Люди говорят! Они много чего наговорят – языки, как помело. Уж прям, по-соседски втридорога брать с тебя буду! Да я за так, как куколку её одену. Уж как скажешь, не знаю чего. Неужели по-соседски не помогу? У тебя платья старые есть, которые не носишь? Распори и принеси. Да давай прямо сейчас и обмеряем.
Клавдия сняла куртку, прошла в зал. Сантиметровая лента так и мелькала в руках, Лиза едва успевала записывать.
- Как куколка у меня будешь, как куколка, - приговаривала веселая тётя-портниха, подмигивая улыбающейся девочке и оценивающе оглядывая детскую фигурку.
Платок сбился и тёмный синяк явился во всей красе. Заприметив лизин взгляд, Клавдия потёрла под глазом, обескуражено проговорила:
- И ведь никого не помнит. Ещё и удивляется – тебе кто фингал поставил? Спрашиваю – ты кого вчера творил? За что убить грозился? Божится, никого не помню.
- Дак это как же – побил и не помнит? Вчера с кулаками, завтра с ножом, зарежет и скажет – ничего не помню, не я это.
- А вот, так вот. Ну я тоже так-то не согласная. Сказала – или кодируйся, или другую жену ищи. И, вправду, зарежет.
- Э-э, да что тут говорить. Мой тоже, нет-нет, да как напразднуется…
В прихожей послышался шум, пришёл соседкин муж Владимир и Клавдия заторопилась домой.


После Васькиного дебоша Клавдию как сглазили. Спать ложилась с опаской – донимали кошмары.
Первые дни после смерти бабы Дуни жила как на иголках. Но никто в её сторону не бросил и единого камушка, наоборот, нахваливали – повезло старушке перед смертью: лелеяли да обихаживали. Главное, вроде бы совсем чужой человек – вторая жена внука. Тоже сказать – родня близкая. Другая бы и носа сюда не показывала, а эта и молоко возила, и огород полола, и по аптекам бегала, и не противилась, когда муж от семейных дел отрывался и бабке помогал. Дни шли за днями, заботы наматывались на заботы, Клавдия успокоилась. И на тебе – Вася высказался. Как обухом по голове! Баба Дуня приходила под утро, тоже, выбрала время, Клавдия потом заснуть не могла. Являлась бабка чистенько одетая – в длинном синем платье с горошками и в белом платочке, повязанном под подбородком. Стояла на пороге бани, сложив крест накрест руки на груди, склонив голову к левому плечу. Стояла тихонькая и беззащитная. (Это особенно действовало на нервы). Потом грозила сухоньким пальцем и приговаривала:
- Вот какой змеюкой ты оказалась, Клавдия. Молочко-то своё от злой коровки надаивала. Теперь что ж, Васечку моего уморить желаешь? Молочком от бешеной коровы спаиваешь? Не будет тебе счастья, так и знай. Зло посеяла, злым и воздастся.
От недосыпу за неделю Клавдия осунулась. С утра до вечера ходила злая, раздражённая. На зашедшую по её же приглашению Лизу даже наорала ненароком. Тушкан прочно обосновавшийся у плитки, завозился, поднял голову. Послышался лай Джеммы, а немного погодя, стук в дверь. Клавдия матюкнулась сквозь зубы, рявкнула:
- Заходи, кого там ещё черти принесли?
- Да это я, - несмело проговорила вошедшая Лиза. – Принесла, вот, на платье.
Забыв сменить раздражённый тон на дружеский, Клавдия объяснила:
- Да думала, опять алкашня заявилась, - спохватившись, тут же заворковала: - Давай, давай. Вот, на диване расстели, - достала из машинного ящичка бумажку с обмером, цветные мелки, прищурившись, принялась метить.
Лиза поражалась:
- Как это у тебя так ловко получается. А я как начну кроить… У тебя сразу видать – глаз тренированный.
Прикусив нижнюю губу, Клавдия уже работала ножницами.
- Да ничего тут хитрого нет. Пошила бы с моё, у тебя бы получалось.
- Да уж нет. Уж если сноровки к делу не имеется, значит, не имеется.
Заскрипели половицы в предбаннике, вошёл Вася.
- Доброго здоровьечка, соседка! – раздевшись, поставил чайник на плитку.
Женщины примолкли, немного погодя, Лиза засобиралась и ушла.
- Завтра не обещаю, а через неделю готово будет, - проводила её Клавдия. – Наташка денька через два пусть заглянет на примерку.
- Один сруб готовый, - сообщил Вася. – Мороз, дьявол, прижимает. Когда им конец будет? Уж март на носу.
Напившись чаю, Вася ушёл управляться со скотиной, Клавдия продолжала возиться с платьицем. Она уже и рада была, что взялась за него, но чувство ли самосохранения, ангел ли хранитель, шептали, что при её занятиях, нужно создавать у людей, обитающих рядом, свой особый образ – добросердечной, отзывчивой женщины. Эти неясные ощущения подхватывал рассудок и действовала Клавдия целенаправленно, без метаний рефлексующей натуры. Но поглощённая своими делами, оценивая людей лишь по одному признаку, она не замечала, что косметический слой действует не на всех, и не всегда.
Подождав ещё пару дней, пока окончательно сойдёт синяк, – лимонная желтизна всё же оставалась, и это место пришлось припудрить – Клавдия отправилась в город за квартплатой и в церковь. Старушка своими ночными посещениями довела до крайности. К жильцам идти было рано, и первым делом наведалась в храм божий.
На широких ступенях – «паперти» догадалась Клавдия – стояли богомольцы – две старушки, дама интеллигентного вида лет пятидесяти, мальчишка отроческого возраста. Богомольцы взглядывали вверх, кланялись и крестились. Клавдия зыркнула и себе, но ничего диковинного не увидела – над дверью тускло золотилась невзрачная, словно закопчённая, икона. Потянув на себя тугую половину двухстворчатой двери, вошла в церковь. Помещение тонуло в полумраке, лишь у стен освещаемое огоньками свечей. Справа – комок, не комок, словом одно недоразумение – светился изнутри стеклянный киоск без крыши. Слева, с подносом, на котором вразброс лежали ассигнации, стояла особа неопределённого возраста. Клавдия подошла к киоску. От названий святых книг зарябило в глазах. Тут же, на прилавке, лежали всевозможные свечи, крестики, иконки, не настоящие, так – ширпотреб. На потенциальную покупательницу приклеенным взглядом взирала женщина средних лет, повязанная тёмным платочком, с одутловатым, словно нарочно постно-добродетельным лицом. «Ишь, под святошу рядится, - машинально отметила Клавдия. – Везде свои правила». «Святоша» уже спрашивала слащавым голосом:
- Что хотела, милая?
- Да мне бы свечечку поставить за бабушку.
- Померла баушка-то?
- Померла, померла, - скороговоркой пробормотала Клавдия.
- Никак первый раз в храме? – спрашивала «святоша», глядя ускользающим взглядом.
- Первый, - призналась Клавдия и зачем-то добавила: - Я теперь часто приходить буду.
Во-он, там поставь свечку, - продавщица святых предметов нависла над прилавком, показав вглубь помещения: - Видишь, девушка стоит, и ты там свою свечку поставь. Службу не хочешь заказать? – постная добродетельница уже протягивала лист бумаги с названием богослужений и поминовений. – Тут «за упокой» и «о здравии» – выбирай. Есть и тексты молитв, тебе какие нужны?
«Шустрые они тут!» – подумала про себя Клавдия, вслух сказала:
- Да я ещё не решила. Осмотрюсь вот. Мне и баушку помянуть охота, и муж пьёт, как бы его от этой напасти отвадить, и невзгоды всякие.
- А ты с батюшкой посоветуйся, - ворковала церковная зазывала. – Скоро выйдет к прихожанам.
Новоявленная богомолка поставила свечку, где было указано, перекрестилась – креститься она умела, подглядела у бабы Дуни.
«И взаправду, закажу-ка я службу, какая подешевле, - размышляла в ожидании. – Ей какая разница – дорогая, дешёвая, лишь бы помянули. Авось, угомонится старушка, оставит в покое. Да и не велик мой грех, если уж разобраться. Неужто ещё двадцать лет прожила бы? Ну, проскрипела ещё с полгода или год, да и что за радость с такой жизни, одна маета. Ладно, закажу службу, только уж, коли грех маленький, то и служба маленькая».
За размышлениями не углядела выход батюшки и противу своего обыкновения не поспела первой". Может, кроме службы, ещё покаяться, чтоб уж наверняка было? Не по-настоящему, а так, мол, желала смерти, бабулька и преставилась. Каюсь, мол, грех замолить хочу. А ну как поп скажет, не дурак ведь он, что-то ты, бабонька, юлишь, не только желала, но и содеяла. Жертвуй на храм, не то донесу! Вот уж фиг ему, а не пожертвования!»
К осанистому, дородному батюшке с выпуклой фигурой и тугощёким лицом, подходили верующие, поговорив, целовали крест и ручку. Клавдия брезгливо наблюдала.
«И этому жирному мужику я, что ли, лапы целовать должна? Не хватало ещё спид какой-нибудь подцепить. Ишь, ряшку-то нажрал, щёки из-за ушей видно. Хапуга, наверное. Верующие поговорят, поговорят – и к подносу потопали. Ну, от меня фиг дождутся. Опиум, одним словом».
Клавдия вначале потихоньку, потом, убыстрив шаг и обгоняя верующих, направилась к выходу. В прицерковном сквере уже корила себя за богопротивные мысли, но нашла оправдание.
«Всё гады-коммуняки виноваты. Веру отбили, богу захочешь помолиться, и не можешь». Тут же, пчёлкой, кольнула другая мысль: «При «гадах» старушка бы до сей поры жила и сердце бы у неё не «притихало».
Дверь открыл Михаил, вместо приветствия что-то неразборчиво буркнул, ушёл в комнату и кликнул жену.
«Надо ж – брезгует. Ну я тебе побрезгую».
Жиличка появилась с приготовленными деньгами, желание поскорей избавиться от хозяйки, читалось на лице невооружённым взглядом.
«Ага, придурок-муж, значится, меня не выносит.
Клавдия усмехнулась своим мыслям, приняла деньги, развернула купюры веером и изрекла, приведя гордячку в изумление.
- Мало, милая. С этого месяца на сто тысяч больше платите. К лету ещё добавлю.
- Но как же… - залепетала Ольга Антоновна.
- Вот так же. Коммуналка повысилась, значит, и квартплата повысилась. А вы как хотели?
- Но вы ведь не предупредили, мы приготовили только это. У нас сейчас просто-напросто больше денег нет.
- Меня тоже не предупреждали. – В жилконторе Клавдия не была с января, говорила наобум, очень уж хотелось приструнить гордецов. – У вас всегда одно и то же. Оба работаете и вечно денег нет. Что за мужики нынче пошли – семью обеспечить не могут, - говорила громко, на всю квартиру.
- Ну, знаете ли… - Ольга Антоновна сверкнула очами.
- Знаю, - отрезала Клавдия. Ей стало скучно препираться из-за ста тысяч и, спрятав деньги в сумочку, предупредила: - Ладно уж, отдадите в следующий раз. Не по карману квартира – я других жильцов найду, имейте это в виду. На долги я не согласная, - и не попрощавшись, оставив открытой дверь, удалилась.
«Может и я теперь кой-кому сниться буду» – думала злорадно, спускаясь по лестнице.
После женского праздника наведалась к Артуру. Тот разговаривал по телефону и небрежно показал на кресло. Закончив разговор, отомкнул сейф, вынул две пачки ассигнаций, перетянутых резинкой.
- Десять лимонов, - осклабился с превосходством. – Ништяк, а? Так русские говорят? Есть дельце, выгодное. Может, вложишь?
Клавдия подумала, покачала головой.
- Нет. Надо лес покупать, гравий, песок, цемент, успеть, пока цены не взлетели.
Артур пожал плечами, подтолкнул пачки по столу.
- Дело твоё. Думал, и на этот раз вступишь в долю. Тогда приходи через месяц.
«Вот бы Артуру рассказать про ночные видения. То-то смеху было бы!»
- Чему смеёшься? – подозрительно спросил кавказец.
- Да так, вспомнилось, - Клавдия забрала деньги и поднялась.
Вот и заработала бабушкина квартира. Чу, старая, прочь!
В эту ночь старушка приснилась в последний раз. В своё заключительное посещение баба Дуня уж не грозилась и не упрекала, а протягивала поднос, заваленный деньгами.
- В церкви, что ли, насобирала? – съязвила Клавдия.
Старушка хихикнула и растворилась бесследно, а поднос с деньгами остался.

- 4  -               

На родительский день съездили на могилку. Не сразу и отыскали – за бабушкиной могилкой высились три ряда свежих холмиков. «Туда» машину вёл супруг, «обратно» – супруга.
Вася вскапывал землю, ровнял холмик, вырывал проклюнувшиеся сорняки. Клавдия красила оградку, высевала цветы, подавала поминальное кладбищенским попрошайкам.
- Памятник надо поставить, - сетовал Вася. – Что это – осиновый кол какой-то, а не крест, зиму только простоял и уж разболтался весь.
- Поставим, поставим, - гладила по руке отзывчивая супруга. – Я уже узнавала – можно из чёрного мрамора крест заказать. Не из крошки, а настоящий. На полгода не получится, а к осени поставим.
Пил Вася очищенную, но с добавлением димедрола, о чём не догадывался, поэтому очень удивился, когда после очередной стопки нашёл себя лежащим на кожушке возле сруба. Неподалёку, скрытые стенами, лузгая семечки, сплетничали Клавдия и Лиза. Вася посидел, приходя в себя и глядя на заходящее солнце. Медленно поднялся, небосклон накренился, и солнце оказалось над головой.
- На могилке выпил, посидел на солнышке, разморило, - голос Клавдии одиноко звучал среди тугой тишины. – Да хрен с ним, я не против, родительский день всё же, разжалобился мужик.
Вася посидел, небосклон вернулся на место. Дождавшись устойчивости, рискнул подняться на ноги вторично. Войдя в растворённую настежь баню, заглянул в холодильник, прямо из банки попил холодненького молочка, прилёг на диван. Во дворе ждала работа, но тело было как ватное.


В мае наступила горячая пора. Первого, в самый праздник, знакомый экскаваторщик выкопал траншеи под фундамент. Мужик был серьёзный и «литрухи» его не интересовали. Начались траты. Вася покрутился среди старых «дружбанов» и привёз малогабаритную бетономешалку. Процесс перетаскивания ингредиентов для бетона и готовой массы был не хитрым, но трудоёмким. Самогонка шла в дело, пока помощники требовались для несложной работы – бери больше, кидай дальше. Мужики, призванные для сборки срубов требовали денег, сам Вася везде не поспевал, а работнички с потухшими мозгами не годились.
В июне Вася познакомился с пасынком. Работничком тот был ещё тем – больше по части перекуров и трепотни. В сентябре участок украсил остов терема – четыре сруба, соединённые шлакозаливными стенами, полностью перекрыть дом не удалось. Главный строитель за лето загорел до черноты и утратил последнюю жиринку – кости покрывали только мускулы да жилы. Да и откуда жиру взяться – с мая до конца сентября ни отдыха, ни выходного. В июне, одиннадцатого, мужики было заколготились – завтра не будем работать, президента пойдём выбирать, но хозяйка провела разъяснительную работу: его, мол, и без ваших потуг давно выбрали. Воля ваша – выборы, так выборы, но сюда больше не приходите, у нас каждый день на счету, других работников наймём.
С весны двор наполнился скотиной – Пеструха принесла тёлку, и свиньи дали приплод – двенадцать поросят. От покупателей отбоя не было, но Клавдия посчитала более выгодным вырастить всех на мясо – худо-бедно, проблема с кормами решалась. Одну свинью в июне закололи – работничков – Васю да Витюшу – требовалось питать как следует. Вторую свинью оставили на племя. Вася занимался стройкой, Клавдия – скотиной.
Летом тёлки ноги не ломали. Хотя на ближнем свекольном поле в этом году произрастали лебеда, осот, просянка и ещё бог весть какие травы, всю скотину гоняли в стадо, а малых телят держали на привязи возле дворов. Пропадала скотина и из стада, но там действовали бойкие ребята на колёсах. Да и заниматься отхожим промыслом было не с руки – и работы хватало, и народу крутилось вокруг порядочно.
Сердце Клавдино сосала чёрная зависть. Умные люди делали не миллионы, (что нынче миллионы?) – миллиарды. А у неё? Свиньи, самогонка да шитьё. Для настоящих дел грамотёшки не хватало. С её вымученной восьмилеткой только ворованных коров сдавать. Злость брала на себя – молодую дуру. Второй старший брат – Леонид, умнее их с Семёном оказался, выучился на инженера и жил в большом городе. Но, тоже, умнее по тем временам, а по нынешним – лопух лопухом. Инженер, а работает чёрт знает кем. Ведь была в своё время возможность в кооперативчик воткнуться. Не захотел – сам рассказал. Клавдия подумывала – не привлечь ли его, капиталец у неё завёлся, с его мозгами развернулись не хуже других, но оставила эту мысль, – напрочь отсутствовала у старшего брата соответствующая жилка, мозги только по железякам работали. Сынок Витюша – вертопрах. Этому всё сразу и гульба, и бизнес. Погулять или оттянуться, как молодые говорят, в его годы тоже можно, молодость один раз даётся. Но вначале дело, а у него не поймёшь что. Один бизнес затеял – не получилось, второй – зарвался. Одна надежда – дом. Откроет мастерскую, а там, бог даст, в гору пойдёт. Дело завертится, откроются возможности, а она своего не упустит. Но сильно подвёл её сынок. Не его бы выкрутасы, дом нынче под крышей был, за зиму бы пол настелили, весной оштукатурили, будущим летом и закончилась бы стройка.
Витюша примчался в июне, в соплях и слезах. Со своим дурацким гонором возомнил себя чересчур крутым.  Добился своего, наехали – отобрали и то, что было, и двадцать лимонов насчитали, да ещё предупредили – счётчик включен. Пришлось маменьке ради родимого дитяти раскошелиться. Выручить сынка Клавдия выручила, но взяла за шиворот – два месяца Витюша пахал на семейной стройке, осенью вернулся в университет. Тоже, не бесплатно, но что поделаешь – отношения нынче рыночные.
Деньги Клавдия «крутила» у Артура. Тот детали не раскрывал, но проценты платил исправно. В нём Клавдия не сомневалась, дорожки их сошлись достаточно близко и даже перекрестились. Ведала она и на каком сырье держится колбасный цех, в дело шло мясо не только от тёлок с «переломанными» ногами, но и от тех, которым из-за коровьих немощей жизни оставалось не более суток. И ещё, имела она сильное подозрение, что лихие ребята на колёсах работают не сами по себе, а от Артура. В июле-августе у лихих ребят случилось два прокола. Одну команду застукали в защитке за разделыванием туши, едва успели убраться. Другой же крупно не повезло – листвянские мужики переломали руки-ноги и ГАЗель заодно покурочили.
Артур на августовском свидании по-бабьи всплескивал руками и приговаривал:
- Какие русские злые, ай-яй-яй, из-за коровы так людей изуродовали!
Лицемерные разглагольствования кавказца ещё более укрепили Клавдию в её подозрениях.
Происшествие это наделало в городе много шума и пересказывалось с явным одобрением подвига листвянских мужиков, особенно горячее сочувствие выказывала окраина, жившая сельским укладом.
Клавдия поразмышляла над криминальными событиями и кое-что смекнула. Если живодёров засекли в зелёных защитках, осенью, когда лесополосы просматриваются вдоль и поперёк, дела у них ещё более усложнятся.
Иногда сгущались тучи и над нарождающейся бизнесменкой, но ангел-хранитель (или демон?) покамест спасал её от ударов судьбы. Как-то июльским вечером, солнце уже село и со скотиной управились, прибежала Лизавета. Клавдия уняла Джемму, усадила соседку на лавку – в жилище из-за непрекращающегося процесса не пригласила.
- Ну, чего стряслось? – спросила покровительственно.
- Володя узнал, - Лиза отдышалась после быстрой ходьбы, но полученные новости не позволяли улечься волнению, - электрики собираются все Мыски проверить. Тут, говорят, много электроэнергии воруют. Штрафовать будут со страшной силой. А у нас и в стайке, и в бане свет мимо счётчика проведён. Ой, что будет! Оштрафуют – не расплатимся. Володя просил, чтоб Вася помог переделать, пока не застукали. Отключать же линию надо.
- Да двести двадцать он и так переделает. Я скажу, он завтра зайдёт посмотрит.
Лиза спохватилась.
- Вы и сами, того…
- Да уж как же, в обязательном порядке.
Лиза поныла ещё минут пять про нынешние неурядицы и ушла.
Ворованной электроэнергией (по сути, только такая и была), молодожёны пользовались по сей день, с самого своего появления в Мысках. Сколько бы за зиму намотало – уму непостижимо. Клавдия уже подумывала над этой проблемой, да всё было недосуг заняться. Теперь хочешь, не хочешь, придётся принимать соответствующие меры.


В сентябре же завершилось строительство «Великой китайской стены», как нарёк Вася шедший сплошняком ряд хозяйственных построек. Начиналась «стена» от самой ограды фундаментом под будущий гараж, эта часть оставалась всё-таки недостроенной. Между сараюшкой, в которой прошлым летом молодожёны находили себе ночлег, а теперь стояла дробилка, и хранились корма, и баней с одной стороны, а с другой – свинарником, устроили крытые дровяник и углярку. И дровяник и углярка, как и сложенная в предбаннике печь, выполняли функцию дымовой завесы, и не имели покамест необходимого для жизни значения. Сооружением дело не ограничилось. В предбаннике, получившим название летней кухни, пришлось установить счётчик. Электрики зашевелились в сентябре, когда все бетонные работы к счастью были уже завершены и даже бетономешалка возвращена владельцу. Облаву начали ранним утром и копошились весь день. Проехали на УАЗике вдоль Мысков, отрезали и поскидали со столбов все трёхфазные автоматы. Заглянули и в баню – посмотрели на счётчик, записали показания. Клавдия со злым раздражением причитала: «Вы чо делаете? Мы как без света будем?» Старший с таким раздражением предупредил:
- Как положено, проведите. Ещё раз автомат увижу, – оштрафую, не расплатишься.
Но какими бы крутыми электрики себя не ставили, Васиных хитростей не разгадали и откуда какая розетка подключена не разглядели.
Заканчивалась «стена» семиметровой высоты сеновалом, торцевая сторона, которого представляла собой воротища, раскрывавшиеся в чисто поле. Фундамент под гараж, углярку и дровяник сооружали между делом. А сеновал – горбылины приколачивать нехитрое дело – строила Клавдия с сыном. Вася привлекался только для установки столбов и несущих конструкций, да крышу крыли уже без Витюши. По проекту главной архитекторши сеновал требовалось оснастить средствами малой механизации – ручной талью для разгрузки и укладки сенных рулонов. Рельсу Вася раздобыл, таль предстояло найти.
Сено купила в Листвянке. Умела Клавдия с людьми разговаривать – самим не хватает, а ей дают. К Васиному удивлению на сеновале разгрузили только одну машину, сено со второй сметали во дворе.
- Там же места ещё, вон, сколько! – протестовал он. – Куда с добром – всё под крышей, а так опять по сугробам лазить.
- Туда ещё рулоны сгрузим и солому, - пояснила сметливая супруга. – Рулоны под дождём преть начнут, разворачивай их да смётывай, а так никаких проблем.
На деловом свидании с Артуром, сообщила, между прочим:
Сеновал отгрохали, хоть на КамАЗе заезжай. И сено сложили, и место осталось. Скотину зимой в нём резать будем, ни дождь, ни снег, ни ветер – ничего не страшно. Свиньи через пару месяцев поспеют, как раз вовремя построили.
Деловой партнёр никак не прореагировал, а через пару дней к участку «банщиков», как прозвали соседи милых супругов, подкатила синяя «Нива» с двумя мужичками. Один, низенький, в бейсболке, второй, долговязый, тот что вёл машину, был примечателен беспрерывно работающими челюстями и брезгливым взглядом. Разговаривали гости с Клавдией, на мужа «банщицы» и внимания не обратили, долговязый даже кивком не поздоровался. Вася колол дрова у сараюшки, Клавдия, придержав Джемму, провела гостей к сеновалу, вышла с ними за ограду и там заносчивые визитёры с полчаса что-то обсуждали с хозяйкой, даже, как показалось Васе, ссорились. Говорили и когда возвращались, Вася услышал последнюю Клавдину фразу:
- Вот с картошкой управимся и можно начинать.
Долговязый ответил:
 - Управляйтесь поскорей. На той неделе подъедем. Овчарку спрячь. Все Мыски на ноги подымет.
- Когда гости уехали, обойдённый вниманием муж, спросил:
- Кого им надо?
Жена ответила неопределённо:
- Да помещение под склад ищут. Сеновал наш глянулся – удобно заезжать. Да они не надолго.
- А чего ссорились?
Клавдия фыркнула.
- Задарма хотели.
С картошкой управились быстро и вовремя – выкопали, просушили, в погреб затолкали и на следующий день дождь полил. После картошки Вася предполагал денёк передохнуть, но Клавдия запрягла с самого утра.
- Ехай в город, поищи, где тонкое железо есть, может, в твоей мастерской? Закажи ящик с крышкой по размерам багажника. Да чтоб поскорей сварили, я деньги потом выдам, как цену скажут.
Вася почесал затылок.
- А зачем?
Супруга понукнула в раздражении:
- Грибы собирать! Давай, давай, не чешись, не мне же одной крутиться, - и, не дожидаясь дальнейших расспросов на тему – что да зачем? – выскользнула из бани.
Денег Вася затребовал в два раза больше, чем предполагалось да ещё литр самогонки в привесок. Зато привёз не только ящик, но и кукую-то чудную бочку на ножках, с двумя дверками и съёмной трубой.
- Коптильня для сала, - гордо пояснил удивлённо взиравшей на бочку супруге. – Чего кустарщиной заниматься – ровики да ямы копать. Потом съезжу на пилораму за опилками.
Однажды, вернувшись из города, Клавдия сообщила супругу:
- Сегодня гости будут. Придётся ночь не поспать.
С наступлением сумерек завела Джемму в сарай, навалила полную миску еды. Гости прибыли в первом часу, когда у соседей огни погасли. Подъехали с задов, прямо к сеновалу. Дежурившая в нём Клавдия раскрыла врата и, тихо урча, с потушенными фарами и габаритами, зелёный УАЗик-микроавтобус задним бортом вкатился в помещение. Сеновал тонул во мраке, хозяйка направляла водителя голосом, свет включила потом, когда закрыли ворота. Из кабины вышли мужички, приезжавшие на «Ниве» в салоне находились ещё двое. Не тратя лишних слов, добытчики выволокли коровью тушу из салона и, не зажигая огней, УАЗик укатил. Клавдия выпустила Джемму на длинную привязь, велела мужу заложить ворота брусом и парочка взялась за дело. Сноровки у Васи по части обдирания и разделывания коровьих туш прибавилось и, не прошло двух часов, как работа была закончена. Вот тут, в очередной раз он восхитился предусмотрительностью жены. Он ещё посмеивался, когда она каждую щелку на сеновале заколачивала, а сейчас ни один лучик света не пробивался наружу. И попасть на сеновал можно только через стайки, но для этого требовалось сорвать внутренние запоры да ещё страхолюдина по двору бродит, и ящик – поставил, вытащил и никаких следов в багажнике. Требуху, шкуру, а вместе с ними голову и голяшки увезли в дальнюю забоку, протекавшей в нескольких километрах речушки с редким названием Быстрянка.
Закончив все дела, Клавдия выставила Васе бутылку, после которой тому потребовалась близость к телу. Настроение не располагало к утехам, но чтобы не злить мужа, Клавдия поддалась настояниям и, применив хитрости опытной женщины, угомонила распалившегося Васю в пять минут.
Сдав мясо, совершила проверочный обход на предмет обнаружения следов крови и, не выявив таковых, успокоенная легла спать.
Конвейер по добыче мяса наладился, и ночные труды стали обычным делом, даже Вася перестал скулить, а может полупьяный перестал соображать? Клавдию такие тонкости не интересовали. Иногда забойщики привозили не одну, а две туши, но осенняя ночь длинна и времени хватало.
Через несколько дней, гости приезжали уже четырежды, забежала посудачить Лиза. Вытаращив от важности сообщаемых сведений глаза, поведала, что опять пропадает скотина прямо с дворов, и листвянские хотят нанять каких-то казаков для охраны и поисков пропавших коров и тёлок. Причём, обвиняют их, городских. Казаки злые, с дубинками, будут ездить по дворам и выслеживать. А кого выследят – изобьют до полусмерти и двор разорят. Вдруг чего-нибудь привидится или напутают, невиновного и покарают.
- Да они чо, дураки? – успокоила Клавдия наивную соседку. – Кто им обыски разрешит делать? Ну и сама подумай, если я корову украду, так чо? В стайке буду держать или зарежу да мясо в дрова спрячу?
- Да ты разве украдёшь? У тебя своей скотины хватает, когда только управляешься. Но вот подумают на кого сдуру и изобьют?
-  Успокойся, не поедут они по дворам. Вот, если застукают кого в защитке, тогда – да. Тогда и убить могут. Да тебе-то что за дело, жалеешь таких, что ли? Ноги таким прохиндеям надо выдёргивать. Ростишь, ростишь скотину, а её возьмут да уведут.
Соседка ушла, Клавдия поразмыслила. Прихватить их могут только с поличным по наводке. Насчёт обысков дурёха Лизка нагородила всякую чушь, конечно, но следы колёс в грязи возле сеновала могли навести на размышления. За всем не уследишь, а если какой-нибудь козёл увидит – уж следы  УАЗика от ЗИЛовских и дурак отличит – а что на УАЗике можно постоянно на сеновал возить? Присмотрится, догадается да какие-нибудь хреновы «казаки» засаду устроят? Это, конечно, не выход, но всё же Клавдия велела мужу засыпать въезд галькой с песком, оставшихся после заливки фундаментов. Сама сгоняла в Листвянку, – пригнала машину с соломой – всё равно скотине подстилка нужна, а той, что привезли на зиму не хватит, и после каждого приезда гостей посыпала въезд соломой.
Застукали их на девятый раз, но совсем не казаки. Вася забыл заложить ворота брусом, даже не затворил как следует и между створками осталась щель, светившаяся маяком во тьме дождливой ночи. В эту щель старуха и протиснулась неслышно -–петли-то специально смазали! Шкура уже была содрана, голова отсечена и, чтобы не кровянить пол, лежала в тазу. Клавдия отделяла желчь от печени и не сразу поняла, в чём дело. Сзади раздался тонкий скулёж: «И-и-и-и!», занятая своим делом, даже не обратила внимания. Когда до сознания дошло, что за спиной раздаётся посторонний звук, похолодев, обернулась. Жалкая, мокрая старушонка в набухшей влагой фуфайке, грязных резиновых сапогах, с исхлюстанным подолом, уставилась на коровью голову и безостановочно ныла:
- И-и-и, моя Майка, и-и-и, моя Майка! – и неожиданно воскликнула: - Кого ж ты наделала, Клавдюшка!
Клавдия обомлела второй раз – это была листвянская бабка (шустрая какая – пёхом из деревни до города добежала!) – Нина Фёдоровна, бобылка, схоронившая в прошлом году мужа.
Нина Фёдоровна неожиданно рухнула на колени, протянула вперёд и вверх руки:
- И-и-и, пожалейте старуху! Родненькие, как же жить теперь буду? Помру ведь с голоду, она ж моя кормилица была.
Вася, с ходившими ходуном руками, таращил глаза, шамкал беззвучно ртом и понёс несусветную чушь:
- Да мы! Мы  ж не резали! Нам продали, вот приехали – купите… Я завтра пригоню, свою корову пригоню завтра, или деньги… Деньги возьмите…
Господи, ну и муженёк достался!
Клавдия ничего не говорила и ничего не думала. Пока два придурка с перепугу таращились друг на друга, медленно, бочком отошла в сторону, взяла топор, которым Вася разрубал мясо, и, зайдя со спины, хрястнула обухом по затылку. Даже не вскрикнув, старушонка повалилась вперёд и ткнулась лицом меж рогов. Отшвырнув топор, словно тот обжигал ладони, Клавдия опрометью бросилась к воротам, свела вместе створки, заложила брус.
- Ты… Ты чего… Ты чего сделала? – просипел Вася, продолжая стоять изваянием.
- Быстрей, не стой! Ворота запереть надо было! – зло оборвала Клавдия, и, уцепившись руками за кишки, потащила комок внутренностей из коровьего чрева. – Подрезай, подрезай! Чего стоишь? – торопила мужа, но толку от него сегодня было мало.
Возиться с печенью, почками, сердцем было некогда – всё пошло в ящик. Прикоснуться к топору Вася не мог, рубить тушу пришлось самой. Страшное соседство торопило и убыстряло движения. Припомнить с доскональностью все свои действия в ту ночь Клавдия не могла, они не предварялись мыслью и не запечатлелись в памяти. Словно неведомый демон, бесстрастный и решительный, руководил ею, направляя свершаемые поступки.
«Жигули» подогнали самокатом – Вася толкал, она рулила. Ещё не решив, что делать с трупом, захватили две лопаты, перед тем как отъехать, выскочила из машины, переобулась в старые галоши, мужа заставила надеть стоптанные рваные туфли, в которых тот месил бетон. За руль села сама – доверять его Васе было не только бесполезно, но и опасно. Первые два километра вела без света, ощупью.
Вопрос с телом решался двумя способами. Самый простой – сбросить с бережка Быстрянки. Дескать, заблудилась старушка в темноте, не углядела – и головушкой о камень. Но и обрывистые берега на речке с редким названием отсутствовали, и камней на них не наблюдалось. Волей-неволей пришлось идти вторым, более трудоёмким путём – копать яму и зарывать тело. С этих «похорон» Клавдии запомнились дождь, хлещущие по лицу ветви черёмухи, калины, клёна, сплетение крапивы, шиповника, хмеля, цеплявшихся за одежду, преграждавших путь, не позволяя и шагу ступить свободно.
Двор проскочила, не включая света, и долго вглядывалась в темноту, но свидетелей ночного путешествия не приметила. Вспомнила про мясо, матюкнулась, сдала назад к стайкам.
Обувь свою и мужа бросила на уголь, – потом сожжёт, лопаты бухнула в бочку с водой. Днём надо будет сменить резину на «Жигулях», и прокатиться по колее уже в переобутой машине. При нынешнем ментовским рвением к раскрытию преступлений, может все ухищрения и зряшные, но бережённого и бог бережёт
Артуру сказала, скрыв враньём причину беспокойств:
- Передай мужикам – пусть пока не возят ничего. С месяц подождать надо. Какие-то козлы ходят, вынюхивают. С утра уже один возле сеновала шныряли, хорошо собака залаяла, а то бы и не приметила.
Вася, как и предполагалось, спал пьяный. На столе лежала опрокинутая бутылка, по клеёнке растеклась лужа самогонки. Клавдия разожгла печь в предбаннике, сожгла обувь. Лопаты отмыла, покопала в огороде землю и замазюканные поставила в сарай. Вымыла и коврики в машине, перебортовывать колёса не стала – очухается муженёк, заставит его. Может и не надо – дождь до утра хлестал, не сегодня же труп найдут. Да и будут ли искать? Соседи хватятся завтра-послезавтра, заявят в милицию, а менты прямо так сразу и кинутся на поиски бабки. Всё же заставила Васю сменить покрышки на старые, лысые, а потом купить и заменить на новые. Хрен его знает, какой-нибудь отпечаток под листвой сохранится да следователь дотошный попадётся.
Вася стал невыносим – пил беспробудно и, пока не падал замертво, поносил последними словами и себя, и благоверную. Приходилось подавать специальную, чтоб валился с ног поскорей. Кто его пьяного дурака знает? То бубнит под нос, а ну как начнёт орать на всю округу чего не надо? На супругу смотрел странно, спать ложился отдельно на диване. Однажды допив последний стакан, не завалился спать, набросился на неё, спящую. Но это была не близость мужа и жены, а насильничанье пьяного мужика подвернувшейся шлюхи.
Пил Вася больше недели, Клавдии надоело. Переселялся бы в стайку, да не вертелся под ногами, она бы и внимания не обращала, ещё бы и подливала, – может, упился бы в усмерть да переселился к бабке, ей такие помощники без надобности. Так нет же, сидит за столом да по своей дурацкой привычке бубнит несуразицу про коров, старушек да живодёров. Тут ещё Лизавета без конца шастает, тоже, подруга навязалась. Клавдия не выдержала, самогонку попрятала, производство остановила – во дворе лежала куча свёклы нынешнего урожая – даже не варила, сырой скотине скармливала.
Протрезвевшему мужу сказала твёрдо, без рассусоливаний:
- Ты сам соучастник, так что нечего на меня коситься. Ворота бы запер, как следует, ничего бы и не произошло. Ты во всём виноват, себя и вини. Мне куда деваться было? Я в тюрягу не хочу. Не тюряга, так ославила бы на весь белый свет, так что и повернуться нельзя было бы. А вообще – забудь, ничего не было, спьяну приснилось.
- Ничего я не забыл и не забуду, - ответил Вася, отводя взор, и, встрепенувшись, быстро глянул в глаза бешеным взглядом. – Ты в кого меня превратила, змеюка? Душу всю испоганила. Кто я теперь? Попомню я тебе ещё всё.
Молвленные в запальчивости слова Клавдия приняла к сведению. Да и тюфяк Вася, ох и тюфяк, нет в нём никакой жёсткости. А ну как по пьянке каяться, кому попало начнёт?
Себе сама удивлялась – столько переживала из-за бабы Дуни, а тут – хрясь и готово, и вспоминается та ночь, словно не настоящая, а так – кино по телевизору, вроде и не она вовсе топор в руках держала. Как это легко оказывается – чужую жизнь отнимать, только ни о чём думать не надо.

                -  5  -               

После первого зазимка погода установилась, утром заморозки, днём – полное небо солнца. В последнее воскресенье октября выбрались на базар. Затейщицей выступила Лизавета. За сданную в сентябре картошку выплатили миллион, и ей срочно потребовалось потратить его – уж так хотелось походить по базару не только прицениваясь да облизываясь, но и производя настоящие покупки.
Памятный разговор резко изменил отношение Клавдии к мужу, со стороны поглядеть, завидки брали – второй медовый месяц у супругов.
- Приодеть тебя надо, - ворковала, положив руку на Васино плечо, - совсем обносился.
Подошедшей чете соседей Вася молвил: «Доброго здоровьечка вам!» и включил зажигание. Набившее оскомину «доброе здоровьечко» действовало Клавдии на нервы, но терпела, не подавала виду.
Припарковались напротив – возле универмага, как раз отъезжал «Москвич» и Вася успел втиснуть свои «Жигули» на освободившееся место. Народ на базаре кишмя кишел. Торговые ряды располагались двухпланово. Основное торжище занимало бывший сквер, от него под прямым углом, заполнив тротуар, тянулись четыре линии ларьков из звёздно-полосатой и иной парусины, открытые прилавки и попросту лотки. Значительное место здесь занимали детские товары, обувь, а в конце рядов торговали всяким хламом, вплоть до ржавых гвоздей. Закуток в вершине угла занимали лоточники со съестным, здесь же обретались цыганки, увешанные плакатиками «Куплю золото» и гадалки того же племени, совершавшие периодические вылазки в стан зазевавшихся лохов.
Лиза, распахнув глаза, ухватив за рукав мужа, лавиной обрушилась на детские товары.
- Обувь глянем, - сказала Клавдия своему супругу. – Ты иди к мужской, а я с той стороны по женской пробегусь. Ты меня жди, я быстро, башмаки себе тёплые выбери.
Но вовсе не шедевры ширпотреба, импортируемого из соседних подворотен, являлись её целью. Пройдясь взглядом по тёмным, словно неумытым, лицам цыганок, остановилась на одной – наименее замурзанной, и на вид довольно смышлёной.
- Позолоти ручку, красавица, всё скажу, – что было, что есть, что будет, - тараторила предсказительница, хватая потенциальную жертву за руку.
Клавдия руку выдернула, сказала повелительно:
- Погоди, позолочу, позолочу, не переживай. Сотню хочешь заработать?
- Чего надо? – цыганка поправила цветастую шаль – неизменную принадлежность представительниц кочующего племени, глянула умными глазами. – Говори.
- Вот тебе двадцать тысяч, - Клавдия и глазом не успела моргнуть, как согнутые углом купюры исчезли из её руки. – Это задаток. Сделаешь, как велю, получишь остальные восемьдесят и ещё полста за гадание.
Цыганка выслушала, зачем-то, прищурившись, посмотрела на солнце, поглядела поверх Клавдиного плеча.
- А-а, это, вон тот? В кепочке? У него имя из четырёх букв.
Клавдия хмыкнула, надо же, какие глазастые, всё примечают! (Васю с этого места не было видно).
- Ты меня за дуру-то не держи – имя из четырёх букв. Вот угадала!
- Ты меня тоже за дуру не держи, ещё две сотни дашь, не то ему всё расскажу.
- Ну ты и змеюка!
- Да уж не знаю, кто из нас ядовитей!
Сеанс предсказаний прошёл как по писанному. Не ведая того, Владимир подыграл лицедейству, придав ему естественный вид.
Клавдия подошла к мужу запыхавшаяся, раскрасневшаяся на морозце, рукой небрежно махнула:
- А-а, ничего не нашла. Ты-то себе выбрал?
Пробежавшись глазами по товару, заставила примерить высокие шнурованные ботинки с квадратными носами на толстенной фигуристой подошве.
- Да ну их, дерьмодавы какие-то, - отнекивался Вася, но под натиском жены обул левый ботинок и встал на картонку.
- Чего ты, сейчас все в таких ходят. Для наших Мысков само то, - вставила своё слово подошедшая Лиза. Деньги были истрачены – супруг держал два объемистых пакета – и теперь она с завистью поглядывала на соседей, ещё только смаковавших процесс покупок.
Клавдия оглядела Васину ногу в заморском башмаке, молвила решительно: «Берём!», зашелестела хрустящими бумажками. За руку дёрнули, ладонь инстинктивно сжалась. Клавдия сердито оглянулась. Сзади стояла разбитная цыганка, вожделеющим взглядом взирающая на деньги. Клавдия фыркнула.
- Чего тебе? Погадать, что ли? Не надо мне этого, - и поочерёдно обратилась к Лизе и супругу: - Надо же! Деньги достать не успела, она уже тут как тут. Гони её в шею, гадалок мне ещё не хватало.
Вася заворчал, издавая угрожающие звуки, сделал жест рукой, означавший желание шугануть надоеду. Та шагнула в сторону, увёртываясь от Васиной длани, и не отставала.
- Слушай, подруга, отвяжись. Чего прилипла, как банный лист? – Клавдия расплатилась, отдала покупку мужу. – Господи, ты ещё здесь? Чего ко мне привязалась? Других людей нету?
На них оглядывались с удивлением и интересом. Цыганка уже хватала за руку.
- Денег жалко, красавица? Не жалей, деньги – дым. Детушек моих некормленых, непоеных пожалей.
- На, на, на, гадай! – воскликнула в сердцах Клавдия и протянула руку.
Цыганка смотрела на ладонь, взглядывала в Клавдино лицо, морщила лоб. Не выпуская ладони из рук, зацокала языком.
- Удачливая ты женщина. Деньги у тебя есть, и удача будет, - цыганка покачала головой. – Жалко мне тебя, красавица. Горе ждёт тебя великое. И удача будет, и горе будет.
- А меня, что ждёт? Жену горе ждёт, а мужа? – хохотнув, Вася протянул руку: - Говори всю правду! Где горе, где удача?
- Зря смеёшься, голубок, я только правду говорю, - оглядев Васину десницу, гадалка выпустила её из рук, и велела Клавдии: - Деньги давай, потом скажу, а так не буду.
Клавдия пошуршала в кошельке приготовленными тысячами и, скомкав, отдала гадалке. Деньги снова с неимоверной быстротой исчезли в чёрно-цветастых одеждах.
Цыганка взяла Васину ладонь, пригляделась внимательней, отогнула вниз пальцы, сдвинула манжету с запястья, и, вновь вперив взгляд в извилистые линии судьбы, шумно задышала.
- Всю правду, красивый, хочешь знать?
- Всю-всю, - засмеялся Вася, с насмешкой глядя на паясничающую предсказительницу.
- Так вот, красивый, не будет у тебя ни горя, ни удачи. Сроку тебе осталось полгода.
Цыганка отпустила ладонь и рука Васина безвольно повисла. Обе пары стояли как оглушённые. Первой нашлась Клавдия.
- Ах ты, подлая! Ты что мелешь! – негодующий возглас прозвучал в пустоту – злобной пифии и след простыл.
Добродушный Володя похлопал соседа по плечу.
- Не бери в голову, Васёк! Это она со зла. Я их натуру знаю. Обозлил ты её, вот и каркает. Это у них всегда так. Я уж года три как помереть должен был. Вот, так же как эта привязалась одна – позолоти да позолоти ручку. Я её как шуганул, так она метров на пять отбежала и орёт: "Через год от рака сдохнешь!» И на руку не глядела, так нагадала. Это ещё когда было, а я и по сей день живой. Верить их сказкам, вот ещё!
- Вот же зараза, на фига я ей деньги давала! – сокрушалась Клавдия. – Думала, чего хорошего нагадает. Да я теперь спать не смогу.


С осени до весны Вася трудился на возведении хором как каторжный: часов по четырнадцать в сутки. От стройки отвлекался лишь для закола свиней. За день управлялись с двумя-тремя хрюшками, и супруг действовал, как заправский мясник, и супруга свои обязанности исполняла сноровисто. В декабре закончил потолок и взялся за крышу, но погода внесла поправки в ход работ: забуранило, аж дом качался. Вася переключился на пол: прокинул в дом хитрую времянку и работал электрорубанком при дармовом свете, заканчивал труды часов в восемь-девять.
И всё это время тихо пил. Клавдия не перечила – «Пей, уж раз так охота, только не буянь». Пил Вася в одиночку и пьянел быстро – с одной бутылки падал в лежку, да и та иной раз оставалась недопитой. По этому поводу недоумевал – куда прежняя сила да выносливость подевались. Супруга беспокоилась зря, на буянство и дебоширство даже не поманывало. Когда хмель заволакивал снулый разум, Васе хотелось плакать, иной раз на глазах действительно выступали слезы, и он тёр кулаком веки до красноты. Чёрная свинцовая тяжесть заполняла голову, давила на сердце: он – соучастник, значит тоже убийца и нет ему никакого прощения. Утром заботливая жена подавала полстакана забористой самогонки, от которой в сон не клонило. В обед следовала такая же порция, и темп работ поддерживался на должном уровне. На морозе хмель улетучивался быстро, только к вечеру Вася чувствовал внутреннюю слабость во всём теле. Раньше такого не испытывал, раньше бывала просто усталость.
Иногда Клавдия наведывалась к мужу, ходила по комнатам, фантазировала:
- В этой комнате у меня будет швейный цех, четыре машинки вполне уместится. Летом начну оборудование закупать.
- Швеями кого возьмёшь? – спрашивал Вася.
- Да хоть бы Лизку. Чего у неё – руки не оттуда растут? Научу. Баба, не поймёшь что, то ли работает, то ли нет. Чего ей без дела болтаться? Хоть работает, хоть не работает – всё равно денег не платят, а у меня заработок обеспечен. Пойдёт ко мне.
«Прямо так ты и пожалела Лизку, - думал про себя супруг. –  В рот тебе заглядывает, поэтому и взять хочешь». Вслух иронизировал:
- А в зале что будет? Футбольное поле?
- Зал разгородим, - серьёзно отвечала Клавдия, не обращая внимания на насмешку. – Со стороны улицы примерочную устрою, стол раскроя, конторку, мне много не надо – лишь бы стол втиснуть. Со стороны двора кухня будет, печь с котлом поставим.
- С кухней ясно – фундамент под печь летом залили. Спать где будем? В бане?
- Спать будем здесь, - Клавдия показывала на комнату, обращённую во двор со стороны нынешнего жилища.
В январе ударили крепкие морозы, бураны улеглись и Вася вернулся к крыше. Клавдия привела мужиков, и самогонки не жалела. И не даром – до февраля крышу закончили, правда, стелить шифер решили летом.
На Новый год ездили в Листвянку. Средство передвижения теперь водила исключительно Клавдия, Вася из-за укоренившейся привычке к утренней опохмелке, за руль не допускался, на него возлагалась иная, менее презентабельная миссия – техуход и подготовка машины к рейсу.
Встретили Новый год, как полагается – и песню спели, и телевизор посмотрели, и тосты заздравные произносили. Женщины угомонились в два, мужчины колготились до четырёх. В восемь Клавдия поднялась вместе с матерью и засобиралась домой – корова не доена, свиньи не кормлены. Мать с умоляющим видом заклинала остаться – посидеть днём с пельменями. Дочь отказывалась – гонять взад-вперёд неохота, знать заранее, что праздник затянется, попросила бы соседку управиться, но всё ж таки дала себя уговорить. Васю не тревожили, машину запускал отец, проснувшийся от бабьей суеты и поднявшийся посмолить цигарку. Завели «Жигули» быстро, для экономии времени отец грел воду во дворе паяльной лампой, да и погода ради праздника дала людям послабление.
Управилась Клавдия махом – корм запарили с вечера, оставалось плеснуть в пойло горячей воды. Пока корову доила, вода и согрелась. К её возвращению на плите кипели пельмени, отец со средним сыном и зятем похмелялись, закусывая холодцом с хреном. Семён пришёл без своей стервы, сестра поздоровалась вполне дружелюбно, и поздравила с праздником. Раздевшись, помогла матери вынуть пельмени, села за стол. Отец свои сто грамм выпил и более к рюмке не притрагивался, Семён же с Васей продолжали поздравляться. Муж на глазах мрачнел и размякал: черты лица оплыли книзу, взгляд не поднимался от тарелки, нервы у Клавдии шалили, не выдержала, велела матери прибрать бутылку. Семён вознегодовал и напоследок налил ещё по одной, до самых краёв. В досаде на сестру проворчал:
- И всё-то ты, Клавдюха, командуешь. Всё-то тебе надо, чтоб, по-твоему, выходило. Смотри, как мужиком докомандовалась – затуркала, сидит как неживой, одна кожа да кости остались. Всё тебе кого-то надо, надо, надо…
- Ты в мою жизнь, Сенечка, не лезь, - огрызнулась сестра. – Я в твою жизнь не лезу, и ты оставь эти разговоры. По-человечески жить хочу вот и мужиком командую. Вашего брата без пригляда оставь, так и будете квасить через день да каждый день.
- Вы б хоть в праздник не ругались, - вымаливая мир в семье, о чём свидетельствовали скорбные складки у губ, попросила мать. – Раз в год встренетесь и одна ругня у вас. Родные ж вы…
Семён к этому часу «наквасился» уже довольно-таки – свежечок лёг на вчерашнее. Да и вчерашнее за короткую новогоднюю ночь не успело выветриться. А пришёл он – мать уговорила, по той же причине и Клавдию упросила остаться – чтоб посидеть рядком да ладком, поговорить за стопкой. А там – как пойдёт, глядишь, и вообще бабий раздрай уладится. Мать права – как-то не по-людски у них сложилось. Хоть и не любитель он в бабьи дела лезть, а всё ж давно пора с разграем покончить. Но твёрдокаменная, с налётом обидного презрения, категоричность сестры, с которой та потребовала прекратить возлияния, подействовала ему на нервы. Сестра не сказала ничего особенного - обычные бабьи хлопоты, но из-за презрительного тона – «вам бы только квасить» – слова её были восприняты братом исключительно на свой счёт. (Знай, он истинную причину сестриного беспокойства – содрогнулся бы.) Словно невидимый переключатель в его мозгу изменил положение, направляя мысли в иную сторону, и вместо желания посидеть рядком да ладком, аж засвербило наговорить сестре дерзостей, любых, хоть бы и совершенно бессмысленных и вздорных, лишь бы проняло до печёнок.
Семён выпил, намазал горчицей кусочек холодца с хрящиком, съел, подышав открытым ртом, – горчица деранула нутро почище самогонки, даже слёзы выступили, и сделал свой выпад.
- Все по-человечески хотят жить да не все хапают как ты. Живёшь в какой-то халупе, а квартиру внаём сдаёшь. Разве нормальный человек так поступает? Свихнулась ты на этих миллионах.
- Тебе-то что? Я ещё год в халупе перекантуюсь да заживу, как белый человек. А ты как всю жизнь в навозе ковырялся, так и помрёшь в нём.
- А скажи, сеструха, вот осенью скотина пропадала, а в народе говорят, шибко часто ты мясо кавказцам сдаёшь, не твоих ли это рук дело? А? Не в Москве живём – не спрячешься, всё на виду.
Клавдия аж вилкой о тарелку брякнула, отчего мать вздрогнула, а молчавший отец зыркнул исподлобья.
- Ты мели-мели да меру знай. В народе говорят! У самих тяму, кроме как в навозе ковыряться нет, к новой жизни неспособные, дак за другими глядят. Глаза-то завидущие!
Отец молчал, молчал, припечатал по-своему.
- Это ж что, дочка, по-твоему, выходит, мы с матерью – дурачьё необразованное? Всю жизнь в навозе проковырялись, скоро в могилу сойдём, дурачьём, значит? Мы хоть и не шибко учёные и для новой жизни тяму нет, а понимать-то всё понимаем. Кому в новой жизни жить хорошо – жидам только. Но с жида какой спрос? Жид он и есть жид. Дай ему гешефт поболе, он маму родную на колбасу изведёт. Но вы-то русские! Э-э, да какие вы русские?  У вас вместо совести доллар американский, - отец оставил пельмени, погрозил пальцем. – Семён правильно говорит – нехорошие слухи ходят про тебя, дочка. Нам как в глаза людям смотреть, если, правда? В Мыски скотину везут, в Мыски, больше некуда.
Мать взглянула на дочь, сжимавшую вилку до побеления пальцев, набросилась на отца.
- Уймись, старый! Кого напраслину на родное дитё возводишь? Да мыслимое ли дело, чтоб из нашей семьи кто-нибудь по такой дорожке пошёл? Совсем дурной стал. Да у её своей скотины полон двор, вот и сдаёт её. Думай чо говоришь-то!
Отец крякнул, съел два пельменя, потребовал?
- Ладно, и, правда, завели, не знай что. Достань-ка бутылку, да нальём ещё по стопке.
Мать послушно достала спрятанную бутылку, отец налил всем, в том числе и Клавдии.
- Выпей, со стопки-то не запьянеешь.
Клавдия скользнула взглядом по лицу мужа, тот был бледен, сидел, прикусив нижнюю губу. Клавдия зареклась бывать с ним в гостях.
Более острых тем не касались и расстались мирно, но осадок остался. Семён, выпив последнюю стопку, быстренько собрался и ушёл, о полном примирении после всего сказанного, хотя бы и в горячке, и речи не было. Клавдия помогла матери прибраться, Вася подсобил отцу натаскать сена со стожка и супруги отбыли домой.
Клавдия жила собственным мирком, мир людей существовал обособленно и воспринимался в качестве поля, пространства, в котором водится дичь – деньги. Она выходила на охотничьи тропы и отстреливала, прельщала, опутывала силками, загоняла дичь в ловушки. Люди с некоторых пор превратились в объекты без чувств и эмоций, имевшие лишь вещественные, прикладные характеристики: наличие или отсутствие денег, способность удержать оные при себе или быть полезными Клавдии в великой охоте. И вот оказалось, что эти объекты, эти пустоголовые лохи, гораздые только ныть да просить в долг, составляют о ней своё мнение да ещё следят за каждым шагом.
Из соседей в Мысках по-доброму к ней относилась пожалуй, одна Лизавета, остальные – слева, и справа, за год, за два сумевшие залить лишь фундамент и начатки стен – едва-едва здоровались. Жильцы к её приходу приготавливали деньги, и лишь Клавдия переступала порог, молча совали мзду в руки, всё общение ограничивалось «здрасс» да «до свидания». Отставной подполковник всё так же работал водителем да оббивал пороги в городской администрации, выдавливая жильё, супруга-учительница занялась репетиторством отпрысков деньги предержащих, этим и объяснялась бесперебойная оплата квартиры. Отчуждение Клавдия объясняла просто – зависть чёрная, сами не могут, а на чужое завидки берут. Но всё же заниматься коровьим промыслом в нынешнем году поостереглась: милиция это одно, а разъярённые мужики – совсем другое, прознают, и сжечь могут. Торговлю самогонкой тоже понемногу сворачивала – и возни много, и алкашня надоела, толкутся круглые сутки. Помалу всё же гнала, в основном для Васиных помощников. Вася с рассвета до заката трудился на стройке, сама помимо скотины по-прежнему занималась шитьём. Основную прибыль давали деньги «крутившиеся» у Артура. Бывая у кавказца, словно в питательную среду попадала.


К концу первой декады апреля крыша была закрыта шифером, Вася заканчивал подгонку полов. В мае Клавдия планировала нанять штукатуров, Люська уже приходила, справлялась.
Однажды, сгребая в огороде сухую ботву, почуяла запах дыма, внимания поначалу этому не придала, время весеннее, по всем огородам костры жгут. Но, подняв голову и машинально глянув на дом, бросилась к нему со всех ног – дым, тонкими ещё струйками, сочился сквозь щели заколоченного окна будущей спальни. Клавдия вихрем влетела в раскрытую дверь. Посреди комнаты пылала куча стружек, занялись половицы. Но Вася, Вася! Вася стоял рядом, сунув руки в карманы и, словно зачарованный, взирал на языкатое пламя. Обернувшись к супруге, выговорил совершенно серьёзно:
- Надо же! От окурка загорелось. Бог правду знает – дом наш на крови, сжечь его надо.
Супруга слова не сказала тихому идиоту, метнулась во двор, черпнула воды из бочки, залила огонь, огарки затоптала ногами. Переведя дух, взяла ослабевшего головой мужа за руку, увела в баню.
Как ни странно, Клавдия не ругалась, не кричала, Вася ожидал именно этого, сидел пришибленно, руки сновали по коленям. Опустившись рядом на диван, жена заговорила раздумчиво:
- Я-то думала ты дочку привезёшь, Витюша приедет, заживём одной семьёй. А ты что учудил? Сгорел бы дом, кому бы от этого легче стало?
Вася смотрел мутными глазами.
- Мне бы полегчало. Накатило чего-то, сам не пойму. Да что понимать? Убийцы мы.
Клавдия гладила по голове, уговаривала:
- Ляг, поспи, притомился ты. Шутка ли – такую домину отгрохали. Отдохни пару деньков, потом доделаешь.
Вася посидел, ладони зажал коленями, встрепенулся.
- Нет. Пойду. Там осталось всего ничего, завтра закончу. Штукатуров наймёшь, тогда и отдохну.
Клавдия выгнала последнюю порцию самогонки, аппарат разобрала, сложила в сарае за ларём с дроблёнкой. За мужем приглядывала ежеминутно, рассудок у того мутился – уму непостижимо какую прорву пойла за зиму выдул. На следующий день после пожара, вечером, налила самогонки и себе. Вася удивился:
- Ты ж не пьёшь!
Спутница жизни, прижмурив глаза, вздохнула тягостно, выхлюпнула в себя полстакана, тут же замахала руками, припала к кружке с водой. Сидела, подперев щёку ладонью.
- Ой, Васечка, смурно на душе, ой, как тошнёхонько. И дом скоро готовый будет, и радости никакой нету. Хотела, чтоб дети с нами жили, а теперь и не знаю.
Расплескав на стол, неверной рукой налила самогонки – мужу поболе половины, себе – едва донышко прикрыло. Стакан обхватила ладонью да тут же и выпила, Вася и не приметил, сколько. Опять задышала открытым ртом, схватила кружку с водой. Муж сказал участливо:
- Кого ты её, воду эту, хлещешь? Салом, вон, закуси.
Днём привезли рамы, водитель, получив деньги, мялся, не уезжал. Хозяйка развела руками.
- Нету. Мужик запил, не держу больше. Сам знаешь, когда была – не жалела. А тут – сам пьёт, лучше не держать – тут же пожаловалась: - Дома нет, так находит где-то. Ещё хуже – палёнкой отравится.
Водитель  покивал головой.
- Оно так. Сколько нынче народу потравилось и никому дела нет. Кодировать не пробовала? Ну, ладно, бывай.
Вася отодрал доски с проёмов, два дня подгонял, вставлял рамы, жена подсобляла. Затянули окна плёнкой, и работа закончилась.
- С огородом управимся, тогда уж и за штукатурку возьмёмся, и за отопление. Отдохни покамест, - объявила мать-командирша.
Вася день провалялся на диване, попивая из горлышка, впадал в дрёму, просыпался, таращился в телевизор, не понимая что, смотрит – фильм, рекламу, шоу. Наутро, похмелившись, ушёл к скотине: ладил кормушки, загородки. Словно что-то припоминая, глядел на поросят, новую тёлочку. Клавдия и не рада была, что муж работой занялся, дело предстояло скрытное, на виду никак не изладить. Долго не раздумывала – в обед лишним стаканом угомонила. Вечером опять пили вместе, Клавдия плакала:
- Что ж нам, родименький, делать? Спать уж не могу, хоть в петлю лезь, совсем тоска заела.
Вася посмотрел внимательно, на вид даже протрезвел.
-  А хоть бы и в петлю.
Клавдия подлила скорёхонько, выпив, спросила, глядя расширенными зрачками:
- А, может, и вправду? В петлю? – тут же спохватилась: - Скажешь, тоже. Грех это – самим на себя руки накладывать.
К родительскому дню купила водки. На могилке Вася понемногу-понемногу выпил всю бутылку, размяк, тёр кулаками глаза, канючил про памятник. Жена богом клялась, что уж в этом году – стройку-то заканчивают – пренепременно поставят. Вернувшись домой, Клавдия вывела мужа под руку из машины, усадила на новом крыльце, отправилась за Лизой – обещала показать поросят. У той знакомые приспрашивали, да у самой на продажу не было, а Клавдия в этом году решила половину продать.
Вечерело. Вася раскрыл глаза. О ноги тёрся Тушкан, в тени дома стало прохладно. Постоял, подумал, пошёл к стайкам, потрепал загривок Джемме. Войдя внутрь, поглядел на взрослых свиней, те, захлёбываясь, с чавканьем поглощали пойло. Проголодавшиеся поросята тоненько повизгивали. Клавдия доила корову.
- Ещё есть? – спросил с хрипотцой, прислонившись к косяку.
Последнее время, благодаря вечерним разговорам, чувствовал к жене доверие, спрашивал мирно, без злости или униженности.
- Ты б не пил больше, родименький, - Клавдия не прекращала доить, лишь голову повернула.
- Жжёт внутрях.
- Там, в сумке за холодильником, возьми одну, - вздохнула жена. – Выпей да спать ложись. Я ещё поросят парным молочком попою.
Вася спал, разметавшись, на диване. Клавдия, предусмотрительно обмотав руку полотенцем, взяла пустую бутылку за верх горлышка, сунула в полиэтиленовый пакет, присовокупила к ней стакан. Муж всхрапнул во сне, сторожко оглянулась на него, отнесла посуду на сеновал, вывалила в углу. Возвратившись в баню, покрутилась у стола, растолкала мужа. Вася протёр глаза, сел, на столе стояла бутылка, стаканы, тарелка с копчёным салом. Ещё одна бутылка с водой пряталась за кастрюлю, её он не видел. Супруга поднесла стакан, кусок сала на вилке, Вася принял дрожащими руками. Клавдия подошла к столу, повернулась спиной. Забулькало. Вернувшись к дивану, села рядом, обняла за плечи, прижалась, зашептала в ухо:
- Ох, мочи моей нет, родименький. Может и вправду, того, в петельку?
Вася зарылся лицом в волосы, стиснул зубы, простонал жалобно. Клавдия погладила по голове, поднялась, принесла ещё. Сама пила у стола, стоя спиной к дивану. На мужа напала икота, наливать ещё поостереглась, а ну как вырубится совсем, что тогда с ним делать? Все приготовления насмарку. Сознание у Васи рассыпалось мутными осколками, властная рука влекла куда-то в темноте. Он хотел спросить, но не смог произнести звук «к» и подумал – «а не всё ли равно?» Зашли в стайку, Клавдия велела набросить крючок, и повела дальше – на сеновал. Здесь остановились у стенки, рядом с чурбаками. Клавдия достала откуда-то две верёвочные петли, одну подала Васе, кивнула вверх – метрах в двух-двух с половиной от пола торчали два крюка – молвила шёпотом:
- Ну, давай, родименький. Ты на этот крючочек петельку привязывай, а я на тот привяжу.
Вася взял верёвку, постоял, соображая, посмотрел на жену. Та подала руку, ухватившись за опору, вопросительным знаком взгромоздился на шаткий постамент, придержался рукой за стенку, распрямился. Клавдия поднялась на другой чурбак, привязала верёвку, глянула ободряюще на мужа, привязать свою, тому удалось с третьей попытки. Клавдия велела:
- Ну, суй скорей голову. Как скажу «три», ногами чурбак толкай, вместе и отойдём.
Указания звучали бесполезно. Вася уж стоять не мог, ухватившись обеими руками за верёвку, качался, как на брёвнышке над пропастью. Клавдия не вытерпела, скинула петлю, подбежала к мужу, встала рядом, помогла просунуть голову. Соскочив на землю, почему-то не вернулась к своей петле, а вытолкнула чурбак из-под Васиных ног. Вася дёрнулся, забился, выдохнул со свистом, всхлипом: «Ты-и-и!» и захрипел. Клавдия, закрыв глаза и заткнув уши, отвернулась. Выждав несколько минут, посмотрела на мужа, тот висел, тихо покачиваясь. Метнувшись к "своему» чурбаку, выдернула чутельно вколоченный крюк, вместе с верёвкой сунула в карман, чурбак откатила к воротам. Бросив последний взгляд на мужа, протиснулась между остатками сена и воротами к стене, закидала следы, постояла, прислушиваясь. Сеновал замер в тишине, с улицы не доносилось ни звука, лишь в стайках слышалось похрюкиванье да коровьи вздохи. Тихохонько отодвинула загодя отколоченную снизу доску, выглянула наружу, не заприметив ничего подозрительного, лёгкой тенью выскользнула на волю. Споро, без суеты, приколотила доску, припрятанным в схоронке молотком. Крюк, молоток, верёвку, развязав петлю, зашвырнула в сарай. Возвратившись в баню, первым делом спрятала недопитую бутылку за диван, прибралась, поставила жариться мясо и занялась перегонкой молока. Через час выглянула во двор, покричала голосисто мужа, не дождавшись отклика, повторила призывы. Включив свет в доме, походила по комнатам, не обнаружив никого, побежала к стайкам. Подёргала закрюченную изнутри дверь, закричала: «Вася, Вася! Открой! Ты чего заперся?» Дверь не открывалась, Клавдия колотила кулаками, ногами, звала мужа. Тушкан, скуля, бегал вдоль стены, Джемма лаяла, переходя на вой, визжали свиньи, мычали корова, тёлки. Накричавшись до хрипоты, Клавдия побежала к соседям. Не помня себя, промчалась через улицу, в дом ввалилась без стука, застыла у двери, привалившись к косяку. Выскочившая из комнаты на шум Лиза, изумлённо воззрилась на переполошившуюся соседку.
- Беда у нас! – выдохнула гостья.
- Васька чего учудил?
- Васька! Володя где? Двери в стайке ломать надо. Заперся и не открывает. Я уж и стучала, и кричала…
- Да слыхала я. Чо, думаю, за переполох у соседей, то ли опять Васька буянит. А оно вон чо. Володя! – кликнула мужа.
- Слышу, - почёсываясь, тот вышел в прихожую. – Зарылся в сено да спит твой Васёк. Проспится, сам придёт. Много сегодня выпил?
- Да я шумела – мёртвый подымится. Ой, чо говорю-то! – зажала рот ладонью, отвечала сбивчиво, невпопад. – Ой, чую беда, ой, беда. Уж как столько спать-то? Выпил на могилке. Сама покупала – куда денешься. Спрашивала ещё – может, тут маленько выпил, остальное дома допьёшь? «Нет, - говорит, - кого её размазывать? Сразу выпью».
- Да видал, как он на крыльце сидел, кирял. Больше-то не пил? – сосед упёрся рукой в косяк, тёр подбородок. – Снулый он у тебя какой-то стал.
- Ой, не знаю, кого и делать-то? Милицию вызывать да «скорую»? Не пил он больше, поел, на диване прилёг. Поспал, во двор вышел, я и без внимания, чего он делал - управлялась да молоко затеяла перегонять. Ужин поздненько приготовила, кинулась туда-сюда – нет Васи и стайка заперта. Ох, мы тут тары-бары разводим, а он там с собой чего сделал. Дверь ломать надо. Володя, идём, поможешь, боюсь я одна. Не к добру это, ох, не к добру.
- Стойте! – воскликнула Лиза, загибая пальцы. – Как раз полгода.
- Какие полгода? Скоро полтора будет, как баба Дуня померла.
- Да я не про бабу Дуню. Припомни! На базаре мы были, цыганка нагадала – через полгода, мол, помрёшь. Вот как раз полгода и прошло, - округлившимися глазами Лиза посмотрела на соседку, на мужа. – Пил-то он дай боже, в пьяную башку и втемяшилось, что срок подошёл… Ой!.. – Лиза прижала к щекам ладони и замолчала с раскрытым ртом.
Все трое, огорошенные, не произнося ни слова, взирали друг на друга. Осеннее, давно забытое гадание, всплыло в памяти. Так же молча втроём покинули дом, вышли со двора, пересекли улицу.
Клавдия заскочила в сарай, вынесла ломик, подала соседу, придержала собаку. Дверь открылась быстро, Володя поддел плоским концом тонкого ломика нижний край, раскачал и через образовавшуюся щель сбил крючок. Вася, отбрасывая длинную тень, находился там, где ему и положено было находиться, лишь повернулся лицом к стене – закрученная верёвка распустилась под тяжестью тела. Клавдия вымолвила: «О, господи!», кинулась к телу, обхватив ноги, приподняла, ослабив натяг верёвки, крикнула:
- Верёвку, верёвку перережьте!
- Да чем резать-то? – Володя захлопал по карманам, подскочил к Клавдии, перехватил тело за пояс. – Я подержу, неси нож. – Клавдия убежала в баню, Володя безнадёжно сказал жене: - Он остыл уже. Да, вон, в углу и бутылка лежит. – Лиза наклонилась, протянув руку, муж предостерегающе выкрикнул: - Не трогай! Отпечатки останутся, дело-то криминальное.
Клавдия подставила чурбак, резанула верёвку, Васино тело повисло на Володином плече, тот осторожно положил его на землю. Клавдия встала на колени над мёртвым мужем, оттянула вниз петлю, принялась суетливо раскидывать-складывать ему руки. Володя тронул за плечо.
- Кого ты делаешь? Холодный он уже, милицию вызывай.
Клавдия встала, закусив губу, и, оглядываясь, будто не в себе, закрыла лицо ладонями, заныла на одной ноте. Лиза подошла, обняла, кивнула мужу:
- Иди, позвони в милицию. Куда ей идти?
Тот почесал затылок, проворчал:
- Вот вляпались, так вляпались. Удружил Васёк.
Представители правоохранительных органов приехали через полтора часа злые, дерзкие на язык. У Клавдии к этому времени распухли искусанные губы, натёртые кулаками глаза покраснели, и так же распухли. С ней следователь разговаривал как с предполагаемой убийцей, даже Лиза не выдержала:
- Кого вы к ней привязались? Дверь изнутри была заперта, муж мой открывал. Сам руки на себя наложил, ясное дело. Он себя не помнил, как напьётся. По соседству живём – знаем.
- А зачем поила? – следователь смотрел зло и въедливо.
- Родительский день же. Дак это ещё до обеда было, - хлюпнула Клавдия.
- А это что? – следователь ткнул в обнаруженную на сеновале бутылку. – Пушкин купил?
- Я почём знаю? Сказала – одну бутылку брала, на могилке выпил. А эту сам купил, чего ж, денег у него не было?
Следователь положил бутылку и стакан в пакет. «Проверяй, проверяй, что ж, она – дура? Там пальчики продавщицы и Васькины. Бутылку покупала, брала осторожно, за крышку, а дома вытерла».
Эксперты осмотрели и сфотографировали след на шее от верёвки, открытую ломиком дверь. Сняли отпечатки пальцев у Клавдии и мёртвого Васи. В бане час писали бумаги, расспрашивали невольных понятых-свидетелей, даже зафиксировали версию Лизы о цыганском гипнозе. В три часа милиция укатила. Клавдия с Володей перенесли Васю в летнюю кухню, положили на лавку. Вдова выгнала Тушкана из бани, выпила стакан водки и легла спать. В ближайшие дни предстояли большие хлопоты.

                -  6  -               

Местами, там, где в земле скрывались старые тополиные корни, «Беларусь» приостанавливался, от натуги издавал рык и, совершив рывок, двигался дальше. По пахоте сновали тяжелоклювые грачи, долбили взрыхленную землю, перелетали с места на место. Клавдия стояла рядом с будкой Джеммы и ревниво наблюдала за вспашкой. Новые планы теснились в её голове. Скотину она держит последний год – и надоела, и управляться одной тяжко. Да и зачем она нужна в её новом, Клавдином, качестве? Вот-вот предпринимательницей заделается, да неужели уважающие себя люди пойдут к ней – весь дом свиньями да коровами пропахнет. Освободившиеся помещения сгодятся для новых дел. Стайки вычистить, полы перестелить, стены, потолки поштукатурить – настоящий пошивочный цех можно разместить. В доме, как и предполагала, оборудует ателье для стоящих клиентов, в цеху же будет гнать всякий готовый ширпотреб, может даже верхонки – усмехнулась про себя, – а может и импорт будет стряпать, пора придёт, подумает над этим. Конечно, охрана потребуется, одной Джеммой не обойдёшься, переговорит с Артуром, придётся кое-что отстёгивать с процентов, зато его добры молодцы возьмут под защиту. Проблем хватало, но все, так или иначе, решались. Нерешаемую проблему создавал сынок.
Это же уму непостижимо, сколько он из неё денег выдоил! Весной вообще какая-то прорва открылась. Нет уж, хватит. В нынешнем году двадцать пять стукнет, пора слазить с материнской шеи. Дом закончит, квартиру продаст, съездит к нему, разберётся. Пожалуй, надо купить квартиру, сын всё же, одно- или двухкомнатную, там видно будет. Даст пару лимонов на обзаведение – и всё, живи, Витюша, своей головой. Не помощник ты, а бремя тяжкое.
Картошку сажала с Люськой-штукатурщицей. Клавдия копала быстро, без передышек, как робот, Люська едва успевала клубни разбрасывать. Со следующего дня принялась за штукатурку. Как не очумела Люськина голова, руки не забыли мастерства и исполняли работу исправно, без огрехов. В помощь мастерице наняла молодого, немного придурковатого парня, в минуты отдыха принимавшегося строчить из воображаемого автомата или домогаться любви испитой, поистасканной Люськи. По сравнению с высокоразвитыми коллегами, придурок обладал несомненным достоинством – деньгам предпочёл харчи.
Сама Клавдия крутилась, как белка в колесе. Из-за коровы приходилось подниматься в шесть – доить, гнать в стадо. Молоко продавала соседям слева, взявшимся нынче за строительство, да поила работничков (в счёт оплаты). Из последней подопревшей свёклы выгнала самогонку и подрядила трёх бомжей натаскать шлак на потолок. Денег катастрофически не хватало. Узнав цены на оборудование, за голову схватилась, а ещё бумаги оформлять. Это не самой на машинке по вечерам строчить, хочешь, не хочешь, а придётся регистрироваться. Государству – дай, хапугам – сунь. Да ещё дом не закончен – отопление проводить, красить, стеклить. Хорошо, хоть все плотницкие работы выполнены – выжала из Васечки всё, что смогла. Артуров навар отдавала ему же – деньги могли сделать только деньги, а не закупит оборудование – к чему было огород городить? На текущие расходы тратила мзду с жильцов (рада была бы ещё плату повысить, но сама чувствовала – дошла до предела), продала прошлогоднюю тёлку, сбыла поросят, на еду оставила одну большую свинью да двух нынешних. Каждую свободную минуту строчила на машинке, а сынок слал письма, телеграммы – денег, денег, денег… Клавдия обозлилась и посылала один раз в месяц по триста тысяч – ничего, проживёт, люди и на меньшее как-то существуют. Приехал бы, да хоть с покраской помог.
Сынок прикатил в конце июля. Явился не один – с другом и тремя подругами. Друг носил серьгу в ухе и цепь на шее, у сына на груди красовался десятисантиметровый крест из непонятного металла. Девицы вихлялись, дымили длинными сигаретами, выкуривая их до половины. Развесёлая компания обосновалась в остро пахнущем краской доме. Клавдия предложила летнюю кухню, но гости сморщили носы. Свет в доме горел круглые сутки, магнитофон работал без отдыха. Клавдия заглянула вечером – приносила ужин. Компания сидела кружком на полу, дымя странными папиросами. Папиросы лежали тут же в пачке из-под сигарет. Все пятеро посмотрели на хозяйку расширенными зрачками, с блуждающими улыбками на лицах. Запах от курева шёл какой-то незнакомый, Клавдия отнесла это на счёт невыветревшейся краски. Девицы были не одеты, а едва прикрыты, у одной груди торчали из расхрисанной блузки, но парни не обращали на женскую наготу никакого внимания.
«Натрахались, уже и не смотрят на девок. Да и девки – не девки, а чёрт-те что. Да ей какое дело, дети они, что ли? Проваливали бы поскорей, пока дом не сожгли своим куревом».
Клавдия поставила кастрюлю на пол, предложила:
- Ну, молока захотите – забегайте, хоть ведро берите.
Утром сынок забежал к матери, но не за молоком, а за деньгами.
- Вы хоть дом не сожгите, - проворчала родительница, подавая двести тысяч.
- Не сожжем, не сожжем, - скороговоркой пробормотал Витюша и потребовал: - Ещё дай, маловато этого.
Клавдия поморщилась, но выделила ещё семьдесят тысяч.
- Ну и жмотина же ты, - констатировал Витюша без всякой почтительности.
А после обеда, Клавдия как раз вернулась от богатенькой клиентки, компания устроила представление для всей улицы. Она только вылезла из машины и вздрогнула – парадная дверь с грохотом растворилась и из неё вылетела голая девица. Дверь тут же захлопнулась, девица тщётно рвала на себя ручку, но изнутри раздавался гомерический хохот. Девица напоследок стукнула в дверь кулаком и повернулась к ней спиной. Увидев обращённые на себя взоры, принялась хохотать, как припадочная, даже согнулась пополам. Нахохотавшись, улеглась посреди крыльца, подложив руки под голову. Клавдия сходила за простынью и прикрыла срамницу. Но назойливая забота вызвала у той взрыв негодования. Сорвав с себя и отшвырнув прочь простынь, обложила благодетельницу забористым матом. Клавдия плюнула и ушла заниматься своими делами.
Вечером Витюша устроил погром. Войдя с подойником в летнюю кухню, Клавдия глянула в растворённую дверь бани, и обомлела. В бане царил кавардак – постель, посуда валялись на полу, в воздухе летал пух, телевизор стоял на боку, стол развёрнут наперекосяк. Клавдия оставила подойник и влетела в баню. Витюша, нагнувшись, потрошил диван.
- Ты!.. Ты чего делаешь? – Клавдия не знала, что говорить и что думать.
Сын обернулся на окрик, как от удара током. Лицо остервенело от злобы, губы дёргались.
- Деньги ищу! – заорал на мать. – Говори, где прячешь?
- Да ты что, ополоумел? Ты что натворил? Все деньги тебе отдала. В кошельке последние лежат… - сказала и осеклась – раскрытый кошелёк валялся под ногами.
- Ты что думала, – сунула как нищему двести тысяч и всё, что ли? Да я только Тарзану два лимона должен. Понимаешь? Сказал ему – поедем ко мне, оттянемся, мать бизнесом ворочает, возьму у неё, отдам. А ты что? Ради сына жмотничаешь?
- Да уж видала, как вы оттягиваетесь. Ты вот что, сядь, - Клавдия повелительно подвела сына к кровати, усадила на голую сетку. – Тебе сколько лет? Двадцать пять нынче. Ты мужик или сопля? Твои одногодки сами бизнесом ворочают. Ты за что ему должен?
Сын помолчал, буркнул:
- Мои проблемы.
- В общем, договариваемся так. Своих проходимцев гони с моего двора, пока я им сама салазки не загнула. Ты знаешь – я могу. Это что ж такое – меня в моём же доме материть принародно. Денег у меня сейчас нет, хоть на колени падай, хоть ещё раз всё переверни, можешь ещё простыни разодрать. Нету! Рисовать я их не умею. Отдаю тебе квартиру, выбирай – или в Сосновск возвращаешься, живи здесь и в дело со мной впрягайся, или квартиру здесь продаю, к тебе приезжаю и там куплю. И на этом всё. Квартиру покупаю, даю три лимона, дальше живи самостоятельно.
- Не три – пять лимонов минимум, я ещё подумаю, и квартиру – двухкомнатную. Чего жидишься? Есть у тебя деньги, знаю. Дома нет, сходи, возьми. Где ты их крутишь?
Клавдия поморщилась раздражённо.
- Подумаю. Но деньги будут не раньше, чем через месяц. Хочешь, со мной оставайся, не нравится со мной жить – с друзьями отправляйся.
Витюша криво усмехнулся.
- Я тоже подумаю ещё, сколько с тебя на прощание потребовать – пять или десять. Ишь ты, тремя лимонами хочет отделаться!
На этом семейный совет закончился, и сын ушёл к друзьям.


К обеду «тарзаны» покинули не слишком гостеприимный дом.
Мать вычищала в стайках застарелый навоз, сын маялся дурью. Бросив лопату, Клавдия выскочила из свинарника на лай беснующейся Джеммы. Витюша стоял на границе безопасной зоны, в пальцах левой руки дымилась сигарета, в правой сжимал палочку сантиметров двадцати и стукал овчарку по носу. Та, роняя слюну, рвалась с цепи.
- Господи, да ты совсем обалдел! Кого делаешь-то? Сорвётся с цепи, изорвёт ведь.
Сын засмеялся, пульнул в собаку окурком.
- Ладно, пойду подремлю на сеновале, - гоготнул, проходя мимо матери: - Васька-то не приходит?
К вечеру Клавдия занялась домом – после нашествия гостей решила навести порядок. Пора было уже перебираться в новое жильё, да всё откладывала – то ждала, пока краска подсохнет да запах выветрится, то сынок друзей понавёз.
По привычке матерясь сквозь зубы, когда что-либо нарушало установленный ею порядок, обошла все комнаты. Пол замусоривали окурки, полиэтиленовые пакеты, картонные коробочки из-под таблеток непонятного предназначения. Парадная прихожая походила на хлев: набивные сенники, кошма, простыни, одеяла валялись навалом в углу. «Трахались впятером, что ли? – подумалось гадливо. Клавдия сложила постели аккуратной стопкой, сходила за веником и принялась за уборку. Выметенный из-под батареи шприц и битые ампулы раскрыли глаза на всё: и на непонятные коробочки из-под таблеток, и на странное курение, блаженные улыбки, туманные взоры, и главное – на причину сыновних долгов.
«Ах ты, гадёныш! – веник выпал из ослабевших рук, Клавдия с застывшим дыханием безвольно опустилась на стопу рухляди. Мысли кишели, как черви в пропастине. -–Так бы и придушила своими руками. Сынок, сынок, что же ты содеял? Ведь это конец – возврата нет. Он теперь так и будет тянуть из неё соки, гадёныш. Но сын ведь! Да что теперь сделаешь – всё равно лечить бесполезно. Сколько миллионов ухлопает и всё зря, попусту, всё в прорву. Наслышана про семьи, в которых наркоши завелись. Нет, не для того она деньги зарабатывала, чтоб на ветер бросать. Так рассчитывала, так рассчитывала, да пусть бы гарем себе завёл, слово бы не сказала, только бы шёл с ней в одной упряжке. Ах, поганец, поганец! Наркоманы – падаль, грязь, сами мучаются и родным жить не дают. Сынок! – далёкие воспоминания колыхнулись зыбким утренним туманцем и растаяли. – Ничего себе, сынок. Давеча с такой остервенелостью смотрел, думала, прибьёт. Квартиру ему покупать? Нет уж – дудки! По ветру пустит и опять же к ней за деньгами прибежит. Нет уж! Но не душить же его, в самом деле. А как? Ускорить процесс – передозировка называется, тыщу раз по телевизору показывали. Но как, как? Ясное дело, подальше от Сосновска, чтоб и тени подозрений не пало. Но как? – это «как?» завладело основной мыслью, остальные отодвинулись в сторону. – Не самой же гадость эту вводить да она и шприц в руках держать не умеет. Купить зелья да подбросить как-нибудь? Но не бандеролью же высылать. Ах, поганец, поганец, на что мать толкает! Но не ждать же ей, чтоб он её с потрохами съел. А если как с Васей? Только вместо цыганки шлюшонку какую-нибудь подбросить да научить, чтоб процесс ускорила. Или подождать, пока сам себя уморит? Говорят, если ширяться начал -–так это называется? – больше двух лет не проживёт. Нет, это долго, слишком долго, столько ей не выдержать. Это что ж, всё это время она на него горбатиться должна и всё прахом, из-за чего ночей не досыпала, нервы выматывала, всё прахом? Нет уж, она так не согласная. К осени надо кончить, - от слова «кончить» – ведь кого кончать надо! – мысли остолбенели, но Клавдия взяла себя в руки. – Пожалеет да поплачет потом. Сейчас дело обдумать надо. Квартиру ему найти, чтоб знать, куда шлюшонку подсылать. Да за квартиру самой деньги вперёд месяца за два заплатить. Эх, свидетель лишний будет. Может, со временем как-нибудь по-другому измыслит, чтоб всё чисто было. Кого сейчас с ним делать? Эх, какой же она деревенской дурёхой была! Вовремя бы к гинекологу съездила, и не было бы проблем. Всё тянула, стыдно ей, видишь ли, было. Дотянула! И в молодости себе закорючек насоздавала и теперь, когда, наконец-то, такие просторы открываются, боком вышло. Вот же сучонок, с самого своего рождения жизнь ей пакостит. Нет уж, с неё хватит, что задумала, то и свершит. Её право – вовремя бы поскоблилась и не явился бы Витюша на свет. Так какая разница – тогда или теперь?»
На этом мысли Клавдии прервал сам «поганец и гадёныш». Вошёл тихо, крадучись – Клавдия и не услышала – губы кривились в усмешке, словно подлянку какую сотворил, руки держал за спиной.
- Что, опять всё вверх дном перевернул? Садись, поговорим.
Сын стоял молча, улыбался недобро, сатанински.
- Поговорить нам надо, - продолжала мать. – Как же это ты жизнь себе испоганил, сынок? Лечиться тебе надо. Ты не сомневайся, найду деньги на лечение, брось только это зелье поганое. Получу, вот, поедем в город, найдём докторов стоящих, или этих, - как их называют? – заговаривают которые. Пока со мной поживи, молочка парного попей, оно ото всего помогает, легче станет, - говорила и чувствовала – в пустоту слова летят.
- Оставь, это мои проблемы. Мне деньги сейчас нужны. Поняла? Сроку два дня и два лимона отдать надо. Сейчас давай, поняла? – свистящим шёпотом произнёс Витюша, глядя, не мигая, на мать. – Сейчас, поняла? Где хочешь, бери.
- Да нет же у меня сейчас, сказала же. Через месяц будут, сейчас нет. У кого, у Лизки займу, что ли? Ты моё слово знаешь, – сказала через месяц, значит, через месяц, - Клавдия оставила увещевательный тон, последние слова произнесла сердито и резко.
- Так значит, – нет? Последний раз спрашиваю.  Ну, как знаешь, Витюша вывел руки из-за спины.
- Ты… Ты чего задумал? Молоток это, зачем у тебя?
Удар получился несильный, Клавдия только сознание потеряла. Очнулась от удушья. Лёгкие, гортань горели сухим дерущим пламенем и разрывались на части. Клавдия раскрыла глаза, судорожно распахнутым ртом в болезненных корчах вдыхала воздух и не могла вдохнуть – голову облеплял полиэтиленовый пакет. Её куда-то тащили за руки, забившись в конвульсиях, затрясла головой, повернулась набок. Витюша влёк её к развёрстому погребу. В глазах, подавляя белый свет, вспыхивали красные сполохи. На долю мгновения Клавдии показалось, что вместо головы у неё образовался разбухающий раскалённый волдырь, наполненный кипящей кровью, в следующий миг волдырь лопнул и наступил мрак.
                2002г.   


Рецензии
Страшная история. Страшная своей обыденностью.

Михаил Соболев   09.11.2020 17:57     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.