Курильский излом неоконченное

I.
- Можно установить, сколько баллов?
- Десять, не меньше. Точно уже не определишь. Все приборы коту под хвост. Даже СБМ выворотило вместе со станиной. Стекло разбилось.
- Что за СБМ?
- Стоит в подвале на станции. Самый грубый сейсмограф. Сейсмограф балльности Медведева. Вместо ленты – закопченное стекло. Самописец – вертикальная стрела на пружинах. Какого диаметра кружок на стекле нарисует, столько и баллов. Баллов до пяти этот сейсмограф вообще ничего не регистрирует. Не чувствует. А рассчитан до двенадцати. Тогда там вот такой круг должен нарисоваться, - собеседник широко развел большой и указательный пальцы. – В теории… - добавил он задумчиво и сразу очнулся. - Самая примитивная штука, какая только может быть. Но и она не выдержала.
- До двенадцати?
- Я же говорю, в теории. Двенадцать – это катастрофа. Гибнет все. В том числе, конечно, сейсмографы. Там, где была равнина, вырастают горы. Где были горы - впадины размером с небольшое море. Правда, на человеческой памяти такая была только один раз, в пустыне Гоби. Но живых свидетелей остаться не могло. Если и шлялись какие чабаны, то их стерло в порошок.
- Как же тогда…
- Определили? По изменениям ландшафта. Понимаешь, чтобы в один миг было уничтожено все живое, а ландшафт поменял полярность, должна либо комета свалиться, либо… ну, либо здорово лопнуть земная кора. На сотни километров. Причем близко от поверхности.
- А десять баллов?
- Малая катастрофа с частичными изменениями ландшафта. Строения разрушаются…
- Тогда у нас не больше девяти. Дома хоть и поломало, но стоят же.
- Ты не дослушал. На острове 95 процентов зданий деревянные. Ты пробовал одним ударом сломать крепкий деревянный ящик? Он у тебя трещать будет, ходуном ходить, но не рассыплется. А каменные почти все на сваях. Да и низенькие они, два-три этажа. Кстати, мы не знаем еще, что с ними… В общем, рано судить. Нужен визуальный осмотр разрушений. Все зафиксировать, пока не заросло и не осыпалось. Иначе те, из Центра, наверняка занизят. Правда, они все равно занизят. Перестрахуются.
- Тебе-то что до этого? Пусть скажут, что было пять баллов. Вместе посмеемся.
- Я старею. И всю жизнь занимался сейсмологией. К концу жизни захочется сказать внукам, что я пережил землетрясение силой десять баллов. А не девять. Десять - это на порядок больше, чем девять.
- Они занижают. А ты наверняка завышаешь, даже не замечая. Психологическая ловушка.
- Я и говорю, что нужна экспертиза. Замеры трещин на почве, где что провалилось, состояние зданий, показания очевидцев, фотоснимки. Иначе потом все стушуется.
- Эпицентр, что, под нами?
- Откуда ж мне знать. Но судя по характеру толчков, очень недалеко. И не глубоко – это точно.
- Ночью катера метались, не могли выскочить из бухты. Думаю, из-за цунами. Видно, вода через горловину напирала.
- Один выскочил, я видел. И быстренько умчался. Пограничник, наверное. У тебя датчики по всему острову. Вот и проверяй, была волна или нет.
- Проверим. Заметил, ни одной посудины на горизонте.
- Из-за цунами и смылись подальше в море... Надо же, дождались. Станция работала сорок лет, и ничего серьезного. По-моему… баллов семь однажды было. Ерунда. Сорок лет! А только закрыли – врезало. Закон подлости. Политической подлости.
- Ты же говоришь, все сейсмометры слетели, никаких бы записей не сохранилось.
- А предвестники? Предвестники мы могли бы успеть зафиксировать. Это же бесценный материал! Да и предупреждение о цунами можно было дать безо всяких расчетов… если бы, конечно, прямой телефон работал.
- Вырубился бы сразу твой телефон. Видишь же, что творится…
Разговор происходил на территории сейсмической станции «Шикотан», вознесенной высоко над поселком. Двое беседующих стояли возле длинного полуразрушенного здания бывшей сейсмостанции и спокойно покуривали, считая ниже своего достоинства суетиться перед лицом нагрянувшей нежданно беды. Один сейсмолог, второй океанолог. Первый из них час назад, рискуя быть похороненным под грудами кирпича и бетона, проник в сейсмологическую штольню, уходящую глубоко под поселок. То, что он увидел там, его потрясло. Сама штольня устояла, ибо сделана была на совесть. Но десятки сейсмографов, которые он на протяжении двадцати лет чистил, проверял, ремонтировал, можно сказать, лелеял, вырвало из своих гнезд и разметало по всему пространству штольни, превратив громоздкие, но очень тонкие приборы, регистрирующие малейшее дыхание планеты, в груду искореженного и бессмысленного металла. Своими мощными стальными станинами сейсмографы были намертво впаяны в крепчайший бетон постаментов, а сами постаменты столь же намертво скреплялись со скалой, в которой пробита штольня, а значит, с земной корой. Мертвая спайка с земной корой - необходимое условие проведения сейсмологических наблюдений. Но – не помогло. И, разумеется, бешеной тряски не выдержали драгоценные кварцевые трубы деформографов, тоже уходившие в скалу. Они должны фиксировать микронные смещения земной коры, но не были рассчитаны на дикую пляску с амплитудой в десятки сантиметров. От труб остались Когда-то это была сейсмостанция первого класса, совмещенная в одном здании с гидрофизической обсерваторией. Она не только фиксировала землетрясения, но и оповещала население огромной части побережья Дальнего Востока о возможном возникновении цунами. Два года назад станцию закрыли, как не отвечающую запросам времени, а персонал разогнали. Точно с такой же формулировкой ликвидировали почти все станции на Дальнем Востоке, да и по всей стране тоже. Но сейсмологи знали, что это детский лепет для непосвященных. Если оборудование устаревает – его модернизируют или меняют. Если персонал не соответствует – его меняют или подучивают. Причина в другом: в разоренной «демократическими» реформами стране просто не было денег, чтобы обеспечивать безопасность людей на дальних рубежах. Опыт 1952 года, когда на Северных Курилах цунами смыло целый город, правителей ничему не научил. 
Правда, осталась обсерватория, и остались океанологи. Но у них интерес чисто академический, они диссертации пишут о том, как ведут себя цунами на разных глубинах. Интересно и престижно. Но к безопасности населения их работа не имеет никакого отношения.
Оставшись без работы, начальник сейсмостанции Щукин, тем не менее, не стал консервировать все самописцы. Он оставил те из них, которые находились в режиме ожидания и не требовали питания. В том числе сейсмограф балльности Медведева…

II.
Все тот же остров. Зеленый, холмистый, живописный и до крайности запущенный. Если бы в это солнечное октябрьское утро поблизости от берегов вдруг появился случайный корабль, то с его борта неосведомленный наблюдатель мог с удивлением обнаружить в островном облике странные изменения, не слишком заметные, но достаточные, чтобы слегка усомниться в собственном рассудке. Например, вот здесь совсем недавно океан бил волнами в огромную скалу, величиной со здание Московского университета, а сегодня на ее месте распахнулся уютный заливчик. Вон там годами белел отличный ориентир - здание метеостанции, а ныне пусто, будто метеостанцию сдуло ветром. И куда, скажите, подевался остов ржавой посудины, вросший в береговой песок со времен войны с Японией? Но некому было задавать вопросы, потому что не было вблизи острова, ни случайного корабля, ни праздного наблюдателя, пустынен лежал океан, безмятежен и девственен, как в первый день мироздания, и не чертили его слепящую гладь рыболовецкие сейнера-тихоходы, не рассекали ее стремительные катера морских пограничников, исчезли, будто их вовсе и не было на свете, громады плавзаводов и  стройные силуэты сухогрузов, успокоились даже юркие буксиры, прозванные в народе «жучками», совсем недавно с завыванием сновавшие по круглой, как тарелка, бухте.
Хотя если бы наш наблюдатель оказался на борту вертолета, он, вероятно, озадачился еще больше, ибо земля под его ногами уже не была той землей, которую он знал. Возможно, в его голову могла бы закрасться дикая мысль, будто минувшей ночью некая неведомая космическая сила вдруг вырвала из океана целый остров, взметнула его на недосягаемую высоту, а потом с неистовой злобой бросила вниз, и раскололся остров на множество осколков. Так покрывается трещинами раскаленный на костре камень, так лопается упавший на землю глиняный сосуд. Страшные трещины безжалостно рвут зеленый ковер покатых холмов, змеятся на многие километры, то почти скрываясь из глаз, то превращаясь в бездонные каньоны, вонзаясь в подножия сопок или убегая в океан, исчезая в зарослях лесов или карабкаясь на вершины. А может, он бы увидел с высоты сложенное гармошкой огромное недостроенное здание поселкового клуба или рухнувший в трещину самосвал? Что бы он подумал о своем рассудке?
Но не было этого наблюдателя, а те, кто появились позже, на кораблях и вертолетах, уже ничему не удивлялись.
И было утро, и ярко, не по-осеннему, светило солнце. И безмолвие тяжким колоколом нависало над поселком, всегда куда-то спешащим, суетливым и нервным. Оно не было полным, это безмолвие. Где-то вдалеке уже брехали собаки, в бухте противно орали чайки, волны с тихим шипением наползали на берег… Но вот людей – людей слышно не было. Ни голосов, ни шума машин, ни ударов молотком, ни звуков пилы, ни скрежета выворачиваемой из забора доски.  И очень не хватало чего-то еще неуловимого, но обязательного и необходимого в какофонии звуков, что всегда постоянным фоном присутствовало в атмосфере большого и несуразного поселка, хаотичной смесью деревянных двухэтажек, бараков и безбрежного «частного сектора» затопившего склоны прибрежных сопок. Это «что-то» заключалось в отсутствии рокота электростанции, столь же незаметно-привычного, как запах океана или торчащая над бухтой сопка, самая высокая на острове, с белыми куполами противовоздушной обороны на вершине. Электростанция лежала в руинах, ее двигатель, искореженный рухнувшими на него потолочными плитами, сделал ночью последний всхлип и замер, погрузив поселок в непроницаемую октябрьскую тьму.
Такая же тишина царила в этот утренний час и в Крабозаводске, еще одном поселке, в десяти километрах от Малокурильска. На острове всего два поселка, богатых рыбзаводами, по три в каждом. Правда, помимо гражданского населения, на маленьком кусочке земли надежно обосновались и вояки: морские пограничники, артиллерийский батальон и часть ПВО. Удивляться этому не приходилось – остров расположен в пределах видимости Японии. Погранзона…
Люди еще не проснулись. В половине первого ночи их всех разом выбросило из постелей страшными земными судорогами. Почти всех животный, не рассуждающий страх в течение считанных секунд выгнал на черные улицы. Многие еще не понимали, что произошло. Паника сменялась растерянностью, растерянность перерастала в отчаяние, потому что нет ничего страшнее для человека, чем мгновенно лишиться родного крова. Земля качалась под ногами, время от времени вздрагивая в предсмертных конвульсиях. Люди забывались только под утро, кто под открытым небом, кто в палатках, кто в своих автомашинах, а кто-то рискнул вернуться в разгромленные дома. Они были измучены, и потому спали, мучась кошмарами. И потому над островом нависала небывалая тишина. Тишина, наполненная бедой.
Наступало утро 5 октября 1994 года...

III.
…В ночь перед землетрясением в небе над островом летал НЛО. Неопознанный летающий объект. Его видели многие. Потом выяснилось, что он не летал, а торчал во-он там. Где это там? А во-он, над той сопкой, в стороне Хоккайдо. И не просто торчал, а пульсировал, не то оранжевым, не то фиолетовым цветом. И не один он был, а целых два. Да ну, бросьте. Да нет, точно говорю. Они и после землетрясения появлялись, но всем не до того было.
…Говорят, за несколько часов перед землетрясением вдруг проснулись и залаяли собаки, в стайках замычали коровы, а по квартирам заметались кошки. Правда, я не слышал, я спал, собаки у меня нет, кошка сдохла, коровы никогда не было. И вообще я пьяный был. Это меня спасло. Я почему-то лег головой не к шкафу, как обычно, а к окну. А на шкафу стояла швейная машинка. Если бы плюхнулась на голову, я бы с вами не разговаривал.
…Не может быть! Ничего не замечаешь? Что я должен замечать? Трещины? Да черт с ними, трещинами. Целая сопка исчезла. Наша «канатка». Все, отбегались к океану...   
…Ночью женщина по берегу бухты гуляла. И свалилась в пропасть. Точнее, берег обвалился в море. Ты же знаешь, какие там крутые берега. Метров сорок. Несколько раз выкарабкивалась, а берег снова обваливался. Так вот. Она каким-то чудом выжила. Ты можешь в это поверить? Я – нет. Но она выжила. Только седая стала. Совсем белая, хотя молодая. Приезжая. Сегодня утром с боем прорвалась на траулер и забилась в трюм. Сказала, что не выйдет, пока ее не отправят с этого острова. Ей безразлично, куда.
…Слушай анекдот. Пацанчик утром просыпается, видит, что в квартире все разгромлено и спрашивает: «Папа с мамой, вы чем ночью занимались? Зачем все сломали?» Только это не анекдот…   
…Малкову на голову упал кирпич, когда выскакивал из дома. Да нет, живой, только ничего не соображает.
…Серафимов выбежал на поляну совершенно голый. Полчаса метался среди людей, и никто внимания не обратил, что без трусов.
…От меня холодильник убегал. Прется к выходу, и все. А я его ловить не могу, за косяк держусь…

IV.
От этих разговоров у Андрея Соломина мутилось в голове. То ли от пережитого, то ли от разбившейся ночью трехлитровой банки фиолетовой нитрокраски, парами которой он надышался, то ли с похмелья. Похмелье было наказанием за месяц тяжких трудов на соседнем острове – Кунашире. А с Кунашира он вернулся за шесть часов до землетрясения. Это было необъяснимым чудом, которое просто не укладывалось в сознании. Ровно месяц он с двумя друзьями-браконьерами промышлял в почти не обитаемой северной части Кунашира, а умудрился вернуться прямо перед самым толчком. Из всех гуманоидов, там, где они промышляли, обитали только вконец одичавшие работники радионавигационной станции, да еще несколько пограничников на крохотной заставе. На каждого из добытчиков пришлось по столитровой бочке красной икры, не считая такой же икры, закатанной в сотни консервных банок. Однако последние дней десять они сидели без дела в ожидании судна и едва не выли от отчаяния, не в силах преодолеть «смешные» восемьдесят миль, разделяющие два соседних острова. Хлеб давно закончился, они ели ложками недавно посоленную икру, но больше у них не было ничего. Немногие испытали, а те, кто испытал, знают, что нет ничего отвратительнее, чем ежедневное и неограниченное употребление деликатесов, если, кроме деликатесов, нет ничего. Особенно если список деликатесов не отличается разнообразием и состоит из одного пункта. Постепенно изысканный и сверхдорогой в иных условиях продукт превращается в глазах вынужденного гурмана в омерзительнейшую субстанцию, которую можно поглощать только предварительно зажав нос и зажмурившись. На икру они смотрели, как на лютого врага, но вынуждены были ее глотать, чтобы поддерживать силы. Впрочем, изощренная деликатесная пытка была не самым худшим испытанием в судьбе трех аборигенов, на их долю выпало и кое-что похуже. Дождь. Он начался десять дней назад, после чего рыбацкое счастье кончилось. Проливной, бесконечный, изматывающий тело и душу, сопровождаемый холодным порывистым ветром и рваным в клочья туманом. Не утихающий ни на секунду ливень принес с собой пронизывающую сырость, от которой не спасали ни плотно задраенные двери убогого рыбацкого становища, ни едва тлеющая из-за недостатка сухих дров железная печка. Сырость, в свою очередь, породила не убиваемую никакими средствами плесень, она распространялась по их обиталищу с устрашающей скоростью, покрывая ядовито-зелеными пятнами стены, потолок, стол, заползала в никогда не просыхающую одежду и даже пыталась поселиться в буйной шевелюре одного из браконьеров. Однажды ураганный порыв ветра содрал с крыши лист рубероида, и потолок начал протекать прямо над печкой. Печь шипела, заполняя избу холодным вонючим паром. Сорвав один лист рубероида, ветру уже ничего не стоило расправиться с оставшимся покрытием. Подельникам пришлось отказаться от бесконечно- тупой игры в дурака - карты вымокли и навсегда склеились друг с другом. Они лежали под ворохом драных матрацев и дрожали, проклиная тот день, когда отправились на рыбалку. Ими все больше овладевало состояние безнадежности и апатии, ибо ни вертолет, ни судно в такую погоду появиться ни в коем случае не могли. Им казалось, что никакой другой жизни, кроме этого не прекращающегося кошмара, не существует, другая жизнь им только приснилась, и они обречены навсегда застрять на «этом проклятом острове». И здесь умереть.
Было решено наутро перебираться к пограничникам. До них двадцать километров по грязи под проливным дождем. Какая ерунда!..
А потом все кончилось. Вслед за десятидневным кошмаром пришло потрясающе солнечное, тихое и теплое, как в разгар августа, утро. На небе ни облачка. А посреди слепящей глади бухты покачивался белоснежный «гидрограф» - номерное военно-научное гидрографическое судно. Обслуживает автономные маяки на всем протяжении Курильской гряды. К нему друзья Соломина имели самое непосредственное отношение, потому что сами гидрографы. Это было как сон. Это судно они ждали десять дней, иначе давно бы ушли к пограничникам. Но тогда бы судно ушло без них…    

V.
Даже не верится, что это было только вчера, думал Андрей. Время рвануло вперед, как обезумевший скакун. Последние сутки вместили, кажется, годы жизни. Неужели это правда, что мы только вчера проснулись на Кунашире и вдруг увидели бездонное небо?  И белоснежный корабль возле берега? Вчера мы погрузились на этот корабль и поплыли. Домой, к долгожданному Шикотану. И плыли пять часов. И в шесть часов вечера были дома. Нет, это не могло быть вчера. Андрей помотал головой. 
И все-таки это было только вчера. Все время перехода Соломин торчал на палубе, дрожал от холода, но не уходил, хотя его друзья-браконьеры хлестали водку в теплой капитанской каюте. Уйти было никак невозможно. Такое зрелище он наблюдал впервые. «Гидрографа» сопровождали стада дельфинов. Дельфинов он видел множество раз, во время плаваний на Сахалин и обратно. Но всегда издали. Поскачут, будто морские блохи на мокром песке после отлива, и вскоре исчезают. Стоит им появиться в пределах видимости, как капитан врубает общую трансляцию: «Внимание! Дельфины за бортом!» Толпы пассажиров, обвешанные фотоаппаратами, как гавайцы венками, высыпают на палубу и в восторге выщелкивают километры пленки. Как дети, ей-богу. А ведь в основном островитяне. Посреди океана живут…   
То, что предстало перед ним сейчас, ничем не походило на те незатейливые представления. Огромный дельфиний косяк взял судно в окружение. Сотни дельфинов. Они ныряли под самый форштевень и, казалось, стальной нож вот-вот рассечет их на кровавые куски. Они почти касались боками бортов судна. Они выпрыгивали из воды синхронно, целыми десятками, и столь же синхронно снова влетали в стремительно несущуюся воду. Андрей рассмотрел их детально, ведь высота бортов не превышала нескольких метров. Он встречался с ними взглядами. Он удивлялся их клювам. Это было невероятно.
- Не могу поверить, - шептал Андрей.
- Вот прицепились… - услышал он сзади голос и вздрогнул от неожиданности.
Обернулся. Пожилой матрос. А может, и не матрос.
- Закурить есть?
Соломин протянул пачку «Беломора». Тот вытащил сразу горсть папирос и, не сказав «спасибо», вернул опустошенную пачку.
- Послушайте, - окликнул его Андрей. – Вы такое когда-нибудь видели? – кивнул он на дельфинов.
- Никогда, - равнодушно сказал матрос, сплюнул в океан и отошел.
Никогда?!
Дельфины привязались к судну возле Кунашира. И отстали, только когда приблизились скалы Шикотана. Почти пятичасовой почетный эскорт. С одного острова до другого. Восемьдесят морских миль. Полторы сотни километров. Андрею еще предстояло не раз вспомнить тех дельфинов, каждый раз удивляясь собственной слепоте. Ах, если бы тогда он мог догадываться, хотя бы предположить, что означает это необычное сопровождение! Ну, а что бы он тогда сделал? Его подняли бы на смех.
Судно входило в Малокурильскую бухту, и дельфины тут же вылетели у него из головы…   

VI.
Дома Андрей обнаружил только двоих своих детей. Одной десять, другому семь лет. Жены не было.
- А мама где?
- Она в батальоне ночевать осталась. У тети Аллы день рождения.
- А за вами кто присматривает?
- Тетя Галя. Да мы уже большие!
Та-ак! Он месяц не видел жену. И что же. Она в десяти километрах от него. В Крабозаводске. Дети в доме одни. А какая-то Галя за ними ухаживает. Ах да. Галя Залыгина.
Он отправился в соседний дом.
- Галя, ты за детьми присматриваешь?
- А что за ними присматривать. Большие уже. Покормить я их уже покормила.
- Что вы все заладили: большие да большие. Пацану всего семь лет. Ладно, ты еще раз сходи к ним. А я отлучусь. Еще не все дела уладил. Ох, покажу я Ленке, когда приедет!
- Ты когда вернулся?
- Только что. Видишь – небритый.
Соломин затосковал. Он не ожидал, что жены не окажется дома. Это попахивало вероломством. И он обиделся. Хотя, наверное, напрасно. Ведь, по прогнозам, он должен был приехать еще десять дней назад. Не на берегу же ей сидеть его ждать. Жена служит в батальоне начальником отдела кадров. Алла – ее подруга, жена комбата, майора Витьки Колбина. А майор Витька Колбин – его друг. Да нет, какое к черту вероломство!
Просто так сложилось.
Что делать? Пообщаться с детьми да спать? Но он выспался на этом чертовом Кунашире на год вперед. Ладно. Сейчас решим.
Он позвонил из дому друзьям-браконьерам:
- Вы там спать еще не легли?
- Какой спать! Выспались на год вперед. Давай, подваливай к нам. Врежем за окончание путины. Черт бы ее побрал!..
Домой он добрался часам к 11 вечера. Дети мирно посапывали в своих постелях…

VII.
Его вытряхнуло с дивана в половину первого ночи. Физическая реакция сработала мгновенно, быстрее, чем среагировал разум. Позже он проанализировал свое поведение и пришел к выводу, что сыграла роль его работа сейсмологом. Так среагировать не смог бы бывший геолог Андрей Соломин. Так мог среагировать только сейсмолог Андрей Соломин, восемь лет занимавшийся «ловлей» землетрясений. Несмотря на то, что два часа назад пил водку. Он слишком много знал о землетрясениях. Он слишком долго их изучал, много читал, они проникли в его сущность, он их понимал на вербальном уровне, как, наверное, понимает мать свое неразумное чадо. Его никто не учил, что нужно делать при сильном ударе, но, видимо, где-то в подсознании до поры сидели точные инструкции по спасению. И делать быстро, не размышляя, пока не стал трупом.
Подсознание включилось. Дети спали на сооруженной им двухярусной кровати в соседней комнате. Спасти двоих одновременно невозможно. Только того, кто ближе. Счет на микросекунды. Он на ощупь выхватил из нижней кровати дочку и ринулся в дверной пролет.
- Держись за меня, крепче! – орал он ей, обеими руками вцепившись в косяк.
Спасение только здесь, в пролете. Меня никто не учил, но я откуда-то знаю. Жаль, не удалось выскочить на улицу. Все равно бы не удалось – все-таки второй этаж.
Пол предательски ускользал из-под ног. Со звоном оборвалась люстра. Совсем рядом, аж ветерком дунуло, с треском обрушился одежный шкаф. В туалете со звоном лопнула банка, и тут же нахлынул удушающий запах нитрокраски. Сверху сыпались куски штукатурки. Один обломок ударил его прямо промеж глаз. Грохотало со всех сторон. Ему казалось, что дом разваливается на куски. Сколько минут длится эта разрушительная пляска? Секунды, минуты, вечность? Дом уже вступил в резонанс с движением земли, раскачивается все сильнее, ходуном ходит. В голове параллельно множество мыслей, как бывает в минуты страшной опасности. Первая – сын в соседней комнате. Мысленно он его уже похоронил. Вторая – выживут ли они с дочкой? И третья – какая волна? P или уже S? Чистая физика. Как много сейчас зависит от этой «чистой» физики… Мозг работал на полную катушку. Если это только первая, поперечная, волна, которую во всем мире сейсмологи обозначают индексом «P», то продольная «S» будет гораздо страшнее, дом может не выдержать, да и на ногах не устоять. Значит, сразу после затишья нужно успеть выскочить из дома. Интервал между «P» и «S» зависит от удаленности от эпицентра, «S» движется медленнее, чем «P». Но кто знает, где этот эпицентр? Сколько у них времени? Секунда? Десять секунд? Десяти секунд должно хватить, что в полной темноте спуститься со второго этажа и выскочить на улицу. Сколько же времени длится этот кошмар?
Ага, что-то меняется. Каким-то необъяснимым подсознательным чувством он вдруг ощутил, что колебания должны вот-вот стихнуть, бросил на плечо дочь, распахнул входную дверь (слава богу,  английскому замку ключ не нужен!) и в полной темноте ринулся вниз по лестнице. Выбежал на поляну, посадил дочь на траву.
- Будь здесь, к дому не подходи! – и попытался бежать назад, за сыном.
Не тут-то было. Дочь вцепилась в него мертвой хваткой, пронзительно вереща:
- Папа, не уходи!
Он озверел, с силой отшвырнул ее от себя и кинулся к дому. О страшной волне «S» он уже не думал. Снова проклятая скользкая лестница. Почему она такая скользкая? Кто здесь что пролил? Но каждая ступенька знакома, каждая исхожена им тысячи раз. Только бы не споткнуться. Он влетел в квартиру, бросился в комнаты и тут же кувырком полетел через разбитый шкаф. Обо что-то с силой ударился коленной чашечкой, но не почувствовал боли.
- Павлик, живой?!
Сын встретил его без плача, голос, правда, испуганный.
- Папа, что случилось? – задал он удивительно уместный вопрос.
Смеяться, вспоминая, он будет позже. Правда, смех будет довольно нервным.
- Ничего, лезь на плечо и бегом на улицу.

VIII.
Лена прибежала часа через два. Трехэтажный каменный офицерский дом, в котором она ночевала, почти развалился, несколько человек погибли. Но ей было не до чужих трагедий. В Малокурильске остались дети, а муж где-то запропал. Зарыбачился. Исчез на месяц. Ни слуху ни духу. Что с детьми? Почему именно в этот страшный день она осталась ночевать в военном городке? «Ни о чем не думать!» - приказывала она себе, но приказ действовал плохо. Лена бежала по пустынной ночной дороге, спотыкаясь о камни, нога несколько раз проваливалась в узкие трещины. Откуда на дороге трещины?! Кто же так ухаживает за дорогой! Господи, да я уже брежу! Шум машины сзади придал ей силы. Подъехал грузовой кран и без просьбы остановился.
- Садись!
- Мне до Малого.
Шофер посмотрел на нее очень внимательно и покрутил у виска пальцем.
- Ой, что это я?! – и нервно рассмеялась, пытаясь унять подступающую истерику.
Постепенно приходила в себя. На острове всего одна приличная дорога, и эта единственная приличная дорога, разумеется, соединяет два единственных поселка.
- У меня в Малом дети остались. Маленькие…
- Тогда понятно, - облегченно вздохнул шофер и кратко резюмировал. – Доедем.
Но доехали они только до середины. Точно посредине между Малым и Крабовым дорогу перегородила груда камней выше человеческого роста. Видимо, обрушилась скала.
- Извини, подруга…
Она не помнила, как пробежала последние пять километров. Вот и ее дом. Дети. Муж. Живы и невредимы. Стряхнув невыносимую тяжесть с души, она ударилась в истерику. К счастью, не долгую.
Ночевали в машине. Андрюхин старенький легковой «Ниссан» с весны был не на ходу, торчал посреди поляны, зато в нем можно было спать. Каким-то чудом Андрей нашел в разгромленной квартире ключи от машины, натащил меховой одежды. У них снова есть дом, и все живы. Что еще нужно для счастья?
Правда, машину слегка покачивает. Страшно. Это все еще дышит земля. Такая прекрасная и такая коварная земля. Хорошо, что машина на поляне, труба не свалится. Хотя они, наверное, уже все на земле. Как только дома устояли. Какое счастье, что Андрей вовремя вернулся с Кунашира. Что бы с детьми стало? Кому бы было до них? Я чуть с ума не сошла. Все еще потряхивает… А что если лопнет прямо под нами? Может такое быть? Нет, не может. Это афтершоки. Это когда после большого землетрясения куча более мелких. Как форшоки – сначала мелкие по нарастающей, а потом главный удар. Я ведь восемь лет сейсмограммы обрабатывала, пока нас не разогнали, кого куда. Андрей вон в администрацию устроился, землеустроителем, в институте геодезию изучал. Сейчас у всех мания: побольше земли нахапать. А что они с ней делать будут, с этой землей? Картошку садить? Так что землемер сейчас нужная профессия. Но какая-то несерьезная. Ну что это такое – землю мерить? Бегает по острову с теодолитом, чертежи рисует… А моя служба разве лучше? Надо же – сержант-вольнонаемник… Сдались мне эти кадры… Я же профессиональный геолог, университет закончила. А сижу, папки с личными делами солдатиков перебираю. Невелика хитрость. Только и хорошего – военный паек… Будет все-таки еще один толчок или нет? Признайся хотя бы себе, изучала же спецлитературу: да бывает такое. Редко, но бывает. Возможно, высвободилась не вся энергия. А еще хуже, если землетрясение спровоцировало новое напряжение. Где же такое было? Где? Нет, не припомню… А что толку переживать? Чему быть, того не миновать. Не сядешь в самолет и не улетишь. И не уплывешь никуда. Мы на поляне, не страшно. Если только трещина прямо под нами… Тьфу ты!
Лена выбралась из машины, пытаясь унять мечущиеся обрывки мыслей. Она слишком переволновалась за детей, сейчас долго не успокоиться… Боже, что это? Лена оцепенела. Все мысли разом выскочили из головы. На горизонте пульсировали фиолетовым цветом два огромных огня. Два чудовищных глаза. Боже! Они на меня смотрят!..