Поцелуй Персефоны. Глава 13. Колодец и девочка

Глава 13. Колодец и девочка

«Где «колодец»? Дощатый этаж,
облака и листва без просвета,
мох, венцы, остальной антураж
не дают тебе больше ответа.»
«Полевая эклога», Иосиф Бродский

"Выползло проклятье каменной темницы,
Посмотрите люди в мертвые глазницы...
Девочка в колодце..,сырость...,запах гнили,
Девочка Садако,за что тебя казнили?"
         "Девочка в колодце"  Эльфийская Ведьма.
          http://www.stihi.ru/2009/12/25/7374

День, когда мы с Серёгой договорились разыграть мистификацию века, стал в этой истории поворотным. Газеты «Паранормальное рядом», «Криминальное обозрение», «Тайное и явное» так и сяк перекраивали надиктованное о. Святополком интервью о расчлёненной девочке. На ЦентрСиб-ТВ мелькнул сюжет с наездами кинокамеры, фиксирующей ужасающие подробности. Нам никак нельзя было отставать. И раз уж и сюжет про застреленного братка-коммерсанта, файлы с которым мы гоняли туда-сюда, монтируя воедино заготовки романа «Смерть на Пасху», подвергнувшись утечке (я подозревал, что это дело рук Лунёвой или Осинина), облетел все СМИ, мы с Серёгой, покумекав в буфете за бутылочкой, вознамерились повторно воплотить эту жуть в реальность. Не думали мы, что сами попадём в жгутики плодящихся жутиков. Нас более заботило то, что, придав и тому и другому случаю шарм серийности, мы могли повлиять на тираж и содержимое выдаваемых в качестве прибавки к гонорару конвертов. А нам того и надо было. Одно дело — заказанный в единственном экземпляре, одна расчленённая девочка, совсем другое — серия, кровавый след, проделки сатанинской секты. Конечно, у нас уже был один сериал про изнасилованных в лесополосе. Но для ежедневной газеты этого было явно мало. Это только в романе, на титуле которого красовался псевдоним «Александр Дымов», всё происходило в соответствии с лунными циклами, а в часы затмений ночного светила монстр терял все свои зловещие свойства. Реальное же чудовище выходило на охоту с большими перерывами и весьма непредсказуемо. Ну а если бы мы сами занялись розыгрышами, за тираж можно было не беспокоиться. Мы, конечно, не собирались расчленять настоящую девочку или подстреливать всамделишного братка, подъехавшего на Пасху к храму поставить свечку, а просто намеревались устроить сцену с переодеванием.
Купив на базаре свинины, в книжном — томик Алистера Кроули, в хозяйственном — нож, в ЦУМе — пластмассовую куклу, мы забрались на чердак, где разбросали измазанные сочащейся поросячьей кровью страницы, накапали сукровичной выжимки на балки. Затем мы членили вымазанную в той же дряни куклу и, смешав всё это вместе со шматами сала и мяса, сбрасывали в канализационный колодец. Потом надо было позвонить из телефона-автомата в милицию и прохрюкать в трубку об ужасах, творимых сектантами-изуверами.

— Дуй на происшествие! — на следующее же утро вывалился мне навстречу из своей тибетской пещеры Дунькин. — Вчера опять кто-то расчленил девочку. Отец Святополк опережает интернетные сообщения. Звонил. Говорит — был на месте. Уверен: опять проделки сатанистов!
И снова наша потрёпанная на асфальтовых ухабах «Волга». Визг тормозов. Лязганье расхлябанного бампера. Суровый водитель БТРа, ветеран северокавказских баталий Коля Анчаров — за рулём. Вот и этот колодец. Вот и этот чердак. Двор со скамейкой и столом, за которым когда-то забивали домино, а теперь просто сидит какой-то дед с клюкой и в пимах не по сезону. Впрочем, это не тот двор и не тот чердак, где мы манипулировали вчера с Серёгой для поднятия тиража, хоть и похож: они почти все на одно лицо, однообразные, как пекинские хутоны времен маньчжурской династии Цин, эти лабиринты хрущоб.
— Мешок с телом мы уже отправили на экспертизу, — ухмыльнулась чему-то Вера Неупокоева, вертя в руке «Дневник наркомана» Алистера Кроули.
— Это чё, на чердаке валялось? — не удержался испросить я, чувствуя, как накатывает тошнота: наши манипуляции сбывались наяву, словно кто-то нас передразнивал, воспроизводя симметричные ситуации.
— Нет! Это я только что купила, заехав в книжный. Отец Святополк утверждает, что все эти расчленённые девочки убиты изуверами из сатанинской секты, поклоняющейся Великому Зверю. Вот — читаю. Здесь обещано: если поднести свечу к девяносто третьей странице, то проявятся тайные знаки. Хочу попробовать… Кстати, сегодня ночью в другом районе, на другом чердаке, было мистифицировано подобное же убийство. Вместе с мистификацией — третье по счёту...
— Но ведь мистификация не в счёт! Так же, как и ни к чему не обязывающее обещание появления тайных знаков…
— Как раз я так не думаю. Может быть, мистификация-то и играет ключевую роль. Одни подают сигналы, другие исполняют. Такое мнение сложилось и в народе. Бабушки-пенсионерки и мамы — в панике. Отец Святополк говорит, что розыгрыши со свининой в пакете и растерзанной куклой — это нечто из арсенала симпатической магии. А делающие это через подключение к сатанинским энергиям манипулируют теми, кто даже и не подозревает, что за силы ими движут. В итоге — очередная убитая девочка…
— Мудрёно! — буркнул я, чтобы хоть что-то сказать, чувствуя в это время, как у меня холодеет между лопатками.
— Собственно, меня это интересует с чисто юридической стороны. Можно ли организаторов розыгрыша считать соучастниками убийства, или это всё из области мистики? Кстати, кажется, первому убийству той девочки, что нашли в канализационном колодце возле ботанического сада, предшествовала ваша заметка в газете, а она, если я не ошибаюсь, тоже была мистификацией?
— Может, и так, — чувствовал я, что между лопаток образуется иней.
— Ну а раз так, приходи, чайку попьем, я покажу тебе (лыбясь, перешла Вера на «ты», а это был нехороший симптом) фотографии с сегодняшнего места происшествия. Я попросила сопоставить части тела растерзанной девочки и части куклы… Возможно, нас ждут сенсационные открытия!
И, утягивая за дверцу прокурорского «москвичонка» хвост полы пальто, она сделала мне ручкой.

Наши с Галиной инь и ян вели себя как-то не так. Несмотря на то, что мы наладили конвейер женских романов, моя пассия явно была не из тех, кто хранил бы мои рукописи в цветочном горшке, чтобы при обнаружении в дверном глазке гэбистских рож во имя спасения моего апокрифа набросить себе на шею бельевую верёвку. А таковой я всё же умудрялся сочинять в урывках между репортажным строчкогонством, перевоплощениями в иньскую повествовательницу, помощью Серёге Таврову в создании космической одиссеи и пахотой на Шуру Туркина, взявшего псевдоним Дымов.
 Теперь мы перенесли наши с Серёгой брутальные мальчишники из буфета на парящий над морем шиферных крыш редакционный этаж. И как только народ рассасывался, доставали прикупленное в буфете пиво, вяленых кальмаров и начинали пенить фантазию, насилуя в две руки один компьютер.

 «От Галактического Кольца до Большого Центра планета Геления была одной из тех, что из космоматериальной и биофизической давно эволюционировали в плазмоидную форму. Для ускорения эволюции это образование отсылало своих эмиссаров во все концы Вселенной. Каждый из отделившихся от неё сгустков способен был дрейфовать сквозь времена или отправлять посланцев, выныривая из временных прорех в самых неожиданных местах. Геленейская плазма содержала в себе информацию обо всём живом и неживом и была способна воспроизводить подобия. Миллионы лет назад геленейский плазмоид окутал одну из планет Малой Звезды на краю Большого Кольца и, установив контроль над дальнейшей её трансформацией, вверил происходящее Наблюдателям. Величественные Наблюдатели-демиурги и педантичные Наблюдатели-фискалы, способные к множественным перевоплощениям шаровидные светолепты, крылорукие телетяне, веретёнотелые полиферы, змееподобные амбилеги и рыбовидные дринаги — всё это были плазмоидные первосущества, которые позже воплотились в бесчисленное множество обитателей Голубой Планеты. И вот наступал очередной этап эволюционной трансформации. Он должен был завершиться созданием биоплазмоидных гибридов. В древние времена для подобных актов творения использовались подземные пустоты и полости. Легенды о живущих в подземельях драконах, малом народце, оборотнях, обитающих в пещерах Тибета махатмах, обречённом на вечность Агасфере, встающих из могил вампирах (на самом деле надгробия служили люками в подземелья) — глухой отзвук тех времён, когда человек способен был трансформировать своё тело в другие формы или выделять из бренных телес преодолевающие межгалактические расстояния плазмоидные сущности. Теперь лабораторией очередной переплавки биологических существ в биоплазмоидные было избрано метро Центросибирска. В этой реторте должны были зародиться семена новой расы…»

Так мы с Серёгой отрывались от бренной действительности, надеясь, что опиум наших фантазий будет воспринят народом. Впрочем, Сергей Тавров был человеком занятым. Как я уже говорил, кроме жены, тёщи и ребенка, которого то и дело нужно было забирать из школы (малец, которому предстояло влиться в новую космическую расу, подрос, пока мы неспешно сочиняли), Серж умудрялся сохранять в своей семейной жизни рудименты жизни холостяцкой. Помимо штатных сотрудниц «Городских слухов» от бухгалтерши Марты Скавроновой до уборщицы Маргариты он подвергался ежегодным атакам обожания со стороны клонируемых окрестными вузами, производимых конвейерами многочисленных факультетов журналистики  практиканток. Как-то чудным летним вечером я был вынужден вернуться в редакцию, чтобы сдать в номер репортаж об очередном заказном убийстве, и застал Серёгу за странным занятием. Он держал за ноги стоящую на подоконнике студентку второго курса журфака Любу. Ох, и намаялись мы с этой Любушкой-голубушкой, снимая её с головокружительного утёса восьмого этажа, под которым бурлила автомобильной пеной асфальтовая река! Она вцепилась в раму и, раскосматясь волосами, кычела зигзицею: «Спрыгну! Всё равно спрыгну!» Когда мы всё-таки стащили её с подоконника, пороняв на пол кактусы, выяснилось: на вторую неделю бурно развивающегося романа между начинающей репортёршей и мэтром Серёгой, девушка разузнала, что он женат и имеет ребёнка. Роман на том не кончился. После того, как были вытерты сопельки и высушены слёзки, Серёга заверил, что он завтра же разведётся с этой мымрой-женой, и счастливая детская улыбка воцарилась на лице невольницы зачётов. Серёге приходилось нелегко. То он бывал озадачен тем, что о его шашнях с бухгалтершей прознал грозный, способный прорубить в голове фантаста окно в Европу, муж Марты. То уборщица Маргарита сообщала, что беременна, и начинала шантажировать нашего Мастера, склоняя его к повторным полётам верхом на швабре.
 Вот почему ваять космическую фреску в основном приходилось мне. К тому же, застукав меня за сим делом, Шура Туркин, не ведающий о том, что мною уже написаны нашумевшие романы Галины Синицыной, напрягал меня «Лунными волками».
— Чё, с братьями Стругацкими взялся тягаться?! — хмыкнул Шура. — Ну, вот тебе, раз такой писучий! Анчоусов обещал оплатить все расходы. Нравятся ему триллерочки! Только ты никому…
В качестве дополнительного приработка я тут же загрузил Шуриным проектом литературных волкодавов из «Ливерпульской четвёрки». Так что текст бестселлера, доверительно зачитанного Анчоусовым перед выходом в тираж, был уже итоговым плодом трудов покопавшегося на магазинных полках «Научной книги» Прозаика Лёни, обратившегося к легендам народов мира Поэта Вити, просмотревшего кучу голливудских жутиков и компьютерных игр Драматурга Олега и вволю поиздевавшегося надо всем этим Юмориста Кости.

Определённо, если подземка работала, как стреляющее вечными образами суперорудие, то мои клоны дымчато-серебристого облака были его великолепными порождениями. Всосанное в реторту метро плазмоидное завихрение прошло инкубационный период, чтобы зачать в себе эти вполне самостоятельные сущности. Для этих барабашек уже не было ничего святого, и, пролетая через временные коридоры, они могли являться запершимся от безумного мира в печерах пращурам-духовидцам лишь в виде противных крыланов, копытно-хвостатых рогачей, саблезубых свиных рыл и отвратительных оживших покойников.
Иногда я пытался примерять теорию о. Святополка к лоханувшимся больше других в этом розыгрыше Давиду Петровичу Анчоусову и Велемиру Палычу Дунькину.
 Они тоже представляли собою какое-то уродливое перевоплощение исходного астрально-плазменного материала. Возможно, в каких-то своих предыдущих жизнях Давид Анчоусов и представлял собою партийно-номенклатурного Давида, противостоящего бюрократическому Голиафу, но с тех пор, как столько рекламных денег протекло через его охитиневшие лапищи, он сам обратился в чудовище, вобравшее в себя шарлатанские флюиды финансовых пирамид. Ему хотелось построить такую империю из слов, чтобы сквозь каждый завёрстанный в полосу шрифтовой квадратик на него изливались потоки дензнаков и бартера в виде кухонных гарнитуров, холодильников, импортных унитазов и тефлоновых электроутюгов для Курочки.

Нельзя было сказать то же самое о детях подземелья Гене и Свете, как бы недовыстреленных струящимся сквозь соленоид подземки затормозившимся в его нутре галактическим потоком. Они выглядели сошедшими со звёздного неба, материализовавшимися из мерцающих сгустков, но застрявшими на полпути монадами, не затвердевшими окончательно эонами-посланцами вечности. Среди хаотически соударяющихся, трущихся друг о друга человекокорпускул гитарист Гена и цветочница Света, вот уже несколько лет зависая в одной точке пространства, представляли собою, как мне казалось, нечто вроде идеальной молекулы, инь и ян, соединившихся для нирванического пребывания в блаженном дао. Я, конечно же, не сильно петрил в премудростях «Дао Дэ Цзин», но образовавшаяся пара ни на секунду не казалась мне каким-нибудь уродливым гибридом, созданным конвейером прогоняемой через центрифугу подземки человеческой массы. Казалось, этому H2 только не хватало О, чтобы из двух бесплотных газообразных субстанций образовалось текучее чудо Н2О. И опять меня посещала аллюзия о сперме в колбе, закопанной в тёплый конский навоз. Неужели именно здесь, в этой декорированной мрамором железобетонной норе, в которой, как черви в гнилом яблоке, шмыгали туда-сюда электрички, должно было произойти чудо космической трансформации?

Ну, кто только не тусуется в храмовых чертогах метро! Тут и проститутка, ища спасения от лютого безденежья, вылавливает клиента, чтобы, прижавшись бедром к его боку, соблазнить стареющего юношу недорогим сексом. Она должна сторговаться с ним за время, пока ступеньки эскалатора возносят его и её к выходу, иначе его слизнет волной наплывших двуногих. А так — всё лучше, чем толкаться среди импотентов на бирже труда. И главное — ходить далеко не надо. Вечером за любым кустом скверика на задворках «Скоморохов», принимая в ладонь гонорар, жрица любви сомкнёт свои губы на молитвенно воздетом к небесам клоуне в красном колпаке. Натыкаясь взглядом на эти воплощения полиферов, невольно ищешь другие лица. В саунах нынче так же людно, как в римских термах во времена Нерона и гонений первых христиан. Вечные недовоплощенцы, как унылы их гуттаперчевые формы! Полифер всегда мог перетечь в амбилега, обратиться в телетянина или дринага. Что же касается всё еще встречавшихся среди них светолептов, то они представляют собой расу одной из плазмоидно-белковых ветвей, забывших о своём предназначении Наблюдателей.

Вот и закралась в сердце смутная догадка: а не светолепты ли гитарист Гена с цветочницей Светой? Определённо. Гена и Света были нерастворяемыми общим потоком кристалликами, подсвеченными изнутри тихим излучением счастья. В своей подспудной иконности эта пара настолько превосходила некоторые коллажные новообразования, что вполне могла потянуть в качестве модели для митьковствующих богомазов новой России. Признаться, я вполне готов был занять место где-нибудь в левом нижнем углу той фрески, на которой были бы запечатлены Гена со Светой под по-нидерландски дотошно прописанной рухнувшей кровлей хлева, куда прививкой от всех языческих соблазнов протягивается серебристый луч Вифлиемской звезды. Вдыхать навоз яслей в соседстве с тщательно, но несколько плосковато нарисованными Ослом и Волом казалось мне обретением сокровенного смысла бытия. Нырнув в дышащую ворсистыми краями временную прореху, мы с келарем совершали паломничество, влекомые призывным лучом. Наш осёл был нагружен дарами и мы, два волхва, опираясь на посохи, предвкушали. Стёртые о ремешки сандалий пятки докучали ноющей болью, в горле першило от жажды, но мы шли.
И вновь, проваливаясь в мерцающую брешь, мы оказывались двумя беглыми зеками на колымском лесоповале: тайга, Полярная звезда между сосновых крон, далёкий лай собак, вырвавшаяся вперёд, словно отлитая из ртутного света овчарка, кидающаяся мне на грудь — и снова провал, и скалящийся пёс оборачивался в дракона, и надо было отсечь ему голову сияющим мечом. Я взмахивал грозным оружием и, ощущая боль вперемешку с наслаждением, чувствовал, как падающее лезвие меча рассекает меня на части, поднимается и вновь падает, чтобы, вернувшись, крошить на ещё более мелкие куски, которым предназначалось самостоятельное бытие.
Особо психоделичное состояние возникало от ощущения распада единого и неделимого «я». Я-первый на высоте пятого этажа, на диване под висящей на стене гитарой и аляповато-непристойной картиной кисти Андрюхи Копейкина мог в этот момент сотворять с Галиной акробатическо-сексуальные этюды, а я-второй в почти молитвенном экстазе созерцал Свету, Гену и их чадо. Но был еще и я-третий. Вечно вынюхивающий что-нибудь «жареное» репортёришка. Остальные мои многочисленные «я» струились перпендикулярно этим трём. Орфей, привидевшийся заморенной беззарплатьем училке, Калиостро, явившийся мучающейся от бесплодия молодке, монах-отшельник, путешествующий верхом на упрямом долгоухом животном вдвоём с келарем, рыцарь в латах.