Поцелуй Персефоны. Глава 15. Карма

Глава 15. Карма

«Он никогда не задумывался в поисках слова или мысли, в его горящих выпуклых глазах ни разу не отразилось сомнение. Можно было подумать, что он начисто переписывает заученный текст либо отстукивает на машинке под чью-то диктовку».
«Тётушка Хулия и писака», Марио Варгас Льёса
 
Прозаик Лёня Глушкевич, Драматург Олег Гумеров, Поэт Витя Тугов и Юморист Костя Глотов сваливали мне сырьё. Я лопатил всё это, соединяя разрозненные фрагменты. «Лунные волки», «Зловещая тайна Змеиной горы», «Хищные игрушки» под брэндом Александра Дымова напустили такого дыму, что из пороховых газов наших выстрелов по коллективному бессознательному сформировалась фигура творца триллеров, способного соперничать не то что с Брэмом Стокером, Артуром Мейченом или Питером Страубом, а даже с самой Галиной Синицыной. Что касается непосредственно газетных репортажей, то с тех пор, как Синицына озадачила бригаду борзописцев производством романов, эти криминально-документальные мыльные оперы стали только видимой частью нашего конвейера по производству печатной жути. Как только в прессе прокручивались факты реальных происшествий (а зачастую они воплощались в реальность после сброса в Сеть наших заготовок, что озадачило меня даже больше, чем соответствия расчленёнки при сопоставлении остатков трупа девочки с частями растерзанной куклы или всплывший откуда ни возьмись реликт мыченковского детектива), наша бригада-ух брала всю эту фактуру в литературную переработку. Получалось нечто вроде сетевой кармы жути. Нанятые Галиной Поэт, Драматург, Прозаик и Юморист должны были дотянуть сюжет до кондиции, придать образам пластичность, а диалогам — динамику и дедуктивный полёт. О своей же роли окончательного синтезатора разрозненного материала я уже говорил.

Как только от бригады литературных негров поступили первые заготовки, контролирующая процесс Галина принялась накручивать диск телефона в нашей штаб-квартире, раздавая указания.
— Ты пойми, мы женский роман пишем, а у вас повсюду этот Зубов-Зудов. Это хорошо, что от настоящего следователя-прототипа он отличается лишь одной буквой — это тянет на скандал... Ничего, пусть вчиняет иск — выиграем! Но пусть у этого Зудова-Зубова проснется настоящий зуд. А то видит око, да зуб неймет! И еще — что-то он у вас слишком много думает! А надо, чтоб трахался, стрелял, дрался. Он что — даже не спортсмен? Чего он  в «Динамо» забыл? Он должен быть каратистом! И не забывайте — настоящая героиня романа просто обязана полностью отождествляться читателем с портретом на обложке. То есть — со мной.

 В тот же день по электронке повалило.
 «Загородная вилла. Ночь. Сыщик Зудов строит версии. Кто стрелял в депутата Прыгунова?» «Я не спала, я подошла к нему сзади и положила руку на атлетическое плечо… Он бурно отреагировал — и мы рухнули в постель. Я почувствовала нечто вроде азарта погони. Мускулистые руки ветерана последней чеченской компании стиснули мою талию… Он вошёл в меня, как пистолет в кобуру», — слал Прозаик.
«Ты, как Баскервиль-холл холодна,
детективного чтива загадочней,
ты, наверное, мне так же нужна,
как ребёнку погоня за бабочкой…» — строчил Поэт.
«— Ты думаешь, Прыгунова заказал Долбилов?
— Не сомневаюсь, — сказала я и почувствовала, как его рука ласкает мой левый сосок и, скользя к ямке пупка, ищет входа во врата наслаждения.
— Какой же у него был мотив? — спросил он, подбираясь к венериному холмику.
— Ревность! — впилась я в его шею, воображая себя ненасытной вампиршей…»
«Он ухватил её за талию, она его — за гениталию», — ёрничал Юморист, перерождаясь в Сатирика.
— Про вампиршу хорошо! — комментировала Галина, перебирая распечатки. — Про загородную виллу — куда ни шло, если расписать. Сегодняшним женщинам нравятся особняки, и они воображают себя Золушками, которых рано или поздно изнасилует в таком замке Принц, но вот «он вошёл в меня, как пистолет в кобуру» — херня какая-то! Куртуазного же маньериста я уволю, если он будет сачковать. И вообще надо сделать всё проще… Опять эти метафоры! Домохозяйки не поймут… Да и с юмором чего-то проблемы! Этот Костя такой пошляк!
Я переплавлял, отделяя породу и шлак от руды.

«Сидя за компьютером, Зудов маялся. Нужно было составить обвинительное заключение, но у него ничего не клеилось. Версии разбегались, как тараканы от включенной среди ночи лампочки на кухне. Не ясно было — кому предъявить обвинение? Первый раз в жизни он вынужден был думать о том, как состряпать фальсификацию, чтобы отвести от себя беду. Зудов поёжился, словно сэр Генри — от ветерка, гуляющего по залам Баскервиль-холла. Ему даже почудился вой, доносящийся с Гримпленских болот. Сказывались усталость и то, что перед тем, как взяться за работу, он погрузился в чтиво, поражаясь изяществу англо-саксонской логики. Это виртуозное умение — по одному окурку сигары установить её владельца! Вот ему бы хоть сотую долю такой гибкости ума! О том, кто мог быть истинным виновником накрывшей город волны «заказняков», он старался даже и не думать. И если в случае с убийством коммерсанта Уткина Зудов только недоумевал, соотнося с происшедшим некоторые лексические парадоксы, то когда он увидел стриптизёршу и звезду шоу-балета «Сибирские узоры» с простреленным пулей лбом — сомнений не осталось.
Ещё тогда, совсем не даром, опередив оперов, он поднялся на чердак.  И правильно сделал –иначе не отвести бы беды. Споткнувшись обо что-то валяющееся рядом со стропилами, Зудов нагнулся. Включив фонарик, он, видавший виды следователь, обомлел. Луч скользнул по воронёной поверхности спортивной винтовки. Ему ли было не знать подобного оружия! Его жена Кдавдия, носившая в девичестве фамилию Пронина, когда-то (во время учёбы на истфаке университета) была чемпионкой среди юниоров, участвовала в соревнованиях биатлонистов, и дома у них хранилась такая же винтовка. Зудов сразу поднял орудие убийства и обследовал номер на ложе (к счастью, это было не супружеское ложе, где он с некоторых пор чувствовал себя не в своей тарелке, хоть и был искусен в стрельбе по тарелкам).
 Номер был другой, но это мало чего меняло. Клавдия поддерживала дружбу со своими подругами-биатлонистками, частенько выезжала с ними на охоту, они учили стрелять своих мужей-мазил. (Вот почему на той последней утиной охоте она так искренне радовалась попаданию Антона.) Она могла одолжить винтовку у одной из подруг, а значит… Зудов достал носовой платок и, тщательно обтерев винтовку, сунул её на прежнее место, под стропило.
И вот теперь он соображал, что же написать в обвинительном заключении? Бесшумно, как сбежавшая из зоопарка рысь, подкралась сзади Клавдия и, обняв Зудова за шею, прижалась к обросшей щетиной щеке.
— Ну что, сыщик? Проблемы? Может быть, нужны парадоксы женской логики?
— Этого уже хватает!
— Оля-ля! — ухватила Клавдия распечатку обвиниловки. — Убита Юлия Хлудова! Та самая, с которой я застала тебя в «Лепестках»! И надо же — её ухлопали прямо на пороге этого кафе! А перед тем пал от пули наемного убийцы коммерсант Уткин, с женой которого моя подружка Рита застукала тебя целующимся в сквере Героев революции, где ты, конечно же, собирал улики массового террора времен Гражданской войны!
— Ты невыносима!
— Ну ладно, ты тут думай, а я — в салон красоты, коготки подкрасить…
 Вот это ледяное спокойствие Клавдии особенно поражало Зудова. А ведь были и слёзы, и битьё посуды, и истерики в постели. И вдруг жену словно подменили манекеном или одной из куда-то исчезнувших музейных восковых персон: была там такая — выходящая из могилы клыкасто-когтистая особа. Только теперь до Зудова доходило, как подружки-биатлонистки Рита, Соня и жена его Клавдия разыгрывали и его, начинающего следователя, и весь следственный аппарат. Как «снабжали» его «заказняками» для повышения по службе. Розыгрыш женщин-стрелков был изощрённо циничен. Охоту на дичь и зверей они надумали превратить в ритуал, предваряющий заказные убийства. В своеобразные магические действия ведьм.
А он-то не мог взять в голову — откуда эти странные лингвистические совпадения?
Выезжают они на охоту по первой пороше на зайца. Заяц — в прицеле охотниц. Выстрел. Зверёк со всего маху бороздит нагулянным тельцем по рыхлому снежку, оставляя за собой кровавый накрап. Через некоторое время — убийство владельца магазина бытовой техники Владлена Зайцева. Добывает он лицензию на лосиную охоту — гонят они сохатого, Соня берёт зверя на мушку — и прицельным выстрелом срезает уходящего в согру рогача. Снег в рубиновых каплях, угасающий таращащийся лосиный глаз. Такой же глаз был у подстреленного средь бела дня владельца ювелирного магазина «Рубин» Степана Лосева.
Бывало, одевшись в спортивные формы, подруги уходили на лыжах далеко вперёд и убивали зверя, сильно оторвавшись от мужчин. Как-то они гоняли по лесу волка. Хорошо тренированные охотницы так увлеклись, что мужья поотстали. Вдалеке раздался выстрел. Умолк собачий лай. И когда Антон вылетел из-за сосен на лыжах с тозовкой за плечами, взору следака-охотника предстала вогнавшая его в столбняк картина: женщины стояли на коленях возле ещё подергивающегося хищника и по очереди припадали к его шее. Треснула ветка. Клавдия оглянулась, с её губ стекала кровь. Она отёрла её тыльной стороной ладони…»

Разгребаясь с набросками романа «Киллерша поневоле», я, понятно, вынужден был ещё и гнать строкаж в газету. К тому же нужно было как-то так выстроить сюжет, чтобы зловещая жёнушка Зудова Клавдия помогала муженьку семимильными шагами продвигаться по служебной лестнице. С отстрелом-то всё было просто. Завалить клиента в центросибирской толчее — не такое уж сложное дело, а вот организовать «подставу» — искусство, действительно требующее интеллекта. Но для объединившейся ради такого предприятия троицы бабёнок — зловещих мстительниц за супружеские измены и ретивых помощниц своим блудливым мужьям — это было делом пустяковым. Подсунуть первому встречному дурачку, вожделеющему облапать телеса спортсменистой красотки винтовку — память девических спортивных побед, чтобы он оставил на цевье и прикладе «пальчики», а, стрельнув, не тронуть отпечатков, не оставив своих — сложно ли? А там — дактилоскопическая экспертиза подозреваемого ветерана битв за освобождение аула от боевиков — и голубчик сидит за решёткой. И пусть доказывает, что это подстава и какая-то стерва специально подсуетила ему винтовку в тире.

Да и с Серёгой мы уже дошли до сочинения Кодекса Наблюдателей, не говоря уж о том, что Саша Дымов (в литературном девичестве — Шура Туркин) требовал с меня по роману в две недели: как только иссякал один бестселлер, Анчоусов, наивно полагая, что открыл второго Дюма-сына, отдавал команду заряжать другой. Названная аббревиатурой, составленной из первых букв имён нашего творческого консорциума литературная группа ВОЛКИ (последняя буква означала первую букву моего имени) поставляла продукт с завидной исправностью ещё и потому, что со второй рукописи Шура стал выдавать мне наличкой. И что немаловажно — «в чёрную».
 Кодекс Наблюдателей давался труднее. Но за него и не платили. Потому дело и растягивалось на годы. Ну, ничего — плазмоидам-гуманоидам особенно некуда было торопиться, в запасе у них были такие роскошные вещи, как помноженные на непостижимые глубины Вселенной вечность и бесконечность. К тому же эти самые обретающие вполне человеческий облик вездесущие торсионные вихри не имели права вмешиваться в естественный ход событий. В противном случае являлся Наблюдатель-фискал и нажатием кнопки аннигилятора — одно из двух — либо отправлял зарвавшуюся плазму в пребывающий на околоземной орбите прото-плазмоидный резервуар, либо низвергал её к прячущимся в подземных лабиринтах недовоплощенцам — всем этим слизняково копошащимся в недрах полиферам, телетянам, амбилегам и дринагам.
Времени было в обрез, но сюжет про родителей, зарабатывающих на изнасиловании доченек, подбрасывала следователь Вера Неупокоева; про квартировладельцев, замученных риэлтером-изувером в подвале гаража — Антон Зубов. Помогал и неугомонный о. Святополк, утверждающий, что группа фотографов, запечатлевающих в профиль и анфас детские гениталии — это тоже демоническое новообразование. Выручало и то, что подваливали фактурки и таможенники с контрразведчиками. Среди славных рядов археологов-патриотов вдруг обнаружился антипатриотично торгующий костями мамонтов и бронтозавров кандидат наук, сотрудник Института исследований времени Рихард Клыков. Клыков пытался сбыть саблезубые клыки и бивни родины за рубеж, но был остановлен. И в рядах музейщиков не всё было ладно: тёмной ночью кто-то проник через окно второго этажа в здание бывшего крайкома, чугунная ограда которого ещё хранила эмблемы с оттисками серпов и молотов, и, несмотря на то, что музейную тишину стерегли скульптурные мужики с шестернёй, молотом, снопом и серпом на крыше, — умыкнули шедевр Айвазовского «Корабль на мели». А перед этим с восковыми персонами вышел казус: задремавшая на вахте бабушка утверждала, что, напустив на неё морочь, ожившие экспонаты сами удалились из сибкрайкомовского подвала (правда, потом обнаружилось, что и дававшая показания старушка тоже была восковой). Так что на новости наскрести вполне можно было. Ну а леденящие кровь истории, начинавшиеся на первой с продолжением на восьмой полосе — это уже была накатанная стезя.

Мало-помалу я умудрялся втискивать в документальные репортажи фрагменты черновиков «Киллерши поневоле», контрабандой протаскивая пока ещё неопубликованный роман на страницы прессы. В свою очередь, вся документальная фактура (хотя, повторюсь, после того, как наша творческая бригада стала сбрасывать в Сеть заготовки бестселлеров, грань между фантазиями и сообщениями милицейского телетайпа стала стираться) переплавлялась и шла в работу нашего подпольного цеха по производству «палёных» Леди Рэдклиф и Стивена Кинга. Публика ликовала. В газетные киоски выстраивались читатели с лихорадочно поблёскивающими глазами. С нетерпением разворачивающие газеты, они и впрямь чем-то походили на амазонских муравьёв-листоедов. И вдруг из-за своего двутумбового трона на меня обрушивался громовержец из сельских инструкторов райкома — Давид Анчоусов.
— Хватит! Уже из мэрии звонят, — надувался Давид на графоманствующего Голиафа. — Говорят — чего это вы пишете! Сам Гузкин негодует. Что ж выходит — наш город опутали мафия и изуверские секты? Положительных примеров просят... Звонили из ГУБОПа — они серьёзно озабочены тем, что кто-то сбрасывает в Интернет сюжеты, которые потом становятся реальными преступлениями. Они считают, что в городе работает подпольный цех, своеобразный заговорщицкий центр, впрямую не связанный с криминальным миром, но подающий сигналы… По городу ходят письма, в которых утверждается, что мэр и его замы способны превращаться в крылатых существ — и по ночам они прячутся в подземке, ночуя в специальной нише, в гробах. Что губернатор — вурдалак! Всё, достаточно! Дадим опровержение нелепого слуха — и начнём искать позитив. Не хватало ещё, чтобы нас обвинили в пособничестве терроризму! Ну а для тиража будем печатать новый роман Шуры Туркина под псевдонимом Александр Дымов. «Зловещие пришельцы тьмы» уже на вёрстке. Но параллельно всё же будем искать положительные примеры. Чем вы, Крыж, и займётесь…

Доспех рухнул, сквозь щёлки забрала хлынуло. В этот момент, совсем как счастливцы-возвращенцы с того света, описывающие момент клинической смерти, я увидел себя откуда-то из- под потолка плывущим по расплавленному лавовому потоку, вот-вот готовому растворить металлическое членисторукое. Подсознание выдало картинку из фильма далёкого пионерского детства «Планета бурь» (отлетая с затапливаемой лавой извергающегося вулкана стартовой площадки, команда бросила отслужившего своё робота — и теперь бедняга трогательно погибал в геенне огненной). Так вместе со спекающимися в комок микросхемами испепелилась в наивном сердце вера в то, что и на Марсе будут гении цвести. Так я был изгнан из своей уютной ниши, лишён доспехов непревзойдённого стилиста, посажен рядовым гребцом на галеру. Одно мановение руководящей руки — и из бальзакоподобного денди я был обращен в молочнокислую бактерию. И пока, пользуясь привилегией одного из замов, Шура Туркин любовался своим изображающим демоническую личность портретом на обложке первого покетбука, я опять нырял в подземку, а что того хуже — в наказание за перебор чернухи и неугождение высочайшему начальству был направляем на тягомотные пресс-конференции. Эта метаморфоза стрингера-расследователя, имеющего право высказывать свои версии, в презренного, записывающего за бессовестно врущими мафиози-номенклатурщиками щелкопёра были особенно мучительны.

Я входил в сверкающее, как колье из фальшивых бриллиантов, нутро электрички метро. Я усаживался на скамью, покачивающуюся, словно панцирная сетка общаговской койки — от бурных телесных проявлений юности. Мерцающие переливчато-синим, зелёным и голубым «каменья» телеэкранов прогоняли рекламные ролики. Турфирмы зазывали и на острова, и в Турцию. По жаркому песку проворно ползла игуана, купальщицы в немыслимых плавочках-стрингах плюхались в пенную волну. Между тем я только что топал по заснеженному асфальту мимо голых стволов тополей, замороженного Ильича, солдата с винтовкой без оптического прицела. Кадр сменялся — пингвины ковыляли по белому, как сияющие в голливудской улыбке зубы, айсбергу (это была реклама зубной пасты). Экран мигал, сообщалось о надвигающемся антициклоне, несущем арктический холод.
 Я ехал, стиснутый с двух сторон. По правую руку — игуаноподобная старуха с авоськой на коленях, из которой выглядывала култышка куриной ноги. По левую — красотка в стиле «Спайс гёлз» с развернутым покетбуком. Девушка перевернула страницу.  Я узнал знакомый текст.

«...Лунный свет скользил по корешкам книг на полках и по стенам, выхватывал из темноты купленный в антикварной лавке бюстик Сократа, забирался в глазницы и носовые скважины черепа на рабочем столе рядом с компьютером, посвечивал на скалящихся зубах. Константин Эдуардович протянул руку к стеллажу и снял книгу. Развернув её, он стал листать страницы. В свете полной луны были хорошо видны старинные гравюры и вполне различим шрифт с «ерами» и «ятями».
 Константина Эдуардовича всерьёз интересовало: один ли он выходит на охоту лунными ночами? Или полуволков-полулюдей целая стая? И только ли в волков способны перевоплощаться приобщённые к тайне ритуала? Или ещё в каких-нибудь хищных существ? Судя по сообщениям в прессе, нападения на женщин участились. Как учёного, Селенина интересовали не только парапсихологические аспекты того, что с ним происходило. Он ни на секунду не сомневался, что ему удалось проникнуть в какие-то особые, полузабытые человечеством, издревле бытовавшие в языческих религиозных практиках психические состояния. Но ему хотелось вникнуть — имеют ли эти состояния какое-то отношение к генетической памяти, физике полей и плазменных атмосферных явлений, называемых в разнообразных околонаучных китчах НЛО и полтергейстом? Его также не на шутку беспокоило, существует ли между оборотнями какая-то связь? По крайней мере, в одном раскольничьем апокрифе говорилось о том, что владеющий черепом шамана способен усилием мысли манипулировать всеми детьми тотема.
 Дождавшись полнолуния, Константин Эдуардович заперся в кабинете, разместил на столе привезённые с Алтая обереги и, возложив на череп руки, начал читать дакское воинственное заклинание, записанное некогда римлянином Фуллием. Фуллий жил во времена императора Клавдия и был страстным поклонником уже ушедшего в те времена во тьму прошлого греческого эллинизма; с приходом христианства языческие трактаты Фуллия были уничтожены. Отрывки из них сохранились лишь в изложении монаха-францисканца XIV века Рафаэля Пичинелли, который, обогатив текст ссылками и комментариями,  списал апокрифическое сочинение с преданной анафеме книги сожжённого иезуитами в ХIII веке  Эрнандо Гомеса, а тот, в свою очередь, почерпнул еретические знания из инкунабул безвестных предшественников. Изданная Новиковым во времена Екатерины II книга «Тайный кодекс оборотня» была дополнена финскими легендами и описаниями обрядов викингов и долго считалась утраченной. И вот совершенно случайно этот апокриф был приобретён Константином Эдуардовичем с рук, практически за бесценок, у какого-то опустившегося типа, ошивавшегося возле букинистической лавки в Томске.
Ещё тогда начались странности. Когда, убедившись в том, что перед ним бесценный экземпляр, Селенин торопливо вынул деньги и стал совать их в руки нестриженному, обросшему бомжу, ему показалось, что из обрёмканного рукава демисезонного пальто высунулась волчья лапа. И потом, когда Селенин вернулся в гостиницу напротив научной библиотеки, в то самое пэобразное здание на Ленина, 49, где некогда располагалось общежитие и где он жил студентом, произошло нечто, потрясшее его. Над городом, который давно воспринимался им как сомнамбулический сон, сияла полная луна. От Лагерного сада до Вознесенской горы четырехсотлетний Томск стоял, как околдованный.
Селенин развернул книгу — на первой же картинке был изображен полуволк-получеловек. Из пасти монстра вырывалась крылатая сущность, чем-то напоминающая летучую мышь. Дальше шёл текст о том, как рукокрылые недовоплощенцы-полиферы дают посвящённым способность к трансформациям. В качестве иллюстраций, изображающих ритуал, в книге имелись гравюры, на одной из которых бородатые друиды в хламидах с надвинутыми на глаза капюшонами приносили в жертву девушку, на другой — сбрасывали части расчленённого тела в колодец. Ещё не понимая до конца, в чём же всё-таки состоит ритуал, Селенин начал практиковать чтение заклинаний. И только потом до него дошло, что, вызывая этими заклинаниями духов тьмы, он приводит в движение сатанинский сценарий.
 
Селенин возлагал руку на сияющий в лунном свете череп и, закрыв глаза, начинал читать заклинание. Стены кабинета исчезали, и Константин Эдуардович видел себя то древнегреческим жрецом в тунике, орудующим ножом у алтаря, где они, пятеро служителей храма Артемиды, членили на части трепещущее тело невинной девушки — скифской полонянки, то подносящим к губам полную дымящейся крови жертвенную чашу масоном в кругу братьев-вольных каменщиков, то монахом, созерцающим гравюру в инкунабуле, то шаманом, бьющим в бубен на склоне горы…»

В «Ливерпульской четвёрке» было достаточно безлюдно – прекрасные условия для проведения конспиративного тусняка. Двое топтались у бильярда, как бы маскируя наш подпольный сход. Барменша томилась за стойкой, не подозревая о том, что  выполняет роль стоящей на стреме. Так вот и бывает на настоящих явках: накладные бороды, темные очки, прикрытие, заранее продуманные пути отхода.
— А что! — выслушав меня, сузила карие глазищи реинкарнация Нефертити, маскирующаяся под Галину Синицыну. — Может быть, и правда нам организовать ложу «Чёрного скарабея»? Это идея!
— Ты начинаешь говорить в рифму. А мы пишем прозу, — скривился Поэт. — Мы же уже назвали нашу литературную группу аббревиатурой из начальных букв наших имен: Виктор, Олег, Леонид, Константин, Иван. ВОЛКИ — и без того внушительно! К чему ещё эти пережимы с уподоблением миру насекомых…
— Тебя я увольняю, энтомологическое чудовище! — как отрезала Галина. — Власти города и менты подают нам хорошую идею. Её надо воплотить в сюжет, от которого содрогнутся все! Допустим, изуверская секта «Чёрный скарабей» принимает сигналы, приходящие из Космоса…
— Как? — вскинул брови наподобие двух суфлёрских будок Драматург.
— Путём совершения сатанинских ритуалов. К примеру…
— Четыре мальчика расчленяют девочку?!
— Ну, это уже было у Дюма. Мушкетёры казнили Миледи…
— Вот и хорошо — это будет реминисценция. А чтоб не походило на плагиат, у нас будет пять мальчиков. В то же время и намёк на «Трёх мушкетеров» сработает. Домохозяйки читали Дюма ещё во времена, когда на макулатуру давали «Двадцать лет спустя» и кубики Рубика, и будут безмерно рады угадать скрытые смыслы подтекста!
— А что, если нам и правда кто-нибудь уже диктует из Космоса? — задумчиво вставил я. — С файлами, которыми мы обмениваемся, творится что-то невообразимое. После того, как мы начали писать «Киллершу поневоле», пошла волна серийных убийств. У «Лепестков» уже двоих застрелили. В канализационном колодце нашли третью девочку. Кто-то обезьянничает…
— Может, кто-нибудь тоже пишет роман с таким же сюжетом?
— Ладно! — прервала базар Галина. — Есть распечатка последнего триллерочка?! Ненасытин требует рукопись!
— Вот! — протянул я изрядно потрёпанную пачку бумаг.
— Ага! — затянулась сигаретой руководительница проекта и принялась читать вслух.

«Странные вещи стали твориться с Верой Неупокоевой с тех пор, как, красясь утром перед зеркалом, она обнаружила, что на щеках у неё отслаиваются лоскуты кожи. Для того чтобы скрыть это, она вынуждена была не только наносить толстым слоем белила и румяна, но и кое-где прибегать к клею «Момент». Сначала следователь прокуратуры Вера Неупокоева думала, что это результат переутомления, аберрация психики, связанная с постоянным общением с обвиняемыми наркоманами, которые только и знали, что водили дружбу с иглой, курили травку, нюхали клей и кокаиновый порошок. Но в один далеко не прекрасный день, когда во время допроса по делу (наркоман зарезал наркомана и сварил из него похлёбку) Вера, осерчав на тупого подследственного, стукнула кулаком по столу, она, к своему удивлению, увидела, как её обломившаяся кисть руки прыгнула со столешницы и ухватила злодея за горло. Вера порадовалась, что была в кабинете одна, а сержант, конвоировавший подследственного из «нулей», остался за дверью. Кое-как оторвав обретшую самостоятельность кисть от шеи выпучившего глаза наркуши, Вера вставила обломок в рукав кителя, не забыв при этом спросить:
— Ну что — сам напишешь? Или как?
— Сам! — ухватился за ручку и лист обалдевший людоед.
Ночами выпускнице юридического факультета Томского университета Вере Неупокоевой стали мерещиться то бородатый дядька в очках, в лунную ночь читающий книгу над черепом, то средневековый монах в келье, бормочущий заклинания, то шаман, камлающий на каменистом склоне горы у входа в пещеру.
Вера что-то припоминала — и не могла припомнить. Её стало тянуть в морги и на кладбища. И это её всерьёз беспокоило. Особенно после того, как однажды во время опознания трупа ей ужасно захотелось впиться зубами в окоченевшую плоть. Она едва сдержала себя. Но в следующий раз, когда эксперт и патологоанатом вышли покурить, она специально задержалась и, склонясь над телом покойного, откусила фиолетовое ухо и, разжевав, проглотила его, словно это была устрица (это блюдо она пробовала во время турпоездки в Париж). С тех пор, улучив момент, она умудрялась оттяпать тому или иному покойнику палец, кус аппетитной ягодицы или что-нибудь из уложенной в кюветки требухи. Иногда жевала так, порой совала мертвечину в сумочку в специально приготовленный целлофановый пакетик — и, сварив дома в кастрюльке, ела, делясь своей добычей с кошкой Миледи, подкармливая котлетками ничего не подозревающих судью и заседателей, когда ей приходилось выступать с обвинением в процессе.
Пропажи из морга списывали на крыс. Они волнами приходили из подвалов, а туда проделывали норы откуда-то из земных недр, словно где-то под пронзённым метрополитеном городом существовали бесконечные лабиринты ходов, куда грызуны могли утаскивать свои лакомства. Временами Вера спохватывалась, понимая, что с ней творится что-то неладное, но обратиться к психиатру значило потерять работу. Всё это началось после того, как она съездила по турпутёвке в Мексику, облазила там кучу языческих руин, перепробовала множество экзотических блюд, напропалую крутила любовь и с гидом Хорхе, и с барменом Луисом. Этот самый гид-гад и оттартал её на «Харлее» жаркой звёздной ночью в одно кафе под храмом богу Кецалькоатлю, где она отведала красного вина со странным привкусом. И на закуску подали что-то совсем необычное. На вкус это было что-то вроде суши, но на губах скользило, как устрица. В полумраке она не разглядела, что ей всё-таки подсунули. Но когда стала прикуривать от зажигалки, увидела — на тарелке лежит надкушенное ею человеческое ухо. С тех пор и пошло-поехало. У неё обострились слух, нюх, интуиция до такой степени, что она колола подозреваемых с полуслова-полувзгляда, но платой за эти паранормальные способности стала навязчивая мания: её так и подмывало впиться зубами в чью-нибудь мочку. Преодолеть это желание стоило больших усилий.
Столь же мучительны были скольжения на грани сна и яви. Вера просыпалась среди ночи, вставала, голая, с распущенными по плечам волосами, делала несколько шагов и оказывалась в келье склонившегося над развернутым фолиантом монаха. Затворник бормотал заклинания, и сквозь неровные каменистые стены его узилища просачивались другие сомнамбулы. В них в трепещущем пламени свечи Вера узнавала судью и народных заседателей. Монах шевелил синими губами — и мало-помалу превращался в очкастого бородача, который, возложив руку на череп, читал одну и ту же книгу, водя по странице кривым пальцем.
 Видения читающего заклинания чернокнижника вгоняли в транс и Веру, и судью, и заседателей, и других прибывших тем же способом в его кабинет, где по стенам висели ощерившиеся маски народов, поклонявшихся тотему волка, стояла скульптура египетского бога Анубиса с шакальей головой, сидел в позе Лотоса бог перевоплощений Будда, скалился крылатый змей Кецалькоатль.
Вера ощущала, что раздваивается, как бы пребывая сразу в двух снах. Первая она стояла в молитвенном кругу рядом с облачённым в плащ с капюшоном и маской волка на голове чтецом книги, сама облачённая в такой же жреческий наряд. Другая она вставала с постели, выходила на балкон и, спустившись по стене на половину женщиной, на половину волчицей, устремлялась на четвереньках по безлюдным улицам за город. По мере чтения стены с оскаленными на них масками превращались в горы. В склоне горы открывался вход в пещеру, у камня-алтаря, подняв к полной луне голову, плясал шаман — уже наполовину волк. Вера тоже чувствовала, как превращается в волчицу. Отбросив бубен и указав когтистым пальцем: ты! — шаман ждал, когда жертва ляжет на испещрённый петроглифами камень, чтобы, выхватив нож, вырезать сердце и, впившись в него клыками, оторвать от трепещущего комка первый кусок. Жертва ложилась. Нож вонзался.  Пульсирующий живой комок передавался по кругу. И как только был поглощён последний горячий кусочек, и волхв произносил последние слова заклинания, вся стая устремлялась в глубь пещеры.
Вере припоминалось что-то. Отправляясь на работу на метро, она имела время подумать. Она брала газету или покетбук с новым бестселлером, скользила глазами по страницам — и ей являлись видения прошлого. Вере наконец-то хотелось найти ответ на мучавшие её вопросы. Однажды она взяла билет на автобус Центросибирск — Томск. Блуждая по городу студенческой юности, она трогала брёвна купеческих домов, узоры наличников, любовалась, как бывало, античноколонным фасадом Императорского университета, бродила возле библиотеки и в роще, гладила по щекам каменную бабу, не могла надышаться осенней прелью листвы, пока не остановилась возле старой раскидистой черёмухи. И тогда она увидела себя идущей по залитой луной тропинке с томиком Бодлера, прижатым к груди. Она услышала шорох в кустах, дыхание зверя. На неё надвигались горящие плошки глаз. Сквозь ветви черёмухи она увидела, как, делая огромные прыжки, зверь двигался, словно выскочив из осветившегося ртутным сиянием идола под елью. Вера вскрикнула — и проснулась, в надежде, что она находится в комнате гостиницы, куда она поселилась вечером, поднявшись на третий этаж. Она попросила, чтобы её поселили в той же комнате, где она жила студенткой и, получив ключ у консьержки, словно бы отворила дверь в прошлое. Оно проступало сквозь гостиничную мебель — койками с никелированными спинками, тумбочкой у изголовья, томиком Бодлера на подушке. Но, сделав шаг внутрь комнаты, она обнаружила, что стоит на подоконнике и, что самое странное, — видит себя лежащей на асфальте в нелепой позе с лужей крови, ассиметричным нимбом растекающейся возле головы.
Вера хотела включить свет, протянула руку к настольной лампе, но её рука наткнулась на что-то твердое и неподатливое. Обшарив пространство вокруг себя, она убедилась, что лежит в гробу. И тогда она закричала, моля каменного идола под елью о возвращении, — и увидела себя — серебристым шаром катящейся сквозь земные недра…»

— Ты бы хоть какую-нибудь букву в фамилии поменял! — прервала собственный бубнёж Галина и, смяв догоревшую до фильтра сигарету в пепельнице, как отрезала. — А то эта Вера Неупокоева вчинит нам иск на полмиллиона. Юристка, как-никак, а тут такое! Хватит сачковать, надо браться за работу всерьёз! Ненасытин — фуфло. Выйдем на московские издательства, а там, глядишь, — сериал по центральному ТВ. И дело в шляпе!
— Ничего, буквы в фамилии я поменяю! — успокоил я руководительницу проекта. — А пока я пишу так, чтобы сильнее завестись. Это что-то вроде инфрапсихического контакта с прототипом, которого я использую в качестве медиума.
— Понимаю! — скривилась Галина. — Вдохновение и всё такое, но буквы поменяй.
Пока мы обсуждали свои литературные дела, в кафе заметно прибавилось народу. За столиком оставались только мы с Галиной да набравшийся с горя упавший в салат щекой Поэт. Прозаик, Драматург и Юморист-Сатирик отошли к стойке бара. В слоистых, кое-как разгоняемых вентилятором разводах сигаретного марева возле бильярда толпились завсегдатаи. Я присмотрелся. Не может быть! Над крытым зелёным сукном столом с кием в руке склонился коммерсант Уткин. Над левой бровью красовалось заплатка из пластыря. «Неужели его убийство — было всего-навсего чьим-то розыгрышем?» Поймав мой взгляд, Уткин подмигнул — и снайперским ударом послал шар в лузу.