3. Разговор с Симоновым

    …Остаток ночи прошагал по лесной дороге, толком не понимая, туда ли я иду. Видимо, чудеса продолжались. С рассветом я вошёл в Кохановичи, был остановлен патрулём, предъявил документы и уже через полчаса пил горячий чай с замполитом расположенного здесь полка. А к вечеру, без особых приключений, я уже был в расположении 2-го танкового корпуса, в блиндаже, где на нарах под двумя шинелями спал Симонов.
    Приведший меня туда офицер сказал: «Вот свободные пока нары, располагайся. Наш майор в штабе, часа через три должен вернуться. Ну, спокойной Вам ночи…»  Я рухнул на нары и уставился в бревенчатый потолок. Наконец-то на месте!

    Разбудил меня Симонов: «Виталий! Хватит дрыхнуть, я жрать хочу, не жевать же в одиночку!» 
Как ни странно, но пара часов сна на этот раз освежила меня на все сто. Симонов выглядел абсолютно здоровым, был действительно обрадован моим появлением. На мой вопрос о его самочувствии ответил, что сегодня у его малярии выходной. «Как хозяин приглашаю к столу, хотя угощать нечем, всё спиртное кончилось, очень надеюсь на тебя! И, кстати, давай без званий и отчества. Мы всё же не на официальном приёме. Поверь, мне очень неудобно, когда боевой лейтенант или капитан величают меня подполковником, да ещё, бывает и каблуками щёлкают. Другому, может я бы этого не сказал, а тебе вот сказал!»
     «Вам от Ортенберга передача, Константин Михайлович. Во! Московская! Белая головка», - я выгружал свой «Сидор», заполняя раритетный стол консервами, салом… Плеснули в кружки московской водки… «Хороший мужик Ортенберг, хороший. Бывает иногда занудой, но… Положение обязывает. А случится что – костьми ляжет за нас. Давай выпьем за его здоровье!»…
    …Как я хотел такой встречи, как я мечтал о ней. После моего перевода в «Красную звезду» я изредка встречался с Симоновым в редакции, иногда общались по делу. Но вот так посидеть вдвоём с любимым всеми (и мной) поэтом, поговорить, что называется «за жизнь»… Хорошо, что я успел вытащить «Сидор» из самолёта! Не сразу, но рассказал Симонову и о бое, и о ночёвке на хуторе… Потом, незаметно разговор перешёл на сокровенное… Заговорили о поэзии, о литературном институте. Вспомнили тот предвоенный литературный семинар, провести который Симонова пригласил его коллега по монгольской командировке писатель Ставский.

   ...Симонов вдруг сказал: «А твои стихи мне тогда понравились,  даже очень понравились. Я не стал тогда их разбирать и ставить другим в пример, о чём потом жалел. Время было неподходящее. Хотя когда оно будет подходящим?...
…Задатки у тебя есть, большие задатки. Только ты знай и будь всегда готов к тому, что настоящие стихи доходят до народа с великим трудом! Знаешь, что сказал Пушкин? Слушай: он сказал, что любое искусство, завоевавшее признание у народа по сути своему уже пошло! Пошлость легче всего проникает в народ, завоёвывает народ. Понял? А твои стихи – тонкие, философические, как сказал бы Толстой. Ты знаешь, что стало с Мариной  Цветаевой?  Что с Платоновым? Я – не в счёт! Я попал в обойму и балансирую между настоящей и заказной литературой. Я говорю с тобой откровенно потому, что надо же кому-то верить, а тебе я поверил. Первый раз, когда услышал твои стихи, а потом там, на плацдарме, в сорок третьем, когда ты два раза за сутки переправлялся через Днепр. Признаюсь, я думал, что ты уже после первого раза не вернёшься, ведь ты был ранен, пусть и легко…»

    ...Да, я был легко ранен тогда. И, если б не обстоятельства, возможно и не вернулся бы на плацдарм. Думаю, что от раненого корреспондента и толку-то немного было бы на том плацдарме. Но мысль о том, что Симонов остаётся там, а я тут, почти в тылу, в безопасности, сжигала меня. Я вернулся на переправу… Это при том, что тогда бомбили страшно, и далеко не каждый достигал другого берега…

    «Твое поведение тогда на плацдарме - продолжал Симонов, - отчетливо показало, что ты, прежде всего, порядочный человек. Надеюсь, таковым и будешь всю оставшуюся жизнь. Хотя, думаю, для тебя уже не секрет, что порядочным и совестливым тяжелее живётся, да и гибнут они значительно чаще. Так уж природа устроила: сорняки более живучи!»

…я рассказал Симонову о задании главного редактора написать статью-репортаж об «идеальном» офицере, рыцаре без страха и упрёка. При этом я неудачно и даже пошло скаламбурил: «Этот чудо-офицер офицерам всем пример!» Мне стало неудобно, я покраснел. Но Симонов вдруг посерьёзнел и сказал: «А знаешь, мне рассказывали про такого. Я даже всерьёз думал с ним поближе познакомиться… Думал, может для будущей книги готовый герой. Есть у меня серьёзная тема, надеюсь, когда-нибудь до неё доберусь. Может и смешно, но представляешь – я ещё толком не знаю, что будет в этой книге о войне, а название уже знаю: «ЖИВЫЕ И МЁРТВЫЕ». Так будет называться эта книга, если, конечно, меня раньше не убьют… Но не получилось познакомиться с моим будущим героем: то он на задании, то бои, а тут и я заболел. Теперь вот надо в Москву отчаливать. Отдаю его тебе! Зовут его Олег Стрижевский, старший лейтенант, командир отдельной разведроты этого танкового корпуса. О нём подробнее может рассказать майор Моргунов, начальник оперативного отдела корпуса и хозяин этого блиндажа. Я даже попрошу его об этом. И попрошу познакомить  тебя со Стрижевским, ибо в моём понимании Стрижевский – это тот человек, которого ты ищешь, о котором надо написать обязательно. Я слышал, что солдаты его просто обожают. В том числе за то, что его подразделение имеет самый низкий процент потерь. Причём его потери не просто ниже, а на много ниже, чем у подобных подразделений. Моргунов говорил, что Стрижевский необыкновенный человек и талантливый офицер! Правда, особисты что-то к нему имеют… что-то с его отцом неладное…»
……………………………………………………………………………………………………………………..

    На другой день Симонов уехал, а я пошёл в политотдел, оформил своё прибытие, доложил начальнику политотдела о своём специальном задании. Он сказал, что в курсе, и что в этом смысле мной будет заниматься начальник оперативного отдела корпуса или его заместитель. Начинались фронтовые будни военного корреспондента.
     Через день Моргунов привёл меня к разведчикам, представил Стрижевскому и попросил его отнестись с пониманием к задачам прессы. Надо, мол, помочь товарищу журналисту поближе, на боевой практике познакомиться с деятельностью разведывательного подразделения танкового корпуса. Что очень возможно, придётся корреспондента и в разведку взять. Правда, особо отметил, что это не инициатива писателя, а задание высоких политических инстанций. Закончив официальную часть майор сообщил Стрижевскому, что капитан Климов – боевой офицер, был командиром взвода и, поэтому, нянчиться с ним не придётся. Добавил, что Климов имеет официальное разрешение участвовать во всех боевых операциях корпуса, включая и спецоперации. «О его участии в разведывательных действиях поговорим отдельно, сначала приглядитесь друг к другу. А пока считайте, товарищ старший лейтенант, что капитан Климов направлен к вам как бы стажёром.» Так я стал членом этого неординарного коллектива.