Брызги шампанского

    Отца у меня арестовали в 1938 году и осудили на 10 лет заключения без права переписки. Нас - маму и меня с сестренкой - сразу же выпроводили из служебной квартиры, освободив ее для какого-то служащего Госбанка, где до ареста работал отец.
    Стали мы жить у бабушки, она тоже осталась одна - деда  чуть раньше забрали в НКВД, обвинив в шпионаже. Мама никак не могла устроиться на работу, наконец, смилостивилась над ней одна добрая душа. Заведующая детским садом, сильно рискуя, определила круг обязанностей жены "врага народа".
   "Маня, принимаю тебя уборщицей, будешь помогать повару и завхозу. Делай все, что скажут,- и улыбнувшись добавила, - а для меня с сестрой будешь печь пироги по праздникам",-  она слышала, что мама искусница - кулинарка.
    "Ну, пляшите!"  - заявила мама, вернувшись после беседы с ней.
    "Взяли меня! Инушка будет ходить в детсад, а на Люсю обещали давать обед."
    Радости нашей не было конца! Бабушка даже прослезилась:"Пусть воздастся Марии Мироновне за доброту ее,- так что ли зовут твою начальницу?" - уточнила  она.
    Уже через несколько дней я копошилась в песочнице с детьми младшей группы, а сестра Люся принесла домой свой обед. Кастрюли нужного размера у нас не было, и бабушка разорила старую керосинку,приспособив ее емкость под термос.
    Началась война. Мы жили в  крошечной  мазанке, где  и самим-то негде было разместиться, но у нас постоянно обитали какие-то посторонние люди.
Так прибились к нам богомолка Вонифантьевна и безродная старушка Яковлевна; одна из них спала на сундуке, другая - на печи.
Конюх  детсада  дядя  Миша тоже частенько  заглядывал к нам - он  оставлял бабушке  на сохранение свой  чемоданчик, запертый большим  висячим  замком. Вечером, не снимая  шубу  и валенки,  подолгу, молча, он сидел  возле печи, стараясь  отогреться, а потом уходил на работу -  в конюшню, где спал, зарывшись в сено, возле  лошаденки. Наверное, поэтому на шубе, шапке и в волосах  у него торчали сухие травинки.
Мама и бабушка его жалели – эвакуированный. Иногда дядя Миша забегал днем. Погремев  ключом, открывал чемоданчик и доставал оттуда завернутый  в несвежую тряпку  кусок пожелтевшего подтаявшего  свиного сала. Очистив его от  прилипших  табачных  крошек, отрезал  ломтик и жадно его ел. Черные, печальные  глаза дяди Миши  затуманивались, огромный нос становился влажным; вытирая капли пота тыльной стороной  ладони, он продолжал жевать, о чем-то глубоко задумавшись.
Может быть, ему вспоминался дом, который немцы разбомбили в первые же месяцы войны, или грустил о потерянной им семье.
Знакомые и родственники  часто просили  маму  о какой-нибудь  услуге.Она никому не могла отказать. Стесняясь и переживая, против  своей воли, соглашалась сшить кому-нибудь  платье, испечь сдобу, одолжить дорогую для нее вещь. А потом корила себя за малодушие, неспособность  ответить отказом на просьбу. А ведь у нее не хватало  времени даже на нас. Рано утром  она уходила на работу и возвращалась  поздно  вечером. Мы с сестрой видели ее  редко.
       Сестра была старше меня на пять лет, у нее были совсем другие интересы – школа, подруги, книги, кино. Я проводила время с бабушкой, которая была для меня всем - и судьей, и советчиком, и самым любимым человеком.
Как-то зашла к нам вечером  сторожиха детсада – тетя Дуся – высокая, плотная, пожилая женщина. Все в ней было крупно - нос, голова, руки, ноги.…Вот только губы всегда были до того сжаты, что превратились в узкую щель.
Она не гнушалась никакой работой, ворочала тяжести, таскала на спине  мешки, пилила  дрова, запрягала  лошадь. Пользуясь  ее  простодушием и  безотказностью, ее направляли  по работе на такие участки  и давали  такие поручения, где нужна была  большая физическая  сила. Мама   жалела   тетю Дусю, сочувствовала  ей, рассказывая бабушке: Только и слышно - «Дуня – туда, Дуня – сюда…. А Дуня, как ломовая лошадь, впряглась и за десятерых  тащит!»
     Тетя Дуся, наверное, страдала какой-то болезнью, потому что всегда тяжело и с трудом  дышала. Прежде, чем она собиралась произнести что-нибудь, в  ее груди  начинал шипеть некий механизм, булькая и хрипя, как испорченная гармошка, только потом со свистом у нее  вырывалось слово. Едва успев произнести фразу, она вновь переходила  на сипенье и громкий шепот. Мама встревожилась при появлении нежданной гостьи. А та, еле отдышавшись, принялась успокаивать маму:
     «Да-к ты не тушуйся, Маня, я ведь спроста заглянула - побалакать». Но по бесхитростной  физиономии тети Дуси было видно, что зашла она как раз «не спроста», а имея  какой-то тайный  умысел  и большой интерес, решение которого  зависело  от мамы  и бабушки. «Здоровьичка тебе, Андревна , - персонально обратилась она к бабане. -  Уж не захворала ли, чой-то в таку рань легла  отдыхать? На тебя эт не похожа!»- заботливо продолжала она  допытываться и  расспрашивать  неразговорчивую  бабушку.
Все знали, что к сторожихе  на побывку  прибыл племянник Володя – младший лейтенант.
"Володька у меня – гярой, мядаль имет, - с гордостью сообщила тетя Дуся приятельницам, - и у командиров на хорошем счету». Она не забывала хвастливо напомнить: "Да, уж всем вышел - и ростом, и лицом, и карактером – веселый , красивый. Уж на что меня  бог  не  обидел  росточком, и то ему до плеча не достаю!» -восторгалась тетка племянником.
    Едва появившись на танцплощадке в садике при городском кинотеатре «Кзыл-Тан», Володя произвел большое впечатление на местных девчат. Мало кто из них мог устоять против его чар: высокий, стройный, волнистая прядь волос, серые ласковые глаза, сильные руки…
А уж танцует!..
    Тетка не возражала против его коротких любовных  приключений:
    «А! Дело молодое, - махнула она рукой, - пущай  знакомютца, влюбляютца, а завтра  разбягутца  в разны  стороны - вот вам и вся любовь; судьба-то может никогда их не сведет!»...
После беседы о том, о сем, тетя Дуся  решилась, наконец, открыть цель своего визита.
    «Маня, ты знашь, чать, – племяш тут у меня – военный, капитан, на побывку  приехал».
Тетя Дуся  сознательно  повысила  своего любимца в звании– для авторитета, надеясь  произвести должное впечатление на нашу семью.
    «Уж скоро  уезжать  яму, не куды -  нибудь – на фронт. А  он ни по чину, ни по званию -  по подворотням с деушкой отиратца – прямо  страмотища!»
Наступила пауза. Это был тот самый момент, когда маме и хотелось помочь сотруднице, но было как-то неловко, да и неизвестно, что скажет еще на это свекровь…Тетя Дуся искательно  смотрела  на маму.
    «Ты уж  войди, пожалста, в мое положенье: сваво  пристанища у меня  нету, днем  кое-как перебиваюсь, а сплю в коморке в детсаду – сама знашь. Не могу же я их туды пустить». И все так же просительно и жалостливо продолжала: «Мань, будь  такой доброй – разреши им  встренуться у тебя дома, а? «Горюче» у меня  припасено, продукты и  закуску я  принясу, а ты уж испяки для них пироги и булки – лучше тваво печива нигде нет!»
Мама была польщена.
    «А что останется – пусть твои девчонки съедят». Тетя Дуся, осмелев, уже  оговаривала  условия: «Мой-то с зазнобой наедине побудет, потанцует - вон у вас патефон стоит, пластинки есть… Ну, как? Уломала я тебя?»- допытывалась тетя  Дуся, источая елей и ласку. Мама не отказала ей, но и не дала согласия, незаметно кивнув в сторону бабани, которая недовольно прислушивалась к их разговору. Мама зашептала: «Мне - што? Вон разговаривай со свекровью, она в доме хозяйка, я-то все равно на работе, а ей с девчонками нужно куда-нибудь уйти на время, захочет ли она  скитаться?»
Поняв, что маму она уговорила, сторожиха начала брать  приступом  бабушку, явно не приветствовавшую подобные встречи в своем доме. Встав перед  маленькой, щуплой бабаней во весь рост, как медведица на дыбы, она умоляла ее, пустив в ход все, казавшиеся ей важными, аргументы.
     «Андревна, уедет мой Володька на фронт, девушка его станет ждать, письмецо когда ни на то напишет  - все легше ему там будет воявать, может и живой останется…»
По лицу тети Дуси обильно потекли слезы: «А уж коль ранют или убьют, не приведи Бог, так хоть порадуется…» Сторожиха не могла говорить дальше. В ее груди опять заклокотал и засипел неизвестный механизм.
     Бабушка смягчилась: «Да ладно тебе. Чего это ты его живого хоронишь заранее? Может и повезет ему.… Пусть повеселится твой Володька.… Не жалко…Чай с меня не убудет – посижу часа два… три на завалинке – погреюсь».
     Когда пришло время принимать гостей, тетя Дуся  радовалась, как  ребенок.
Ее огромное, неуклюжее  тело  приобрело  легкость, - она как будто летала по нашим комнатенкам, застилая своим  новым покрывалом убогую кровать, на столе появилась клеенка; в затопленной по этому  случаю русской печи  что-то булькало, шипело и шкварчело; на сундуке расстаивались пироги. Для любимого племянника  тетка расстаралась:  она выгребла все свои запасы, которые держала на «черный день», выставляя  все новые и новые  кушанья. Пироги тоже удались на славу и источали ароматы. Мама укутала их полотенцем, чтобы они «вздохнули». Водрузив над всем этим  изобилием  запотевшую бутылку «горючего», охлажденного в погребе на льду, тетя Дуся принарядилась и стала ждать. Мы с сестрой шмыгали без всякой  надобности туда-сюда, довольные и радостные, получив свою долю угощения.
      Наконец, появились они.   
      Рядом с высоким, крупным  военным, в котором угадывалась тетушкина порода, стояла стройная, очень уверенно  державшаяся  девушка. Нисколько не смущаясь, она огляделась вокруг. «Знакомьтесь», - подвел ее к тетке Володя. «Лида», - улыбаясь, назвала себя она, при этом  показалось, что ее черные, круглые, как смородинки, глаза тоже улыбаются, а высокие скулы  покрыл легкий  румянец.
       Тетя Дуся засуетилась, приглашая гостей к столу.
Я во все глаза  глядела  на подругу  Володи, замечая каждую мелочь: и то, как она, незаметным  движением  приподняв  край нарядного  пестрого платья, чтобы не помялось, села на стул, который ей  заботливо   подал  Володя; как высоко  вскидывала  тонкие брови, удивляясь  чему – либо; как нежно и воркующее  смеялась, прикасаясь пышной прической  «валиком» к подбородку Володи, а потом, кокетливо  улыбаясь, поправляла  примятые локоны; как  тайком  подкрасила  яркой  помадой губы, нарисовав «бантик», и припудрила тонкий носик, украдкой взглянув  в крошечное зеркальце.
Мне она показалась очень красивой и модной.
      Заметив, что Володя и Лида почти ни к чему не притронулись, тетя Дуся всполошилась: «Володьк, чо такой несмелый? Вот  те и гярой! Накладывай себе и деушке – винегрет очень хороший вышел; холодец – прям дрожит на столе, не тает; а пироги - твои любимые – и с капустой, и с тыквой!»
Тетка не  унялась, пока не наполнились их тарелки, и  продолжала расхваливать  достоинства приготовленных  ею кушаний: «А про жарину – вобще молчу: мясцо мягко, картошка истомилась… Каймачок вот достала, хошь с булками, хоша с кухом ешьте – вкусно будет».
Передавая закуски, добавляя  очередную  порцию Лиде, Володя  норовил дотронуться до плеч  или спины девушки, наконец, его рука  так и осталась лежать на ее талии.
Лида  зарумянилась, но руку его не убрала.
Володя  скомандовал мне: «Ну, Белянка, давай, заводи патефон, да найди пластинку хорошую». Я завела  свою  любимую – «Брызги шампанского».
      «Ну, ты – молодец, Белобрысая, толк знаешь в танцах», - одобрил мой выбор Володя. Откинув пряди непослушных волнистых волос, падавших на глаза, церемонно поклонившись, он пригласил Лиду на  танец.
       Партнеры то делали резкие  движения, то замирали; ноги Лиды мелькали, казалось, что она  хочет убежать, но Володя  властно возвращал ее к себе. Вдруг он легко  поднял девушку на руки, закружившись с ней по комнате,- туфельки на высоких  каблучках  соскользнули с Лидиных ног. Она тихо засмеялась…
       Стараясь привлечь  мое  внимание, тетя Дуся  прокашлялась раз-другой, потом  подмигнула  чуть не всем лицом. Тут  я  поняла, что она приглашает меня выйти  на улицу, где нас уже  ждала бабушка.
Казалось, что Володя с Лидой  находились  в квартире  целую вечность. Из окон все время  слышалась музыка: «Аргентина», «Рио-Рита», вальсы. Уже начало  смеркаться, когда  влюбленные  ушли.
А на другой  день Володя возвращался в свою часть.
      «Теть Дунь, ты не ходи  на вокзал, зачем тебе  на жаре  маяться? Еще неизвестно, когда поезд прибудет…. Меня Лида проводит».
     «Ладно,  делай, как хошь , - покорно  согласилась она,- только прошу – ладанку надень, там молитва  зашита – оберег тебе». От  волнения голос у тети Дуси совсем пропал.
     «Давай прощаться, - Володя  обнял  тетку и поцеловал троекратно. Чуть придержав ее, с трудом подбирая слова, сказал ей  то, что хотел  высказать еще вчера: «Да… ты у меня – молодец, спасибо за вчерашнее… не ожидал…» На миг его лицо  осветила  благодарная  улыбка.
     «Чать и я не истукан какой, понимаю… ты ж мне, как сын..», - громко всхлипнула тетя Дуся, но тут же остановила себя, чтобы ни слезами, ни лишним словом не  смутить его и не вспугнуть его радость.
     Выйдя из ворот детсада, она долго смотрела вслед уходившему племяннику, быстрыми  взмахами  руки осеняя его крестным знамением и шепча молитву. Несколько раз он обернулся и, наконец, скрылся за поворотом. А тетя Дуся еще долго  не уходила, надеясь, что свершится чудо, и знакомая  фигура родного человека вновь  появится  вдали.
Володя с войны не вернулся. Потом и тетя Дуся куда – то уехала.
     Через много лет мне по делам службы пришлось проверять работу одной из ведомственных  библиотек города. Меня подруга  предупредила: «Не усердствуй и не очень критикуй библиотекаршу, неизвестно еще, как ее начальство отреагирует на твои замечания, к тому же она - не специалист и может лишиться работы, а ведь ей одной дочку растить…»
     В облике библиотекаря почудились мне неуловимо знакомые черты, но я долго не могла  понять, где и когда могла ее видеть:  высокие  тонкие  брови, веселые карие глаза, губы «бантиком», тот же  «валик» на голове…
     «Так это же – Лида!  Взрослая, изменившаяся, чуть располневшая Лида», - наконец  догадалась я. Она же, конечно, не признала во мне ту вихрастую, босоногую и белобрысую девчонку, которую встретила  когда-то в чужом доме, где под звуки мелодии «Брызги шампанского» танцевала с молоденьким лейтенантом, не сводя с него влюбленного взгляда.
     Рабочий столик  Лиды был завален книгами, листочками бумаги с записями, какими-то документами, ярлычками, читательскими формулярами, там же под стеклом лежала небольшая фотография молоденькой девушки.
Ее непослушные кудрявые волосы рассыпались по плечам, а большие глаза, напоминавшие Володины, казалось, внимательно и ласково смотрели на меня…