Окраинный луг

Mолодая овца в последний раз дёрнула копытцем и тяжело закатила тускнеющие глаза. Хозяйка, круглолицая Галина Григорьевна, в немом ужасе открыла рот. А между тем вторая овца сползла на соломенную подстилку загончика и после недолгих конвульсий застыла чёрной шерстистой горкой. Рядом лежала ещё одна тушка. Всё овечье поголовье маленького хозяйства Галины Григорьевны было погублено.
Вне себя от отчаяния, она бросилась к соседке, крича на ходу:
- Маша! Маша! Какой кошмар! Все мои овцы! Цигайской породы! Только сегодня они паслись на Окраинном лугу!
- Тоже на Окраинном?
Тот луг был примечательный: почти круглый, плотно покрытый сладким разнотравьем. Но мало кто в последнее время решался выпускать туда скотину. А странная слава ходила о нём уже давно. Всё началось ещё в начале 50-х годов.

1. Иван
Тогда деревенские мужики ставили дом своему товарищу. Ивану, как говорили, «на помочах». Сейчас мне, завтра тебе. Дружно жили. Иван собирался жениться на Софье, вдовьей дочери. Особого достатка у тех, ясно, не было, поэтому жених стремился порадовать суженую справным домом. Работали крепко, но дольше всех на строительстве оставался будущий хозяин – до самой темноты, а то и прикорнёт где-нибудь на куче пакли, чтобы время на дорогу не терять. Километрах в четырёх жил он со старым отцом в небольшом доме.
В тот вечер товарищи уже ушли, а Иван дотёсывал оконную раму. Наконец закончил работу и уже собрался домой (мыться в бане затеял), как вдруг услышал заунывный собачий вой. Вышел Иван посмотреть, какого это пса мир не берёт – а рядом с недостроенным домом сидит молодая серая собака. И не просто сидит, а в сугробе. Это в августе – то! Смотрит жалобно, скребёт когтями, но – ни шагу из своей невиданной тюрьмы. Присмотрелся Иван – и сложенные штабельком доски инеем покрылись.
Подивился он внезапной прихоти природы и посвистал собаке. Та вскочила, отряхнулась и завиляла хвостом. Пошли вместе. А становилось все холоднее, будто зима наступила. Пожалел Иван, что не пошарил какой-нибудь одёжки в сенях (тёплого ничего не было по летнему времени, но хоть рубашонку бы лишнюю накинул). Ну да делать нечего – полдороги уже пройдено. Вот наконец поворот – а дальше можно и напрямик, через луг. Побежал Иван, щёки снежинки пчёлами покусывают, и собака за ним – не отстаёт. Уже родительский дом показался, осталось только через реку по мостику пройти. А мостик железный, раскалился от мороза, сквозь подошву ноги обжигает.
И тут спутница Ивана непрошенная вдруг прыгнула ему на грудь, будто, как дитя, на руки просилась. Иван собак вообще – то любил, но сейчас, наверное, от неожиданности резко отбросил её. Та поскользнулась и покатилась через редкие перила в берущуюся ледком реку. Иван пронёсся по мостику и стал с берега звать собаку. Она плыла, но медленно, будто сонная.
А мороз сделался по-настоящему нестерпимым. Тут уж ничего не оставалось, как сбегать домой и одеться – тем более, что рукой подать, а в сенях на крючке, сколько Иван себя помнил, висел неизменный тулуп, ещё дедовский. Да и жерди из тёплого амбара – для собаки – можно было захватить. Минуты три – пулей – гонял Иван, но когда, в наскоро наброшенном тулупе и с жердью наперевес подлетел к реке, спасать было некого. В нескольких метрах от берега, вмёрзшее в лёд, виднелось неподвижное собачье тело с оскаленной заиндевевшей мордой.
Иван опять побежал домой – за топором, а сердце клевали тоска и неуместное удивление: это какой же силы был морозный удар, если ему хватило трёх минут! Иван вырубил собаку изо льда, тут же укатал в тулуп: когда принёс, всячески пытался вернуть её к жизни – грел в бане, уже приготовленной отцом, растирал… Всё напрасно.
А наутро спал невиданный мороз. Оказалось, что прошёл он лишь окраиной. Правда, реку сковало, как в январскую пору. Но в самой деревне хоть крыши и прибелило – в огородах, на удивление, кабачки – тыквы ночевали на тёплой земле. Всего вреда и оказалось – что неизвестная собака замёрзла.

2. Похороны

Что делать? Нужно было хоронить нежданную гостью. Завернул Иван облепленное шерстью собачье тело в чистую мешковину и понёс было за дверь – но вдруг ноги ослабли, подсеклись. Иван присел на уткнувшуюся в угол скамейку и – упёрся взглядом в сундучок, обычно прикрытый занавеской. Разные редко применяемые разности хранились в нём – и старинные, от предков, и свои, ещё детские.
Ивану почему-то нестерпимо захотелось взглянуть на полузабытые вещицы, словно другого времени не будет. Откинул крышку и стал перебирать, будто искал чего-то. Давно не видел он ковровую скатерть с кистями, потускневшее круглое зеркало, тёмный деревянный подносик… А вот игрушечные лошадки – отец мастерил и сам раскрашивал.
Иван взял в руки жестяную коробочку из-под леденцов. Бабушкино наследство. Оловянная брошь с красным камнем, дутое серебряное колечко, пять николаевских рублей, неразрезанные листы керенок и – кровь стукнула – крестики.
Бабушка Серафима своё образование получила в Церковно – приходской школе (окончила её с оценками «весьма успешно») и, конечно, носила крестик. Более того, у неё их было три: один, её крестильный, серебряный, она надевала по праздникам (с ним и похоронили), второй, алюминиевый, был для постов, который соблюдала неотменяемо, хотя такая ей жизнь выпала – сплошной пост. А третий – обычный, медный, носила каждый день. Вот этот крестик Иван вынул, опустил в карман, а остальное быстро сложил в сундучок.
Потом прихватил лопату, сказался отцу и зашагал с нетяжёлой ношей в мешковине на Окраинный луг, через который бежали накануне. Идёт – а глаза на мокром месте, хотя слезливым отродясь не бывал, да и работа на МТС, в войну, разнорабочим – малолеткой, закалила изрядно.
Дошёл. На краю луга, где начинаются молодые деревца, выкопал ямку и опустил туда свою собаку. Чуть помедлил, пошевелил губами, словно молился, и положил крестик на спеленатое тело – ближе к шее. Наполнил могилку землёй, а потом корневой отпрыск соседнего кустика морозника посадил в самую середину. Сбрызнул свежую посадку водой из фляжки, поклонился ржаной головой чуть не в пояс – и отправился к своему будущему дому.
Увидели Ивана товарищи – поразились: лица на счастливом женихе нет. Понятно, о вчерашнем происшествии уже знали ,но чтобы так переживать о приблудной собаке… Ну, раз такое дело, стали, вроде стороной, шутками его отвлекать. Хромой фронтовик Семён особенно старался – и про немцев, и про домовых. Не работа пошла, а жеребятник. Иван со всеми тоже хохотал. Потом, конечно, вошли в дело, ладно. Вечером все вместе вышли, а Ивана, от греха, до дома довели.

3. Смятение

Всё бы хорошо, только на следующее утро Семен с дядей Лёшей нашли Ивана стоящим под новыми стропилами с верёвкой в руках. Крутит, кольца навивает на широкую ладонь и задумчиво вверх смотрит. Друзья кинулись, отобрали, а Иван растерянно озирается, будто сам не понимает, что с ним. Правда, потом объяснял: решил, мол, вымерять среднюю балку. Но никто ему не поверил. Стали послеживать за ним, даже опасались, что в разуме немного помрачился.
Тогда тётка Анфиса, мать невесты Ивана, побежала к травнице Агапии, про которую говорили, будто она монахиня в миру – может быть, потому, что жила одна, пасечницей. Агапия и сказала про крестик, что нельзя его было животному давать – ни живому, ни мёртвому. А теперь всё – покой усопшей с крестом нарушать невозможно. Ещё хуже будет.
Вот горе-то! А той порой уже и дом закончили, и мебель затейную дядя Лёша, умелец по деревянному делу, на предстоящую свадьбу изготовил. А уже неясно, будет ли она, свадьба-то.
Софья с тёткой Анфисой всё перепробовали: и парили Ивана в бане с чертополохом, и воду через порог выливали, и соль жгли. Пока не догадались оставшийся крестик алюминиевый на Ивана надеть. Тогда крестов никто не носил – нельзя, считалось. Но тут жизнь спасать было нужно. И вся деревня, без уговора, будто ничего не заметила, никто слова плохого не сказал.
А Иван, действительно, быстро лицом посветлел, духом посвежел, только серьёзнее, взрослее сделался. Ну да это не лишнее для семейного человека.
Так что ближе к зиме молодые наконец поженились, а там уж и Софья, молодец, окончательно отвлекла мужа на своё, жизненное. Крестик Иван больше не снимал, словно опасался. А может, и привык. Прятал, конечно, под рубашкой, высоко застёгивался, но все и так знали.
Зажили молодые хорошо, дружно. Скоро детки – близнята Саша и Люба появились, радости прибавили. К новому дому хозяева очень привязались, украшали его, холили. Софья подушки, шторы вышивала. Иван по наличникам пускал резьбу – цветы с фруктами, над дверью – собачьи морды.
А как по Окраинному лугу придётся пойти, старался Иван хоть на полминутки задержаться у богатого куста морозника, если же рядом никого – незаметно перекреститься. Самым первым в деревне креститься начал, кроме разве что стариков древних.

4. Персики

Васька с Колькой наперегонки бежали к чудной сливе. Правда, ещё прошлой весной, да и летом она была самой обыкновенной сливой – дичком, каких много встречается по окраинам луга. За свою шестилетнюю жизнь братья не раз отведывали этих мелких вяжущих во рту плодов.
Но весной с невзрачным малорослым деревцем что-то случилось: оно, словно проснувшись, потянулось вверх и вширь. А когда на ветках пробрызнули цветы, стало видно, что они не такие, как обычно: лепестки крупнее, круглее и запах слабо - медовый.
Агрономша из соседнего села (своей в деревне не было) утверждала, что слива опылилась персиком. Только как это могло произойти, если персиков в здешних краях никогда и не водилось?
А потом завязались светленькие плоды (слива же всегда была чуть ли не чёрная). У детворы взрывалось терпение дождаться спелости, но даже недозрелые, плоды висели мясистые, полупрозрачные, палево – розовые. Мальчишки, раньше не видевшие персиков, устраивали под деревом дозоры, чтобы кто-нибудь не сорвал раньше времени. И, наконец, был торжественно назначен праздник большого поедания. Туда теперь и бежали Васька с Колькой.
А осенью, когда над околками стоял медный лиственный звон, расцвели на лугу невиданные цветы – каемчатые, полосатые, как тигры. Правда, осыпались быстрее маков, и агрономша не успела к такому явлению (раз в две недели наведывались в деревню). Зато жители, кто полюбопытнее, сбегали взглянуть на диво. Рвать сначала побаивались, а потом уже и нечего было.
А почти перед первым снегом у гусынь, погулявших на месте тигровых цветов, клювы позеленели неотмываемо. Хозяйка сначала напугалась, но потом поняла, что ей даже польза вышла – стало удобно отличать от соседских.
Зимой луг набрался силы и уже к началу мая вырастил фиолетовую травку, пахучую, что фиалка, её к тому же можно было сушить, и запах только сильнее становился. Девушки, женщины набивали этой травкой мешочки, развешивали в избах, себе надевали на шею, кто-то бросал в баню на полок.
К лету отошла, пропала травка, но женский пол из-за неё очень полюбил Окраинный. Чуть не каждый день какая-нибудь являлась взглянуть: а вдруг появились цветы – ягоды диковинные или ещё чем луг порадует.
Так и дальше и повелось: чуть зимой запахнет – луг на покой, и отдыхает до настоящей, дружной весны.

5. Катя

В один из душных летних вечеров пришла на луг девушка Катя. А у неё была длинная коса – сохранила, не то, что другие её подруги с модными стрижками. Шее под косой, конечно, жарко, волосы немного взмокли. Катя и распустила их, чтобы на ветерке обдуло.
И вдруг видит – её волосы уже не прямые, а в спирали – локоны закручены, будто на старинных картинах. А Катя развеселилась, закружилась, даже запела – понравилось, что луг ей причёску придумал.
Домой пришла – мать и сёстры ахнули. Как такая красота сама собой, без женских хитростей получилось? А Катя своё: луг помог. И улыбается мечтательно. Что ж? Ей виднее. А к утру локоны распрямились, будто ничего не бывало. Вздохнула Катя и снова заплела косу.
Но через два дня то ли по грибы, то ли по другой надобности приехал в деревню важный туз из Москвы. Часа не прошло – столкнулся он лицо к лицу на улице с Катей. И – словно калитка за ним захлопнулась – влюбился. Катя, конечно, девушка симпатичная – сероглазая, кожа белая, но в Москве-то, надо полагать, своих достаточно. Так нет, говорит, никогда такой жар – птицы не видел и не увижу. Загорелся. Да не на грех какой, а жениться. И к Катиной матери вечером пришёл. Никто верить не хотел внезапной любви – ни родственники, ни подруги, ни сама Катя. Верить не верили, а все ей советовали – что, мол, отказываться от счастья, когда само в руки идёт. Но Катя неискушённая, выгоду соблюдать не привыкла, не то, что нынешние девушки.
А туз (представился Залесским Алексеем Андреевичем) сдаваться не собирался. Позвонил в своё министерство, оформил отпуск, встал на квартиру к бабке Ефросинье и взял невесту в осаду. Она упираться – известно, и побаивалась, и – главное – любви к воздыхателю не чувствовала. Но неожиданный жених пылал непритворно – так, что и Катина любовь ответно вспыхнула. И через месяц они уже вместе уехали в Москву, а там у них всё складно получилось. Катя потом приезжала не раз – чем не дама столичная!

6. Верка

А чуть позже вдовушка, уже не очень молодая, да ещё с двумя детьми, удачно вышла замуж за главного механика в райцентре. Тоже после того, как подышала свежим воздухом на лугу. И ещё одной повезло – Веерке – вековухе. Из многодетной семьи, старшая. Когда осиротели, Верке только пятнадцать исполнилось. Всех поднимала, надрывалась и по огороду, и по дому. Не говоря уже о колхозной работе. Где там о женихах думать! Тем более что её ровесники почти все в земле лежали – военный призыв.
Давно Верка обвыклась со своей жизнью, где вся радость – в заботе о младших: обихаживать, а потом и пристраивать – кого в ФЗУ, кого в сельхозтехникум. Всё хотела, чтобы учились, да они и сами не прочь – светлые головы при трудовых руках.
Слышала Верка от кумушек о луге, но внимания на сплетни не обратила. Да и к чему ей – людей смешить на четвёртом десятке? Но Веркина тётка Груня была хитра и так сумела подстроить, будто надо срочно взять у Анны Павловны, учительницы по математике, важный справочник для сестрёнки. Конечно, Верка сразу сорвалась и думать забыла, что идти придётся через Окраинный луг.
Сходила (немало удивила сестрёнку), но вскорости – верь не верь – вернулся домой фронтовик, капитан, в руками и ногами, считавшийся убитым Мишка Гордеев, Веркин одноклассник. У них ещё в прежние годы что-то намечалось, а теперь уж оба поняли, что они друг для друга – судьба.

7. Неудачи

Надо ли говорить, что теперь невесты бросились на луг и так старательно расхаживали по разнотравью, что чуть его в пахоту не превратили. Но словно кто сглазил – перестал вдруг действовать Окраинный.
Правда, ещё у одной девушки завились волосы – у Наташи, только не длинными локонами, а крутым барашком. И, сколько ни чесала потом бедная не – развились. Прозвище прилипло – «Наташка – кудряшка», забот прибавилось – распрямлять тёплым воском непослушные кудри – а жених так и не появился. Вернее, один жених у Наташи был – Игорь Иваныч, кузнец, сильно её старше. Не очень – то она его любила, а бросать не бросала – опасалась и того лишиться.
Вот подождала – подождала Наташа, ничего нового не дождалась и с досады кусты ромашек с корнями повыдёргивала да по всему лугу разбросала. А потом ещё и клубничный ягодник потоптала. Дня три побушевала, а потом одумалась и смирилась: видно, жизнь другого жениха ей не определила.
Это бы ещё ладно, но как с Людой вышло! Люда девка крепкая, румяная, здоровенная, лучше всех в школе бегала – прыгала, да и в полеводческой бригаде потом ходила в вечных передовиках.
А Люда очень уж стеснялась просить у луга жениха и поэтому решилась туда пойти после вечерней зорьки, когда другие девушки ушли. Походила, всё ладно, умылась тёплой росой, полежала в траве. Собралась было домой. А ноги не идут. Пошевелилась – боль такая жилы выворачивает, что даже крикнуть мочи нет, только раздавленное дребезжание получается. Да и толку-то? Помочь всё равно некому.
Чувствует Люда: силы с каждой секундой уходят, как вода в истосковавшуюся землю. Но всё-таки заставила тело разума послушаться – и поползла. Пот глаза заливает, а слабость, ещё никогда не веданная, в землю вминает. Как могла, у предков своих, у ангелов просила Люда помощи – и добралась-таки до луговой границы.
Только миновала её – будто глыба упала! Стало ей невесомо – свободно. Долетела домой – не заметила. А ночью опять стало плохо: руки – ноги тряслись, будто два марафона пробежала, язык деревенел, перед глазами какая-то кипящая смола. Счастье, что закалённая да выносливая – обошлось.
Но после этого случая женское население с Окраинного схлынуло. Говорили: луг проклятый, добрая сила его кончилась или даже вовсе никакой силы не было – одни совпадения. Некоторые уверяли, что луг обиделся на неблагодарных.

8. Петенька

Так или иначе, а только невесты стали обходить луг седьмой верстой. Лишь деревенский дурачок Петенька повадился там полёживать.
Совсем один остался он после смерти матери Степаниды. Она ещё по весне зачуяла свой конец. Тоскливо, страшно, конечно, было и белый свет оставлять, и беспомощного сыночка, даром что стукнуло ему двадцать пять лет – не, видно пришёл её срок. Наказала она соседкам позаботиться об убогом, сунула скопленных денег, порадовалась ещё напоследок, что земля после зимы успела оттаять – всё меньше людям хлопот – и померла.
А тот Петенька не только цифры – буквы не умел складывать, но и к простейшему хозяйственному делу был неспособен. Пошлёт его, бывало, мать огород пропалывать, а он месиво земли и травы после себя оставит, ямки под посадку картошки выкопает чуть не метр – остановиться не может. Полы вызовется мыть – такую грязищу разведёт, что больше вреда, чем пользы от его трудов. И, главное, никого ведь не подпустит, когда работает, хотя обычно смирный, безобидный.
Так мать всё и тянула на себе, а в интернат не сдавала, жалела. Ну, и хоть маленькую пенсию, да приносил Петенька.
Но теперь как ему одному жить? Огород зарастал, обламывались тяжелые ветви яблонь, стала неожиданно подтекать крыша… Соседки, конечно, помогали – и супа нальют, и постирают иногда, приберут. Но кому, кроме матери, долго такое выдержать?
Тут и председатель сказал своё слово: ближе к зиме, волей – неволей, придётся инвалида переселять в спецучреждение, потому что, как ни присматривай, Петя может сделать пожар. Печка – дело серьёзное, и технику безопасности положено соблюдать.
Но пока лето ещё не закончилось. Петенька гулял, где хотел. И вдруг пристрастился к Окраинному лугу. Сердобольные люди отговаривали, да где там: уставится дальнозоркими, голубыми, как речка, глазищами из-за толстых стёкол – молчит. И отвести себя прочь не даётся, махина двухметровая.
Полежал так Петенька с недельку – никто уж внимания не обращал. Но как-то шла по улице тётка Марина с полными вёдрами воды, а навстречу ей Петенька. Марина машинально ему кивнула и, не ожидая ответных приветствий (Петенька ни с кем не здоровался), приготовились повернуть за угол, как вдруг случилось такое, что сама Марина еле в разуме удержалась.
Петенька неожиданно взглянул ясно, осмысленно и сказал:
- Здравствуйте, тётя Марина! Нам по пути – давайте, я помогу нести вёдра!
А потом взял её ношу и ровно, не расплескивая, понёс к нужному дому – а ведь раньше сколько раз блуждал по знакомым улицам, будто по лабиринту какому.
Люди сначала не поверили Марине (сплетнице и вруше известной), но потом пришлось признать, что дурачок действительно в себя вошёл. А уж когда привычные с детства очки стали Петеньке не нужны – полетел слух о целебном луге. Свойство, видно, у него появилось: здоровым больше сюда ни ногой, а больным – пожалуйста.

9. Исцеления

Сбежалась вся деревня. Известно, у кого рука, у кого голова, а кого что и тайное. Луг старался, оделял людей здоровьем. Затем из дальней округи, даже из города потянулись. Ходили, травы резали на сушку. И в реку залезали – воду, будто масло, взбивали. Им тоже от луга отказа не было. Даже трудные болезни оказывались ему под силу.
У одной женщины тазобедренный сустав развивался в обратную сторону – так она, ещё не дойдя до Окраинного, думать забыла про свою хромоту и на радостях пропрыгала – протанцевала часа три.
Проходили страшные экземы, от которых лопалась, кровоточа, кожа. Культи, правда, не научился луг наращивать, зато исчезали неотвязные фантомные боли. А у одной старушки неожиданно зубы выросли. Она уже ехала на поезде обратно, как вдруг её съёмные протезы на присосках упали на пол. Старушка было их вставлять – а некуда. Зубки на своём месте – да белые, частые, каких и в молодости не было!
Контуженным или просто нервным людям хорошо помогал ночной сон в луговой траве. Но только природный, без таблеток. Кому такое удавалось – уходили наутро с умытой душой и светлыми мыслями.
 А скоро и наука пожаловала: пожилой профессор с ассистенткой. Исследовать феномен. Брали блестящими инструментами разные пробы, заливали воду в пробирки, воздух – и тот какими-то колбочками ловили и сургучом опечатывали.
Часа через два профессор приосанился, порозовел, даже стал на ассистентку петушиные взоры бросать. А она только рада – и взорам, и тому, что под её плащиком уже вырисовывалась грациозная фигурка, с годами почти позабытая.
Следом за учёными приехали газетчики. Запахло сенсацией. Начальство уже размечталось о славном будущем… Но в одночасье как обрезало. Теперь сколько ни бродили страждущие по лугу – и прямо, и кругами – толка никакого. Одно расстройство.

10. Росы

Очень люди жалели, что целебное свойство кончилось, но если б это было всё! На луг стали порой выпадать нехорошие росы. Скотина от них сделалась будто шальная – мечется, кричит чуть не сутки. Многие бросили после этого выгонять туда живность, но кое – кто всё равно находился – уж очень трава сочная, душистая; ну, и те, кто рядом жили, тоже рисковали: удобно. Тем более что нечастыми были росы.
Но чтобы из-за луга смерть приключилась, как на подворье Галины Григорьевны – этого пока не бывало. Когда в печальный день потери овец хозяйка побежала излить горе соседке Маше – она, растерянная, уже шла ей навстречу. Оказалось, что у неё в точности так же пал телёнок – полугодок. И скоро стало известно, что похожих случаев по всем дворам набралось за сутки полтора десятка.
Тут уж вся деревня загудела. Срочно собрали сход. Под боком настоящая беда! Ведь если даже никто не будет выгонять на луг скотину, какая-нибудь животная душа всё равно может случайно забрести. А если не только животная?
И потом, роса ведь испаряется, попадает в воздух, с воздухом несётся в каждый дом, проникает в лёгкие, в глаза, в кожу каждого человека от мала до велика, а там и в каждую клеточку его тела.
Когда учитель это сказал – такой пошёл гвалт, что на дальнем займище было слышно. Молодухи причитали о детях, мужики воинственно ревели, старики потрясали своими клюшками.
Решили единодушно: смертоносный луг необходимо уничтожить. Иначе всем конец. Но как это сделать? Срыть – огромный труд, а дурная трава всегда прорастёт. Взорвать – большие неприятности по начальству будут, а разрешения всё равно не дадут. Спишут на какую-нибудь скотскую эпизоотию. Не поверят. И сами бы не поверили, если бы не видели эти луговые фокусы уже почти сорок лет!
Тут-то бывший дурачок Петенька и вызвался. С той поры, как он излечился, прошло уже года четыре. Успел освоить столярное ремесло – председатель помог, в училище устроил. И ведь толковый мастер вышел, шкафы – стулья на загляденье стал строгать, не хуже дяди Лёши покойного. Всем в работе Петенька стал желанен, правда, из женского пола никто его не спешил приближать. Разве из чужих мест кто явится, на свежий взгляд. Так и жил бобылем.
Петенька и сказал, что для начала выкосит луг подчистую, а дальше видно будет. На том и порешили.

11. Щенок

Наутро, один – одинёшенек, вышел Петенька на луг с наточенной косой и обедом в узелке. Август уже подходил к концу, а ясно, тепло, небо, словно купол, сияет – благодать, да и только! Косит Петенька – хорошо идёт дело, трава ложится ровно, ароматный дух кругом, никаких ядовитых испарений, как пугали мужики. В полдень сел косарь на краю луга под берёзку. А солнце стало так припекать, словно июль возвратился.
Закусил Петенька хлебом с помидорами и крутыми яйцами, пожевал яблочко и прилёг немного вздремнуть в теньке. Вдруг слышит сквозь сон – пищит кто-то. Открыл глаза – а рядом с ним крошечный чёрный щенок лапками царапает по земле. Шёрстка тонкая, и на груди белым пухом будто крестик выведен.
Огляделся Петенька – никого вокруг. Откуда мог взяться щенок? Словно кто подкинул. Но на вопросы всё равно бы никто не ответил, а напоить найдёныша было нужно – у того даже язычишко ссохся от жажды. И Петенька скорее открутил пробку своей фляжки с водой. Щенок еле глотал поначалу, а потом приспособился, ничего. И хлебному мякишу, и яичному желтку обрадовался. К вечеру Петенька попривык к малому ну и забрал его, конечно, к себе. Так и стали вместе жить – Петенька белый и собака чёрная. Мудрёной назвал.
Траву, по уговору, Петенька дочиста выкосил, и ничего с ним, сверх опасений, не сделалось. Даже накошенное не сжёг и не закопал, как советовали, а отдал на корм своей корове – на всю зиму ей хватило, да такая сделалась гладкая и холёная, хоть на выставку веди.
А луг с той поры успокоился. Сельчане и сами не заметили, как именно здесь появились лучшие покосы. Правда, невест сватать луг перестал, да и исцелять больных тоже. Хотя, если пчёлы с его разнотравья приносят лучшие в округе мёд и пыльцу – разве это не исцеление?