Часть третья. Всадники времени. Глава 19. Абордаж

Глава 19. Абордаж
«Это масонское перетекание из одной эпохи в другую…»
«Завтра», №47, ноябрь, 2005 г., Александр Проханов

«— Откуда берутся эти истории?
— Из наших воспоминаний, — ответил Сирс. — Или, если хочешь, из нашего фрейдистского бессознательного…»
«История с привидениями», Питер Страуб


Я возвращался в секретариат, чтобы свалить Боре Сухоусову продукцию литературной группы ВОЛКИ. Рядом с компьютером на столе у Бори стоял собранный им фрегат с маленьким роджером с вполне различимым белым скалящимся в  ухмылке черепом и перекрещенными костями на чёрном лоскутке полотна. Флинт сочинял пиратский роман в духе Стивенсона под названием «Абордаж»;, был, что называется в теме, но, скромно пряча своё творение на украшенном пейзажами островов и фотографиями бригантин сайте Интернета, старался не светиться. Знал: приносящие славу и сопряженные с харизмой словесные художества Анчоусов мог позволить только Шуре. Обычно, когда я заходил в секретариат, Флинт закрывал файл со своим романом, но тут он забылся — и, бросив на экран беглый взгляд, я засёк www.pirat@ru. «Бушприт затрещал и кливер повалился, зависая на вантах… Кривой Громила выхватил саблю и воткнул её в живот подвернувшегося под руку матроса-увальня», — прочёл я первые строчки и, захватив меня за этим подглядыванием, Флинт тут же скормил мышке кнопочку с крестиком. Отодвинув модельку парусника, он пробурчал:
— Ну и где твоя заметка с пресс-конференции?
— Вот! — протянул я ему индульгенцию, свидетельствующую о том, что я битый час боролся со сном под прицелом кинокамер.
— Ну и чудно. Ну а что-нибудь из «картинок» вот сюда — на последнюю полосу, в подвал или в верхний угол, есть? А то на развороте у нас роман ужасов Александра Дымова, а на остальных полосах надо бы подбросить чего-нибудь теплого, душевного и без инопланетян, — метнул он в меня взгляд-болид, напоминая и о жертвенном камне-алатыре и о спроваженной в корзину заметке, где в серую реальность я внедрил переливчато-разноцветных пришельцев.
— Будет! — буркнул я, решив, что пора изложить идиллическую историю про гитариста и цветочницу. То, что они мне представлялись недовоплощёнными посланцами зависшего на орбите материнского облака, можно было и опустить. Заданий было навалено под завязку, но, кроме того, мне нужно было разобраться с одной из сюжетных линий «Монстров подземелья». Воспользовавшись тем, что Киска, Княгиня, Курочка и Серёга отправились в курилку, я открыл заветный файл.

«Единственное, что удалось взять с собой в этот побег разжалованному кавалергарду измайловского полка Петру Елгину, — это сундучок с книжками и некоторыми магическими приборами, из-за которых и угодил он в Сибирь. Да, собственно, и назвать-то это побегом было мудрено. Скорее, это было второе рождение, воскресение из мёртвых. А дело сладилось так, что повсюду следовавшая за Петром Антоновичем Софьюшка уговорила коменданта Бийского острога за десяток золотых червонцев отпустить арестанта с Богом. План ее состоял в том, чтобы заменить  мертвого двойника на мужа,  воспользовавшись для подлога  случившейся с Елгиным на этапе простудой. Пока лежал Елгин в горячке, все это и спроворили.  Вынули из гроба умершего от волчьего укуса солдата, удивлявшего всех своей похожестью на опального графа, и уложили в домовину сиятельство. В просвете между беспамятствами Елгин согласился на подлог, толком не соображая, наяву ли это с ним происходит или в бреду. Когда, лёжа в гробу, Пётр услышал, как отворились, скрипя на петлях, ворота острога и его вывезли на посвистывающих полозьями санях, он понял — свершилось. Теперь самым главным было, чтобы его не похоронили заживо. Но, вдыхая смоляной запах свежевыструганных досок, Елгин был спокоен: он знал, что графиня Софьюшка не даст закопать его. Заколачивавший крышку гробовщик, недоумевая, положил по просьбе коменданта в домовину к обросшему бородой и волосами высохшему старцу сундучок. Не знал, бедолага, что в том сундучке. Как не ведал, что вгоняет гвозди в крышку, надвинутую над двадцативосьмилетним живым графом.
Когда гроб закачался, заскрежетали верёвки и Елгин ощутил, как его опускают вниз, он всё ещё ждал: вот, сейчас! Когда же почувствовал, как домовину вставляют в нишу и сверху, шурша, сыплется земля, — забеспокоился, но не подал звука, как и договаривались. Но стоило стихнуть голосам наверху, как послышался шум. В боковую доску гроба со стороны стенки ниши ударила лопата, и Елгин почувствовал, что его утягивает в сторону от засыпанной могилы. «Может быть, я уплываю по водам Ахерона? И в конце пути меня ждут Аид и Персефона?» — подумал граф. Ребёнком он слышал от своего гувернёра Ганса Шребера легенду о том, как царица загробного мира поцеловала спустившегося в подземелье поэта-арфиста — и он обрёл способность слышать то, чего не слышат остальные, видеть сквозь предметы и прорицать. За всё это он заплатил тем, что стал живым покойником. Ганс Шребер говорил, что в одной из рукописей, приписываемых Тациту, ему доводилось натыкаться на упоминание об этой утраченной поэме, которую приписывали самому гениальному слепцу. Наслушавшись бредней романтичного немца, юный Петя Елгин даже сочинил поэму «Поцелуй Персефоны», где были строки: «Юный арфист прикоснулся к ланитогранитной губами, дабы испить с её уст роковой неминуемый холод…» Позже поэма затерялась — и Елгин забыл про неё, пока однажды она не вернулась к нему в качестве улики после того, как на чердаке имения произошел ужасный случай с расчленённой детьми дворовых девочкой.
Прибывший на место происшествия урядник Леонтий Дыбов грешил на масонские склонности хозяина имения. Когда же, допросив одного знавшего грамоте мальчишку, дознаватель выяснил, что прежде чем совершить жертвоприношение прибитому к стропилам черепу козла, дети слушали строки из рукописной поэмы, воспевающей смерть, версия прорисавалась столь же отчетливо, как и тот же самый античный сюжет на фронтоне графской усадьбы. Тень обвинения пала на Петра Елгина. Он был вызван нарочным из Петербурга, ему были предъявлены найденные на дне замшелого колодца останки несчастной девочки. Бормочущая что-то бессвязное косматая старуха-ключница и пожелтевшая, обгрызенная с угла крысою тетрадь с поэмою стали и свидетельством, и доказательством, и неопровержимой уликой. Дело поправили фамильные драгоценности. Получив взятку, урядник Дыбов состряпал версию с суевериями, несчастным случаем, заснувшей на сеновале девочкой, которую съели крысы и кости коей конюх сбросил в колодец со скрипучим воротом. Но, не удовлетворившись сим, Пётр Елгин сам взялся за расследование странного происшествия.
Он и прежде примечал странности за дворовыми из большой семьи Кусковых. Какие-то они были чересчур волосатые. Ногти на руках у них походили на когти (граф даже подарил им ножницы для стрижки овец, чтобы стригли почаще), а при улыбке (улыбались Кусковы очень редко) во рту у них обнажались острые клыки. Наблюдая за странными дворовыми, Пётр прятался в ветвях дуба под окнами людской и однажды был вознагражден за терпение. В имение и прежде захаживали богомольцы-странники. Неподалеку от именя, на холме над речкой бороздила колоколенкой облака красавица церковка, в которой хранились чудотворные мощи некогда жившего в этих краях печерника-старца, но с некоторых пор Пётр обнаружил, что, приходя, богомольцы куда-то исчезают. И вот, засев в ветвях дуба, Петруша увидел нечто, потрясшее его своим мрачным изуверством.
 В щёлку между занавесками, в неверном огне плошки он явственно мог наблюдать, как пятеро братьев Кусковых втащили на стол раздетого бродягу и начали его разделывать на куски тесаком. Наутро, изложив на бумаге детали трупопоедания в подробностях, Петруша вскочил на коня и отвёз записи уряднику. Дело закрутилось. Обнаружилось, что людоеды из дворни регулярно подкреплялись человечиной, остатки сатанинского пиршества сбрасывали в старый колодец, порывшись на дне которого урядник и полицейские нашли залежи костей. Предназначение разветвляющихся от колодца нор осталось невыясненным. И хотя деревенские говорили, что норы ведут к некоторым могилам на кладбище и что лунными ночами под буграми тех могил слышатся сопение, чавканье и визг, это опять-таки списали на местные суеверия. Закованных в кандалы братьев Кусковых вместе с детьми и жёнами усадили на телеги и спровадили в Сибирь. А вскоре за ними последовал туда же и сам граф.
Елгин не знал, сколько он пролежал в тесном гробу, но, подобно снившемуся ему ночами колодезному вороту, заскрипели выдёргиваемые гвозди — и вот уже он находился в просторном подземелье в окружении освещённых огнем лучин бородатых лиц, совершенно не похожих на тени потустороннего мира эллинов.
 Проследовав по лабиринту за своими проводниками, Елгин вышел из подземелья в посконной рубахе с одним сундучком в руках. Ни жив, ни мёртв. Поддерживаемый под локти, он упал в медвежью полсть саней, где, трепеща и обливаясь слезами, ждала его Софьюшка. Как бывало на Фонтанке, кони рванули — и, целуя ледяные персты жены, Пётр Антонович ощущал всем своим существом: не чуя под собою копыт, залётные мчали их уже по Шуйскому тракту. Вначале думали бежать в Китай, но, не доехав, застряли в Змеиногорске. Елгин помнил только, как поп из беглых раскольников осенил их двоеперстием перед почерневшей иконой Богородицы в деревянной церквушке на окраине и сказал:
— Отныне вы принадлежите к тайному братству скрытников!
Ложился Елгин в гроб русоволосым. Вышел из гроба седым, как лунь.
И зажили они с Софьей, таясь от служилых людей, на краю деревни, тратя понемногу остатки из фамильных драгоценностей, почти полностью израсходованных на взятки острожному начальству от Тобольска до Бийска. Ничего лишнего не позволяли себе супруги Елгины. Сруб из сосновых брёвен. Крестьянская одежда. Икона в углу. Как чудесный сон вспоминали Пётр и Софья балы, её декольтированные платья, его шитый золотом камзол, шпагу на боку, ленту со звездой. Впрочем, их-то Софья сберегла и увезла, следуя за суженым на каторгу. И хотя, лишая его всех званий и заслуг, сам Потёмкин сломал ту шпагу над его головой, бывало, Елгин вынимал обломок из ножен, чтобы вспомнить, как участвовал в возведении «матушки-императрицы» на престол, да и то, как приносил масонскую клятву — тоже.
Петру Елгину так и непонятно было — за что осерчала на братьев-иллюминатов матушка Екатерина. Неужели за мистические книжки, несколько экземпляров которых, спасённых от огня, он сумел сохранить благодаря невежеству тюремщиков? Из-за египетской премудрости? Одни из братьев-каменщиков говорили между собою, что зловредная баба упекла Новикова в Шлиссельбургскую крепость и прошлась калёным железом по масонским ложам из-за того, что свою принадлежность к вольным каменщикам обнаружил пытавшийся освободить Иоанна Антоновича поручик Мирович. Другие — что её рассердил скандал с подменой младенца графом Калиостро. Третьи даже связывали опыты Месмера по магнетизму и оживлению покойников с бесчисленными двойниками Петра III, среди которых Пугачёв был чем-то вроде обрушившейся на империю кометы. Да и масоны тоже баловались магнетизмом. К тому же Елгин ещё и отчеством совпадал с заточенным в темницу, год от года теряющим человеческий облик отпрыском монаршего рода. Совпадение казалось впечатлительному графу знаменательным.

Как бы там ни было, но Елгин открыл свой сундучок, вынул из него уцелевшие масонские книжки, подаренный ему самим Калиостро магический кристалл, оказавшийся обычным гранёным куском стекла, флакончик с «витатониумом», тетрадь в сафьяновом переплёте с записями некоторых опытов, кюветки, колбы, трубки — и возобновил  алхимические бдения. Правда, кое-что из стеклянной утвари не уцелело, превратясь во время тряски на ухабах в осколки, но он заменил изящные реторты неказистыми горшками — и остался тем доволен. Особенно пошли у Елгина дела на лад с тех пор, как в Змеиногорске появился старина Ганс Шребер. Софья писала ему, отсылая письма с агентами скрытников, роющих норы в земле, прячущихся в скитах от Олонецких лесов до прибайкальской тайги. Местная фауна, флора и фольклорные предания давали хороший материал для работы над созданием эликсира бессмертия, который Елгин с Шребером и назвали  «витатониумом». Да и легенды про пронзающие землю подземные норы и живущего в них змея «о семи рогах» заинтересовали графа. Что касается изъятых при аресте деталей прободателя времени, изготовленных из бивня мамонта (почему-то они особенно заинтересовали матушку-императрицу и Екатерину Дашкову!), то восполнить эту потерю было довольно просто. Во время первой же прогулки по берегу Бии естествоиспытатели наткнулись на залежи мамонтовой кости.

В тот вечер Шребер и Елгин ставили опыты по прободанию времени. Луч свечи должен был войти в кристалл и, отразившись в зеркале, открыть временной коридор.
Направив световой пучок на сколоченные из сосновых плах двери, Елгин и Шребер ждали. Елгин развернул запрещённую книжку и начал читать заклинания. Шребер направлял луч. Как только Пётр дочитал заклятие, двери задрожали, скрипнули петли — и взорам алхимиков предстал низкорослый старец.
— Хватит баловством заниматься, пора стражу стоять! — сказал он, отряхивая от снега пимы. — В Змеином ущелье неладное творится. Вчера возле упавшего с неба камня шаман Чарадык камлал, вызывал духов, и дочь его Ача пророчествовала. Говорила: змей пробудился…
— И в чём же будет заключаться наша стража? — спросил Шребер старика, продолжая направлять на него луч. — С каким оружием против Змея можно воевать?
— А вот с этим! — протянул карлик вынутый из-за кушака Псалтирь. — Вот вам и щит, и меч Христовы…
И Псалтирь упал в протянутую руку Петра Елгина, а дед истаял, обратясь в зыбкое серебристое облако…»

Напрасно я, конечно, взялся писать про Петра Елгина. Тем самым я рисковал нарушить Кодекс Наблюдателей, а это могло повлечь за собой большие для меня неприятности. Известно, чем кончил светолепт Моцарт, написав «Волшебную флейту», в которой он разгласил тайны Наблюдателей. К нему явился Чёрный Человек (это был Наблюдатель-фискал) — нажатие кнопочки на замаскированном под табакерку пульте — и сущность вундеркинда-баловня судьбы была отправлена на планету Гелению. Что касается умиравшего в постели остатка прежнего великолепия, якобы написавшего «Реквием», то это существо уже не было светолептом. «Реквием» был надиктован Линзой в качестве назидания всем нарушителям, а то, что отвезли на кладбище в гробу, уже лежа в земле, преобразовалось в заурядного дринага, со временем влившегося в блуждающие по подземным туннелям массы недовоплощенцев. Вообще-то я не собирался вставлять этот файл ни в одну из начатых для моих заказчиков рукописей. Я не хотел даже, чтобы Галина знала о том, что я принадлежу к сообществу хроно-номадов — посланцев Орбитальной Линзы. При здравом разумении я должен был удалить этот файл. Но я этого не сделал. Почему? Не знаю. Как только я попробовал это сделать, грозный голос произнес: «Не смей!»- и на компьютерном мониторе появились – вначале монах в капюшоне с горящей свечкой, затем Джузеппе Бальзамо с кристаллом на ладони и наконец материализовавшийся в кибер-сетях придуманный мной ученый –колдун Селенин. 
Я знал, что такое автоматическое письмо, при котором пишущий является лишь проводником какой-то сторонней диктующей силы. Отдавшись однажды во власть этой силы, невозможно освободиться. Такова-то хвалёная свобода творчества! Какой-нибудь возложивший руку на череп шамана учёный-чернокнижник Константин Селенин (вполне возможно, он и компьютерщик Коля Осинин были одним лицом!) делает усилие воли — и ты, как заводная кукла, начинаешь колотить по клавиатуре пальцами! Как хотели бы такой силой обладать Анчоусов и Дунькин, но — увы! Поставив точку, я заглянул в электронную почту. Там уже было кое-что от моих собратьев по литературном цеху. И я решил подзаняться фрагментом для нового Галининого романа.

«С тех пор, как манекенщица из модельного дома «Красота» и солистка шоу-балета «Морозные узоры» Юлия Хлудова побывала в Каире, с ней стали происходить странные вещи. Ну чем можно было удивить её, в десять лет ставшую «Мисс Крошечкой», в шестнадцать — «Мисс Сибири», в восемнадцать снявшуюся для обложки местного толстоглянцевого издания в шубке на голое тело! Она трогала выщербленные руины Афин, ступала по арене римского Колизея, поднималась по ступеням ацтекских пирамид. Она испытала кровавый экстаз испанской корриды и завораживающий покой японского чаепития на террасе над садиком с карликовыми кедрами и розовоспинными рыбами, плещущимися в прозрачном прудике. Она впадала в транс под заунывное бормотание тибетских лам и танцевала на карнавале цветов в Монако. Из тряпок она в своих поездках, на финансирование которых всегда находились богатые меценаты, ничего не покупала. Зато сувениры тащила сумками. Из Токио — маски театра кабуки, из Мехико — индейские головные уборы из перьев, из Пекина — Будд. Вот и из Египта она понавезла нефритовых скарабеев и картинок на папирусе. Боги с головами птиц, рыб и животных, фараоны в испещрённых иероглифами саркофагах украшали стены её спаленки, медитирующий Гаутама держал под прицелом своих всевидящих глаз обширное ложе, на котором она ощущала себя то жрицей, то львицей.
Выходя на подиум, Юлия любила надеть на шею нефритовый амулет. А на последнем показе осенней коллекции произвела фурор тем, что явилась перед публикой в маске театра Кабуки, изображающей Ужас. Владелец игорного дома Прыгунов, коммерсанты Уткин, Зайцев и Лосев, как всегда, располагались на своих местах и аплодировали, не жалея ладоней.
И вот Юлия сидела перед зеркалом в примерочной, не обращая внимания на галдёж подруг-манекенщиц, обсуждающих подробности сегодняшнего выступления. Юля была озадачена. Раздавив сигарету в пепельнице, изображающей Сфинкса, и бросив взгляд на букет роз, лежащий поверх газеты с броским заголовком «Серия заказных убийств», Хлудова резко поднялась и, быстро сбежав вниз по лестнице, села в машину. Вставив ключ в скважину замка зажигания своего «Фольксвагена-жука», она с задумчивостью потрогала свисающего с шеи на шнурке нефритового скарабея. Задуматься было над чем. Вот уже который день с пахнущими могильной сыростью букетами цветов за ней охотились Прыгунов, Уткин, Зайцев, Лосев и банкир Семён Дубов. Поначалу она не могла понять, откуда этот запах. И вот, купив вчера в ларьке подземки газету «Городские слухи», она обнаружила фотографии своих ежевечерних кавалеров в этой самой жуткой статье Николая Кругова. Все четверо воздыхателей, вот уже который вечер являвшихся к ней на показ моделей с необъятными охапками цветов, были запечатлены на снимках — кто с простреленным лбом, кто с дыркой в другой жизненно важной части тела. Они были стопроцентными покойниками — и Юлии следовало подумать, что делать с этими норовящими всучить букетик кавалерами? Может быть, она и дальше бы не обращала внимания на столь представительную публику (мало ли за ней волочилось сходящих с ума мужчин!), но с тех пор, как один из них вместо букета явился на показ моделей с венком, увитым траурной летной, ей стало не по себе. И как она не догадалась раньше, что происходящие с ней странности — нечто большее, чем результат переутомления?! Если бы она тогда ещё спохватилась, не было бы этой ночи, которую она приняла сначала за кошмарный сон.

 В тот день она оставила своего похожего на нефритового скарабея «Фольксвагена-жука» в гараже, и один из фанатов-поклонников подвёз её до дома. Получилось так, что он зашёл к ней на чашечку кофе, но размеренный разговор за столом вдруг перетёк в бурную сцену в постели. И тут ей показалось, что это медный принц Шакьямуни сжимает её в своих объятиях. Да. Партнёр этой ночи оказался способен менять облик. То он взирал на неё ястребиными глазами человеко-птицы, то скалился шакальей пастью. Но тем сильнее был экстаз, разрядившийся чудовищным оргазмом. Достигнув вершины наслаждения, Вера обнаружила, что над ней зависает скелет в треуголе. Каналья даже не удосужился скинуть с себя ошмётья камзола. На боку охальника болталась шпага. Но тем усиленнее похотливая тварь брякала костями и лязгала лезвием о ножны. Проснувшись той ночью, она убедилась, что это только сон, психическая трансформация прочитанной в газете заметки про отысканный во время строительства метро гроб с останками сосланного в Сибирь иллюмината. Но теперь ей стало понятно — то был не просто сон.
Вот и сейчас, выехав на проспект, Юля увидела в зеркальце заднего вида, как четыре иномарки проследовали за ней. Самое главное — Хлудова могла убедиться — этих самых её поклонников никто не видит. Зримо они существуют только для неё. С точки зрения психиатрии они были химерами её подсознания, если же судить с религиозных позиций… Заняться психокоррекцией, обратиться к экстрасенсше? Нет, это могло повредить её репутации. Самым отвратительным было то, что ей мерещилось, будто бы она лежит в гробу на кладбище, и каждую ночь её насилуют и рвут на части трупы из других могил. Юлия бы не решилась на крайнюю меру, если бы эти невидимки так не докучали ей. Они появлялись в примерочной в самые неподходящие моменты, и увидь их другие — визгу бы было! А так, наглея, они ходили среди девушек, внимательно разглядывая их, прижимаясь и даже пытаясь манипулировать своими бесплотными гениталиями.
С утра Юлия заехала в храм, купила образок, попросила священника освятить закрытую полиэтиленовой крышечкой баночку с водой, набранной из-под крана.
Направляя «Фольксвагена-жука» в сторону Заельцовского кладбища, Хлудова корила сама себя. Поменьше надо было, говорила она себе, бродить по усыпальницам фараонов, взбираться на ацтекские пирамиды, посещать языческие капища древних греков и современных индусов. Теперь-то она поняла, до чего доводят неумеренные скупки хлама из сувенирных лавок! На заднем сиденье она свалила всю эту дребедень, включая маску театра кабуки, изображающую Ужас.
Свет фар выхватил ряд новеньких надгробий. Её поклонники-преследователи поотстали. Собственно, она уже проверяла — эти потусторонние существа материализовали вокруг себя иномарки только в черте города, чтобы восседать в них, будто они живые. За городом же они могли превратиться в светящиеся сгустки полтергейста, слепившихся из фосфорического света волков, хоботообразных уродцев с рожками или крылоруких гадин.
Заглушив мотор и отворив дверцу машины, Юлия принялась сваливать сувениры в кучу. Потом вынула из багажника канистру с бензином и облила этот внушительный курганчик. Сняв с шеи нефритового скарабея, она бросила туда же и его. Достав из пачки сигарету, Вера прикурила от зажигалки и швырнула миниатюрный факел в бесформенную груду, на фоне которой белела удивленно распахнувшая пустые, лишенные зрачков глаза и разинувшая беззубый рот маска театра кабуки. Пыхнуло пламенем — и тут же над костром заметались светящиеся сущности. Юлия достала образок и банку со святой водой. Она где-то слышала, что в выходящих из могил оживающих покойников вколачивают осиновые колы. Но она не ставила перед собою задачи уничтожить неупокоенных духов. Она хотела лишь отвадить их от себя. Недаром она расспрашивала молоденького попика, каким образом справиться с такой напастью, как полтергейст? И вот, зажав в одной руке образок, Юлия начала читать молитву и прыскать на гранитные надгробья. Догорал костёр. И в его трепещущем пламени Хлудова увидела, как опрозрачнивает земля — и вслед за просачивающейся влагой со скрежетом зубов и урчанием уходят сквозь плавящиеся крышки гробов блуждающие огни. Совсем мало осталось в баночке святой водички. Но Юлия хотела использовать всё до капли, сделала неверный шаг и, споткнувшись о неровность земли, опрокинула содержимое склянки на себя. С изумлением увидела она, как истаивают до костей её намокшие пальцы, как, шипя и пузырясь, рассыпаются они прахом, как рушится левая нога, подламывается правая…»

На этом можно было бы и закончить труды праведные, но на мигнувшем экране появилась физиономия начальника компьютерщиков Николая Осинина. Ухмыляющиеся синеватые губы разлепились и механически произнесли: «Ищи — и обрящешь». Как и в прошлый раз, на харе проступили борода и брови чернокнижника Константина Селенина, в чью реальность я верил всё больше и больше, потом на голове компьютерного духа образовался капюшон, быстро преобразовавшийся в треугол, изображение уменьшилось — и вертлявая фигура в камзоле с кружевами на воротнике и обшлагах удалилась, обратившись в точку. Мною кто-то манипулировал через компьютерную сеть. Вполне возможно, этот «кто-то» — ускользнувший от гнева Анчоусова компьютерщик Осинин. Казалось, послушные чужой воле, мои руки, с моцартианской ловкостью пробежавшись по кнопкам, наколотили на клавиатуре незнакомый мне электронный адрес. Открылся какой-то сайт. Рассказ назывался «Смерть банкира». Из экрана высунулась та же способная к смене обличий рожа и произнесла: «Читай!» И мои глаза заскользили по строчкам с удесятеренной скоростью.

«Странные истории хранила родовая память Семёна Дубова. Он даже не знал — то ли он слышал их в детстве, то ли это были смутные воспоминания иных воплощений (а посетив однажды собрание каких-то духовидцев и оставив там в качестве пожертвования несколько тысяч баксов, он уверовал в то, что так оно и есть: душа-скиталица блуждает неупокоенным огоньком из тела в тело). Он, может быть, ещё и усомнился бы в том, что это действительно так, всё-таки он получил образование в электротехническом вузе и знал, почем фунт закона Ома, но величина пожертвования оказалась вполне достаточной, чтобы уверовать окончательно. Семёну Константиновичу Дубову захотелось наконец разобраться — каковы же его родовые корни? Тем более что, пребывая в должности президента ДБ-банка, он претендовал на избранность. Проходя через операционный зал в сопровождении телохранителя Сергея Тиброва, поднимаясь в лифте в свой кабинет, проводя оперативные совещания, отслеживая скачки курса доллара или выходя к бушующим у входа обманутым вкладчикам, он ощущал: всё это с ним уже когда- то было. И длинные анфилады залов и кабинетов, и заискивающие жесты заглядывающих в глаза подчинённых (царедворцев), и разъярённая толпа, из которой торчал, как чучело Масленицы, бородатый народоволец в очках, шляпе и несуразном плаще.

Семёну Дубову непонятно было, почему ему всегда мерещится дуб, по ветвям которого он лезет, чтобы заглянуть в окно. Почему неотвязно снится один и тот же сон? Будто бы, сидя в кроне того дуба, он видит в щёлку между шторками на подсвеченном изнутри светом жировика подслеповатом окне, как пятеро полуволков-полулюдей терзают синюшный труп. Он пробовал списать это на влияние голливудской жути: для того, чтобы отключиться от каждодневной суматохи с вкладами граждан, векселями и ценными бумагами, Дубов любил посмотреть что-нибудь мистическое. Он коллекционировал триллеры, по многу раз просматривая и старые, и новые версии «Дракулы», «Франкенштейна» и даже воображая себя в своем ДБ-банке этаким трансильванским кровососом, а своих референток Соню и Катю прекрасными девушками-вамп. Но в конце концов давно живущий отдельно от жены Клавдии и изредка встречающийся с повзрослевшим сыном Володей Семён Константинович понял: сны про дуб под окном и кровавую оргию полулюдей — что-то, более глубоко засевшее в подсознании. Он обратился к экстрасенсше Изабелле Ненидзе, принявшей его, несмотря на жару, в бобровой шубке (так она разогревала чакры). Возложив руку на голову Дубова, Изабелла вскрикнула:
— Вижу: в прежних жизнях вы были не Дубовым, а Дыбовым! В этом направлении вам и следует начать поиск…
В тот вечер он купил у Ненидзе за 100 тысяч баксов «кристалл Калиостро», который, как обещала Изабелла, гарантирует банкиру вечное богатство и связь с прежними воплощениями.

Утро началось с того, что митингующие вкладчики прихлынули к входу в банк. Для того чтобы Дубову пройти в офис, охрана оттесняла толпу металлическими щитами. Неслись возгласы: «Вор!», «Мошенник!» Кто-то кинул снежком, но промазал. Потом Дубов стоял у окна кабинета и смотрел, как вожак пикетчиков обливает из канистры чучело с табличкой на шее, на которой крупными буквами было написано: «ВОР ДУБОВ» и, поднеся зажигалку к сварганенной из тряпок кукле, поглядывает в окно, где маячит силуэт банкира. Вожак пикетчиков приставлял руку к груди куклы — и в тот момент, когда блеснул огонёк, толпа взорвалась ликующим рёвом. Болван вспыхивал факелом — и начинал корчатся на воткнутом в сугроб шесте. В очках поджигателя образовывалось по маленькому костру, отчего Семёну Константиновичу вдруг становилось нехорошо, и он отходил от окна, чтобы не видеть этого полыхающего в чёрных глазницах пламени.

Нужно было успокоиться, и, войдя в лифт, Семён Константинович спустился в депозитарий, чтобы, вставив ключик в ящичек, убедиться: кристалл на месте! Камень был целёхонек, правда, забился в угол под купленным Дубовым недавно любопытным документом, и прежде чем вынуть камушек, чтобы полюбоваться игрой света на гранях, банкир, развернул жёлтые листы с витиеватым почерком и стал читать: «Урядник Леонтий Дыбов, докладывая по сыскному ведомству, имеет сообщить. Как только Петруша Елгин слез с дерева, я, приставленный за ним наблюдать, тут же, не мешкая, и залез следом. Картина, открывшаяся мне в щёлку между шторками, заледенила кровь в жилах. Пятеро полуволков-получеловеков терзали путника, которого намедни я видел в церкви, где нашим осведомителем был звонарь Милентий Кондаков. От него-то я впервые и узнал, что барин балует с алхимическими приборами и чернокнижествует. Пока я сидел на дубе, наблюдая за жуткой трапезой, зазвонили вечерню — и, заслышав звон, оборотни прекратили своё пиршество. Оглядевшись, один из каннибаллов потянул за кольцо в полу, открылся подпол — и, ухватив каждый по куску растерзанного трупа (кто — голову, кто — ногу, кто — руку), вурдалаки стали исчезать в подземелье. Скатившись с дуба наземь, я кинулся к дверям — они, на счастье, оказались не заперты. И я беспрепятственно проник в людскую и следом за чудовищами нырнул в подпол. Оказалось — это начало норы, в глубине которой слышались дыхание, голоса, шаги, повизгивания…»
 Дубов не стал читать про то, как бесстрашный урядник долго блуждал по подземным лабиринтам, нарытым бегунами-скрытниками, как он попадал то в могилу старого графа, то под графскую спальню, но потом вышел к заброшенному колодцу, где и застал сатанинскую мессу в разгаре. Дубов свернул приобретённые на недавнем антикварном аукционе в Париже листы, сохранённые каким-то беглым белогвардейцем, положил их на место и достал кристалл, чтобы всё же насладиться его успокаивающим нервы тусклым мерцанием…
Стоило Семёну Константиновичу поднести к глазам предмет, который он, откровенно говоря, считал обыкновенной стекляшкой, и сам не понимал, за что выложил мошеннице 100 тысяч зелёных, как произошло что-то непонятное. Вначале на одной из граней камня возникло лицо широко распахнувшей глаза экстрасенсши, затем — физиономия какого-то очкастого мужика, держащего руку на черепе и что-то бубнящего, следом Дубов увидел себя в окружении людей в кафтанах.
— Странный голографический эффект! — воскликнул банкир.
— Это не оптический обман! — возразил вельможа в атласном кафтане, парике, с косицей, со свечой в одной руке и графином с водой — в другой. — Вы вступили в медиумический контакт с масонской ложей «Чёрного скарабея»… Сейчас вы снитесь голубушке моей Софье. А кристалл, который у вас в руках, — дар великого Копта…
— Ерунда, чертовщина какая-то! — шарахнулся Дубов.
— Насчёт чертовщины вы правы, насчёт ерунды — нет! Я граф Елгин! А вы кто? И из какого времени?
— Я банкир Дыбов, то есть Дубов… Прапрапра(он забуксовал на эти «пра»)дед выправил запись в церковной книге после того, как по его доносу вас отправили в Сибирь!
— Ах! Вон оно что! А как вам это стало известно?
— Недавно на аукционе я купил материалы того времени, и среди них — ту самую церковную книгу. Там «ы» переправлено на «у»…
— Обычная практика для сокрытия неблаговидных дел…
— …Деловая встреча с лидером вкладчиков назначена на час, — донеслось до Семёна Константиновича откуда-то сверху — и он проснулся.

Последние слова были произнесены референткой Соней. Странное воздействие производила на него эта девушка: стоило ей произнести несколько слов своим мелодичным голосом, как Дубова бросало в сон. Вот и теперь он буквально провалился в другую реальность.
— Пусть войдёт! — встряхнулся Семён Константинович и приосанился в кресле.
 Шляпа, плащ, очки, борода, а следом за ними — несколько персонажей времен первых пароходов и локомобилей, будто бы намеревающийся давить на поршень раскаленный пар вклубились в кабинет. От них пахнуло гарью и дымком только что преданного во дворе аутодафе чучела «антинародного банкира». Глядя на предводителя Прохора Гудкова, банкир невольно вспоминал уверения экстрасенсши Ненидзе, что каждое утро осаждающие банк толпы представляют собою реинкарнацию потревоженных недавно во время проходки туннеля метро захоронений времен террористов-бомбометателей из вечных студентов поры хождений в народ. И что Прохор Гудков в той же шляпе, в очках, плаще и при бороде запечатлён на дагерротипах  ушедшей в прошлое эпохи. Такие фото банкиру довелось видеть в одной из экспозиций музея, еще  не так давно гордящегося своим  революционным прошлым Центросибирска. Однако, садясь в кресло для посетителей, в котором сиживали и мэр, и губернатор, и милицейский генерал, имевшие свои ящички в депозитарии, Прохор Гудков не походил на вставшего из могилы покойника. Глаза его блестели, зубы сияли белизной, чёрные, как смоль, волосы и борода отливали цыганистой синевой.
— До нас дошло, — произнёс Гудков, пока крестьяне, мануфактурные рабочие, а с ними пенсионерка Пульхерия Гребешкова, учительница словесности Фёдора Терпугова и домохозяйка Инесса Стойкер рассаживались на стульях вдоль стеночки, — что вы активно вкладываете деньги в строительство станции метро «Осиновая роща», где на днях во время проходки щита открылось захоронение. А также, что вы за внушительные суммы приобрели магический кристалл и некоторые документы… Мы выражаем решительный протест!
— На каком основании?!
— На том, что есть решение стачечного комитета, и нас не сломят происки царской охранки, уловки шпиков, промонархически настроенных мистиков… Мы, Союз неупокоенных покойников, протестуем. Мы требуем вернуть гробы на место, зарыть нарытые под Осиновой рощей туннели, восстановить потревоженную почву, возродить дёрн, уничтожить ходы…
— Входите! — вторично раздался мелодичный голос референтки Сони. И, поняв, что он опять прикемарил, Дубов подскочил с кресла, подобно курсу доллара или цене на баррель нефти, и сделал шаг навстречу делегации…
— Мы протестуем! — демонстрируя независимость от царской охранки и шпиков, бросил на стол банкиру фетровую шляпу и кинул ногу на ногу Джонни Депп. Да, это был он! Или, по крайней мере, точная копия его! Неужели утверждения чудачки-колдуньи насчёт того, что все эти акции протеста — приколы с переодеваниями актера ТЮЗа Мити Глумова, на днях города наряжавшегося Городовичком, а на Новый год вместе с известным фотохудожником Иваном Дыркиным подрабатывавшим Дедом Морозом?
— Мы протестуем! — повторил тот, кто выдавал себя за Гудкова. — И требуем возврата нашего прежнего положения. Все деньги, которые вложены в строительство колумбария под Центросибирском, должны быть возвращены народу. Счета мэра, губернатора, милицейского генерала — аннули…
— …А не налить ли вам кофейку? — в третий раз раздался голос Сони и, с трудом разлепив глаза, Дубов ухватился за чашку, залпом осушил её и, уставясь в оставшуюся на дне гущу, увидел себя за рулём джипа с затемнёнными стёклами.
Не очень-то нравились ему эти смуглые стёкла из-за того, что всё сквозь них выглядело, как в день солнечного затмения, в детстве, когда он с ужасом наблюдал сквозь закопчённый на огне спички осколок стёклышка, как прятался сияющий диск за наползающий чёрный круг. Соседская старуха объяснила: «Так вот и пятаки на глаза покойникам кладуть! Видит покойник, как ему застит белый свет, а сморгнуть не могёт!» От тех слов Сёмушке сделалось нехорошо, он отшвырнул стёклышко и, убежав домой, спрятался в шифоньер, представляя себя уже уложенным в гроб покойником, где его кое-как отыскал под вечер отец. Вот и теперь что-то неладно было на сердце. Экстрасенсша нагадала (а делала она это, интерпретируя расположение кофеинок на дне фарфоровой чашки): жена Семёна Константиныча Клавдия ему неверна. И даже указала, где она бывает, когда он, поглощённый инвестированием строительства подземного мраморного дворца и борьбою с требующими возврата денег и заложенных квартир вкладчиками, днюет и ночует в ДБ-банке.
 
Ворота особняка прямо-таки выскочили из полумрака, и Дубов был вынужден резко давануть на тормоза. Набрав код замка, он, стараясь не шуметь, вошёл. Кинувшаяся навстречу такса лизнула руку. Вначале Дубов хотел войти в дом через парадный вход, но, почувствовав неизъяснимый позыв, подошёл к разросшейся за двадцать лет супружеской жизни черёмухе (он помнил, как ломал с её ветвей первые пахучие букеты для Клавдии, как рвал сладковато-терпкие ягоды, чтобы она могла чернить ими свои смешливые губы) и стал карабкаться по стволу. Такса осталась внизу и виляла хвостом, поглядывая на странные действия хозяина. Усевшись на суку, Дубов вынул из-за пазухи прибор ночного видения, из бокового кармана — пистолет с глушителем и, надев на голову инфракрасный бинокль, принялся оглядывать близлежащие окна. Двигающаяся спина оседлавшей любовника Клавдии возникла в красноватом свете, словно фантом сновидения. Любовника Дубов не мог разглядеть из-за закрывавших его лицо раскосматившихся волос секс-наездницы, но он знал — это его телохранитель Сергей Тибров. Хорошенькое дельце! Взведя курок, Дубов прицелился, успев удивиться тому, что лицо повернувшейся в пол-оборота жены обрело черты морды волчицы…

Нажав на спусковой крючок, Дубов оказался на перёкрестке возле «Лепестков». Всегда, когда ему хотелось поставить свечку в храме, он оставлял свой джип на другой стороне дороги, чтобы не дразнить нищих, которые буквально облепляли его, если он подъезжал в открытую, не таясь, и являлся в церковных вратах, не надвинув шляпы на глаза. Этому он научился у своего антагониста Гудкова. С некоторых пор он начал подражать ему в одежде. Бывали моменты, когда ему казалось, что Гудков-это он сам, время от времени материализующийся для розыгрышей народных волнений посредством заморочек магического кристалла в неугомонного двойника.  Купив однажды в магазине и фетровую шляпу, и плащ, и очки, и даже отпустив бороду, он, как ему казалось, слился с этим двойником. Не любил он толпы на храмовой паперти. И без того досадившие ему во время пикетов блаженная Пульхерия Гребешкова, учительница литературы Фёдора Терпугова и домохозяйка Инесса Стойкер завсегда дежурили здесь с протянутыми ладошками. Мало приятного было бы, если бы они его узнали. Вот почему Дубов предпочитал бывать здесь инкогнито. Да и какая же молитва к Всевышнему с истовой просьбой, чтобы чёрный кругляк не поглотил сияющего диска, ежели к тебе лезут с уговорами о спонсировании нищие и бородачи в рясах? Они и без того уже превратили его кабинет в место паломничества, будто он был не Семён Дубов, грузноватый мужчина сорока пяти лет с двойным подбородком, стриженный под ноль и до синевы выбритый, а святой угодник, или представлял собою мощи в златом ларчике. К тому же в некоторых из этих чернорясных ходоков-монахов ему опять-таки мерещились Джонни Депп, актёришка Дима Глумов и бузотёр с замашками вождя Прохор Гудков.

Дубов заблокировал дверцу джипа пультом - брелком, потрогал трёхдневную щетину на щеках, нацепил очки, надвинул на переносье шляпу, сунул руку в карман плаща: прикосновения к мелочи в кармане его успокаивали примерно так же, как, когда, разложив сиденьявнедорожника, он укладывался на Соню, а Валя ложилась на него сверху, массируя ему спину. Потом они менялись, как во время отдыха в сауне, пристроенной к одному из его загородных замков. В такие моменты Дубову и правда казалось, что с помощью своих референток он вытягивает жизнь из толпящихся у входа в банк. Что касается открывшегося ему свойства монет, то это воздействие медных и серебряных денег, в отличие от коллекционируемых им золотых с профилями римских и российских императоров, было Семёну Константинычу до конца не понятно. Но Изабелла Ненидзе говорила, что тот, на кого подобным образом действуют металлы (а медь и серебро имели свои магические свойства и связь с Марсом и Луной), человек незаурядный, избранный, пришедший в этот мир с особым предназначением.
 Семён Константинович сделал шаг в сторону куполов, над крестами которых зависло непорочное облачко и летела птица, когда хлопок и резкая обжигающая боль под левой ключицей перебросили его блеснувшее последней вспышкой сознание (так серп Солнца освобождается от затмевающего его чёрного круга) в его кабинет, где он смотрел на дно чашки с остатками кофейной гущи, гадая, что же ждет его в ближайшем будущем? Раздвоясь, он узнал себя в окружённой толпой пылающей кукле и увидел, как к тому месту в груди, в которое, казалось, входит горящий уголь, протягивается рука с зажигалкой...»

Так я и не понял, откуда взялся этот текст (как и лезущее во все наши истории выражение «с тех пор, как», которое сколько бы мы ни вымарывали, снова проявлялось, будто было написано симпатическими чернилами; они, как известно, имеют свойство проступать на поверхности абсолютно белого листа, если его прокалить на огне). То ли кто-то, ну хотя бы тот же компьютерщик Осинин, имея доступ к нашим файлам, начал пародировать продукцию подпольного литературного цеха, то ли ещё что, но на всякий случай я скачал этот приблудный файл, хотя и не знал, куда его приткнуть. Убит был банкир не в лоб, а в грудь, что целиком ломало сюжет первой из страшилок-историй в нашем сериале и всю дальнейшую цепь событий. Да и путаница с персонажами возникала такая, что черт ногу сломит. Так и остался этот файл среди неиспользованных заготовок.
Так же, как в неисчерпаемых залежах черновиков остались бесчисленные вариации о выпрыгивающей из окна девушке. А всё дело в том, что практикантка на подоконнике стала моей навязчивой идеей. Стоило мне открыть двери редакционного кабинета, как я снова видел её на прежнем месте, готовую сигануть с высоты нашего небоскрёба. И только потом это видение понемногу истаяло. Я даже призадумался над тем, как обыграть эту ситуацию. Я уже поставил на подоконник общежития на Ленина, 49 Веру Неупокоеву. Неплохо было бы, прикидывал я, чтобы Зверь в Университетской роще не убил, а только напугал её, она же, не вынеся позора, сбросилась. Поутру, отправляясь на лекцию в БИН, все видели её труп… Мне стало грезиться, что из окна меблированных комнат на Фонтанке прыгала и соблазнённая вертопрахом, бретёром и непревзойдённым магом Калиостро Софьюшка Елгина, но удачно приземлилась на корзинки чухонки — продавщицы ландышей, имеющей обыкновение торговать под её окнами, в то время как муж цветочницы наигрывал на мандолине.
С тех пор, как стал являться Ане Кондаковой лунный дог, а вслед за ним и твербуль — и она порывалась выброситься из высотки МГУ имени Ломоносова, но, встав на подоконник, почувствовала, как кто-то схватил её за ноги, она(как я подозревал) стала хроно-номадой. Удержавший Анну от падения, её будущий муж, студент-физик Севастьян Штукер, даже и не подозревал, что в каком-то смысле образовалось две Ани. В подтверждение теории, предполагающей различные варианты исходов переломных событий, Аня всё же пролетела вниз, подобно выбрасывавшимся 11 сентября 2000 года из горящего небоскрёба, и рухнула на асфальт. А всё, что произошло позже — было причудами реинкарнации. Вот почему она беспрепятственно преодолевала временные барьеры.
 Я готов был сделать прыжки из окон, с уступов египетских и ацтекских пирамид лейтмотивом произведений, сработанных литературным цехом ВОЛКИ, но, отворив однажды книгу борца с порнографией Трофима Кузьмича Кондакова (прочные, как дощечки, они, подписанные сотрудницам, в изобилии валялись по кабинету) прочёл: «Выйдя на край утеса, откуда спрыгнула Марья в горе после того, как узнала что у миловавшего её Фрола законная жена и пятеро детей, Фрол упал на бел-горюч камень, обхватив его виловатыми ручищами. Очнувшись, он с удивлением почувствовал, как сжимает Машины лодыжки. На мгновение это ему поблазнилось, на один шелест опадающего листочка. А сжимал он не ноженьки погибшей под скалой зазнобушки, а две проросших из-под валуна берёзки: двадцать пять лет минуло с тех пор. Канула Фролова молодость на дно Марьиной пади…» Этот фрагмент еще раз заставил  меня призадуматься над тем, что мною кто-то манипулирует. Но кто? Уж не предупреждает ли меня о том, что я заступил за запретную черту, сам Наблюдатель-фискал?