Обрывки. Пятый

Заходи в мои сны, не сломай себе ноги.
Погляди, я забочусь о теле твоём.
Погуляем, подышим. Устала с дороги?
Отдохнёшь – мы найдем, чем заняться вдвоём.

Я всё вспомнить пытаюсь, как звал тебя ветер,
Что разбил прошлой ночью мои зеркала.
Подскажи. Хотя нет, не нуждаюсь в ответе.
Я всё помню, ведь я тебя Ночью звала.

V. PYATOE. КОШМАРНОЕ.

Вступление. Да-да-да, сейчас она, конечно, выключит его и встанет с постели. Вступление всё не заканчивается, громкость нарастает. Аккорды мелодии вкрадчиво вливаются в её сон, имея целью лишь нежно порвать его на кусочки. Пока они тихи и ненавязчивы, но вскоре так присущее аккордам чувство такта изменит им с соблазном издёвки, и покатится по переулкам недосмотренных снов лихое колесо нового дня. Крещендо, ещё крещендо, и уже на полную… «Мой поезд едет в Стамбул – это cool»! Ну само собой её поезд куда-то едет, как же без этого. Вот он сейчас дождётся, когда семена её рассудка вольготно разместятся в вагонах, и тронется. Хм, что-то рейс сегодня задерживают.

Обычно она просыпается так. Левый закрыт. Правый лениво и размеренно скользит по всему, что потенциально способен здесь увидеть. Как всегда первым делом он натыкается на вертикальную полосу не способного протиснуться в комнату зимнего света. Недавно она начала оставлять в ночной закрытости штор намеренную прореху. Она сама не может толком объяснить, зачем это делает. Она сама не может понять, что даёт ей такая беспомощная светлая дымка в щели между её метрами и белым морозом. Может с этой нелепой подругой слабее невесть откуда взявшийся страх проснуться не там, где нужно? Как в том сне…
Комната. Настолько похожих на свою собственную она никогда больше не увидит. Метры-двойники, метры-призраки. И её тело в её же постели. Или она сама. Поначалу этого и не понять. Лама открывает свой англо-русский словарь и правый глаз её тела. Возможно за этой оболочкой кто-то и есть, но наличие сознания пока под вопросом. Глаз блуждает по стене, потолку и шторам так, будто он – утомлённый нелёгкой дорогой путник. Каждый новый сантиметр – тяжкий, невыносимый труд. Видимо, не найдя ничего интересного для себя, или просто смертельно устав, он закрывается.

Летом утро кажется ей оргазмом ночи, а осенью ночь представляется депрессией дня. В ночи так много красок. Где-то она слышала, что японцы уже в детстве умеют различать двадцать четыре оттенка чёрного цвета. А ведь ночь – это ещё как минимум и бархатный синий, и соблазнительный фиолетовый, и скрытный серый, и вкусный коричневый. Какое богатое время суток. Ночью совершаются все её самые великие таинства. Именно тогда она якобы незаметно курит в ванной комнате, ест сдобу, пьёт луну и рожает стихи. Но ты то знаешь, что ей просто не хватает фантазии и смелости на по-настоящему изощрённые ночные безумия. Всё пытается остаться в уме, дурочка.

Она никогда не знала, что глаза умеют распахиваться так стремительно. Если бы ресницы на них были ножами, от воздуха у лица оболочки-двойника не осталось бы живого места. Взгляд направлен на шторы, исключительно на шторы. Уже нет сомнений, что её сновиденческая тень вполне разумна, похоже, что она даже чему-то удивлена. Существо с ЕЁ телом встаёт с постели и подходит к окну. Лицо спокойно, удивление ушло, лишь в глазах читается лёгкое недовольство. Руки тянутся к плотно сдвинутым, без единой прорехи шторам, словно стебли. Время замедляет ход.
А ещё ночи бывают белыми, но не в её городе. Хотя… Смотря что считать «её городом». Более 50 раз в году там можно потеряться во времени, более 50 суток задаваться разными интересными вопросами и более 50 раз сойти с ума. Там вообще очень интересно. Говорят, будто то  место очень промозгло и мрачно, а с неба то и дело льётся божья роса. Но она не верит. Ей самой нужно это увидеть.

Пальцы сонной тени в миллиметре от полотна узорчатых штор. Почему-то она понимает, что двойник чувствует пальцами холод, неясный, пугающий холод. По её скопированному телу проходит дрожь, оно каждой клеткой кричит о том, что всё должно быть иначе. Всё не так. Комнатный воздух слишком плотен, утренний свет слишком тускл, каждый их с тенью вдох становится испытанием, стены источают ехидный аромат страха. Всё очень просто, нет ни домашних стен, которые столько раз глотали и с лёгкостью переваривали её девичьи переживания, нет ни пола, сидя на котором так удобно рисовать акварелью, ни потолка с её любимой люстрой. Есть только холодный полый куб с гранями неизвестного камня, его ледяное дыхание да искусно нанесённый рисунок, так точно повторяющий интерьер её метров. Ещё есть ужас, застывший на лице её второго тела, и понимание, что её alter ego уже никогда не покинет пределы этого безжалостного каменного пространства, где время остановилось навсегда. Но, слава Богу, это всего лишь сон. Слава Богу, скоро придёт утро. Должно прийти утро. В его беспролазной сонной пустоте она будет долго стоять у обнадеживающей прорехи штор, смотреть сквозь неё, как кружится эта весёлая планета, и думать. Кстати, дорогая моя, я уже говорила тебе? Я считаю, что она слишком много думает.