Пути господние неисповедимы

В воскресенье где-то около девятого часа вечера, я сидел за своим письменным столом и работал над новым произведением, когда ко мне в окно, два раза негромко постучали. Постучали мягко, наверно подушечками согнутых пальцев.
- “Кого ещё там черти принесли?” - недовольно подумал я, так как терпеть не могу, когда меня так резко отрывают от творения. Да ещё в тот момент, когда работа пошла легко, ритм произведения уловлен, нужные слова плавно полились, ярко вырисовывая сцены, чётко и верно передавая мимику, жесты и переживания героев.

Все мои домашние собрались в другой комнате, смотрят что-то по телевизору. Да и не пошлешь никого из них посмотреть, кто это пожаловал, так как этот "кто-то" пришёл именно ко мне, потому что постучал в окно моей комнаты, возле которого стоит мой рабочий стол. И постучал негромко, чтобы никто, кроме меня, не услышал. И этот “кто-то” свой, близкий, так как сам вошёл во двор и Мухтар на него, даже ни раза и не гавкнул. Посмотрел я на рукопись, но ничего не поделаешь, надо оставить работу и выйти. С глубоким вздохом сожаления поднимаюсь из-за стола, иду во двор. Отворяю входную дверь, а на пороге кум Иван стоит. Как-то странно глянул на меня печальными, потухшими глазами и опустил голову. И в миг мне так досадно стало, что в такой чудесный момент, когда работа пошла плавно, легко и непринужденно, он оторвал меня от рукописи, явившись, вероятно, с какой-то ерундой.

- Добрый вечер, - поздоровался я, и пожали мы друг другу руки. - Что там у тебя? С чем пришёл? Говори, только в темпе, потому что сейчас я очень занят, - быстро и неучтиво заговорил я, желая побыстрее избавиться от кума и снова усесться за работу.
- Это... - замялся он, пряча глаза, - Вот, кум, я пришёл к тебе... Хотел поговорить... Тебя увидеть, - заговорил он глухо, будто выдавливая из себя слова, и совсем тихо прибавил, глядя себе под ноги: - Может в последний раз.

- Ну что ты такое мелешь? Как тебе не стыдно такое говорить? Или ты совсем сдурел? А может, глотнул лишнего? - выпалил я, чувствуя, как раздражение у меня нарастает, ведь, несомненно, выпил он где-то, а ко мне пришёл спектакль разыгрывать.
- Нет, ещё не пил – ни капли. Совершенно трезвый, как стёклышко, - тихо и грустно сказал он, глянув на меня печальными, но трезвыми глазами и снова потупив взгляд,  продолжал: - Вот, только, бутылку взял и сразу к тебе пришёл.

Он открыл борт пиджака - из бокового кармана торчало горлышко бутылки с водкой.
Вообще я человек очень спокойный, уравновешенный, но в этот момент сильное возмущение, стремительной волной захлестнуло меня. Я готов был уже послать кума с этой бутылкой ко всем чертям и наговорить кучу неприятных слов вдобавок, но, сделав усилие, сдержался и как можно спокойнее сказал:
- Извини меня, кум, но я не могу, составить тебе компанию. По крайней мере, сейчас. Я очень занят. Так что не обижайся - выпей с кем ни будь другим.
 
- Не нервничай... Ладно. Вижу, что не вовремя пришёл. Извини, что оторвал от работы. Просто хотел поговорить напоследок... Но, ладно, не буду мешать. Не злись. Я уже иду. Прости, если что не так было... Если когда чем обидел…. Прости. Я уже пошёл. Прощай! - глухим, наполненным непритворной мукой голосом, говорил Иван, мельком взглянув на меня и снова опустив голову.
Я хотел, было, ещё что-то сказать, но запнулся на полу слове, потому что такая искренняя, не наигранная боль слышалась в его голосе, такое страдание светилось в глазах, что я вдруг понял - не пустое желание просто попьянствоть, и убить время, привело его ко мне. У него что-то случилось. Произошло что-то очень серьёзное, потому что был он чрезвычайно подавленным, каким-то надломленным и беспомощным. Я ещё никогда, в таком состоянии не видел кума. У меня вдруг возникло и укрепилось решение, что непременно надо с ним поговорить, утешить.

- Извини, кум, не обижайся. Подожди минутку – я сейчас, - сказал я и вернулся к себе в комнату.
С сожалением посмотрел на разложенные по столу бумаги, исписанные мелким некрасивым почерком, совершенно ясно понимая, что сегодня уже я больше ничего не напишу. Быстро собрал их в стопку, и тяжело вздохнув, приложил сверху книгой. Выключил настольную лампу, направился на кухню.
- Идем, - через минуту сказал я куму, появившись на пороге с двумя рюмками в одной руке и с тарелкой закуски в другой.

Повёл его в беседку, что находилась в саду. Я шёл впереди и меня всё больше и больше волновал вопрос, что же собственно произошло у кума, почему он оказался в таком весьма жалком состоянии, но ничего правдоподобного на ум не приходило. Беседка была небольшая, снизу и до самого верха оплетённая виноградной лозой. И так густо укрыта широкой зелёной листвой, что даже ясные лучи полной луны не могли пробиться сквозь неё. Я осторожно ступил полтора шага в тёмную середину и, почувствовав коленями скамейку, вытянул руки вперёд, поставил на стол тарелку и рюмочки. Затем, уверенным движением правой руки, быстро нащупал фонарик и включил его. Световой луч в момент ударился в потолок и разлился по беседке, превратив сплошную тьму в мягкие сумерки.

Посреди беседки стоял стол, с одной стороны его стояла скамейка, а с другой – неширокий топчан. Я обошёл стол и уселся на него. Иван тяжело, как мешок рухнул на скамейку, напротив меня. Сразу сгорбился, ссутулился, втянул шею в плечи, и низко опустив голову, упёрся невидящим взглядом в столешницу перед собою. Так и застыл. Видно было, что кум очень нервничает, переживает, что в груди у него бушует буря, которую, он  благодаря большой силе воли сдерживал и подавлял в себе. Наблюдая все эти душевные муки, я не на шутку забеспокоился, волнение у меня всё нарастало. Я понимал, что произошло что-то весьма и весьма серьёзное, а что именно ни как не мог сообразить.  – "Может, с родителями что произошло", - подумал я, зная, что мать у него слабая, давно уже болеет. Но сразу понял, что это не то, так как припомнились слова, которые он сказал, ещё с самого начала, на пороге: - “Хотел поговорить…. Тебя увидеть…. Может в последний раз”.

- “В последний раз?! Почему в последний раз?" - напряжённо размышлял я, и вдруг догадка лучом вспыхнула: - Вероятно, он в аварию попал, людей поубивал, а теперь с этим тяжёлым чувством вины жить больше не может. Я не находил слов, чтобы начать разговор, а он молчал, как немой.
Молчанка затягивалась, становилась всё более угнетающей и невыносимой. Я чётко понимал, что кума следует разговорить, для того чтобы то, что мучает его, выплеснулось наружу, тогда ему легче станет.
- Не нервничай, успокойся. Все будет хорошо, - тихо с сочувствием в голосе проговорил я.

- Ага, конечно, бу-у-удет... - сердито огрызнулся кум, протянув последнее слово.
- Машина у тебя на ходу? - зондирую я почву. 
Он глянул на меня так, будто я был не в своём уме. Сделал рукой резкое, быстрое движение над столом, ладонью к верху с растопыренными пальцами, будто отмахнулся от меня, и отвернул лицо, стал смотреть в тёмный уголок, с таким выражением, которое красноречиво говорило: - “Мне очень больно, у меня случилось такое горе, а его вдруг машина беспокоит! Будто  с дерева упал, да ещё вниз головой, и очень забился”.

- “Нет, не это”, - понимаю я, и снова спрашиваю: - А как там дети?
- Да что им станется? - с раздражением в голосе спросил он меня и тяжело вздохнул.
По интонации и тяжелому вздоху почувствовал, что я уже ближе к той причине, что причиняет ему такие большие страдания и расспрашиваю дальше:
- Надеюсь, что в добром здравии и кума Маня?
- Ай! - вскрикнул он, и весь передёрнулся, будто ему цыганскую иглу под ноготь загнали. 
Лицо Ивана стало очень сердитым, глаза запылали яростным огнём и, в конце концов, его прорвало, будто лавина с гор тронулась, снося всё на своем пути, хлынули злые слова:

- А какой черт её ухватит? Что ей станется? Её ещё и дубиной не добьёшь! “Надеюсь, что в добром здравии кума Маня?” - едко передразнил он, сердито глянувши мне прямо в глаза. – Да чтобы я и имени её больше не слышал! И уродилось же такое на мою голову! Да, не иначе, как черти принесли, тогда ночью, пьяного тестя к тёще, когда она Манькою забрюхатела. Ведьмой такой! Птьфу! - аж сплюнул кум в сердцах. - Ой, какая же глупая у меня теща! Какая дура, что не сделала аборт, тридцать пять лет тому назад. Это же надо было родить такое несчастье на мою бедную голову. Чем же это я так провинился перед Господом Богом, что он подверг меня такому немилосердному наказанию? Наградил такой женой. Такой стервой!

Здесь уже и глупому было понятно, что попал я в самое яблочко, в саму рану. Теперь непременно надо из этой “раны” весь “гной” выдавить. Нужно чтобы он выкричался, выговорился, тогда ему легче станет, успокоится. И я продолжаю дальше ковырять: 
- Ну, это уже, кум, явно перебор. То, что родила её твоя тёща, то это совсем другое дело. Ведь ты сам Маню встретил. Сам на свидание к ней бегал. Наконец, сам захотел на ней жениться. Тебя, насколько я знаю, никто не заставлял и не принуждал к этому шагу. Чего же теперь на кого-то роптать? Да ещё и Бога винить.

- Женился!!! Твоя правда - сам женился! Потому что глупый был! Дурак! Дурак! Дурак! И еще сто раз дурак! Лучше бы я ослеп временно, что бы ни видеть, как она впервые прошла мимо меня. Лучше бы мне ногу машина переехала, чтобы я не смог на свидание к ней бегать. Лучше б я и до сих пор в Афганистане воевал, чем вот на ней женился. Это же надо в такой переплёт попасть! Ох, дурак, дурак! Какой же я был дурак!
- Ты что такое мелешь? Ты случайно не заболел? У тебя, наверное, высокая температура! Ты вероятно бредишь! – возмущался я.

- Если в нашей семье кто и есть больной, так это она! Твоя дорогая кума Маня! - ехидненько, въедливо заговорил он, и так сердито посмотрел на меня, будто именно я в этом и был виновный. - У неё самая высокая, какая только может быть у человека температура. И шарики за ролики частенько заходят. Словом, все – какие только существуют болячки связанные с головой у неё есть, и все сразу, вдруг, обострились. Дурная она!!! твоя кума Маня Дурная! Да ещё на всю голову!
- Да что собственно произошло? Чего ты бесишься? - тихо и по возможности спокойнее спросил я.
            
- Что произошло? Что произошло? - зло воскликнул он и с такой яростью посмотрел на меня, что если бы у меня, были с кумой какие-то там шуры-муры, то я на все сто –  был бы уверен, что кум обо всём узнал.
- Эти твои психи, мне непонятны, - невозмутимо говорил я дальше, спокойно глядя в его пылающие гневом глаза - ведь насколько я знаю, у тебя умная, красивая, добрая супруга.

- Что? Умная? Да трухлявый пень и тот ума больше имеет, чем она! Красивая? Да глаза мои больше бы не видели такой красоты! Лучше бы мне глаз выбили б, чем увидеть её ещё, хотя раз. Добрая? Добрая? Ох, уже и добрая!!! Ничего не скажешь. Не дай Бог никому больше в мире испытать её доброты. Да, я злейшему своему врагу такой жены не пожелаю. Она же дурная!!! Бешеная сумасбродка! Это же настоящая ведьма, которая ежедневно живьём меня ест. Это же вампир кровожадный, который уже две недели кровь из меня пьёт. Спасения от неё нет! Круглые сутки колит, пилит, клюёт, поедом ест!!! Это же не женщина - а сам чертяка в юбке! Это же самая настоящая фурия, которая дана нечистым на мою погибель. Это же не жена, а тысяча несчастий на мою бедную голову! И за какие, это грехи?! Убил бы суку!!! Растерзал бы! Разорвал бы на сорок три кусочка! Ах, подлюка такая! - аж побелел от ярости Иван, и вдруг вскочив на ноги и глядя безумными глазами куда-то в угол, выхватил из кармана бутылку и, крепко держа её за горлышко, широко размахнувшись,  закричал: - Как огрел бы я её изо всей силы по голове, чтобы аж мозги поразлетались по дому!.. Ух, тварь! - при этих словах, он снова с силой размахнулся, будто и в самом деле она здесь перед ним стояла, подставляя под удар свою голову.
 
Это было уже слишком. Спасая водку, я в момент вскочил на ноги и, перехватив его руку немного выше запястья, резко остановил. Кум не удержал бутылку. Она выскользнула из его кулака и, черкнув меня по плечу, с силой ударилась в покрывало, что прикрывало матрас на топчане. Затаив дыхание, наблюл, как она, отскочив от мягкого матраса, упала на пол, но не разбилась.
- А водка то здесь, совершенно не при чём, - абсолютно спокойно, будто ничего не произошло, сказал я, подняв бутылку с пола и, садясь на место, прибавил: - Зачем же бутылку разбивать?
 
И с преувеличенным вниманием, будто это было наиважнейшее в мире дело, начал я раскупоривать водку. Ивана моментально покинули силы, и он прямо упал, как подкошенный на скамейку, снова обмяк, ссутулился и только глазами неотрывно смотрел за всеми моими движениями, пока я не налил в рюмки. Рюмки были довольно вместительные и я налил себе половинку, а ему, учитывая его состояние, полную.
- “Надо что-то делать, - быстро размышлял я, - ни в коем случае нельзя допустить до того, чтобы он и в дальнейшем доводил себя до исступления. Потому что так и до беды недалеко. Надо его как-то успокоить, утешить, перевести разговор на что-то другое. На какую-то нейтральную тему. А на какую?”

- Давай, кум, лучше выпьем, - в слух сказал я и, поднимая рюмку, прибавил: - Чтобы всё у нас наладилось. Чтобы всё было хорошо!
- Ага, наладится! Конечно! – буркнул он зло.
Чокнувшись со мной, он, не отрывая взгляда от полной рюмки осторожно, чтобы не расплескать, поднёс её к губам и выпил одним духом. Затем крякнул, утёрся, поставил локоть на стол, упёрся кулаком в подбородок, помолчал немного, пока водка не стала делать своё пьянящее дело. А уже через какое-то время, задумчиво и спокойно, будто и не о себе, начал рассказывать:

- Знаешь, кум, разругались мы с Манею очень. Изо дня в день она меня поедом ест, со света белого сживает. Убил бы её суку, но у нас же дети! И сил моих больше нет терпеть, а сегодня уже дошло до ручки - взял верёвку и пошёл в сарай с намерением повеситься. Привязал один конец к сволоку, на другом петлю смудрил. Попробовал рукой - петля хорошо затягивается и без мыла. Приставил скамеечку, вылез на неё, и тут подумалось, что, наверное, следовало бы перед таким делом помолиться. А я, как назло, ни одной молитвы не знаю. Ну что тут поделаешь? Перекрестился я трижды и сказал: - “Боже, спаси душу раба своего!”. Всунул голову в петлю, а перед глазами вижу, в углу сарая, пустые ящики, в две стопки сложенные стоят, в которых мы зимой в погребе картофель держим. И тут, будто молотом по голове стукнули – вдруг вспомнил, что ещё весной, за этими ящиками, я было бутылку водки спрятал - с тобой думал как-то выпить, и совсем забыл про неё.

- “Нет, - думаю, - все добро и так этой суке достанется, то не оставлять ей в придачу, ещё и бутылку водки. Очень уж жирно для неё будет. Повеситься я и через час или два успею, а с кумчиком непременно надо, напоследок бутылочку раздавить, и извинение попросить, если чем…. когда…”. И так сильно захотелось увидеть тебя, проститься, попросить прощения, что я голову из петли вынул, соскочил со стульчика. Отодвинул немного ящики, вижу: так и есть - стоит моя бутылочка. Стоит родненькая на месте, никто не забрал, только пылью немного припала. Я за неё и к тебе.
- И правильно сделал! - одобрительно сказал я.

- Так что прости меня, кум! Может я когда-то, в чём-то провинился перед тобой. Может нечаянно словом, или делом когда обидел, так ты уже не держи зла на меня. Хорошо?
- Да ладно уж, кум, прекрати – все нормально. Я на тебя никогда не сердился. Ты лучше расскажи, из-за чего вы так разругались, что уже две недели воюете? - спросил я, укусив кусочек пирожка закусывая.   
- За что? - переспросил он, призадумавшись, помолчал немного, вспоминая, да так и не вспомнил, махнув рукою, ответил: - Да, наверное, из-за какого-то пустяка. Да ты разве не знаешь? Бабу хлебом не корми, дай только покомандовать, поучить, нотацию почитать. Да ну её к чёрту. Не хочу о ней даже и вспоминать. Наливай, кум, лучше ещё.

Выпили мы ещё, утёрся он снова рукавом, с силой втягивая в себя носом воздух, и на этот раз бросил в рот кусочек огурца. Мы молча закусывали, каждый думал о чём-то своём. А водка всё делала своё пьянящее дело: глаза кума потеряли остроту взгляда, немного затуманились, лицо обмякло, щеки покраснели и он начал уже совсем спокойно, даже немного мечтательно говорить, или верней продолжать свои мысли в слух:
- Не хочу о ней больше и думать. На чёрта она мне сдалась?! Я вот это подумал, что, наверное, я уже не повешаюсь. Не дождётся стерва! Но и домой не вернусь. Разве что, только вещи свои забрать. Пойду, наверное, к Клавке жить. Ну, к морячке, - начал он объяснять, перехватив мой вопросительный взгляд. - Да знаешь ты её. Та, что по Левицкого живёт. Да знаешь!.. Правду сказать, неравнодушная она ко мне, давно уже клинья подбивает. Не раз к себе в гости приглашала. Нравлюсь я ей очень - факт! Да, неравнодушная она ко мне и весёлая такая... и блеск в глазах...

Он замолчал, мечтательно улыбаясь, смотрел куда-то в одну точку.
- Довольно, кум, дурное языком молоть. Она ко всем мужикам неравнодушная, -  быстро выпалил я, внимательно наблюдая за реакцией кума.
- Говорить говори да не заговаривайся! - будто укололи, возмущённо воскликнул он и с жаром продолжал: - Не надо наговаривать на женщину. Прямо таки ко всем! Не ко всем! Вот, например, кум, к тебе она же совершенно равнодушная!
- Потому что я и сам сторонюсь её. Даже, в разговоры с ней никогда не вступаю. Непутёвая она. Не пара она тебе. Плюнь и даже не думай.  Выкинь её из головы.

- Ну, может немного и непутёвая, - с глубоким вздохом, по раздумью согласился он. - Так это из-за того, что у неё мужа нет. А когда будет, вот, например, я у неё, то всё пойдет чудесно. Всё у нас будет хорошо, - уже не так уверенно, даже с нотками сомнения в голосе говорил он.
- Непременно, всё будет хорошо! Ага, будет!!! Мечтатель! - с иронией выпалил я, и убедительно вёл свою мысль дальше: - Твоя супруга порядочная женщина. Хорошая хозяйка, у неё порядок кругом: и во дворе, и в доме. И ты, и дети ухожены. А Клавка-морячка, даже сама себе толку дать не может. Сойдёшься с ней, то через месяц, целыми ночами под углами будешь ходить, выглядывая её, пока она у кого-то в объятиях млеть будет. Вот тогда-то, безусловно,  всё у тебя будет хорошо! Просто замечательно будет!

- Ну, совсем с тобой невозможно говорить. Невыносимый ты! Злой какой-то, - сердито сказал кум, бросив огрызок огурца назад в тарелку, и отвернувшись, снова упёрся взглядом в тёмный угол.
Я тоже молчал, а сам лихорадочно думал, как бы это так повести разговор дальше, чтобы отвернуть его от таких мыслей. Чтобы он сгоряча не наделал глупых поступков.
- Не знаю, - после непродолжительного молчания снова заговорил Иван, - но уже и со своей Маней, я больше жить не смогу. Всё в душе сгорело. Выгорело и осталась пустыня. Пустыня и чёрная обида. Невыносимая обида. Какая уже может быть супружеская жизнь после этого? Всё окончено! Всё!!!

- А ты, думал, что семейная жизнь это сплошные радости и удовольствия? Бывает в жизни всякого, не только мёд, но и перец. Но как бы там ни было, а я больше чем уверен, что заскандалились вы из-за какой-то ерунды. Может под хмельком пришёл, она поругала, а ты же не смолчишь и сам на горло налегаешь! Так и поссорились. Ну, пусть она кричит, так как глупая женщина, а ты же мужик! Ты должен быть умней! Видишь, что супруга не в настроении, то и промолчал бы, пока злость её пройдет, да немного успокоится. Но разве ты позволишь, чтобы тебя перекричали? Ты и сам хорошо на горло берёшь, только бы последнее слово за тобой осталось. Она кричит, так как глупая, а ты разве умный, когда и сам горло дерёшь? Нет, сам ты виноват во всём, ведь с того, кто умнее, больше и спрашивается. Так что и не жалуйся мне на неё, так как вы один другого стоите. Ты лучше успокойся и хорошенько пораскинь мозгами. Ведь ссоры во всех бывают. Каждый день во многих тысячах семей на Земле происходят не только ссоры, но и драки. И ничего - мирятся и любят друг друга, да и дальше живут себе вместе. Успокойся. Не бери дурное в голову – всё пройдет.

- Ничего не пройдет. После того, что она мне наговорила, после тех слов, уже ничего не будет. Раз-ве-дусь! Нет, даже и не уговаривай. Довольно, всё кончено! Я с ней больше и дня жить не буду, - грустно сказал он, тихим голосом в котором явственно слышалась душевная боль.
Воцарилось молчание, но всё же какая-то мысль у него засела в голове, разрослась и он вдруг раскраснелся и негодующе заговорил:
- А всё из-за того, что очень много воли бабам дали. Вот раньше всё было правильно поставлено, был порядок, и все лучше жили. Мужчина был глава семьи, хозяин, повелитель! Все его уважали. Женщина лишнего слова не скажет, рта боялась раскрыть без позволения. А теперь бабы разболтались так, что и не сказать. Попробуй им теперь рот закрыть! Не смолчат тебе и пол слова. Прямо какие-то дурковатые поставали. Видишь ли, сильно грамотные стали, так что пальца в рот им не клади - откусят руку по самый локоть. Ох, такие злые бабы поставали, что и сказать нельзя. Разве это женщина?! Разве это супруга, что, с пеной у рта, кричит на мужа? Разве это супружеская жизнь? Это же сплошные пытки! Так жить нельзя! Нет – нельзя!
 
- Ты сам себе ошибочное представление составил, о том, какие отношения должны быть в семье. Осмотрись вокруг, сейчас уже не то время. Раньше женщина в доме была хозяйка, детей растила, воспитывала, а мужчина был единственным кормильцем в семье. Сейчас же всё изменилось, женщины почти все работают и, довольно таки часто, зарабатывают больше чем их мужья. Они стали в состоянии, не только, самих себя содержать, а  часто и всю семью. С этого всё и началось, но это ещё не горе. Просто надо всё воспринимать нормально, как оно и есть, а не так, как бы нам того хотелось. Современность внесла свои коррективы даже в семью. Вот ты говоришь, что не можешь больше так жить! Что это не супружеская жизнь, когда ты не являешься непререкаемым авторитетом для своей семьи! Вот ты ссылаешься на прошлое. А что ты знаешь о супружеской жизни в старину? Та, что ты вообще о женщинах знаешь?

- Ты что? меня совсем уже за дурака принимаешь? - возмутился кум. – Может у меня и не семь пядей в голове, но и я тоже, что-то знаю.
- Почему ты так решил, что я о тебе плохо думаю? Совсем нет, но прежде чем такое говорить, то ты хоть бы иногда историю полистал. Тогда сразу бы увидел, какие коварные женщины, какие жестокие супруги встречались. Твоя жена, по сравнению с ними – просто ангел общипанный.
- Почему это вдруг она общипанная? - с нотой оскорбившегося мужа спросил Иван и посмотрел на меня колючим взглядом, из-под насупленных бровей.
 
- “Ага, врёт куманёк, не всё к Мане умерло”, - подумал я, наблюдя его реакцию, и, слегка улыбнувшись, в слух спокойно сказал: - Потому общипанная, что не крыльев, не перьев на ней нет.
Кум внимательно, долгим взглядом, посмотрел на меня, очевидно решая в уме: обидеться или за шутку принять? Потом пожал плечами и только хмыкнул носом, как бы сказав: - "Тоже мне горе юморист!".
- Вот ты плачешься, жалуешься, потому что, видите ли, жена у тебя плохая, злая и строптивая. А чтобы ты запел, если бы тебе попалась такая, как первая жена Адама?

- Какого Адама? - недоуменно переспросил он.
- Как это, какого? Ну, того самого,  что в Раю был.
- А-а, ты, это про Еву говоришь, - в миг, потеряв всякий интерес к этой теме, безразлично сказал Иван и уставился взглядом в свой огрызок огурца, который лежал в тарелке.
- Нет, Ева была уже второй женщиной Адама, а первую звали Лолита.
Кум быстро глянул на меня, насмешливые огоньки появились в его взгляде, и он хитро прищурив правый глаз, пренебрежительно улыбнувшись, медленно проговорил:
- Ты что думаешь: что я вообще уже абсолютный балбес? По крайней мере, кое-что из “Библии” читал и прекрасно знаю, что Ева была первой женщиной на земле.

- Можно было бы и историей человечества, тоже, хоть немножко интересоваться, - серьезно и твердо продолжал я: - Там много интересного можно вычитать. В старинных еврейских письменах, которые были написаны задолго до того момента, как составили христианскую книгу “Бытие”, это первая книга “Библии”, есть такие сведения, что Адам сперва был женат на очень красивой женщине по имени Лолита. Однако это была такая потаскуха, на столько ненасытная и сладострастная женщина, которая мало того, что таскалась со всеми желающими её поиметь, но ещё и в нахалку овладевала мужчинами, даже против их на то согласия и воли, с целью деторождения.
Запало молчание, кум только ошарашено хлопал на меня глазами, и слабая недоверчивая улыбка уже играла на губах. Мысли о жене и скандале были уже очень далеко и совсем не остры в этот момент.
 
- Ты только представь себе, как бедному Адаму было жить с этой непутёвой, неимоверно гулящей бабой, - спокойно рассказываю я дальше: - Которая регулярно, каждый год рожала, то одного, то по двое, а то и по трое детишек. И этих деточек уже кругом было полным-полно и в доме, и в сенях, и во дворе. Их так было много, что даже разминуться с ними нельзя было. Он шагу не мог ступить, чтобы на кого-то не натолкнуться. Так как вокруг него словно водоворот бурлит, снуют и китайчата, и цыганята, и египтята, и негритята - одним словом – детей целая прорва. От разных племен и народов, которых нарожала ему его любвеобильная супруга. И все за ним бегают, дёргают за штаны и без конца просят: - “Папа, папа, кушать, кушать дай! Молочка дай! Хлеба дай!”. Смыкают его со всех сторон, так как её  суки, конечно же, дома нет. Она, как всегда, на «охоте», ходит, наблюдает, глазеет, с кем ещё не была. Которого бы ещё мужчину обольстить, а если не удастся, то изнасиловать. Не выдержал Адам такой жизни, такого издевательства над собой. И как-то с самого утра, только он глаза продрал и вышел на порог, видит, а тут Лолита с очередного загула домой возвращается. Во двор уже входит, и к нему ещё издали, радуясь кричит: - “Ой, Адамчик, уже не спишь родненький, а я тебе подарочек принесла. Смотри, какого я тебе хорошенького япончика родила. Бери! Бери бегом, воспитуй дорогой! Принимай сыночка своего! У Адама аж язык отняло. Он как развернётся, да как рванёт огородами, огородами, полями, тёмными лесами, куда глаза глядят, подальше от неё, только пыль за ним столбом поднялась.

- Ну, ты и выдумщик, - хохотал кум, утирая слезы, что выступили на глазах и посмотрел на меня тёплым, даже весёлым взглядом.
- Ничего не выдумал! Всё, чистая правда, - вполне серьёзно сказал я и назидательно продолжил: - Вот видишь, как в жизни бывает? А ты говоришь, что у тебя супруга плохая.
– Ну, куманёк, ты меня уже совсем за последнего дурня считаешь. Если правду сказать, то я “Библию” не читал, но, тем не менее много слышал от людей читавших и полностью уверен, что там сказано, что Ева была первой женщиной. Её создал Бог из ребра Адама. А ты здесь такие истории насочинял, что прямо чуть не уморил смехом.
 
- Ничего я не выдумал! Чистую правду говорю. Не веришь? Зуб на холодец отдам, если вру. Эта история вошла в “Талмуд”. Почитай его сам, то и убедишься, - сказал я совершенно серьёзно, хотя сам ни разу не держал в руках этой книги, и, стараясь даже не улыбнуться, рассказываю дальше: - Адам, как драпанул от своей жены, то убегал во все лопатки, сколько силы было, степями, лесами, горами как можно подальше старался убежать. Потому что только сама мысль, о том, что Лолита найдёт его, подгоняла лучше, чем шпоры. Гнала его всё дальше и дальше, и не успокоился он пока не забежал аж в самый Рай. Там упал обессиленный на землю и моментально заснул, мертвецким сном. А как раз было воскресенье, Бог отдыхая ходил по саду, любовался растениями, вдруг видит, под кустом кто-то спит. Весь грязный, замурзанный, ободранный.

- «А это что ещё за бомж?» - подумал Бог, удивившись и узнав Адама, спрашивает в слух Всевышний: -  О! А ты чего здесь развалился?
Адам проснулся от звука громогласного голоса, в момент вскочил на ноги и как затравленный зверь быстро огляделся на все стороны. Но, нигде не заметив Лолиты, с облегчением выдохнул. А затем стал на колени перед Справедливейшим, сложил молитвенно руки и взмолился:
- Бог милосердный! Бог справедливый, что хочешь со мной делай, но жить с той потаскухой я больше не могу. Хочешь, убей меня сразу, хочешь, режь меня на куски, а хочешь, в порошок сотри - всё от тебя приму, как милость, но из Рая не гони, всё равно никуда не пойду и шага не сделаю. Не вернусь я больше к той шлюхе.
 
Бог послушал Адама, посмотрел на него, жалко ему стало этого беднягу, да и согласился:
- Хорошо, поживи пока здесь. За садом будешь ухаживать. Так сказать, садовником моим станешь. А там видно будет.
- Ну и выдумщик ты кум. Это же надо такое придумать? Ха-ха-ха! – весело хохотал Иван.
- Ничего я не выдумываю – рассказываю, как оно было. В книге одной прочитал, - серьёзно сказал я.
- Вот так накрутил! - смеялся кум. – Вот это так выдумал! Наливай, куманёк! Давай еще по тридцать капель.

- Ничего не накрутил, ничего не выдумал, - спокойно говорю я, разливая по чарочкам водку, и резко перескакиваю на больную для него тему: - А вот тебя я не понимаю. Чего ты вдруг так разошёлся, ведь, по правде говоря, у тебя неплохая жена. Вон осмотрись внимательно вокруг, какие жёны у других мужнин: у одних таскаются со всеми, у других горькую пьют чаще чем воду, у третьих наркоманки, а там слышишь одна жена посадила своего мужа, другая убила в пьяном угаре, а третья отравила. Так твоя Маня против них - настоящий ангел и это без преувеличения. Разве не так? Вот сам пораскинь мозгами.
 
Иван только скривился на мои слова и неопределённо пожал плечами.
- Ну, ладно, давай - за всё хорошее! - поднял я рюмку и чокнулся с кумом.
Только мы начали закусывать, как вдруг громко стукнула калитка в железных воротах. Мухтар заворчал, но сразу замолк. Кто-то, шаркая ногами, быстро шагал по двору.
- Кума! Настя! Кума! - прозвучал звонкий взволнованный голос Мани, жены Ивана. Она громко и нетерпеливо постучала рукой в стекло окна. Только лишь заслышав ее голос, кум аж встрепенулся.

- Вот так то, уже и сюда приперлась ведьма, - сердито сказал он, и моментально выражение лица стало очень суровым, даже злым.
Я быстро выключил фонарик. Подумал, что не нужно, чтобы она пришла на свет к беседке и увидела кума снова с рюмкой. Не к чему это сейчас, когда они и так уже заскандалились, что дальше некуда.
- Кума! Кума! - громко и нетерпеливо звала Люда, сильно барабаня в оконное стекло.

- От, принесли её черти уже и сюда. Нигде от неё нет покоя - бубнил кум. - Ты смотри, как она сильно стукает, бешеная баба. Кум, иди бегом прогони её со двора, потому что она сейчас, сдуру, все оконные стекла тебе повыбивает.
- Сиди молча, - не громко сказал я.
- Что? не хочешь? Неловко тебе её выгнать? Стесняешься? Значит, я сейчас пойду да и выгоню паскуду! В шею вытолкаю стерву за ворота. Ещё и под зад коленом дам.

- Я те выгоню! Сиди, лучше, молча - воин, -  сердито шикаю я на него.   
- Ох, знал бы ты, как за последнее время она мне опротивела... Как я её уже терпеть не могу. Она так допекла меня этими скандалами, что я её, прямо, возненавидел. Даже слышать её голос спокойно не могу. Прямо колотить меня начинает, как только я её увижу или услышу. Так схватил бы и разодрал на сто кусочков. Жить с ней? Да с кем там жить?! Я лучше уже к Клавке в приймы пойду, чем возвращусь к этой кобре, - не громко и не очень зло бубнил он.
- Цыц, тебе говорю, - с сердцем цыкаю я на него.
 
- Кума! Кума! - через мгновение снова закричала Маня, и нетерпеливо забарабанила в оконное стекло.
- Да что там случилось? - послышался голос моей жены. - Чего так сильно в окна стучишь? Чего кричишь, как на пожар? Дверь же не заперта - заходи в дом.
- Нет, я не могу. Мой – у вас? - без какого-либо перехода обеспокоено спросила она.
- Ага, уже меня ищет, - как уколотый подскочил кум. - Ещё не догрызла. Еще не добила. Вот проклятая баба, никак не может успокоиться, пока со света не сживёт! Пока в гроб не положит! Вот Господь дал жену. Не только дал, ещё и кинул!

- Нет, нету, - ответила моя супруга, и вдруг взволнованным голосом начала спрашивать: - Да, что это с тобой, кума? Ты бледная-бледная, прямо как мел. Ты вся дрожишь и на себя не похожа. Что произошло? Ты случайно не заболела?
- Заболе-ела, ещё бы, - злорадно ухмыльнулся Иван. - Её ещё и кувалдой не добьёшь!
- И это… Вечером тоже не приходил? - с нотками слабой надежды спросила кума, и в голосе послышались слезы.
 
- Нет, не было, - взволнованным голосом ответила жена.
- О, господи, и где же это он? – всхлипывая и глотая слезы, простонала Маня. - Я уже всех соседей оббегала. Ни у кого не был. Это единственная надежда была, что он у вас. Куда же он подевался? И что же теперь мне делать? За что мне такое наказание?
- Что же такое произошло? Да скажешь ты мне, в конце концов, или нет?
- Ой, хоть бы не произошло! Я так боюсь! Я так волнуюсь, что даже сердце разболелось.
- Маня, говори! Рассказывай по быстрее, что происходит?

- Да это я глупая во всем виновата, - сквозь слезы начала кума рассказывать: - Мой, на той неделе пришёл хорошо выпивший, да и попал под горячую руку. Я на него напала. Слово за слово и такую ссору закатали, что невозможно и сказать. Чуть ли не до драки дошло. Я так рассердилась, что почти целую неделю, кричу и пиляю его. Каждый день, словом, дохнуть ему свободно не давала. Смотрю, а он уже бедный и огрызаться перестал. А я глупая радуюсь, думаю, что, в конце концов, пересилила его. Что теперь он хвоста не будет задирать. Ох, какая я глупая!.. Какая я дура набитая!
- А вот это верно. В самую точку попала. Сущая правда, - пробормотал Иван криво улыбнувшись и сразу же затих наострив уши.
 
 - А это вот захожу в сарай, - продолжала она горько плача, - а там табуретка стоит и к сволоку, верёвка привязана, с петлей на конце. Как увидела я, то немного не сомлела. Так я уже его бедненького достала, что он повеситься захотел. Ой, какая я дура. Какая дурёха - родного мужа до верёвки довела. Ой, вынеси воды - таблетку запью, а то сердце так болит, что сил нет терпеть, ещё разорвётся.
- На держи. Аккуратно не расплескай, - через миг заговорила моя супруга. - Ты очень слабая, тебе плохо. Пошли в дом, тебе нужно немного полежать. Ты едва на ногах стоишь.

- Нет, не могу я сидеть. Где же он? Я к речке сейчас побегу, может, он топиться пошёл. Ой, какое я горе наделала. Ой, глупая, - жаловалась она, отдаляясь к калитке.
- Подожди, я тоже с тобой, - воскликнула моя жена и через минутку с громким стуком закрылась калитка.
- Ушли, - глухо сказал я, включив фонарик.          
- Давай, разливай то, что осталось, - грустно произнёс Иван, почёсывая затылок.
Я молча разлил, Иван взял рюмочку и быстро задрав голову, выпил одним глотком. Шумно вдохнул воздух носом, занюхивая половинкой пирожка.
 
- Ну, всё, кум, я пошёл. Бывай здоровый, - твердо сказал он, и резко поднялся на ноги.
- Куда же ты теперь? - негромко спросил я, чувствуя большую печаль, из-за того, что в семье у них такие неприятности, что всё так нехорошо вышло.
Иван ясным, спокойным взглядом внимательно посмотрел на меня и изумленно переспросил:
- Как “куда”? Конечно, домой. Разве не слышал, как жена побивается? Любит она меня, - сказал он и, пожав мне руку развернувшись, слегка пошатываясь пошёл со двора.
А я сидел, с удивлением смотрел ему в след и думал, что воистину пути господние неисповедимы - вон какая-то там бутылка водки, спасла жизнь человеку. А не вспомни он в тот момент о своём тайнике, то уже бы и захолонул в петле. А так поживёт ещё мой куманёк. Поживёт!