Байконур. Глава 14

     Глава 14

     Служили у нас в роте два необычных парня. Петя Кушнаренко, первый из них, широкоскулый красавец с большими голубыми глазами. Но сильно заикался. Ребят с такими недостатками в армию, как правило, не брали, но в том районе, откуда Петю призвали, возможно, был недобор — и он стал солдатом.      
     Петя хорошо играл на гитаре, знал немало песен и часто пел для ребят. И здесь проявлялась его странная особенность, чему я немало удивлялся: все  песни он пел без единого заикания! Хоть в театр эстрады отправляй!

     Как-то вечером к нам в казарму с проверкой зашёл зам командира части майор Кубарев, которого многие недолюбливали за бесконечные придирки, а поэтому и побаивались. Дневалил у тумбочки как раз Кушнаренко — он, как и положено, вытянулся по струнке, приложил руку к козырьку и, вытаращив огромные глаза, уставился на майора. Наконец гаркнул:
     — Р-р-рота, с-смирно!
    
     Разволновавшись, Кушнаренко попытался доложить:
     — Та-та-та-таа-ва-рищ м-м...
     Майор побагровел, видимо, решил, что его разыгрывают, и заорал:
     — Отставить! Старшину ко мне!
     Старшина спокойно, с достоинством, подобающем званию старослужащего,  подошёл к майору и отчеканил за Петю:
     — Товарищ майор! Рота связи занимается самоподготовкой. Докладывает старшина Давыдов.
     — Вольно! Товарищ старшина, доложите — что это у вас за пулемётчик стоит на посту?
     — Это дневальный Кушнаренко, товарищ майор. Он заикается.
     — Заменить дневального и больше на пост не ставить!
     — Есть!
     Когда дежурный ушёл, Петю с дневальных сняли и впредь не ставили, но зато увеличили ему количество нарядов на кухню. Это было намного тяжелее, чем дневалить, хотя как сказать - свои преимущества были и на кухне: рядом еда и, кроме этого, можно петь, сколько душа пожелает...

     Федя Кокурин слыл второй достопримечательностью в роте. Рост у него вместе с панамой составлял метр шестьдесят. Сам белобрысый, на вид тщедушный. И по натуре — ну совершеннейшее простодушие. Сержанты не упускали случая, чтобы над Федей не подтрунить. Как-то  Кокурина назначили дневальным, а кто-то из сержантов позвонил ему по телефону и дал задание, чтобы он сосчитал в казарме электрические лампочки, протёр их и доложил об исполнении дежурному по части капитану Попову (был в части такой капитан с очень экспрессивным характером, не везло нам с командирами). Через полчаса дневальный добросовестно выполнил «задание», набрал номер телефона дежурного по части и начал монотонно докладывать:
     — Товарищ капитан! Докладывает дневальный по роте связи рядовой Кокурин. Ваше задание выполнено: в казарме насчитано двадцать девять лампочек, все они протёрты и исправно горят!

     На том конце трубки наступило долгое тягостное молчание, после которого раздался дикий нечеловеческий  рёв:
     — Какой на х... Кокурин? Какие лампочки? Ты куда звонишь, ё... твою мать?!!
     Федя тихо положил трубку, вытянулся по стойке смирно и замер. Из оцепенения его мог вывести теперь только взрыв атомной бомбы или команда старшины «Отставить!»

     Один раз Федю разыграл ефрейтор Славка Золотарёв. Дело было на улице, в курилке.
     — Вот ответь мне, Федя, — начал Славик, — почему корова гадит лепёшками, а баран — только горошками? А потом я тебе про политику расскажу.
     Думал Кокурин, думал, а потом вполне серьёзно говорит:
     — Не знаю, давай про политику.
     Золотарёв выдержал паузу, потом назидательно сказал:
     — В говне не разбираешься, а уже в политику лезешь!
     От смеха мы животы понадрывали.
     Самое интересное о Феде я узнал немного позже. Оказалось, что дома, на Алтае, его ждали жена и двое маленьких детей! В армию ребят с ростом менее метр шестьдесят не брали, не брали и женатых, имеющих двоих детей. Каким образом Кокурин попал в армию — для меня осталось загадкой.

     В роте соблюдалась традиция: когда старослужащим («старикам») до дембеля оставался ровно месяц, один из новичков ежедневно после отбоя в роте громко объявлял количество оставшихся дней. А вся рота после этого с глубоким проникновением произносила как заклинание определённые слова и засыпала. Роль глашатая выполнял Федя.
      И вот, в один из осенних дней после отбоя Федя как обычно громко произнёс:
      — Старики! До дембеля осталось восемнадцать дней!!!
      Вся рота в едином порыве и в безысходной тоске по родному дому разноголосым хором выразительно выдохнула:
      — Эх, ё... твою мать!
    
      И приготовилась спать. Надо же случиться такому совпадению, что в это время мимо казармы проходил дежурный по части, тот самый капитан Попов, которому Федя докладывал о пересчитанных когда-то лампочках. Другой бы офицер, понимая солдатскую душу, прошёл мимо, но только не Попов, который услышал свои «любимые» слова. Он заскочил в помещение роты и, не дав дневальному открыть рот, сам заорал:
     — Рота, подъём!
     Дневальный включил свет, мы не спеша стали выходить к центру казармы, демонстративно зевая, мол, так сладко спалось и почему-то разбудили!

     Когда все выстроились, капитан пару раз прошёлся по-над строем, пристально вглядываясь в лица солдат. Наконец жёстко произнёс:
     — Выйти из строя, кто кричал... «физкультпривет».
     Воцарилась тишина. И вдруг из строя вышел Федя Кокурин. Все напряжённо ждали, что же будет дальше.
     — Как фамилия?
     — Рядовой Кокурин.
     — И что же вы кричали, рядовой Кокурин?
     — Я сказал: «Спокойной ночи, старики!»

     Капитан уставился на Кокурина, как питон на лягушонка, потом спросил:
     — И что же тебе ответили старики?
     — Они сказали: «Спасибо, Федя!»
     Мы еле сдерживали смех. Капитан вновь прошёлся вдоль строя, наверно, соображая, что с нами делать. Похоже, и ему стало смешно. Помолчав, спокойно сказал:
     — Если услышу после отбоя шум, всю ночь будете драить казарму! Отбой!
     После этого случая Федю все зауважали, а у Попова появилась подпольная кличка «Физкультпривет».
     Несмотря на предупреждение капитана, отсчёт дней для стариков продолжался, правда, вздыхать и произносить «ритуальные» слова стали тише.

     *****

     Продолжение в главе 15: http://www.proza.ru/2010/01/16/192