Модная кража. I детектив, где появляется Черкавин

Написала этот рассказ, а потом узнала, что по таким кражам теперь в мире заведен специальный каталог  и занимается ими Интерпол - так их много развелось. Действительно модными стали!               
                Ч. 1

   К соседке с первого этажа, чья квартира находится напротив моей, я последнее время  заходила из простой учтивости.  Ну, согласитесь, нельзя быть подругами, имея разницу в возрасте 40 лет! А  Вере Васильевне – уже 75.
 Познакомились мы с ней 10 лет назад, когда я с мужем и маленькой дочерью  переехали из коммуналки в отдельную квартиру. Дочь была еще слишком мала, чтобы отдавать ее в детский сад, и Веру Васильевну, что называется, «бог послал»: она была еще не старой, бодрой, деятельной  и изнывала без дела  и без семьи, незадолго перед нашим переездом похоронив мужа и только  раз  в году видя сына, приезжавшего  в  отпуск  из Москвы.
 К тому же Вера Васильевна была по профессии педагогом  и даже нашим с мужем  собратом по  специальности: тоже окончила в свое время филологический факультет, только она – в пединституте, а мы с мужем – в университете. И проработала  она всю жизнь в детском саду, сначала воспитателем, и даже первое время в той  группе, которую посещал ее сын, затем, когда в детских садах придумали новую должность – педагогом. А мы с мужем – редакторы, он – в журнале, я – в издательстве.
   В тот первый год Вера Васильевна очень нам помогла. Дочь до сих пор относится к ней с большой теплотой, как и к первой  своей учительнице. Да они и похожи  в чем-то: строгие в одежде и манерах, а глаза – добрые, даже с лукавинкой. Никогда, как ее сверстницы-старушки, не сидит она на скамейке перед подъездом, обсуждая прохожих, бесконечно жалуясь на жизнь. Нет! Даже  когда  осенью  в квартиру над ней въехали  новые жильцы и вскоре,  чуть не через месяц, умудрились Веру Васильевну затопить, она, не  обращаясь за помощью  ни в ЖЭУ, ни  в милицию, сумела так с ними поговорить, что они, первоначально настроенные на скандал («Пусть идет хоть в суд – ничего не докажет: коммуникации старые, их просто от ветхости прорвало!»), затем  добровольно  побелили  в обеих  ее комнатах  потолки,  и на этом дело закончилось.
Она и постарела-то совсем немного за эти 10 лет: прибавилось седых волос, но прическа все такая же аккуратная. И ходит пока еще бодро, сама  посмеиваясь  над собой:
- Сзади – пионер, спереди – пенсионер!
И вдруг – это неожиданное, ужасное.
  Несколько дней к ней не заходила: все некогда. Но на работе выдалась свободная минутка – дай, думаю, ей позвоню, как она там. Никто трубку не  берет. Странно. В обеденный перерыв еще позвонила – не отвечает. Даже, помню, волнение какое-то почувствовала. Но потом столько дел навалилось – забыла о ней.
А вечером вышла из дверей издательства – и прелестный весенний вечер окутал теплотой и покоем. По времени – поздно, а светло еще как днем. Решила хоть одну остановку пешком пройти, прогуляться. Потом, возле дома, зашла в магазин. И только проходя под ее окнами, вспомнила о соседке. Нужно бы зайти узнать, почему телефон не отвечал. В окнах света нет. Это  понятно: она бережлива, а зачем  зажигать, если и так еще не темно? Позвонила в дверь – молчок. Неужели где-то до сих пор гуляет? Хотя почему бы и нет – погода прекрасная.
  Дома поужинали, проверила дочкины уроки, отпустила ее ненадолго с подружкой погулять.
Дочь вернулась через час. Спросила ее, не горит ли у Веры Васильевны свет.
- Нет.
- А ты смотрела?
- Могу еще раз посмотреть.
Вышла, посмотрела:
- Нет!
Помню, мне стало тревожно. Не заболела ли? Но тогда – обязательно бы позвонила, сообщила, мы  - так уж получилось – у нее теперь самые близкие люди. Вышла и спросила старушек на лавочке, не выходила ли сегодня  Вера Васильевна?
- Нет, не выходила.
Уж они-то всех замечают! А в окнах  у нее  по-прежнему темно. И на  улице темно уже, пора бы зажигать.
- Сережа! Катя! Что делать будем?
- Мама, вызови  милицию для успокоения души, а то ведь не уснешь!
 Приехала милиция, молодой симпатичный лейтенант показал свое удостоверение:
-  Гаврилов. Давно вы  ее потеряли?
- Сегодня – весь день ее нет. А вчера… Когда я ей звонила, вчера  или позавчера? Не помню… Мы с ней говорили, она ни на  что не жаловалась.
- Будем дверь вскрывать. Зовите еще соседей.
Позвали из средней квартиры на нашей площадке
- Так ведь у вас с ней стена общая. Никаких звуков подозрительных не слыхали?
- Мы целый день на работе. Оба работаем. А вечером – не слышали ничего.
Лейтенант  позвонил  нашему участковому:
- Подойди.
И  назвал адрес.
- А можно не ломая двери? Как  она потом ее чинить будет?
Катя свои услуги предложила:
- Может, через форточку?
Лейтенант посмотрел на нее:
- Пригласи лучше  какого – нибудь  знакомого мальчишку.
- Да, в соседнем подъезде мой одноклассник живет. И он худенький.
Сбегали за одноклассником.
Он с готовностью полез  выполнять просьбу, но  тут же отрапортовал, стоя на карнизе:
- Форточка заперта изнутри.
Его подсадили к следующему окну, потом к третьему – всё заперто.
-  Придется  вскрывать. Соседи, ломик одолжите.
На звук вскрываемой двери никто не  вышел, и мне стало страшно. Что же с  Верой  Васильевной? В прихожей – никого, в комнатах – пусто. Мы прошли на кухню. За кухонным столом сидела  Вера Васильевна, как-то странно прислонившись к стене. На столе перед ней стояла… пустая бутылка из-под водки, лежал хлеб и еще что-то из еды. Я была  несказанно удивлена: так это было на нее не похоже.
Лейтенант потрогал ее за плечо.
- Она мертва.
Мое удивление сменилось ужасом:
- Мертва? Да она еще вчера или позавчера ни на что не жаловалась… Я с ней говорила  по телефону…
- Столько водки засосать! Тут и здоровенного мужика бы не откачали!
Я не могла поверить своим глазам. Мы с мужем пытались  сказать, что она никогда не пила, но милиционеры нам не верили, соседи тактично молчали – дескать, сами видите.
- Вы не  представляете, сколько одиноких старух  пьют, и никто до поры до времени не знает. Они умеют скрывать свой порок,- у молодого лейтенанта был вид « инженера человеческих душ».- Составляем протокол. Подпишетесь потом.
- Может, « скорую» вызвать? – робко предложила я.
- «Скорая»  на трупы не выезжает!- отрезал лейтенант.
Они сейчас напишут ужасный протокол: « Умерла  в состоянии острой алкогольной интоксикации». Какой позор! И я должна буду это подписывать? Ни за что!
- Может, кто-то ее  угощал?
Неожиданно лейтенант согласился:
- Давайте проверим квартиру. С первого взгляда всё   в порядке, но  оглядите поподробнее.
Мы прошли в первую, большую комнату. Диван, два кресла, старый полированный сервант  с посудой, телевизор, большой фикус в углу, стол  по - старомодному посередине. В спальне – застеленная кровать, шифоньер, стеллаж с книгами, тумбочка с настольной  лампой, на ней  очки, какой-то детектив в яркой обложке, с закладкой. Никаких лекарств, кроме йода. Всё как обычно.
- Она ничего не принимала?
- Принимала от давления что-то простое типа дибазола, папазола… Но хранила, кажется, на кухне в ящике стола, чтобы сразу запить. Она была очень аккуратной.
Лейтенант промолчал. Участковый  хмыкнул недоверчиво, явно в угоду лейтенанту.
- К ней приходили из поликлиники в течение месяца?
Я кивнула.
- Тогда завтра вызовите врача составить акт о смерти. Приготовьте ее паспорт, полис, карточку из поликлиники, если найдете, конечно. И надо  родственникам сообщить. Знаете кого-нибудь?
- Сын в Москве. И внук. Но телефон  - не знаю. Разрешите поискать?
Я  огляделась беспомощно. Где всё это может быть?
- Поищите в серванте,  в выдвижных ящиках…
Да, правильно! В первом же ящике   отыскался паспорт, пенсионная книжка, медицинский полис, какие-то квитанции. Но  записной книжки с адресами не было. Лейтенант опять подсказал:
- Где у нее телефон? Поищите возле него.
Телефон у Веры Васильевны был в прихожей, туда и прошли. Точно! На маленькой тумбочке возле него лежала адресно-телефонная книжка. Я перелистала несколько страниц. Вот и  московский  телефон сына.
- А можно прямо сейчас позвонить?
- Нужно!
- Прямо отсюда? ( Кто платить  будет?)
- Да звоните же!
Я набрала номер. Только после седьмого сигнала услышала недовольный мужской голос:
- Да!
- А сына Веры Васильевны можно услышать? Это из Уфы  звонят.
- Он за границей,  в отпуске.
- Подождите, - испугалась я,- не кладите трубку!
Лейтенант перехватил:
- С Вами говорит старший лейтенант Гаврилов. Мы в ее квартире. Она  обнаружена мертвой. Дверь пришлось взломать.
На том конце провода что-то говорили, а потом лейтенант заявил:
- По-моему, он тоже пьян. Впрочем, он меня понял.
- Приедет?
- Должен. А квартиру мы пока опечатаем.
-  А её? Оставим?
- А Вы хотите  к себе забрать?
Они составили протокол. Никаких следов  насилия. Ограбления нет. Старуха умерла от огромного количества выпитой водки.
Мы пошли к себе. Муж удрученно молчал, как будто его обманули. Я его понимала. Я тоже чувствовала себя обманутой.

                Ч. 2

Я немного опоздала на службу после почти бессонной ночи. Возле двери моего кабинета уже сидел  наш местный  Честертон. Он поднялся с недовольным видом:
- Жду Вас.
Неожиданно я почувствовала к нему неприязнь. Пишут, сочиняют невесть что, а вот разгадать самый простой случай  вроде  вчерашнего – пожалуй,  не под силу?
- Извините, у нас в подъезде вчера ночью – неожиданная смерть.
Он заинтересовался. Я рассказала ему вкратце, и он обратил внимание на ту же  несообразность. Приличная интеллигентная женщина, а умирает с таким диагнозом. Как завзятый алкоголик! Я не могу смириться с таким позором  для нее, ведь смерть – еще  не конец. Остается память о человеке. Она честно прожила свою жизнь, воспитала и дала хорошее образование сыну. Что  он должен думать?  Что его мать была тайной алкоголичкой? Неужели такое возможно? Я поверю, быть может, но когда получу  доказательства.
- А  какие  доказательства?- спросил  он.
- « Преступник – творец, сыщик – критик».- процитировала я.
- А  Вы все-таки считаете, что был и преступник?
- Я пока ничего не считаю. Я просто не могу поверить. Я к ней заходила и неожиданно, и поздно вечером. Я бы заметила, что она пьёт. Женщина быстро опускается, а она была такой же аккуратной, как и десять лет назад,  даже педантичной. И в квартире у нее порядок…
- Ничего не пропало?
- Да вроде нет…
И сама задумалась. Я ведь смотрела  вчера, думая о другом: где искать документы, записную книжку. А так – квартиру оглядела мельком, больше полагаясь на милицию – они люди  опытные, профессионалы. В серванте  беспорядка я не заметила… В спальне? На кухне? Я мысленно обозрела  ее  квартиру. Вроде нет… Но ведь я всё смотрела как бы  по низу, перед собой.
- Вы заинтересовались? Ведь это же Ваш хлеб, Вы  пишете детективы. Должен приехать ее внук. Мы еще  сможем  к ней  попасть. Придете?
И я назвала адрес. Он обещал. И не обманул! В 4 часа раздался звонок:
- Лиля Ильинична?
- Да! Черкавин? Я узнала Ваш голос.
Оказалось, что он ждет  уже у выхода. Я быстро спустилась.
- Вы свободны?
- Да, пойдемте  прямо  сейчас.
До моего дома три остановки, можно и пешком пройтись. Он согласился.
- Черкавин…А  свою собственную фамилию Вы  не пытались разгадать?
- Да это легко. Достаточно  правильно поставить ударение: на первый слог.
- И …
- Ц чередуется с  Ч. Цудо – чудо. Галиция – Галичина. Церквин. Церковин. О поменялось  на А. Вспомните  бояр Сабакиных.
Я, признаться, была покорена. Хорошее начало!
В нашем подъезде  у двери Веры Васильевны  какой-то неопрятный парень возился  с ее замком. Слесаря, что ли, из домоуправления прислали.
- Здравствуйте!  Я соседка  Веры  Васильевны из 16 квартиры.
- А  я – ее внук. Прилетел  первым рейсом.
- О, так это я с Вами  вчера по телефону разговаривала. Чините?
- А  то  как же, ведь разворуют всё.
-  А на Ваш взгляд  - ничего не пропало?
- Больно я знаю. Я тут десять лет  не был.
- А  я – всего дня два- три.
- Значит, Вы лучше должны определить.
- А Вы позволите взглянуть?
- Валяйте.
Мы с Черкавиным  переглянулись, но обрадовались  даже такому приглашению. Мой детектив  почему-то сразу пошел на кухню.
- Где ее нашли?
Я указала на стул возле кухонного стола. Бутылка всё еще  занимала свое место.
- А вот ее бы нам надо прибрать и отправить на экспертизу.
-  Вы подозреваете отравление?
- Да просто  нужны отпечатки пальцев.
Я согласилась. Он просунул палец внутрь бутылки, осторожно поставил ее в мою сумку. Потом мы  прошли в большую комнату. Он внимательно огляделся.
- Чисто, ничего не скажешь.
- Я Вам говорила: она аккуратная женщина.
- Склерозом еще не страдала?
- Вы знаете, я не замечала. Может быть, она записывала себе для памяти.
Мы прошли в  спальню. Здесь  мне стало не по себе. На кровати лежало мертвое  тело. Я взглянула только мельком и больше не смотрела в ту сторону. Черкавин с видом сыщика рассматривал комнату.
- Обои  новые. А что это за гвоздь у нее был? Для чего?
И  правда! Как я вчера не заметила. Напротив кровати над стеллажом с книгами  в стену был вбит гвоздь, но на нем ничего не висело. Что же  у нее здесь было? Я пыталась вспомнить, но не могла: в спальню я к ней, кажется, заходила только раз, когда она  приболела и не могла встать. А так – что бы мне там делать?
- Пригласим внука и спросим.
- Он тут  редкий гость.
Впрочем, можно попытаться. Внук вошел, стараясь не глядеть на кровать. Про гвоздь буркнул недовольно, что такими пустяками не занимается. У него – похороны впереди. Хлопот много, а помочь некому. Да и денег  нет, даже на дорогу наскреб кое-как.  Намек? Я пообещала помочь. Он хмуро посмотрел, промямлил что-то вроде:
- Спасибо. Батя  Вам потом отдаст.
- И с похоронами, и с поминками мы поможем.
Он, кажется, изумился:
- Еще и поминки? Это что? Стряпать?
- Мы поможем, я  живу в квартире напротив. Закончите с замком – заходите.
 Мы с Черкавиным  пошли ко мне. Мужа еще не было, а Катю я отправила в магазин.
- Как Ваши впечатления?
- О внуке? По-моему, пьющий. Живет до сих пор с родителями? Но они его с собой отдыхать не берут? И правильно делают! В её квартире воровать особо нечего. Кто на эту старую мебель польстится? А как она одевалась? Украшения?
- Обручальное кольцо, это  всё.
- Но квартира  в наше время – главное богатство. Ему достанется? У родителей, как я понял, квартира в Москве есть?
- Конечно. Сын там давно живет. Он окончил Институт имени Мориса Тореза, насколько я знаю. Переводчик.
- А внук – бездельник?
- Она про него мало говорила. А я его здесь за 10 лет ни разу не видела.
Мне стало интересно, что он предпримет для расследования, и я спросила, какой метод он предпочитает: аналогии или  дедукции? Но он только улыбнулся в ответ. Загадочно. Как настоящий сыщик.
Из магазина вернулась Катя . Я представила ее гостю. А Черкавин представился как  мой коллега. Ну, пусть будет так. Может, ему для конспирации нужно.
- Можно к вам?
Ба, это внук! Я уж и забыла, что приглашала  его полчаса назад, просто из вежливости.
- Да, заходите…
Катя накрывала на стол: стелила скатерть, расставляла приборы.  Поставила и ему. Он благодарно посмотрел на нее – не ел, наверное, весь день. Неприятно, должно быть,  хозяйничать в доме, где лежит  покойник, да и денег у него, как я вспомнила, почти нет. Пришел и Сережа с работы. Я ему шепнула про « коллегу»  Черкавина: он-то его прекрасно знает по публикациям в журнале и книгам. Муж не возражал против маленькой конспирации. Сели за стол.
- А  это внук Веры Васильевны…
- Игорь. – подсказал внук с готовностью.
А Катя-то наша! Ведет себя  уже как девушка! И Игорь, смотрю, ею заинтересовался.
- Так Вы в Москве живете? А в каком районе? А  я хочу после школы в  московский ВУЗ поступать.
- А  в  какой?
- Пока не решила. А Вы  какой посоветуете? Вы  какой окончили, например?
- Да никакой. Пока…
А самому уж  лет 25, не меньше. Впрочем, при такой несвежей физиономии трудно точнее  возраст определить. А что никакой не окончил – об этом мы и сами догадались. Нам-то виднее, чем Кате .А  Катя не унимается:
- А  я Вашу бабушку так любила! ( это она не соврала). Мы с ней целый год вместе провели, когда я маленькая была. Она и  мне  была как бабушка!
- Да, она была хорошая. Справедливая.
- Вот, вот! А Вы  можете мне на память ее фотографию, например, отдать?
- Да,  пожалуйста. Выбирайте  все, что Вам  понравится. Прямо после  ужина можете зайти.
Отпустить  ее одну к этому? Ну  уж нет!  Но Черкавин оказался хитрей:
- Как мы  Вам благодарны! ( А я-то сдуру хотела отказаться!) Но юной девушке, согласитесь, неудобно одной…
Игорь « разрулил»  ситуацию:
- Пусть не одной. Тоже заходите…
Вот так-то лучше! Мы с удовольствием присоединимся. Я, кажется, тоже начала понимать, что хочет  выяснить  наш добровольный сыщик.
Пять минут спустя  мы сидели  и рассматривали фотоальбом покойной. Здесь тоже был неукоснительный порядок. Сначала шли её последние фото. Вот она   в своем нарядно-деловом  костюме  возле нашего подъезда. Вот – дома. И выбрала самое интеллигентское место: возле стеллажа с книгами. Стоит, глядя в объектив непривычно – строгим взглядом. А что это виднеется над стеллажом? – Низ какой-то картины в раме. Можно разглядеть ряд деревьев, пруд с кувшинками, край плетня.
Так вот для чего там был вбит гвоздь! Черкавин тоже отметил  эту фотографию и незаметно прижал мой локоть. Я сказала:
- Такую Веру Васильевну  мы знаем. А какой она  была  в молодости?
Игорь нерешительно встал с дивана, следом за ним вскочила Катя:
- Там же, в серванте, посмотрите.
А мой детектив тем временем совершенно незаметным, естественным  движением сунул фото себе во внутренний карман пиджака.
Нашелся еще один альбом, в старомодной плисовой обложке. Его открывала чинная семейная  фотография: Вера Васильевна, её муж, а посередине – маленький мальчик, восторженно и наивно глядящий в объектив.
- Ваш папа?-  спросила  Катя.
- Да, - почему-то со  вздохом ответил Игорь.
Грусть была во вздохе.
- Непривычно видеть его таким?
- Я, честно говоря,  за всю жизнь его таким не видел…
Игорь замолчал. Мы тоже молчали.
- А родные знают, что бабушка умерла?
- А куда я им позвоню?  У них – турпутёвка.
- А они  Вам звонили?
- Да нет… О чем говорить-то?
М…да. Мы опять замолчали.
- А Вы тогда в гости приезжали, десять лет назад?
- Да, я как раз 8 классов кончил.
Стали смотреть дальше. Вот  отец Игоря, уже юноша, с какой-то высохшей старомодной дамой,  а  сзади -  арка с надписью «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК  КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА ИМЕНИ М. ГОРЬКОГО ».
- Это мой отец с бабушкой.
- Поездка в Москву?
- Нет, она там жила. Да они все когда-то там жили. Это двоюродная бабушка: родная сестра папиного деда.
- Отца Веры Васильевны?
-  Ну да. У неё  отец и остановился, когда поступал в институт в 1967 году. Она  была уже старенькой, за 80 лет. Когда отец был  на 3-ем  курсе, она умерла,  но успела оформить его опекуном, и её комната в коммуналке перешла отцу. Так он и остался в Москве. Я эту комнату помню с раннего детства. Огромная, метров 30, два окна. А в 1980, после заграничной командировки, отцу дали двухкомнатную квартиру, тоже 30 метров.
- В ней и живете?
- Да, уже 20 лет. Только теперь на расширение – никаких надежд. Такие цены!
А вот и фотография деда. Высокий благообразный старик в ермолке – такую шапочку любили носить старые художники. Чем-то похожий на отца Чехова. Этот человеческий тип   просто вымер, исчез, как и жизнь, его породившая. Закончил ли он жизнь в своей постели или где- нибудь  на Колыме? Хотела спросить Игоря, но не посмела: и так мы слишком влезли в чужую семью.
Я предложила попрощаться до утра. Черкавин невинно попросил меня об услуге:
- Вы не покажете мне, где  остановка?
Я вышла его проводить:
- Ваши впечатления?
- Семейные раздоры. Сын не получился таким, как им хотелось бы…Впрочем, это – другое поколение. И это – потерянное поколение. Помните, у Пелевина « Поколение  П»? Они пришли, когда  страну развалили, и все лучшие «куски пирога» разобрали «старшие товарищи». Обратите внимание – он даже не сказал, где работает. Боюсь, что похвастать ему нечем. Зато проговорился, что с квартирой теперь – безнадёга. Единственная перспектива – жилплощадь бабушки. А она, как Вы говорили, была  бодра  и умирать не собиралась.
- Вы его подозреваете?
- Я просто рассуждаю.
- Но как бы он это осуществил? Прилетел на один день незамеченным? Но билеты теперь продают по паспорту. Неужели по чужому?  Хотя Агата  Кристи и говорит: ВЫБИРАЙТЕ ЛИЧНОСТЬ, МЕНЕЕ ВСЕГО ПОДОЗРЕВАЕМУЮ В ПРЕСТУПЛЕНИИ, И В ДЕВЯТИ СЛУЧАЯХ ИЗ ДЕСЯТИ ВЫ СПРАВИТЕСЬ С ЗАДАЧЕЙ. Но, согласитесь, что для внука – это уж слишком!
Черкавин  посмотрел на меня задумчиво и согласился:
- Меня  тоже это смущает. В таком случае должен быть уж очень  смелый хладнокровный убийца. А он – все-таки родной внук, да и относится, судя по всему, к бабушке с теплотой. Неужели уж настолько меркантильность может  перетянуть? Еще  может  - страстная любовь, если некуда  привести невесту, а невесты нынче – с такими запросами!
- Но на влюбленного он тоже не похож!
- Вот именно! Как он сразу за Катей  потянулся – красивая, юная. А  Ромео  бывают  слепы и глухи. И последнее: Вы говорили, что все форточки были закрыты, дверь входная  - заперта. Значит, никто не мог проникнуть в квартиру?
- У нее замок был захлопывающийся. Хлопнул дверью и закрыл. Я сама так делала, когда уходила от нее поздно, чтобы ей лишний раз не утруждаться.
- Но открывать-то она должна была сама?
- Сама.
- Значит, кому-то знакомому?
- Что же, всё-таки он получается?
- Пока ничего не получается. Внук – не единственный её знакомый. Вот над книжным шкафом у нее висела картина. Зачем бы внуку её красть? Ему и так  всё достанется. Вот еще что: завтра – последний день перед похоронами. Если Вы будете её переодевать – а больше некому - посмотрите на нее повнимательнее, ведь врачи из поликлиники, писавшие заключение о смерти, наверняка не раздевали её догола.
-  Вы хотите, чтоб я ?!
- А  Вы – брезгуете или боитесь? Но внуку тем более неудобно.
- Нет, я не брезгую и не боюсь… Но…
- Вот и хорошо.
Мы распрощались.
                Ч. 3

  Утром я позвонила на работу, что занята похоронами одинокой соседки. Директор не возражал: свою работу я все равно сделаю потом.
Игорь поехал в похоронное бюро, а мне оставил ключ.
И странно – у меня действительно не было ни брезгливости, ни страха. Я к ней относилась почти как к родственнице.
На обеих её  руках, чуть повыше локтей, я увидела небольшие вдавления – синяки, почти незаметные. Я переодела покойную в чистое платье. Потом позвонила в её  детский сад, но со мной начали говорить настолько нелюбезно, что мне не захотелось даже продолжать разговор. Может, там и вправду все новые, ведь она не работала больше 15 лет. Тогда я позвонила Черкавину. Он велел  немедленно звонить в милицию. А милиция вызвала из прокуратуры дежурного следователя. Следователь и Черкавин прибыли почти одновременно. Следователь Михайлов  был  чем-то  похож на Черкавина: среднего роста, средних лет, с такими же  умными внимательными глазами. Мы объяснили ему, почему снова обратились в милицию. А Черкавин выложил свой главный козырь:
- На  бутылке водки эксперты не обнаружили отпечатков. Вообще! Никаких!
- Значит, их кто-то стер, - сказал следователь.
А я стояла  с улыбкой на лице. Я понимала, что она неуместна, но ничего не могла  с собой поделать. Следователь посмотрел на меня с подозрением, а Черкавин понял её причину:
- Значит, Вера Васильевна не пила! Не была пьяницей!
- А кто говорит, что была?- спросил Михайлов.
- Лейтенант Гаврилов и участковый.
- Значит, кто-то держал её за руки и вливал  водку… Но какой резон её убивать?  Все на месте, да и красть особенно нечего.
Вмешалась я:
             - Украдена картина, как мы установили по старой фотографии. А вот  - гвоздь, на  котором она висела. Внук Игорь не помнит её совсем, а я…
            - Не помнит – это с его  слов! Давайте последовательность событий.
            - В среду я звонила ей с работы. Вечером, обеспокоившись, вызвали милицию. В четверг утром прилетел внук. Мы его увидели в первый раз часов в 16.30 – 16.40. Весь вечер провели вместе, но спал он здесь, у себя. Сегодня, обряжая её, я обнаружила эти синяки.
              - Как Вы их  заметили, ведь почти не видно?
              -  Меня нацелил  товарищ, вот он перед Вами.
         Следователь посмотрел на Черкавина.
               - А кто еще к ней ходил?  В доме есть женщины её возраста, с кем она общалась?
               - В нашем подъезде две. На втором этаже в квартире19 – Мария Михайловна, а на третьем в квартире 22 – Мария Семеновна. Они приходили к ней и в ближайшем сквере совершали свой, как они называли, «вечерний  моцион». Нагуливали хороший сон. Не каждый вечер, конечно, но раза  два-три  в неделю.
            - Они знали про картину?
            - Думаю, что нет. Она в спальню никогда не приглашала, считая это неэтичным.
            - А кто она была?
             - Воспитательница в детском саду.
       Следователь скептически улыбнулся. Я заступилась за покойную:
          - Она была интеллигентная женщина, много читала…
          - Да, я вижу, - он кивнул на детектив на прикроватной тумбочке,- Так  кто же  бывал у нее в спальне?  И что за ценность в этой картине?
             - Кто бывал… Да я заходила как-то во время болезни. Получается, что никто…
        И вдруг мне стало не по себе. Следователь как-то странно посмотрел на меня. Я поняла, что и я  на подозрении теперь: следователя велел  вызвать Черкавин,  я утверждала, что никто в спальню не ходил, а проговорилась  об обратном, и я же сказала, что дверь я часто просто захлопывала, уходя от соседки, и меня она могла впустить к себе как знакомую. Здесь верят фактам. А факты выстроились против меня.
             Следователь, однако, больше ничего не сказал и пошел  на второй и на третий этажи. А я как потерянная сидела теперь с Черкавиным  у нас дома. Он понял мое состояние:
             - Лиля!- неожиданно он назвал меня по имени,- ну вспомните какую-нибудь деталь! Это важно.
            - Не могу! – я чувствовала приближение головной боли.
          Следователь вернулся, но тут мы в окно увидели приехавшего с гробом Игоря. Тогда  Михайлов попрощался и пошел в квартиру напротив. От Игоря он ушел только через час.
            - Ну что?  Разрешили хоронить?
            - Нет! На вскрытие в морг. А я обещал быть в понедельник на работе! Да и родичи могут позвонить. Я, правда, оставил ключ соседу, он мой хороший приятель. Но у него другой график работы, он уходит на сутки, а мать, если надумает, будет звонить мне  вечером и решит, что я опять шляюсь.
         Я посмотрела на  Игоря. Что-то  по – детски незащищенное промелькивало сегодня в нем. А он мог бы быть по-настоящему красивым: брюнет с голубыми глазами, если бы не его неухоженность . Не элегантная небрежность,  а какая-то заброшенность, как будто он махнул на себя рукой вслед за своими родителями.
            - Придется звонить в Москву соседу, что задерживаюсь. И зачем опять следователь, вскрытие? Они что-то  подозревают?
           - Да, подозревают.
           - Что  или кого?
           - Боюсь, что всех нас. Кто знал Веру Васильевну, кто к ней ходил.
          Игорь оторопело глядел на меня. Один этот  взгляд убедил бы меня в его  невиновности. Но в протокол не напишешь: « Невинный взгляд не может принадлежать преступнику. Ergo, «невиновен.». А какой у меня взгляд? Я ведь теперь – тоже на подозрении! Я умоляюще посмотрела на Черкавина.
          - Лиля Ильинична, я позвоню. До свидания.
        Дома я легла на диван и хотела отрешиться от этого кошмара, но вскоре раздался звонок в дверь. Пришла соседка Мария Михайловна:
          - Я Вас не отвлекаю от дел? Ко мне приходил следователь, я так взволнована! Я мало что поняла. Только то, что это неспроста, ведь они даже похороны приостановили! Я была бухгалтером в РОНО, так в одной школе был дикий случай! Возможно, Вы читали. Умерла одинокая учительница, школа послала ее родственникам сообщение о смерти, а тем временем навещавшие покойную коллеги брали себе на память сувениры: кто колечко, кто шаль, а кто и швейную машину. И к приезду деревенской родни оставили  квартиру почти голой. До суда дело не дошло, всё вернули, но статья в газете появилась, и с подлинными фамилиями! И у нас что-то подобное?
        _- У нас страшнее. Подозревают убийство.
           - Да что Вы говорите! А мне  он так прямо не сказал. Что же делать?
          - Вспомнить. Какую-то важную деталь.
 Мария Михайловна посмотрела на меня как на больную.
            - Там  гвоздь в стене. А на нем висело  что-то ценное.
 Мария Михайловна уверилась, что я брежу.
            - Да что у нее ценное было? Старая мебель? Туймазинский  фаянс? Пудовый телевизор?
            - 4х- пудовый. 65 килограммов.
            - Ну, если ценности считать по весу…
 Мария Михайловна, главный бухгалтер РОНО, явно не чета детсадовской воспитательнице.

                Ч. 4

 
Игорь сидел как на иголках, повторяя:
          - Меня уволят! Столько на похороны не дают!
И вдруг в понедельник приехали его родители. Я увидела их вечером, когда вернулась с работы. Элегантный седеющий господин  и почти молодая на вид дама, яркая брюнетка с холодными стального цвета глазами. У них был вид людей, которые вышли из дома, не решив, куда идти. Я поздоровалась, представилась:
           - Соседка из квартиры напротив.
  Они обрадовались мне как родной. Мать Игоря  начала  уверять  (меня или  себя):
        - А я Вас помню. Вас нельзя не запомнить!
Только забыла – как выяснилось – мое имя. Я представилась:
         - Лиля Ильинична.
         - Наталья Романовна. Борис Иванович. Может быть, Вы  зайдете  к нам. Объясните, что всё это значит. Московский сосед нам ответил на наш звонок, что Игоря не отпускают, что идет следствие.
Я рассказала что знала.
        - Но ведь она не болела? Была бодрой? Даже ремонт сделала.
        - Ах да, ремонт… Нет, это делала не она, её соседи затопили и …
 И я замолчала как громом пораженная. Вот она, деталь! Вот кто подробно осматривал всю её квартиру! Как я про них забыла! Просто они не входили  в круг друзей или знакомых Веры Васильевны. А следователь спрашивал именно о друзьях и знакомых. Я извинилась и  побежала   к себе  звонить Черкавину:
          - Я вспомнила деталь! Ей делали ремонт соседи сверху!
   Он всё понял и обещал приехать. И просил не отпускать  никуда родителей Игоря. Я побежала обратно  с просьбой   не уходить. Разумеется, они обещали.
   Черкавин подъехал через 25 минут. Мы пошли к соседям. Наталья Романовна хотела быть церемонной, но моя взволнованность  заразила  её и сделала  более сердечной. Черкавин сразу приступил к делу. Он сказал, что Вера Васильевна  была фактически убита, но убийство замаскировали под бытовое пьянство. И всё, как теперь выясняется, для того, чтоб украсть у нее ценную картину. Так что это была за картина? На фото – только ее низ, да и то  снимок черно-белый.
Борис Иванович слушал внимательно, но при взгляде на фото, которое достал  Черкавин, засмеялся:
          - Ну, если  считать ценностью картину, написанную  учеником…
          - Каким учеником?
          -  Да моим дедом.
          - А кто он был? Вы его знали?
          - Я не мог его знать. Он родился в 1870 году. Моя мать  была его единственным и поздним  ребенком, ведь когда она родилась, ему было уже 55 лет. Но она  мне рассказывала  о нем, а потом, в Москве, я жил у его родной сестры. Это была большая семья, простые мещане. Имели  лавочку, чем-то торговали. А он, Василий, не хотел торговать, рисовал целыми днями. Отец его даже порол за это, а потом смирился, особенно когда  сын заработал за свои картинки первые деньги: продал торговцу лубками на Ильинке  свои рисунки, и за хорошую цену! В 13 лет он поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества, что было тогда на Мясницкой. Там преподавал « бог русского пейзажа» - Алексей Кондратьевич Саврасов. Правда, дед его не застал уже: его уволили в 1882м  году. Он учился у Льва Львовича  Каменева, академика. Но  - у каждого свой предел. Свой потолок в искусстве. У деда была эта трагедия. Сначала прочили блестящую будущность, а потом – таланта не хватило. Он был простым учителем рисования в гимназии. Но школа – была! Была у него выучка, этого не отнять. Это сразу видно. Но ценности мировой, чтоб идти на убийство за такую картинку – это надо быть идиотом, профаном, ничего в этом не понимать!
        - Но, может быть, у него была какая-то необыкновенная судьба? Он жил в Москве, возможно, дружил со знаменитостями…
        - - Дружил, конечно, люди тогда были не такими занозистыми, еще до всякой отмены сословий. Просто, по-человечески. У него был  товарищ, впоследствии  очень знаменитый художник. Аркадий Александрович Рылов, для деда просто Аркаша. Был он ленинградцем, там в центре города в роскошном питерском доме на улице, обсаженной деревьями как бульвар, теперь висит в его честь мемориальная доска. А в Москву он приехал, когда Третьяковка приобрела одну его вещь. Так они и познакомились и подружились. Помните  прекрасную картину Рылова « В голубом просторе»? Высоко в небе летят гуси, и написана она так, как будто сам художник -  среди этих птиц..  С очень высокой точки  написана. Советские искусствоведы тех времен объявили её… «символом  Октябрьской революции»! Так дед однажды в кругу художников посмеялся:
        - Гуси-то как преобразовались! Из подручных Бабы Яги – прямиком в символы революции!
        - Его репрессировали за это?
        - Да люди-то  были порядочные,  и мнение это разделяли. Никто не пошел с доносом. Что уж вам  такие страсти мерещатся про те времена. Вот теперь – теперь скорее побегут.
     Мама про него часто рассказывала,  очень его любила, а он – он просто обожал свою  «тюську», так он ее называл. Он был очень предан семье. Впрочем, как все люди того времени и того круга. И у мамы это было. Хоть и  с квартирой: обменяться на однокомнатную, потратить на себя всю доплату, а  как же внук? А расстаться с картиной она  посчитала бы святотатством, какую бы цену ей ни предложили  - ведь это память об отце. Хотя никакой  художественной ценности, повторяю, она не представляет.
        Мы откланялись и ушли. А что еще нам оставалось делать?
        Но  у себя дома я высказала свои предположения Черкавину:
       - А  может быть, Борис Иванович специально преуменьшает её  стоимость, дабы увести нас от истины? Или, может быть, в раме картины были спрятаны какие-то ценности? Старушки боятся воров и делают тайники, тем более она жила одна, на первом этаже.
      -Лиля, Вы явно начитались…
      - Ваших книг!
      Он улыбнулся:
       - Я вынужден подстраиваться под вкусы публики и конкурировать с фантазиями собратьев по жанру. Преступления в основе своей  просты, а Вам мерещатся уж такие сложности, доходящие до извращений! Не забывайте, Борис Иванович – родной сын! Впрочем, даже извращенцы  часто действуют по шаблону. Один раз удалось – можно и другой. Особенно вдохновляет, если и изобличён, а наказание – минимальное. Бывает, за убийство – 7-10 лет колонии. Разве сопоставимо – за всю человеческую жизнь получить всего 7 лет! Да ведь преступнику не укорачивают его жизнь на 7 лет. Он их живет! И порой в колонии живет лучше, чем на воле. Кормят и спать кладут. И суды  не подталкивают к покаянию. Отрицай, всё отрицай! Меняй показания – это не запрещено. Вы мне тогда процитировали Честертона: « Преступник – творец, сыщик – критик». То есть, моральная сторона не рассматривается. Один загадал, другой – разгадывает. Всё!
       Я молчала, удрученная собственной глупостью.
       - Подождите, Лиля, а ведь я наткнулся на одну мысль. Шаблон. Когда крадут произведение искусства – ЧТО именно  крадут, часто диктует мода.
      -  Но  их родственник  - отнюдь не модный художник! Про него, по-моему, вообще все давно  забыли.
       Он задумался. Но через несколько минут вскочил, взволнованный:
        - И еще я говорил  о деталях, а главную деталь не заметил! Почему в теплый весенний вечер – помните, мы с вами были тогда легко одеты -  у нее  были заперты все окна и даже форточки? А ведь она следила за своим здоровьем, гуляла на свежем воздухе! Ах, надо было и там взять отпечатки! Теперь уже поздно, всё захватано. Еще и родители приехали. Пожалуй, эта  мадам всё  уже протерла.
        Я тоже взволновалась:
       - Как обидно! Ведь мы практически вычислили преступников.
       - Вычислить – полдела. Главное – предъявить неопровержимые доказательства.
       Мы замолчали, подавленные. И в это время зазвонил телефон.
       - Алё! 
       -Это следователь Михайлов.
       - Мы только что Вас вспоминали. И как жалели об одной вещи! Вот тут со мной рядом и Черкавин (шепотом ему: Следователь).
Черкавин взял у меня трубку:
         - Добрый вечер.   
        - Добрый. А о какой  вещи шла речь?
        - Жалеем, что отпечатки пальцев сняли только с бутылки. А надо бы было еще и с форточек. Впрочем, сам я это делать не мог, а тот  лейтенант  и  наш  участковый тогда не усмотрели криминала, а мы  не  настаивали.
        - А вы думаете, я не снял? Я тогда целый час у него пробыл. И могу вам сказать, что на кухне и в комнате  он уже открыл форточки, а в спальню бабушки не ходил, только переложил ее на кровать и, как он мне сказал, избегал туда заглядывать. Там отпечатки  на форточке сохранились!
       - И чьи же?
       - При встрече. Это не телефонный разговор.
       И Михайлов положил трубку.
       - А он мне сразу показался умным и знающим. Я даже подумала, что вы похожи.
       - Но он оказался умнее!
       - Просто он – профессионал.
       - Вы захотели меня утешить? И на том спасибо.
      М…да. Неловкое получилось утешение. Профессионал – и любитель, дилетант.
    
                Ч. 5
      
        Похороны разрешили, и родственники занялись этой проблемой. Я им  помогала.
Следствие шло своим чередом. Соседей вызывали, допрашивали, нет! – просто разговаривали с ними. Сначала подозревали всех, теперь - как будто никого. Только Черкавин ходил  загадочный, с видом человека, посвященного в тайну. Со всех взяли пока подписку о невыезде: это де – простая формальность. Мне надоела  эта таинственность, и я прямо спросила Черкавина:
       - Что нового?
Он ответил мне вопросом на вопрос:
       - Вы  давно  смотрели фильм « Как украсть миллион»?
       - Где Одри Хепбёрн?
       - Где  современный художник - пройдоха пишет в манере  старых мастеров и Ван Гога. И очень скоро становится нуворишем. Ведь за известное имя выкладываются суммы больше в сто, в тысячу раз!
      Эти мистификации в истории искусства – иногда  невинные, но чаще далеко не бескорыстные – случались не раз. Вспомните хоть ван Меегерена! Но и  противоположная сторона полагается не только на интуицию  и опыт  искусствоведов. Наука тоже не стоит на месте. Рентген просвечивает краску слой за слоем, делают химический анализ красок… Меегерен покупал и счищал старые холсты и писал заново, полностью усвоив манеру старых мастеров…
Кстати, Вы не знаете этих  соседей из квартиры 21?
      - Представьте, нет. Они здесь живут всего полгода. Видела мельком. А что, они – местный  аналог знаменитого  голландца?
      - Нет, Лилечка, они намного бездарнее. И настолько же хитрее. Знаете, до чего додумались? Берётся  старая картина – ну вот как наша: 80- е  годы   уже позапрошлого века. И  холст старый, и краски. Добавляются кое-какие  мелкие, но характерные детали  - и все  это выдается  за вновь найденное полотно какого – нибудь талантливого, но не очень известного  художника  19 века. А 19 век – это  золотой век русского искусства! Художников, в том числе незаслуженно забытых, множество!  И теперь им – только « пропиарить»,  сделать хорошее  publicity – и успех обеспечен! И ценность картины повышается – от просто хорошей, профессиональной работы никому не известного папы  Веры Васильевны – до найденного ( случайно, а еще лучше – в результате кропотливых поисков), пусть раннего, почти ученического, но обещающего  будущий расцвет таланта, полотна незаслуженно задвинутого на второй план прекрасного русского художника! Самых  известных и великих лучше не брать: они  слишком хорошо изучены, а на менее  известных можно, как  оказалось, неплохо заработать.
    Ну, их Вы  еще увидите на суде. Не знаю, сколько им дадут. Боюсь, что от пожизненного они откосят. Они ведь плетут свою версию: Мы и не думали убивать. Зашли поговорить, хотели купить, а водку принесли просто для угощения. И никакие мы не злодеи – просто любители прекрасного. Как увидели этот пруд с кувшинками, этот  плетень – так и глаз не могли отвести: Родина! Россия! Вот такие патриоты.
          - Какой кошмар!
          - Да, Лиля! Наглые, абсолютно безжалостные и бессовестные. И знаете, для чего они позакрывали все форточки?
         - Могу предположить. Боялись, что она закричит, станет звать на помощь. А первый этаж – так хорошо слышно!
         - Верно!  Вообще, скажу Вам,  наблюдать их непробиваемо-наглые  физиономии - неприятное зрелище! Я даже  думаю, что такой чувствительной женщине, как Вы, на суд лучше не ходить. Даже я, старый детективщик, посмотрев на этот, в сущности, мусор человеческий, хоть и в модных стильных одежках, боюсь утратить остатки веры в человечество. Ведь они не только убили, обокрали , они еще   хотели и опозорить её, чтобы после смерти у нее не осталось доброго имени, чтобы все считали ее тайной алкоголичкой.
      Я взглянула на него с глубоким сочувствием:
      - Неужели даже так? Вера в человечество. Как грустно!
      Тогда он улыбнулся:
       - Я согласен  -  пусть будет  не  убийство,  а новое ограбление, лишь бы опять  с Вами  его разгадывать. 
      Мой ответ ему  мне бы не хотелось обнародовать.