5. Юрка ч. 2

           Из записок Климова. "В ОКРУЖЕНИИ"
   
    В самом начале сорок второго нас с Юркой досрочно выпустили из военного училища, присвоив нам звание лейтенантов...
      
     ...Относительно свежий полк, в который мы с Юркой попали, получил приказ деблокировать окружённую под Вязьмой кавалерийскую часть. Командующий нашим полком капитан Иванов был, как кто-то сказал, из молодых, да ранних. Он метался вдоль окопов, сорвавшимся голосом призывал идти вперёд, за Родину, за Сталина! Атаковали по ровному белому полю, каждый раз откатываясь назад и оставляя на снегу сероватые бугорки. Скоро этими бугорками было покрыто всё поле, а командир матом и пистолетом снова и снова поднимал людей из окопов. Через день поредевший полк наскоро пополнялся маршевыми ротами и всё повторялось снова. После многодневных атак нам удалось прорвать кольцо окружения, войти в прорыв и создать коридор для выхода окруженных.    
     Но немцы мощными фланговыми ударами перерезали этот коридор, более того, заставили наши части отступить восточнее рубежей, занимаемых ранее. Наш полк оказался разорванным на две части. Одна соединилась с кавалеристами, пополнив ряды окружённых. Другая отступила. Нам с Юркой не повезло, мы оказались в окружении. Сводная наша группа закрепились на окраине крошечной деревеньки, которая носила название: «Сидоровы Трошки». Немцы изредка лениво нас атаковали, прощупывая нашу оборону. Очевидно, у них уже не было сил для активных действий. Сил явно не хватало и у нас, но наш командир, вопреки очевидному, снова и снова поднимал нас на прорыв.
        При одной из очередных попыток пробиться меня ранило в ногу и в голову. Я остался лежать без сознания метрах в тридцати от нашей передовой линии. Вытащить раненых не давал немецкий пулемёт, неуклонно пресекавший любое движение на поле. И всё же Юрка пополз ко мне, и что удивительно – дополз. И обратно доволок. Немец в него попал, когда мы были почти у нашей траншеи. Почти…

        …На войне каждый день длинный. Если считать с момента нашего прибытия на фронт – Юрка прожил на войне тридцать девять дней. Из них девять дней он умирал.  Мы лежали в подвале полуразрушенного дома, где пристроили часть раненых. Ему было очень тяжело, пуля застряла в животе, начинался перитонит. И всё же он ещё пытался чего-то записывать. Пару раз я видел, как он что-то писал карандашом в своей тетрадочке. О своём положении он сказал только раз: «Проклятая боль отнимает у меня возможность даже думать».
    Он долго смотрел на меня своими ясными, всё понимающими глазами и добавил: «Я даже не знаю, чем кончилась моя книга… Осталось столько вопросов… А может на них и нет ответов?» Он умер в последний день февраля. Прежде, чем политрук забрал Юркины документы, я вынул из них конверт с фотографией девушки. На конверте был и обратный адрес: город Севастополь… Его тоненькую тетрадь, найденную в мешке, я тоже взял себе.
В тот момент у меня не было сил её читать. И потом было не до этого. Я прочёл его записи только после выхода из окружения. Там, среди прочего, я прочел и очень тяжёлые стихи, написанные, видимо, в эти последние февральские дни и отражающие всё его отчаянное физическое и моральное состояние:
            
«Посмотрел на часы: двадцать три-ноль пять.
Я хочу спать.
Я хочу спать.
Я хочу спать, хоть с бомбой в руке,
Я хочу заснуть.
Хоть  на потолке…
Я хочу заснуть,
Хоть где-нибудь.

Я посмотрел на часы – час ночи без пяти.
Я хочу в сортир, но не могу идти…
Хочу спать.
Я хочу заснуть.
На полу или на потолке.
Хоть где-нибудь.

Я посмотрел на часы – ноль два-двадцать две.
Мое сердце почему-то стучит где-то в голове.
Хочу спать.
Я хочу заснуть.
На кровати или на потолке.
Хоть где-нибудь.

Я посмотрел на часы – три-двадцать семь.
Я не понял, время что, не идет совсем?
Хочу спать.
Я хочу заснуть.
На стене или на потолке.
Хоть где-нибудь.

Я посмотрел на часы – на них пятый час.
Значит я все же спал, но это кончилось на раз.
Хочу спать.
Я хочу заснуть.
На снегу или на потолке.
Хоть где-нибудь.

Я посмотрел на часы – время полшестого.
Какого черта я проснулся снова?
Хочу спать.
Я хочу заснуть.
Под потолком, на потолке,
Хочу заснуть,
Хоть где-нибудь…
Я хочу заснуть:
на кровати, на полу, на унитазе, на стене, на подоконнике, на лампе, или мордой в умывальник, буквой зю, в коленной стойке, или с миной под подушкой, или в тумбочке сложившись….
Хоть где-нибудь!!!»


        А ведь за все девять дней я не слышал от него ни единой жалобы и, поверьте, ни единого стона…
        На последней странице его тетрадочки были крупно написаны всего два слова, обведённые несколько раз. Он написал: «СПЛОШНЫЕ ВОПРОСЫ»…
    В той же тетрадочке я нашёл философские стихи о трагической сущности героизма, которые я поставил бы эпиграфом к повести о нём самом, если бы таковая была. Первый куплет этих стихов начинался так: «Когда герой не человек, а лишь прекрасный миф…»
 
         С тех пор я видел много смертей. Страшно признаться: даже привык к ситуации, когда только что разговаривал с человеком, а вот его уже нет. Но Юркина смерть сидит у меня в сердце, как игла, как осколок.

    Я ни на минуту не забываю его чистых глаз, его взгляд, отражающий всю муку и отчаяние уходящей жизни. С его смертью потерялось что-то очень важное, что-то очень необходимое мне. Я не могу точно объяснить это состояние. Наверно это что-то от потери смысла жизни вообще. Наверно так тоскует душа. Зачем, зачем все вокруг? Зачем внутри меня целый мир, если вот так просто он превращается в ничто? Сплошные вопросы…

      ...ну вот и утро тринадцатого июня 1944 года. Сегодня разведка боем и переброска.
      Зачем он мне приснился перед уходом на ту сторону? Говорят, что если умершие во сне тебя зовут, то нельзя идти к ним. Примета плохая, к смерти. Но Юрка не звал меня никуда, он просто смотрел на меня своими ясными глазами и молчал. Смотрел и молчал.