Очерк творчества

Елена Шилова (Стихира);
Чен Ким (Стихира);
Рыбина Тамара, она же Людмила Спечкина-Бряк (Прозару);
Поэтки (Везде);
Федор Григ (Литзона);
Кошенбек Глаша (Стихира);
Мерче (Прозару);
Юлия Восьмиклассница (Прозару);

             Е
             Елена Шилова

             В стихах Елены Шиловой, меня, в первую очередь, поразила интонация. Ее трудно подделать, эту интонацию русской поэзии. Она дает ощущение подлинности происходящего сейчас, сию минуту – в стихотворении.
             А происходит чудо сцепления слов в откровение.
             Перехватывает дыхание и вызывает зависть.
             Наверное, ощущение невозможности таких стихов, заставляет замирать и перечитывать. Хочется, все-таки, понять как такое делается. Понять можно, а вот повторить нельзя.
             Читая настоящие стихотворение, мы волей или неволей, становимся соучастниками. Мы сопричастны процессу нарушения границ, гражданских норм. Стихотворение, как известно – бунт, но это бунт подлинности против имитации. Восстание против превращения жизни в обыденность, когда как она – Божья благодать.
             Вот стихи Шиловой и позволяют нам увидеть эту благодать. Там, где, казалось, она не ночевала. Неожиданное открытие тех сторон заурядных событий, которые превращают заурядность в наслаждение.
             Допустим, вы сидите и смотрите телевизор. В силах Елены Шиловой, сделать это, как актом высокой трагедии отнимающей жизнь, так и приступом счастья дарующем бессмертие.
             Потому что именно бессмертие, настоящее содержание ее стихов и всей подлинной литературы.
             Волшебство.

             Ч
             Чен Ким

             Мне лично олбанский язык нравится.
             Но дело не в нем.
             Если бы Чен писал, скажем, на китайском, это были бы первоклассные стихи. За ерничеством, что ли, скрывается трагедия. Это не новый прием, но тут дело в мере таланта.
             И Чену его отмерено за глаза.
             Именно размер таланта поражает в первую очередь.
             Талант в стихах – категория абсолютная. Его не всегда можно объяснить словами, но всегда чувствуешь.
             Читаешь Чена – ну ерунда какая-то, дочитаешь – понимаешь, что все не зря. Все. Наше советское детство, ежедневное похмелье (даже похмелье!), неудачи какие-то волшебные, удачи никому не нужные.
             А мастерство исполнения?
             Не могу промолчать, как человек, мучительно учившийся. Посмотрите, как он пишет, какие рифмы выхватывает из суеты. В метро он их находит, что ли? И как потом эти рифмы применяет.
             Владеть словом – это одно, складно писать – другое, но вот когда ты просто подслушиваешь чего-то. Воруешь текст прямо у Бога из-под носа. Вроде ничего сложного – туда-сюда, сидели пили, закусывали, добирались до дома, получали от жены ****юлей.
             А потом оглянешься, а это была судьба, а текст ее написан известно кем, и известно где.
             А Чен подглядел.
             И нам показал. 
 
             Р
             Рыбина Тамара

             Писать прозу труднее.
             Клянусь.
             Стихи, чего – взял пару рифм, вставил между ними каких-нибудь слов и готово.
             С рассказом такое не пройдет.
             С прозой вообще.
             В ней, в прозе, приманивать человека труднее, нет рифм, которые удерживают внимание, замагничивают его созвучиями. Читаешь – любовь, понятно, дальше будет – кровь, ждешь, предвкушаешь. Еще можно – ботинки-полуботинки – тоже человек прочтет, не бросит на середине.
             С прозой не так. Читаешь какое-нибудь – Проснулся Иван Иванович утром рядом с женой – и что, думаешь, чего хорошего? Дальше, что ли читать, эту муру? Пересиливаешь себя, давишься. Дочитал, и ощущение, что тебя, за твои же деньги обманули.
             Поэтому с прозой тяжело.
             Напишешь, бывало два предложения, перечтешь и остолбенеешь на хрен – куда все девалось? Весь ум и талант? Все размышления о счастье жизни и тяжести труда? Начинаешь переделывать, но ничего не выходит – не переделывается. Только хуже.
             Есть в прозаическом тексте законы, кем-то понятые экспериментальным путем, кому-то подаренные Богом, а до кого-то, так и не дошедшие. 
             Плюнешь и напишешь стихотворение.
             Очерк называется – Рыбина Тамара.
             Причем тут Рыбина?
             А при том.
             У нее все по-другому – читаешь и радуешься.
             Все у нее есть – и ум и талант, и тяжесть труда, и  счастье жизни.
             И ждешь ведь, когда еще чего-нибудь напишет.
             Эдакого.
 
             П
             Поэтки

             Все поэтки сайтов со свободной публикацией вылезли из ахматовской перчатки, как прозаики из гоголевской шинели.
             Но без ее таланта.
             То есть, перчатку с левой руки на правую они надели. И на этом все. Посчитали достаточным.
             А чего?
             Мало, что ли?
             Баба, в смысле – красавица, да еще стихи пишет.
             Тут одной бы красавицы хватило, а она – стихи. Хер ли докапываться до техники? Смотри на фото. Вот ее можно ругать? С нее можно требовать размера и точности?
             Правильно – нельзя.
             Напиши ей рецензию, намекни, что ты свободный такой интеллектуал, мужественный. Похвали в конце-концов, сделай даме приятное. У нее мир – тонкий, душевный, а ты со своими просодиями прешь.
             На себя погляди – был бы умный, не лазил бы целый день по сайтам графоманским.
             Зарабатывал бы деньги.
             Опять же для красавиц.
             А ты, урод, вычитал в Интернете дурацкие правила стихосложения и умничаешь на пустом месте.
             Ей поддержка нужна, все остальное у нее уже есть.
             Или вообще ничего нет.
             Что, собственно, одно и тоже.

             Ф
             Федор Григ

             При чтении стихов Федора Грига прежде всего замечаешь ясность. Ясность и спокойствие изложения.
             Человек знает, о чем пишет.
             А ясность эта происходит из любви.
             Из любви к земле, на которой живешь, к близким, которых защищаешь, к русской речи, на которой изъясняешься.
             Укрепленный этой любовью, Григ, создает образы, завораживающие своей доступностью и вызывающие желание подражать. То есть, жить такой же нормальной жизнью. Может потому, что автор врач-психиатр и знает, о чем говорит.
             Меня всегда волновала проблема переезда человека из города в деревню, из панельного дома в избу, из асфальта в лес. Федор переехал и это заметно в его стихах, в них все это есть – река, лес, изба. Начинаешь чесать репу и думать – рвануть, что ли следом?
             Таким образом, на меня действует только настоящая поэзия – не станешь же рваться за ерундой. А за настоящей поэзией гоняться хочется, а тут и гоняться не надо – открыл книгу Грига и прочитал.

             К
             Кошенбек Глаша

             О владении словом, об обладании.
             И о доброте, нет, не так, о восприятии мира как подарка.
             Что получается? Читаешь стихотворение Глаши Кошенбек и (редкое качество) время не ускоряется, а тормозит. Вообще, стихотворение, это способ сжать и увеличить скорость счастья, а у нее не так. Она делает такой незаметный сбой дыхания и появляется несколько минут, чтобы разглядеть.
             Например, банку варенья, можно, в холодильнике.
             Потом начинаешь думать – ну и что банка варенья?
             Никогда бы прежде не задумался о ней.
             А тут пришлось.
             И открылись интересные вещи. Эта самая банка, несет радость. И не только она, любое действие или предмет – созданы для наслаждения.
             Повальный гедонизм.
             Ненормальные соседи поют в три часа ночи? Прекрасно. Младший брат золовки, по пьянке нассал в шкаф? Нормально.
             Любование жизнью, со всеми отягощающими последствиями. В виде любви и прощения.
             Любимым можно прощать все.
             Вот об этом стихи Глаши Кошенбек.
             Не могу удержаться, чтобы не скаламбурить на манер солнца русской поэзии – И кошенбекерно и славно.
             Редко бывает что, прочтя десяток слов написанных в столбик, испытываешь чувство награжденного перед строем. Даже не так, награжденного в тиши кабинета разведчика или шпиона, кому как нравится. Казалось бы – бери читай, восторгайся публично, всем доступно.
             Но – только для тебя, только тебе она это написала.
             Выбрала и посвятила.
             Куда?
             Куда-куда.
             В красоту мира.
             Мать его.

             М
             Мерче

             Вроде бы, армяне здесь ни при чем. Но, с другой стороны, очень даже при чем.
             И евреи при чем, правда, они всегда при чем.
             Потому что, родиться в империи и чувствовать себя отдельным – не просто, но сладко.
             Так как-то.         
             Потом империя навернулась со всего размаха, но осталась поэзия. И эта поэзия переселилась в тексты Мерче.
             Для чего?
             А просто так. Поэзия, вообще, не для чего.
             Ну, может быть, для того, чтобы найти связь. Между тем, что исчезло и тем, что досталось взамен. Досталось не так уж и мало. Можно съездить в Иерусалим или на остров Крит. Можно никуда не ездить. На фига? Человеку с таким талантом как у Мерче, можно не выходить из дома, но весь мир будет у ног.
             Не то, что бы и целого мира мало, но вспоминая какую-нибудь мелочь из детства или блик на окне, цвет халата, грассирующего соседа опойку с гением Рубинштейна, ты все время ждешь, а куда дальше? Куда заведет умение видеть.
             Скорей всего, все-таки, в Иерусалим.
             Это раньше все дороги вели в Рим, а сейчас южнее или восточней.
             Именно что тяжелую сладость Востока, я вижу за каждой ее буквой.
             Нуга, рахат-лукум, что-то еще было не так давно в моей стране, не помню.
             Сладость и, счас скажу, сжимает горло, перехватывает дыхание, то есть, ты пьешь кофе с водкой на песке под солнцем пустыни.
             Кайф?
             Конечно кайф.
             Откуда водка?
             Как откуда? Из империи, естественно.
             А кофе принесли соседи арабы.
             А песок, он здесь всегда был.

             Ю
             Юлия Восьмиклассница

             Допустим, ее зовут Восьмиклассница, а раньше звали Селиверстова, а еще раньше Усачева. Но при этом, всегда – Юлия. И это не случайно, прийти от Усачевой к Восьмикласснице.
             Желание вернуться и быть собой.
             Это объясняет многое в ее рассказах.
             Во первых:
Явная направленность к любви, открытость и незащищенность. 
             Во вторых:
Явная направленность к любви, открытость и не защищенность.
             И в третьих будет то же самое.
             Любовь – рулит.
             Как выбор между просто жить и жить любя. Хоть ту старушку в электричке, хоть того мальчика, уронившего на пол мороженное и раздавившего его тапком. Специально ведь гад наступил. Осознанно.
             И будучи Восьмиклассницей, любить гада-мальчика легче, меньше накоплено негативного опыта потерь и предательств. И писать об этом. Нормальным таким, доступным и симпатичным языком.
             Об этом и еще о многом другом, что составляет обыкновенную человеческую (я подчеркиваю) жизнь. Или нечеловеческую, а, ровно наоборот, собачью. Потому что ей, больше всего интересны дети, старики и собаки, лучшие, на ее взгляд, представители населения планеты Земля. Такой маленькой и счастливой.
             По которой ходят поезда.
             И, иногда, приходят по расписанию.
             А значит, мы никуда не опоздаем и будем счастливы.
             Потому что кроме счастья, все остальное не существенно и не интересно.   
             И я ей верю.
             Зы.
             За расписание поездов, похоже, отвечает именно она.