Cтадии принятия

- for brother


1. Franz Ferdinand\Auf Achse

Ты сидишь на полу передо мной, пальцами цепляешь клавиши на старом casio твоего отца, который так и не научился играть на фортепиано, в отличие от тебя. А ты не просто научился, ты еще и консерваторию закончил. Только вот на прелестного примерного мальчика ты совсем не похож. Когда я увидел тебя впервые, не так уж и давно, я подумал, что ты либо случайно забредший на нашу вечеринку хастлер, либо слишком сильно старающийся модник из арт-школы. Оказалось, конечно, что ты ни то, ни другое. Я до сих пор понять не могу, что же ты такое, хотя ты уже успел влезть в мою жизнь до такой степени, что никогда не сможешь выветриться из нее без остатка.

Ты перебираешь какие-то мелодии, давишь бемоли и диезы, но они все не те, мимоходом наигрываешь KISS и смеешься, потому что эта самая мелодия из какого-то дешевого немецкого сериальчика про дальнобойщиков (или про что там, я уже успел забыть) никак не хочет вырисовываться из твоего подсознания. В какой-то момент я понимаю, что ты уже наполовину импровизируешь, забывая, что же хотел показать мне изначально, так что я зажимаю несколько струн на своей гитаре и бренчу тебе в тон. Мой слух не так идеален, как твой, да и мысли мои весьма разрозненны.

Можно сказать, что я в панике. С того самого первого вечера, как увидел тебя, и со временем все это становится только хуже и хуже. Мне становится хуже. А тебе хорошо, ты счастлив, и от твоей улыбки мне хочется перебить все пластинки в моем шкафу. Ты так счастлив, что тебе удалось найти в этом городе нового лучшего друга. По крайне мере так ты называешь меня у себя в голове, уж я-то слышу.

Лично у меня, правда, совсем другие планы на тебя. Были. Я вообще думал, что мы переспим в тот самый первый вечер, хотя я же не гей и даже не бисексуал. Когда мы катались по кухонной плитке, резво защищая честь не ясно чьей водки, я еще имел смелость подумать, что мне удастся нащупать что-нибудь интересное у тебя в штанах. И когда после мы пили эту водку в знак примирения, я еще надеялся, что через пару часов твои губы будут обхватывать меня, а не прозрачное горькое горлышко бутылки.

Я никогда в жизни не ощущал такого притяжения к другому мужчине, вообще никогда. Это как-то ненормально, ведь я же самый обычный, здоровый, не обремененный сексуальными комплексами и травмами парень. У меня все хорошо. Было. До тебя. А сейчас я мечусь в самом себе, разрываюсь и все это звучит так банально, банальнее некуда, но знал бы ты, как мне хочется тебя обнять, долго, совсем не по-дружески, но ты ведь ни разу, ни разу за все наше знакомство не дал мне повода подумать, что ты хотя бы немного «по этой части». В первый раз в итоге я просто струсил наклониться и поцеловать тебя, а после — так и не узнал, чем бы это могло закончиться.

Эта наша первая песня, которая то ли про несчастную любовь, то ли про дальнобойщиков, к которой я написал слова думая то о тебе, то о репликах брошенных тобой о совершенно неважных для меня людях...

Мне так хочется, чтобы это поскорее прошло, это непонятное страшное чувство, которое готово пригвоздить меня к собственноручно сколоченному кресту из наших гитар, когда я вижу тебя с какой-нибудь девушкой. Да, у тебя есть постоянная девушка, но тебе это никогда не мешает. Нет, ты не шлюха, но я ведь уже говорил, что ты едва ли похож на милого примерного мальчика.

Со мной такого никогда не было, и я не понимаю, как такое вообще может со мной происходить. Я почти отказываюсь в это верить. Наверное, я даже смог бы это сделать, если бы твои синие глаза каждый раз не напоминали мне о моем жгучем отвратительном диагнозе, который я поставил себе сам.

Когда ты переезжаешь жить ко мне, я все еще питаю жалкие надежды затащить тебя к себе в кровать и разделаться со всем этим раз и навсегда, но я снова медлю и боюсь, а ты снова томно улыбаешься мне, но никогда не смотришь на мои губы. Вместо душного секса с тобой по ночам я думаю о твоих грехах и о том, что они убивают меня, но я готов отпустить их все. Я думаю о том, что ты можешь выпить моей крови и вкусить моей плоти, а вовсе не христовой, и все твои грехи будут отпущены.

Ты наигрываешь на своем синтезаторе какую-то мелодию и говоришь:

- Вот, точно! Как-то так... или... черт... - тебя снова мучает неуверенность, но я уже подобрал три несчастных аккорда и собираюсь цепляться за них до конца.

- По-моему, неплохо, - перебиваю я тебя и заставляю вслушаться в то, что мы играем.

Твои глаза наполняются блеском словно системой упорядоченных космических частиц, и мое сердце жмется куда-то поближе к пищеводу, и я не могу до тебя дотронуться.

Я никогда не воскресну.

2. You Could Have It So Much Better\Fade Together

В нашей студии мы втроем, потому что на часах пять утра и все остальные уже расползлись по спальням. Из-за стекла на меня сонно взирает Глен, переключает что-то на нашем самодельном мастер-пульте и делает вид, что слушает, что же на самом деле получается. Он, кажется, уже ненавидит эту песню, потому что я потратил на нее почти целые сутки, заставляя записывать, перезаписывать, доделывать снова, и снова, и снова.

Наконец Глен стягивает наушники на шею и теперь даже не делает вид, будто слушает, просто нажимает нужные кнопочки вкл/выкл в определенные моменты. Из него звукарь не очень, но в это время он единственный, кто соглашается это делать. Он закрывает глаза и зевает, не смотрит на меня, только на дергающиеся диаграммы эквалайзеров. Недалеко от его стула в кресле спишь ты.

Я смотрю на твое расслабленное лицо и пою о том, как же ты далеко. Как же ты далеко от меня, в каком-то нереальном потустороннем мире, может быть, даже астральном, может быть, твоя душа сейчас настолько близка к раю, насколько вообще когда-нибудь будет.

В моих наушниках трепещут аккорды, которые я придумал еще до того, как встретил тебя. Не знаю, откуда они пришли ко мне. Наверное, ты приснился мне в ту ночь, после которой я записал их в свою единственную нотную тетрадь. Я в ней вообще больше ничего так и не написал с тех пор, она затерялась куда-то, заползла и спряталась, пока твои проворные любопытные пальцы не нашли ее в какой-то коробке со старым хламом и не окунули в воду твоих невероятных фортепианных аккордов и арпеджио.

Ты так сгорбился в этом кресле, незаметно для самого себя уснул, тебе что-то снится сейчас, и ты меня совсем не слышишь. Я прикрываю глаза, заставляю ресницы сплетаться в неровную сетку и уже через нее смотрю на пол студии перед собой. Ты был так далеко от меня, когда я писал эти слова.

Я боюсь, что скоро ты станешь уставать от меня, а я от тебя, мы ведь и так слишком много времени проводим вместе. Я имею в виду, все вместе, вчетвером. Может быть, если бы я постоянно был только с тобой, это заставило бы меня хоть что-то тебе наконец сказать. Ведь прошло уже несколько лет, а почти ничего не поменялось, за исключением нашей одежды и нескольких гитар.

Не так давно ты объявил, что в июле вы с Мануэлой женитесь, но я ведь давно понял, что все твои женщины мало меня трогают. Все равно музыку ты любишь больше, чем их, а в музыке я всегда буду ближе к тебе чем кто-либо другой в этой никчемной жизни. Тем не менее я все же тогда разозлился, и злился еще долго, прикрывая свое перманентное состояние фрустрации якобы недовольством тобой. Ты тоже обижался и злился и бил меня по губам, потому что я не сдерживался в выражениях и количествах выпитого.

Я не сказал тебе и не скажу этого, но прости меня, ты же не знаешь, что я имел в виду совершенно другое.

Я пою уставшим едва слышным голосом о том, что хочу исчезнуть вместе с тобой, выцвести со всех фотографий и остаться лишь на той старой из загранпаспорта, над которой ты так долго смеялся, когда мы летели в Берлин.

Я пою тебе о том, как давным-давно ты сделал что-то не то со мной, и Боже, я бы все отдал, чтобы вернуть свою жизнь на место. Каждый день я работаю как проклятый над этим альбомом только потому, что заключил с Богом сделку: если доделаю альбом до конца этого года, он наконец позволит мне забыть, какие на вкус твои губы, хотя я никогда не пробовал их, но они снились мне тысячу раз.

Я пою тебе о том, чтобы ты проснулся, оставался в сознании, о том, что ты далеко, так далеко от меня, и ты будто слышишь меня и открываешь глаза, непонимающе глядя перед собой, трешь ладонью лицо, неуклюже и как-то путано.

Я опускаю глаза и только неуемно повторяю, прошу тебя о том, чтобы мы наконец уже исчезли. Навсегда.

3. Tonight\Twilight Omens

Ты — порождение моего бессонного сознания. Или я — порождение твоего. Я кружу по городам, живу в своей квартире, на грани расставания с Элеанор завожу новые романы. И не знаю, что творится с тобой. Наши отношения теперь болезненно несимметрично качаются между чисто приятельскими и чисто рабочими.

И тем не менее это не мешает мне после... скольких? шести? семи лет? Я не помню, я слишком глубоко под толщами непонимания, в своих собственных усталых не здравых мыслях. Это не мешает мне после стольких лет все еще ненавидеть свои собственные подушки за то, что они пахнут не твоими волосами.

Вчера я написал твое имя на своей руке, пока писал текст к Favorite Lie. Ты — моя любимая ложь. Потом я заснул прямо за столом, и через несколько часов меня разбудила Элеанор, сонно потребовав, чтобы я шел наконец спать. В темноте она не заметила твое имя у меня на щеке. Хотя она уже столько лет и при свете дня не замечает твое имя у меня на сердце, что я не удивляюсь.

У меня дома стоит твой старый casio, который сейчас может играть только в двух режимах: обычное фортепиано и какие-то странноватые электронные звуки. Я выбираю второе, потому что чистые ноты — это только твоя прерогатива, и наигрываю случайно вспыхнувшую в голове мелодию, записываю ее. Хоть чему-то я у тебя научился за все это время.

Мы много пьем в последнее время. Если мы все встречаемся или играем где-то, то мы очень много пьем. Я думаю, мы превращаемся в этих штампованных загнанных жизнью рок-музыкантов второго сорта, хочется чего-то нового, какого-то выплескивающегося глотка другой жизни. Но даже в любой новой жизни ты не оставишь меня, поэтому бежать бессмысленно. Лучше просто сменить женщину.

Женщины — это женщины, ты — это музыка.

В актовом зале стоит маленькое фортепиано, в узком коридоре еще одно, а в подвале есть даже баян, но никто из нас не умеет на нем играть.

Однажды мы с тобой напиваемся вином и садимся в зале за фортепиано, я наигрываю ту самую брюзжащую мелодию, а ты подхватываешь, осторожно, подстраиваясь под мои не слишком умелые к игре в четыре руки пальцы. Ты схватываешь все на лету, держишь свои нотные знаки и нотную грамоту постоянно в голове, для тебя подобрать нужные аккорды так же легко, как собрать паззл, предназначенный для пятилетнего ребенка, для меня же это иногда, как кубик-рубик. Ты вычленяешь правильный лад с первых нот, пробуешь несколько вариантов аккордов, потом мы меняемся местами, и в этот раз я только подыгрываю тебе, пока ты строишь мелодию, не импровизируешь, но шьешь мелкой вязью вокруг ее основания.

Мы пьяны и это дает нам легкое ощущение превосходства, мы играем, пробуем, импровизируем несколько часов. Играем только на фортепиано, в четыре руки, и это какой-то новый уровень слияния с тобой, который ты позволяешь мне сейчас, наверное, просто из жалости. Все это дает какое-то гипнотическое ощущение, я боюсь заснуть и разочаровать тебя, упасть лицом прямо на черно-белое полосатое полотно, разбить свой мир на неравные осколки. Твои пальцы уверенно и умело мнут клавиши, и я даже не сразу понимаю, что все это — отличный повод случайно задеть их своими. Коснуться и сделать вид, будто ничего не было, будто это ничего не значит. Но я не поддаюсь этому порыву, потому что то, как мы врастаем вместе с тобой в один и тот же инструмент и в одну и ту же мелодию, невозможно заменить даже глубоким поцелуем. Может быть, двумя или тремя, но точно не одним.

Мне так хочется убежать от тебя, вытолкнуть тебя из своей жизни, но каждую ночь я просыпаюсь от того, что радио декламирует либо погоду в разнообразных странах, либо музыкальные новости. Если они говорят о нас, то я просыпаюсь именно тогда, когда они упоминают тебя. Если они говорят не о нас, то меня просто будит звук твоего имени. Ник Кейв. Ник Валенси. Ник Дрейк. Ник Картер. Кто это такие, если не случайные кусочки тебя, застрявшие в этой комнате, в любой комнате.

Я просыпаюсь и чувствую, как утопаю в бессоннице. Я просыпаюсь и чувствую, как утопаю в волосах Элеанор или любой другой женщины, оказывающейся рядом. Я засыпаю и тону в ничего не значащих мыслях и ожиданиях. Я просыпаюсь и твои глаза — это первое, что я вижу. Всегда. Всегда одно и то же.

Пора бы уже давно сказать - «хватит ездить мне по мозгам», но ты же не виноват, ты же ничего не знаешь. Говорят, любовь живет три года. Видимо, в моей случае, я либо затерялся во времени, либо это проклятое чувство уже вышло за все рамки слова «любовь». Боже мой, сколько можно выжимать из себя всю эту патетику. Просто, знаешь, у каждого альбома есть эта своя песня, в которой я довожу себя до крайности, чтобы не делать этого в реальности. Если бы ты только мог сказать мне, как излечиться от этого.

4. Unknown Album\Unknown Track

На периферии сознания мелькает то ли Рождество, то ли Новый Год. Я не звонил тебе в этом году и не поздравлял.

Я справляю праздники с женщиной, которую, кажется, люблю, и на которой, может быть, наконец женюсь. Мы лежим с ней, с Фионой, в постели, она зажата в клетке моих рук и ног, ее белесые волосы на моих губах. Элеанор всегда больше нравилась моему отцу, Фиона больше по душе моей матери. А тебе все равно, ты всегда говоришь, что главное, чтобы я был счастлив — будь это хоть Кейт Мосс, хоть случайная фанатка-группи.

В первые секунды, когда я просыпаюсь, мне кажется, что подо мной свернулся ты, но за эти десять лет, даже не вступая с тобой в излишне близкие физические контакты, я выучил наизусть все твои запахи, так что я не перепутаю. Я знаю, как ты пахнешь рано утром, выспавшись и бодро выскочив из постели, или, напротив, сонно моргая, собирая на коже тепло твоего пододеяльного мира. Как ты пахнешь с перепоя, после обеда, на адреналине перед концертом и пряно — после. Как ты пахнешь, когда болен. Как ты пахнешь, когда у тебя только что был секс.

Знаешь, кажется, я наконец начинаю понимать, что мне совсем не нужно быть постоянно рядом, чтобы любить тебя. Я наконец не пытаюсь избавиться от твоего постоянного присутствия где-то у меня глубоко внутри.

Я разворачиваюсь, меняю положение, Фиона тоже просыпается, но мы не торопимся вставать, хотим провести праздничное утро в постели, неторопливо потягивая сон соломинками из подушек.

Я больше не чувствую тяжести и непомерного груза, я больше не хочу делать тебя неотъемлемой частью своего тела. Я не чувствую, что я виноват перед тобой за каждую секунду того чувства, которое гложет меня уже слишком много лет. Я закрываю глаза и вижу, что ты все еще спишь в своей постели, черты твоего лица вырисовываются на моих веках так же четко, как если бы я смотрел на твою глянцевую фотографию через увеличительное стекло. Мне легко сейчас, и это, наверное, лучший подарок, который ты когда-либо делал мне, хотя ты же о нем даже не подозреваешь. Может быть, я сейчас снюсь тебе — ты спишь беспокойно и хмуришься, а потом сон пускается в черное небытие и морщины на твоем лице слегка разглаживаются. Ты сейчас выглядишь намного старше, совсем не так, как в ту первую ночь. Ты так изменился, а я изменился еще больше.

Прости меня за то, что я никак не могу разлюбить тебя, но это стало настолько определяющей частью меня, что меняться мне теперь просто-напросто страшно. Без тебя я потеряю себя. Впрочем, может быть, именно с тобой я себя и теряю, но я не против, потому что мне совсем не нравится то, кем я был много лет, и то, кем я являюсь сейчас, так что я просто надеюсь, что скоро разрушатся последние остатки этой отвратительной личности.

Мой дом помнит тебя не хуже меня самого, скоро он запомнит и ее, а еще много-много других мимолетных людей, проходных персонажей, но моя память сохранит только тебя, как это всегда и происходит. Мне больше не надо мучить себя, чтобы любить тебя, мне больше даже не нужно об этом думать.

Я никогда не оставлю тебя, я всегда буду рядом, даже если тебя будут обвинять во всех смертных грехах сразу. Я никогда не смогу тебя забыть, я никогда не позволю тебе выскользнуть из моей жизни, как это сделали многие другие, неважные-неважные люди. Даже если закончится наша группа, не закончишься ты, а значит, не закончусь и я.

Я позвоню тебе завтра днем и поздравлю с праздниками, я обещаю. Прости, что я так долго не мог тебя принять.