Обмен педагогическим опытом

                Очерк

          В апреле 1988, за три месяца до отпуска, совершенно неожиданно оказался я на берегу Чёрного моря, где обыкновенно бывал только в летние месяцы. Командированные в город-порт Новороссийск на научно-практическую конференцию двое моих прекрасных спутниц-коллег и я в течение недели должны были делиться московским педагогическим опытом с преподавателями и учителями Краснодарского края.
          Накануне отъезда одна моя знакомая вузовская преподавательница, узнав о месте командировки, попросила меня сделать фотоснимки мемориала, сооружённого на окраине Новороссийска в честь командиров и рядовых бойцов, оборонявших город в годы второй мировой войны. Оказалось, её отец был участником тех боёв, в которых только чудом остался жив. 
          Мне думается, темы подвига русского солдата непозволительно касаться вскользь. Нельзя, хотя бы скупым словом, не воздать ему за дарованное тебе чудо жизни – благодарной памятью, честью и славой.
          Мемориал безыскусствен и прост, но простота эта красноречиво повествует о трудно вообразимой жёсткости бившихся здесь солдат двух армий – отечественной и вражеской. Железнодорожная насыпь. Шпалы. Рельсы. Платформа товарного вагона на них. Ржавый скелет вагона в частых отверстиях от пуль – одно от другого в десятке миллиметров… Вид сквозных пулевых отверстий – в толстом металле! – произвёл на меня физическое действие: впервые извне, из пустого пространства, казалось бы, вторгся в моё сознание ужас неизбежной гибели, а тело испытало материальное давление вплотную приблизившейся смерти. Моей смерти. Неотвратимой. Вот сейчас… Жизнь человека зависела здесь, видимо, только от того, стрелял противник в тот или иной день, или нет, а поражение или победа – только от воинской воли.  Герой – каждый наш солдат той войны. Низкий поклон, благодарность сыновья, – каждому. Мы, потомки, ради кого они сознательно шли на смерть, не имеем права жить недостойно…

          Город разделён надвое огромным заливом. Служащие гостиницы сказали, что мемориал находится в той части города, которая расположена как раз на противоположном берегу. Для экономии времени мне советовали добираться не городским автобусом, а воспользоваться «паромом», – морским буксиром, курсировавшим между берегами. Предвидя невозможность длительного путешествия в ходе конференции, решил выполнить поручение накануне, завтрашним же утром.
          Вышел из гостиницы рано. С моря веяло прохладой. Неспешно шёл вдоль бетонного парапета набережной, любуясь гигантскими кораблями, забывшимися в усталой дрёме на мягко колышущейся водной глади. Величественность горной гряды противоположного берега вселяла в душу неколебимый покой. Совершенную тишину нарушал только футляр «Зенита», колтыхавшийся на плечевом ремне.
          Нужную мне пристань я разглядел издали. Метров за пятьсот. Секунд за пять до того, как паром должен был отчалить.
          Я бросился бежать… 
          Так стремительно бегают только герои диснеевских мультфильмов. Вознамерься завистливый быстроногий заяц обогнать меня, при виде мелькавших в воздухе ботинок он наплевал бы на надежду победы в нашем состязании. Увесистый фотоаппарат ритмично колотил меня по спине… Я бежал с усердием, с каким обыкновенно бегает за кошкой выведенная на утреннюю лужайку ледащая собачка, силящаяся таким образом заслужить право на дальнейшее своё иждивенческое проживание у сытной миски на кухне безразличных к ней хозяев. В эти секунды я был уверен: если капитан парома случайно увидит моё старание, он прослезится и немедленно даст нужную команду палубным матросам.
          Но!..
          На корабле кипела дисциплинированная, до секунды выверенная полувоенная жизнь. Вот матрос отвязал причальный канат от кнехта на пустынной пристани… Перекинул его через борт… Кормовой матрос скрутил его в бухту… Бросил на палубу… Втаскивают на борт дощатый трап… Дают отмашку готовности. И вот… Ещё мгновенье…
          Бежать мне оставалось немного. Метров триста… 
          Конечно я остановился. Разумеется, скис. С насосным шумом моего дыхания смешивалось медленно оседавшее в утренней тишине галопирующее эхо.  Безоблачную реальность моей высокой миссии заволакивало хмурыми мыслями о сорока пяти минутах тягучего нервного ожидания следующего рейса. Воодушевление предстоящим путешествием отделилось от тела и вознеслось на родину. Обострение недовольства вынужденным бездельем предупредила спасительная сладость защитного отупения. Я приготовился к рассеянному брожению по мусорной свалке хандры. Оглядел жёлтые кубы административных зданий порта… Стайку чаек на берегу, суетящуюся возле кучи морской травы… Светлую полоску цементной разработки, тянущуюся вдоль горной гряды дальнего берега…

          Вслед оглушительному треску продуваемого кем-то корабельного мегафона раскатился в сырой прохладе утра нарочито ворчливый  баритон, мягкий, – словно состоящий из множества выпущенных в воздух разноцветных игрушечных шаров, – на всю! гавань:
          – Ну  чи-во-о-о-о-о!?..
          … Бижаал-бижаал... –
          … Астанавилса!..
          Я оглянулся, наперёд зная, что набережная просто звенит тишиной и безлюдьем…
          Это был заботливый и вместе нетерпеливый голос капитана, недовольного нерешительным поведением сухопутного мужчины.
          И мужчина побежал. Сразу! С охотой.
          Ещё не успело стихнуть эхо голоса капитана, – я был на борту.

          Такой, едва ли не отеческой, заботы, спрятанной в грубоватой требовательности начальственного голоса, никогда после не слышал…
Ждали. Меня! Одного... А коммерческого «веса» во мне – пятиалтынный. То есть материальной заинтересованности во мне не было никакой.
          Отношение к человеку здесь разительно отличалось от московского. Это сейчас, в третьем тысячелетии, когда я правлю свои записи, водители автобусов внимательны, учтивы и вежливы, – будто их воспитала одна заботливая мать в интеллигентной семье: водитель даже подождёт бегущего к автобусу, не в миг ещё и дверь захлопнет за ним, – даст занести сумку. А в столице второго тысячелетия существовал огромный риск того, что, прихлопнутый пополам дверью автобуса, сам ты весь поедешь, а на обочине останется стоять задняя часть тебя… Ну, может быть, и не лучшая часть, но всё-таки необходимая в домашнем хозяйстве. Возможно, тогда между водителями автобусов было азартное состязание: кто за смену больше изорвёт одежды и тел пассажиров торчащими в дверной гармошке ржавыми болтами... 

           Возвращался я от мемориала уже другим. Истерзанный тяжёлыми переживаниями мозг полудремал: собери я сейчас внимание на каком-то хотя бы малой силы попутном впечатлении, – и уже не сдержать тошноты.
          Дождался парома. Сел на скамейку в тени брезентового тента. Отчалили… Пошли.

          Судно было уже метрах в пятидесяти от берега, когда с пригорка на пристань торопливо спустилась семья, как мне показалось, приезжих людей: молодые супруги с девочкой лет трёх. Одинокие на пустынном берегу, с досадой смотрели они вслед удаляющемуся кораблю…
          А корабль…
          А корабль вдруг замедлил ход, тяжело и неловко развернулся, взбивая изумрудные буруны на живом студне из тысяч медуз… И забрал их…  Эти тридцать копеек.

          Мне не известно, сколь сильное впечатление у тамошних народных учителей оставил наш приезд, – мои впечатления память хранит поныне.

                2002