Перед свадьбой.
В доме Ашниных приготовления к свадьбе были почти завершены. Приданое, как и все невесты на юге России, Манечка начала готовить с четырнадцати лет. Дело это неспешное, скрупулезное, требующее некоторой фантазии и значительного умения. Да ведь и вечерки, в том числе и для этого служили. У Ивана Осиповича была, конечно, одна забота, которую он уже почти решил. Дело в том, что свадьбу решено было, как и водится в тех краях, играть в доме жениха, а уж второй день у невестиной родни.
По рукам, когда били и все детали свадебные обсуждали, Евдокся прямо сказала,
- Ты, Осипыч, как хочешь, а я ведь борелевскими мельницами не владею и кладов серебряных, до сих пор, не находила. Так что, столы едой накрою - не стыдно будет всей родне отгулять и вашей, и нашей. А вот выпивку мне не потянуть, так что готовь в приданое деньжат. Второй день, оно конечно, твой. Да ведь сам знаешь – он уже куда как полегче, гостей едва ли четверть приходит.
Осипыч рублей двадцать пять в укладке имел, что извозами накопил, но ведь и зима- то только начиналась. Надо ж было думать не только как свадьбу сыграть достойно, но и о тех дочерях, которые с ним эту зиму жить будут, а то по три-четыре дня и без него. Хотел он, было, к купцу Арефьеву подаваться, в долг просить, да хорошо Маняша его успокоила. Ей Груня, двоюродная сестра, на сватанье успела золотой пятирублевик вложить в руку, в подарок преподнести. Вот его и отдала невеста своему отцу. Деньги это были не малые, их теперь уже на все хватало.
- Манечка,- а может себе оставишь, - спрашивал ее отец,- вы ведь жизнь только начинаете, на хозяйство пригодится. -
- Не надо батюшка печалиться об этом. Я же не в бедный дом иду, не Христа ради просить. Зато вы в долгах не будете. А то ведь сам знаешь, у Арефьева как, занял червонец, через год верни полтора.-
- Ну спасибо тебе, -расцеловал ее отец.
Часам к одиннадцати стали подходить подруги. В обычаях деревни было, что в доме невесты подруги на последний девичник собираются. Мать ее, должна их встретить чаем угостить. Они невестины наряды разбирают, если нужно, подгоняют что-то, украшения прикидывают, то к тому, то к другому одеянию, песни венчальные поют, короче вечер прощания это с девической жизнью. У Манечки Ашниной матери уже шесть лет как не было. В этом случае невеста идет с подругами на кладбище и просит у покойницы благословения. Так и Манечка отправилась со своей крестной матерью и четырьмя самыми близкими подружками на южный край деревни, где в кленовой роще среди могил других деревенских жителей была, и могилка ее матери.
Подошли к кованой оградке, очистили могилку от снега. Это ведь как ни чисть еженедельно, а зима - так что, все равно снегом засыплет.
Все стояли у оградки, а Манечка встала на колени у могильного холмика перекрестилась и тихонько запела.
- Что ж ты моя маменька, рано в путь собралася?
А я, горемычная, да без тебя осталася? -
Никогда не слышанные ею слова, сами рождались в её голове и с плачем выплескивались наружу.
По покойникам в деревне испокон веку причитывали. Были у них, в Нижней Добринке, даже две старушки, которых специально за деньги вопить приглашали по покойникам. Но те знали старинные причитания, доставшиеся им от своих бабок по наследству.
А вот таких, как сейчас, получались у Манечки, не слыхал, до сих пор, никто.
Что ж ты всю свою красу
Растеряла маменька,
Что ж ты к Богу Господу
Собралась так раненько?
Если поутру роса
на траве по ямочкам -
Это плакали глаза
нашей милой мамочки.
Мы ж твои три сироты,
а ты ушла на небушко,
Чтоб с небесной высоты
послать детишкам хлебушка.
Жизнь без мамы - лебеда,
а с мачехою боязно.
Без тебя совсем беда -
холодно, да горестно…
Так причитала и плакала на могилке матери Манечка, не задумываясь, что слова ее сами складывались хоть и в печальную, а все-таки песню. Видно музыкальность эта была ею впитана с молоком покойницы- матери, которая певуньей было первой на Пореченском краю Нижней Добринки, а уж в частушках никто не мог её перепеть. Иногда казалось, что они из нее сами сыпались.
Когда Манечка поднялась с колен и вытерла слёзы, то крёстная перекрестила ее иконой Божьей матери и благословила на венчание.
Домой шли все с кладбища не спешно. Благо и погода была как по заказу. Светило солнышко, сверкал свежий снег, сосульки с крыш чуть подкапывали. Иван Осипович встретил их радушно.
- Ну, девицы, раздевайтесь, намерзлись, поди. Я вот самовар вздул для вас, только что кипел. Давай, крёстная, командуй, чтоб девчонки не скучали. В буфете наливочка, да пряники, еда,- какая на печи, а кое-что в погребе. А я не буду вам мешать. У вас свои разговоры. Мужику тут делать нечего, да и надо кое-что еще похлопотать по завтрашней свадьбе. Не каждый день дочь замуж отдавать приходится.-
Он накинул свой ямщицкий армяк, меховую шапку и вышел из избы.
Девушки защебетали. Захлопотали, стали накрывать на стол. Подошли еще четверо подруг и начался последний девишник со смехом и слезами, с песнями веселыми и грустными. Всем верховодила крёстная, она же и баньку затопила. Подруги помогли Манечке воды из колодца натаскать, а потом под руки с песнями проводили ее в парную. Там и вениками били и водой ледяной отливали и квасом холодным потчевали. Крёстная же зорко следила за происходящим. Подруги подругами, а не дай Бог кто позавидует и заговоренную шпильку или булавку в рубашку невесте воткнет, а еще того хуже в косу приладит. Поминай, как звали тогда семейное счастье.
В это время у дяди Фёдора Турченка собрались на мальчишник парни. И розового сала, и пшеничного хлеба, квашеной капусты, да огурцов было на столе вдоволь. Турченок выставил на стол большую корчагу браги, и пошло веселье с разговорами.
Митяй хотел, было, у матери в доме вечерину устроить, да Евдокся их шуганула.
- Нечего мне тут грязь до полуночи носить и посуду пачкать. Завтра свадьба, а я только и буду, что у корыта стоять да тарелки с мисками за вами намывать. –
Хорошо положение спас Дядя Фёдор, опять же его завтрашняя должность обязывала. Он был назначен «Тысяцким» и был начальником свадебного поезда. Да и еще много обязанностей было у тысяцкого, скажем, покой молодых охранять до утра, когда проводят их в спаленку, невестину рубаху всей родне предъявлять и красный флаг поднимать. А не дай бог невеста нечестная в ложках для невестиной родни дырки вертеть, чтоб свой позор чувствовали.
Он свою избу предложил, так у него и собрались. Тут же, после кружки браги, каждому и планы по завтрашнему свадебному поезду строить начали и должности делить. Первое дело это ведь «дружку» назначить. Егорка всем телом подался вперед к Митяю, когда тот начал свою фразу
- А в дружки я беру… - и плюхнулся на скамью, когда услышал ее конец,- Савку.-
- Отчего же Савку Митя? Это ведь мы с тобой на вечерки ходили, через меня ты и с Машей познакомился, да и родня мы, хоть и дальняя.-
- Ты извини, Егор, - улыбнулся Митя,- в дружках быть – дело серьезное, тут ведь и защиту молодых нужно организовать и порядок среди гостей наводить, а Савка и постарше, и покрепче тебя будет. Да и поосновательнее он. Видал я его в деле на борелевской мельнице, где он мешки с мукой оттаскивает и рядном вяжет, а еще на кулачках. Он покрепче будет, да ты не журись, будет тебе должность. Назначаю тебя его помощником, будешь в полудружьях ходить. Тоже должность - не зевай. Однако, у него возможностей побольше с гостями время проводить, а не только к жениху с невестой быть как привязанному. Доведется тебе и венец надо мной держать, и на гармошке на свадьбе сыграть, и с девчонками сплясать. Самая должность для тебя.
Насупившийся было Егорка, улыбнулся и крепко обнял Митю.
- Я знал, что ты обо мне вспомнишь. Я за тебя в огонь и в воду. Только скажи – расшибусь, а всё сделаю.-
Назначили в верховую дружину тех, кто побогаче, и в доме несколько лошадей имел, чтобы бесхлопотно одну из них можно было на свадьбу к другу задействовать. Из тех же, кто охотой баловался, и свои или отцовские ружья имели, назначили стрельцов. Таких всего четверо нашло. Они пальбой из ружей должны были злую силу отгонять и создавать впечатление общей мощи свадебного поезда. Так что, кроме родни, которая должна была в составе свадебного поезда быть, Митиных друзей во главе с тысяцким было человек пятнадцать.
По домам разошлись уже заполночь.
Повезли под венец.
Вот и настало долгожданное утро. Во всем доме Евдокси висело радостное волнение и предсвадебная суета.
Часов с восьми утра уже пришли ее сестры и баба Нюся, как она со смехом сказала «пироги караулить». Кто месил тесто, кто печь затапливал, а кто уже в погреб полез за солениями.
Митяй проснулся рано, а все не хотел вылезать из мягкой постели, пока мать Евдокся не прикрикнула на него. Да и друзья уже начали съезжаться. Со смехом и прибаутками стали составлять из санных упряжек свадебный поезд. Троек, честно говоря, не было, а вот первые трое саней – розвальней, были запряжены парами, подобранных в цвет лошадей. Молодежь украшала дуги и упряжь бумажными цветами и елочной мишурой, которая сверкала на солнце не хуже золототканой, бренчал на балалайке Егорка.
Как это часто на свадьбах бывает молодежь веселилась вовсю, при этом Митяю было что-то совсем не до смеха. Одетый в белую, чистую, Манечкой вышитую косоворотку, новые суконные темно-коричневые штаны, заправленные в хромовые начищенные сапоги, расчесанный старшей невесткой на две стороны, он казался года на три старше своих восемнадцати лет. Однако у него как перед кулачками с казаками в теле была какая-то внутренняя дрожь. Даже когда он экзамены сдавал за начальное обучение в церковно-приходской школе, а потом поступал в реальное училище, он так не мандражил. Хотел, было, он рюмочку самогону опрокинуть для храбрости и всесилья с тысяцким, да Евдокся заметив, прикрикнула на него,
- И думать не смей. Не хватало еще, чтоб в церкви от тебя хмельным несло. Да и во время свадьбы не вздумай.
Наконец часам к двенадцати все поселись по саням. На первых восседал тысяцкий, держа вожжи двух гнедых рослых жеребцов, с ним жених, дружка и полдружье. Перед санями два верховых юноши в белых полушубках, двое в черных, тоже верхами по бокам. За ними сани, где уселась Евдокся, держа перед собой икону Казанской Божьей матери в серебряном окладе, со старшим сыном и невесткой- большухой, а за ними средний сын с семьей, а там уж все остальные. На последних шестых санях, запряженных резвой соловой лошадкой, сидело четверо парней с ружьями. Молодежь частью уже пешком отправилась в сторону невестиного дома.
Тысяцкий привстал на облучке, обернулся назад и, окинув взглядом растянувшийся по улице разукрашенный санный поезд, снял с головы лохматую шапку и перекрестился в сторону церкви, откуда уже начали звонить к обедне. Потом он взмахнул своей черной шапкой и громко с выдохом произнес,- Ну, с богом!
Сидевшие наготове в задних санях парни бабахнули дружно из своих ружей. Все ждали, что стрельба скоро будет, но многие, все равно, невольно вздрогнули. Девчата, якобы в испуге, взвизгнули, с криком поднялись галки и вороны с деревьев, а некоторые из лошадей испуганно присели.
Лошади тысяцкого с места взяли крупной рысью, разбрасывая комья снега по сторонам и за ним, чуть было, приотстав, а потом все больше нагоняя, тронулся и весь поезд. Деревня была не так велика, чтоб долго ехать. От Кирсановского дома до Ашниных всего-то три улицы. Поэтому тысяцкий поворотил поезд дальним кругом, объехав без малого всю деревню. У Ашниных их уже ждали. Родня их была не так многочисленна, но гостей встретили честь почести. Впереди стоял нарядно одетый Иван Осипыч за ним, гурьбой, все остальные, а из приоткрытых дверей выглядывали любопытные мордашки невестиных младших сестер и их подружек.
Ворота во двор были отперты, но сходу въехать туда тысяцкому не ужалось. Крёстная мать невесты стояла прямо посередине и мела снег.
- А ну, дорогу дай, - грозно прикрикнул на нее тысяцкий,
- Да, кто вы, чтоб вам дорогу давать? –
- Не видишь, князя везем, уйди, а то стопчу. –
- Я, тебе, стопчу. Я, вот, метлой махну, весь ваш поезд размету,-
И, действительно, зацепив свежий снег метлой кинула его в морду коням. Кони всхрапнули и резко подались назад, так что тысяцкий чуть не вылетел с облучка. Родня Ашниных захохотала. Несколько ребятишек радостно бросились лепить снежки и бросать ими в поезжан. Турчёнок, правда, сумев с конями сдюжить, остановил их вожжами и «тпруканьем».
- Вот ведьма,- в сердцах высказался побагровевший от смущения и гнева тысяцкий,- да что надобно тебе? Говори или мы отсюда повернем.-
-А вы зачем приехали? Какая нужда вас привела?-
- Так ведь за невестой, вот и жених с нами.-
- Ага, значит за княгинюшкой нашей. Тогда с подарками и ласковым словом заходить к нам надо, а то, ишь, какие грозные выискались, да еще и лаются.-
Тысяцкий буркнул,
-Правда ваша, прощенья просим, - и дал знак дружке. Тот раскрыл корзину стоявшую у него в ногах.
- Что вашей милости угодно?- спросил он Крёстную,- бражки али водочки, винца ли, а может наливочки?-
- Да, пожалуй, наливочки,- улыбнулась Крёстная и лихо маханула в рот пол пузатой стопочки рубинового цвета вишневки.
-Ну, идите сюда, пострелята,- поманил ребятишек дружка, - угощайтесь, а в нас не кидайтесь, будете молодцы, все получите леденцы.-
Ребята с хохотом радостно расхватали конфеты и повисли на заборе глядеть, что будет дальше.
А дальше было всё интересно и красиво.
Подружки вывели невесту, держа ее бережно под руки. Ох, и хороша была Манечка с легким розовым румянцем на щеках и своими манящими алыми губками, в белом подвенечном платье, в фате и венце из апельсиновых цветов. Венец этот, барыней из Петербурга когда-то привезенный, тоже Груня ей дала. Её толстая, темно-каштановая коса, опускалась почти до пояса через левое плечо и была переплетена в конце белой лентой.
Митяй вылез из саней и в сопровождении тысяцкого, дружки и полдружка пошел к крыльцу, не сводя глаз с Манечки. Ах, как красива она была, краше придумать было нельзя. Он опять, как при первой встрече, забыл все на свете и только смотрел на нее. Эту минуту молчания нарушила бойкая сваха, крёстная Манечки. Она подскочила к невесте и, взяв конец ее косы на ладонь, спросила у Митяя,
- А не думаешь ли князь косу купить?-
До Митяя не сразу дошел смысл вопроса. Все о чем ему говорил дядя Фёдор Турченок, о чем предупреждали старшие братья, вылетело у него из головы. Поэтому, вместо того, чтобы ответить, как положено по обряду, он брякнул как покупатель на базаре. -
- А чего ее покупать? Я невесту беру, а при ней коса…-
Все вокруг захохотали, услышав этот ответ невпопад. Сваха тут же ситуацию со смехом усугубила,-
- Ну, тогда несите ножницы. Невесту забирай, а я косу дома оставляю.-
- Как это? – растерялся Митяй, - невеста и без косы?- закончил он под общий хохот свою фразу. Бедная Манечка стояла на крыльце и не знала, что и делать. Ситуацию выручил тысяцкий,-
- Что хотите за нее?-
- А посмотрим, чем вы богаты, так и решим продавать, аль нет.-
Тысяцкий сделал знак, полдружка подал ему корзинку. Раскрыв ее, Турченок начал,-
- Вот тебе сватья- отрез на платья,- и подал ей кусок цветастой штапельной ткани.- Вот тебе, Осипыч, для мужской красы- фирмы Мозера часы, а вы сестренки не скучайте, а скорее бусы получайте, - и выдал той и другой, купленные Митяем для этого случая, бусы - одной красные с вишневым отливом, а другой зеленые как настоящий малахит.
- Дары то все красивые, и приятные - знать, вы бояре знатные. Ну что ж берите невесту – красу, а с ней и её косу.
С этими словами, сватья сделала знак рукой Митяю, приглашая его подойти, а потом, когда он это сделал, вложила ему в руку Манечкину ладошку. Потом обернулась к подружкам, которые стояли сзади невесты,
- Шубейку то на плечи накиньте, а то простудим невесту. –
Подружка - подневестница бережно накинула шубейку ей на плечи, а сваха сказала Митяю,- Ну чего стоишь? Веди в церковь...
Митяй подхватил Манечку на руки и понес к саням.
- Во, у нас как, - радостно заорал тысяцкий, - князь то наш, ишь какой сокол.-
Митяй опустил невесту в разукрашенные розвальни и сел рядом. На облучок с тысяцким забрался дружка, полдружка занял место спиной к ним, а стало быть, лицом к молодым. Достал из под сиденья свою балалайку и грянул по струнам,-
Когда б имел златые горы
И реки полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна. -
На запятки саней вскочил кто-то из друзей Митяя и свадебный поезд, под смех и песни, тронулся к церкви.
Свадебные хлопоты.
Митяй, потом плохо помнил в деталях, что происходило во время венчания, да и на самой свадьбе. Он помнил, только, как вышли они с Манечкой из саней и вошли в церковь по разостланной цветной тканой дорожке. По обе стороны стояли какие-то люди. Он даже не мог потом сказать знакомые или не знакомые. Впереди них шел тысяцкий, важно покрикивая,
– Расступись…. Не дави…Молодым дорогу дай.… Назад осади…-
В церкви сильно пахло, горелым воском и ладаном. Горящие тонкие свечи, пучками воткнутые возле икон нижнего ряда давали довольно яркое пламя и ощутимо грели лицо. Потрескивали толстые свечи иконостаса под потолком.
Они встали с Манечкой по обе стороны от алтаря, и священник затянул на распев слова венчального обряда сильным, слегка простуженным голосом.
- Венчается раб божий Дмитрий рабе божьей Марии…..-
Обряд был заказан по полному канону, а это почти час. Митяй уже устал ждать, когда же всё будет завершено. В память только врезались почему-то слова: « Любите избранницу свою…», а еще… Жена, да убоится мужа своего…». Он даже не мог видеть, как над ними держали венцы, и кто это делал. Не будешь же в церкви вертеть головой. Потом священник одел на палец Манечке золотой перстень с александритом, который в полумраке церкви и отблеске свечей приобрел кроваво-красный оттенок и Митяю серебряное кольцо- подарок дяди Федора Турченка, накрыл их руки епитрахилью и трижды перекрестил. Смутно как-то он начал воспринимать происходящее, уже, когда Манечка поцеловала его дрожащими тёплыми губками, а он ее в ответ. Потом сознание стало яснее, когда они, чуть позже, выходили с ней под руку из церкви под звон колоколов. Белел снег. Люди по обеим сторонам дорожки что-то приветственно кричали и махали руками. Для него это все еще было видением как бы со стороны и выглядело не очень четко, как-будто через лампадное стекло, смазанное маслом.
Все вышли из церковных ворот, и пошли к саням. С двух сторон молодых осыпали пшеницей и медными грошами, которые потом бросились собирать трое нищих, что был у паперти и местные мальчишки. Когда садились в сани, «стрельцы» бабахнули опять из четырех ружей залпом, а потом еще каждый по разу беспорядочно. Митяй от залпа невольно вздрогнул и, вроде бы, совсем очнулся, почувствовав, как Манечка прижалась испуганно к его плечу.
-Господи, подумал он. Ведь она жена мне теперь.
Он обнял ее за плечо, прижав плотнее к себе и, ободряюще, сказал, - не бойся Манечка,-
- А я и не боюсь, - ответила она, заглянув ему в глаза.
Свадебный поезд двинулся неспешной рысью теперь уже во двор Кирсановых.
Когда ехали они по центральной улице, неожиданно на середину улицы выскочила черная кошка и уселась по середине. Тысяцкий натянул вожжи и резко остановил сани. Другие участники свадебного поезда едва успевали останавливать своих лошадей, только поворачивая их вправо или влево, чтобы не столкнуться с впереди едущими. Возчики натягивали поводья, щелкали кнутами и высказывались нецерковно в адрес других, создающих им помеху. Лошади ржали и косились друг на друга выпученными глазами. Многие седоки повылезали из саней, пытаясь выяснить, в чем причина остановки. Получилась, как сказали бы сейчас, «дорожная пробка».
В тоже время виновница этого происшествия сидела как черная головешка, посреди дороги, слегка припав к земле и, очевидно, раздумывая продолжить ей свой путь или вернуться обратно. Суматоха эта продолжалась не долго, не намного дольше, чем вы потратили время на то, чтобы об этом прочитать. Дружка Савва, не долго думая, вынул из кармана антоновское зеленое яблоко и запустил им в черную предвестницу беды. Та порскнула, спасаясь от удара, и в три прыжка уже была на противоположной стороне. Тысяцкий с досады снял шапку и бросил ее в сани, пар валил от него,-
-Вот будь ты не ладна. Поворачивай!- зычным голосом скомандовал он всем, привстав на облучке. После этого сам поворотил за узду своих лошадей, для чего ему пришлось заехать на мостовую, и свернул в ближайшую боковую улицу. За ним потянулись и остальные.
Когда же санный поезд повернул еще раз, стремясь выехать с боковых улиц опять на центральную дорогу, тысяцкий опять натянул вожжи и остановил поезд. На дороге лежал непонятный темный предмет, а это могло быть что угодно. Могли и специально подбросить для порчи или сглаза молодых. Но и дружка с тысяцким были не лыком шиты. Теперь уже их сопровождали санки со стрельцами. Как только тысяцкий остановил своих гнедых, двое с ружьями выскочили из саней и подбежали к головным саням.
-Это ведьмин подарок,- указал на предмет тысяцкий. Потом он задумчиво добавил – А ведь в руки взять, так и на себя порчу можно навести. –
- Понял, - радостно отозвался молодой паренек Андрейка Трихвостин. Он зарядил ружьё и бабахнул в сторону этого непонятного существа. Оно от выстрела шевельнулось, но осталось лежать по–прежнему. Тогда его товарищ вскинул ружьё и тоже выстрелил в этот явно подозрительный предмет. К ним подбежали еще двое, и началась пальба, пока тысяцкий не скомандовал,
-Всё. Хорош!- пойдем, поглядим.-
Он слез с облучка и двинулся в сторону неясной темной массы, вокруг которой лежали какие-то лохмотья, явно напоминающие кусочки шерсти или чьей-то шкуры. С двух сторон от него, держа ружья наготове, двигались прежние стрельцы. Подойдя сажени на две, тысяцкий осторожно вглядывался в непонятный предмет, не решаясь его взять рукой. Потом он пошевелил его своим длинным кнутовищем. Ничего страшного не произошло. Тогда он подтащил его к себе и, вдруг, ему стало ясно, что это никакое ни чудище, ни оборотень, и не ведьмак, а всего-навсего зимняя шапка-треух из бараньей шкуры, оброненная видимо каким-то крепко подпившим мужиком и вся издырявленная дробью стрельцов. Тысяцкий радостно захохотал и размашисто перекрестился,-
- Слава тебе, Иисусе Христе, Господь Вседержитель, отвел беду. Ну, поехали дальше. –
С хохотом и песнями, санный поезд двинулся дальше, А гости рьяно обсуждали случай с расстрелянным треухом. Поди, знай, случайность это или порчу, кто хотел навести? Может, и не даром подбросили, да тысяцкий, мужик не промах, предотвратил возможное несчастье.
Вскоре свадебный поезд въехал в распахнутые ворота Кирсановского двора. Пока все вылезали из саней, да прихорашивались, Евдокся уже поспела в дом и вышла оттуда с иконой Богородицы. Рядом с ней старшая невестка на вышитом полотенце держала пшеничный каравай. Сверху каравай украшала затейливо вылепленная солонка, на краях которой сидело по голубку.
Свекровь перекрестила молодых иконой и благословила на долгое счастливое житьё в супружестве, а потом, когда молодые икону поцеловали, передала ее тысяцкому, а сама на полотенце подала им еще теплый каравай. Они отломили по куску, посыпали солью из солонки с голубками и принялись усиленно жевать, глядя друг на друга.
Митяй отломил больший кусок. Зато Манечка быстрее со своим справилась. Это дало повод для пересудов гостей: кто же из них будет в семье главный.
-Пожалуйте к столу, гости дорогие! – пригласила всех Евдокся.
Народ с шутками и прибаутками, в предвкушении застолья, повалил в избу, подталкивая друг друга. Впереди шли молодые, которых опять осыпали пшеницей. Те возчики, кто жил недалеко, спешно отгоняли сани по дворам и возвращались к Кирсановым. Те, что прибыли из дальних мест привязывали лошадей к плетню, кинув по охапке сена каждый своей.
И пошло потом свадебное веселье. Стол бы заставлен яствами, по деревенским понятиям, что называется, по-первому разряду. В чугунах дымилась картошка, а жареные куры на блюдах поблескивали коричневыми боками. В большой макитре лежала и пахла пряностями жареная баранина с рисом и черносливом, а вареные яйца, соленые огурцы, помидоры и моченые яблоки цветными горками дыбились по всему столу, между высоких бутылок, наполненных самогонкой и наливками из разных ягод. Все веселье тоже осталось в памяти Митяя, каким-то разноцветным калейдоскопом лиц, ярких нарядов в блеске керосиновых десятилинейных ламп, криков «Горько» и поцелуев с Манечкой под одобрительные возгласы гостей. Какие-то обрывки обрядовых величальных свадебных песен, которые пели подруги Манечки под руководством свахи, переплетались с популярными тогда: «Когда б имел златые горы», «Лучинушкой», «Шумел камыш» и еще какими-то. Пляски пьяных мужиков, кто кого перепляшет, перемешивались с чинными танцами в парах. Это была и популярная тогда кадриль, и полечка, под гармошку и балалайки.
Запомнилось, как пьяный Егорка, обнимая его и проливая из стопки водку на стол, клялся им с Манечкой обоим в вечной дружбе и говорил, что он для них сделает все, что ни попросят. Потом разодрались парни во дворе и его дружка - Савка, поспешил туда с тысяцким, что бы их разнять.
Он даже в этой суматохе толком заметить не успел, когда его Манечку успели отвести в другую комнату, а вернулась она заплетенная не как невеста, а как замужняя женщина. Понемногу уже как-то, когда гости стали расходиться по домам, и, когда за столом остались самые близкие, тысяцкий пошушукавшись с Евдоксей и сватьей, отдал команду,-
- Ну, молодые, пора и почивать.-
Митяй встал из-за стола, рядом встала зардевшаяся Манечка и они пошли в приготовленную для них дальнюю комнату, рядом с чуланом.
У входа на стуле устроился Савка. Тысяцкий Турченок уселся за стол в центр поближе к Евдоксе и свахе. Они ему с двух сторон накладывали яства, а тот с удовольствием их поглощал.
В комнате, где остались молодые, было сумрачно и прохладно. Большая кровать, застеленная белоснежным бельем, посверкивала никелированными шарами в свете лампадки, теплившейся у маленькой иконы «Божьей матери Иберской».
Когда они с Манечкой целовались на вечерках, все существо Митяя стремилось к любимой, к обладанию ею, а сейчас, когда, казалось бы, уже препятствий нет и можно всё, он слегка оробел.
Митяй подумал, что надо бы раздеться и начал расстегивать на себе рубаху. Обернулся невольно на Манечку, которая возилась у него за спиной и услышал её шепот, -
-Не смотри, не надо,-
-Так ведь, ты же жена мне,- тоже шепотом сказал он.
-Насмотришься еще.-
Рядом с кроватью, которая была Митяю выше пояса, стояла скамеечка. Лежал на ней извозчицкий, плетеный, кожаный кнут, с вишневым кнутовищем. Митяй, вспомнив наставления крестного и, наступив на скамейку, уселся на кровать, замерев в ожидании. Манечка уже была в одной длинной белой рубашке почти до пола и стояла босыми ногами на половичке. Видно было, что ей тоже объяснили суть старинного обряда. Она опустилась на колени и стала осторожно стягивать с Митькиной ноги правый сапог. Сапоги были новые, хромовые, в гармошку. Неразношеный сапог не хотел поддаваться. Она тащила его все сильнее и Митяю пришлось упереться в кровать руками, чтобы не свалиться с нее. Он слегка пошевелил пальцами ноги и подсказал молодой жене,-
- А ты за пятку, за каблук возьми.
Дело сдвинулось. Второй сапог она сняла почти сразу.
-Спокойной ночи, Дмитрий Петрович, - пожелала она ему тихим голосом, встав с колен и выпрямившись.
-Ну, жена моя, венчанная перед людьми и Богом, в постель пожалуйте.
Она взошла и тихо улеглась рядом. Оба молчали не зная, что сказать и не решаясь, на какие-либо действия, боясь и нарушить тишину, и обидеть супруга неловким движением. Слышно было только, как доносится приглушенный разговор оставшихся за столом последних гостей, да потрескивание фитиля лампадки.
Потом Митяй, понимая, что супружеский долг должен быть выполнен, медленно повернулся к своей молодой жене и начал целовать ее в губы. Она слабо отвечала ему. Ему показалось как-то очень робко.
- Да не бойся ты, ведь я же люб тебе. Не силком ты за меня пошла.
- Я не боюсь,- отвечала она ему, сжавшись вся.
Митяй начал злиться на себя и на нее. Они оба так желали соединиться, а настало время и как-будто какое-то препятствие начало возникать между ними.
Он впился губами в ее рот и, задрав рубашку, начал шарить по ее девичьему телу, то, тиская грудь, то, гладя по нежной коже живота и сжавшимся ногам. Желание начало овладевать им все сильнее и, наконец, захватило всё его существо. Он навалился на дрожащую Манечку всем телом, пытаясь овладеть ею. Она же лежала, сжавшись в таком напряжении, что он чувствовал, как тело ее деревенеет, а сжатые ноги не дают достичь, того к чему он стремился.
Тогда он привстал, резко раздвинул ее колени в стороны и, войдя в нее грубо и безжалостно, услышал как, сжав зубы, она тихо, едва слышно застонала. Это не остановило Митяя. Он довершил то, что было необходимо, чтобы его невеста Манечка стала женой. После этого, утомленный всем происшедшим за день, Митяй заснул крепким сном праведника. Манечка еще долго лежала, глядя в потолок, на котором колебались неясные тени от лампадки и, вытирала тихо слёзы, бежавшие по ее щекам, а потом тоже забылась в накатившем на нее сне.
Жареный петух.
Проснулись они от громкого стука в дверь.
- Эй, молодые, хватит нежиться,- слышен был нетрезвый голос тысяцкого, - пора горшки бить, а нас водочкой потчевать. Гремя ключом, он распахнул дверь и вошел в комнатку, за ним дружка, а за ними, не входя, заглядывали через его плечо любопытные лица гостей.
- Ой, господи,- испуганно вскрикнула Манечка и натянула на себя одеяло до самой шеи, Митяй наоборот спрыгнул с кровати и встал возле нее в нижнем белье.
- Ну, что племяш, поздравить можно?- покачиваясь, спросил Турченок. Похоже, что пил он всю ночь до утра.
- Вы же вчера нас поздравляли. –
-Да я не об этом,- захохотал дядя Фёдор,- стал ты мужиком или нет, а невеста твоя бабой?-
С этими словами он откинул край одеяла, которым закрывалась Манечка. Она взвизгнула и забилась в угол. В свете, который пробивался через дверь, сверкнуло ее обнаженное бедро с задравшейся рубашкой.
- Ты, что это?- толкнул крестного в грудь Митяй,- Куда лезешь?-
- Ты это на дядю?- грозно сдвинул густые свои брови тысяцкий. Потом улыбнулся,- да я всё уже увидел,- ткнул он пальцем в кровяное пятно, которое виднелось на простыне из-под сдвинутого одеяла. – Ну, совет вам, да любовь. Савка бей - обернулся он к толпившимся сзади гостям, впереди которых был дружка с глиняной крынкой в руках. Тот размахнулся и хряснул ее об пол.
- Вы нам одеться дадите?- взмолился Митяй, долго я тут в кальсонах буду стоять?
- Ладно, не серчай, племяш,- хлопнул его по плечу Турченок и скомандовал,- Все за стол, пироги стынут. Гости повалили в горницу, рассаживаясь на скамьях. На столе уже их ждали горы пирогов на блюдах, которые старшие невестки расставили, принеся из русской печи.
Молодые остались вдвоем. Манечка слезла с постели, встала на колени и двумя руками подала кнут Митяю.
- Коли заслужила, бей,- промолвила она, опустив голову.
- Да за что же? Всё у нас хорошо. Я люблю тебя,- и отшвырнул кнут на кровать.
Действительно, всё было как надо. Ведь не будь на простыни кровавого пятна, и Манечке, и ее родне пришлось бы туго. Пришлось бы мужу и кнутом нечестную жену отлупить, а ее отец и сестры и сватья все бы ели в дальнем конце стола ложками, с дырками пробитыми гвоздем и пили из рюмок и чашек с отбитым краем, да и могли бы частушку зазорную про них спеть. Не каждый такой позор выдержит.
Потом он, не мешкая, оделся и вышел во двор. Савка с крыльца лил студеную воду из кувшина для умывания, а новоиспеченный муж фыркал и разбрызгивал ее в разные стороны. Потом Митяй причесал свои темные кудри, вошел в горницу и сел в центре стола, где красовался жареный петух. Был он зажарен, как следует, с румяной корочкой, только на его голове красовался красный, бумажный гребень, а сзади были воткнуты настоящие петушиные перья. Рядом стоял круглый каравай украшенный торчащей, вылепленной из теста, испеченной, румяной шишкой.
К нему подсел крестный и плеснул водки в стакан.
- Давай, племяш, за ваше счастье выпьем.
Евдокся прикрикнула на него,-
-Ты что это, Фёдор, жениха водкой спаиваешь?
- Э, нет. Это он вчера женихом был, а сегодня муж.
Савка, Егорка, идите сюда выпьем вместе, позвал он молодых парней. Те подошли и, сдвинув стаканы, куда было налито у каждого на два пальца, опрокинули их в рот, зажевав, кто помидором, кто моченым яблоком.
-Парни, да вы пироги ешьте,- угощала их Евдокся. – Вон те, с капустой, а эти, с кашей пшенной, а, вон те, с курятиной.-
Пришла в сопровождении подруг Манечка. Заплетена она была по-другому и косы обернуты вокруг головы и платок повязан как у замужней. Села на скамью рядом с мужем. Пока она собиралась, кто-то из родни вывесил уже свадебную простыню на входную дверь, чтоб ни у кого сомнений не было, а парни подняли на шесте красную косынку.
Когда молодая жена вошла в горницу, то услыхала,-
- Что-то ты Маша не торопишься к мужу поутру, да и со свекровью не здороваешься. Не порядок это, али не уважаешь?- зыркнув на нее глазами высказалась, поджав губы Евдокся.
- Что Вы Евдокия Васильевна, вскочив и покраснев, залепетала Манечка. – Я Вас очень уважаю. Только, я помню, Вы ведь одни из первых к нам в комнату заглядывали.-
- Мало ли я куда заглядывала, а здороваться, Маша, со мной изволь, - оставила последнее слово за собой строгая свекровь.
На глаза у Манечки навернулись слезы и закапали, сами собой, в пустую тарелку, что стояла перед ней.
- Да брось, ты, мать, не порть свадьбу, вон Манечка расстроилась, - пытался изменить ситуацию слегка захмелевший Митяй.
- Была, Манечка, когда на вечерки бегала, а теперь Маша- младшая невестка. Нечего мать поучать. Лучше вон закусывай.
Митяй не желая спорить со своей властной матерью, погладил молча Манечку по руке и подвинул к себе блюдо с петухом. Он отломил петушиную ногу и протянул ее своей молодой жене. Она взглянула на него с благодарностью и молча начала есть, вытирая слезы платочком. Есть ей очень хотелось. За предыдущий день удалось только украдкой съесть пряничек, да тот кусок хлеба, что они с Митей на пороге кусали.
Дядя Фёдор, увидев ее настроение, решил развеселить всех.
-А знаете, откуда поговорка пошла, что никто забот не замечает, пока жареный петух не клюнет?- начал он, наливая себе стопку. – Вон, Манечка, ест петуха, а будь не честная, сейчас бы гороховый кисель хлебала, а ей бы кости от петуха муж в миску кидал. Вот и говорят, что лучше самой его есть, чем он тебя клюнет, чтоб молодежь пораньше задумывалась и глупостей не делала. А про шишку знаете?- указал он пальцем на каравай, что стоял рядом. Молодежь начала хихикать и переглядываться.
- Это если муж с молодой не справится и она в девках останется, тогда ему шишку дарят на утро. Мол высохнет когда, так может хоть такой шишкой управится, если своя плоха.-
Все захохотали.
- Так что Митя, тебе она не достанется,- и, отломав ее от каравая, положил Манечке на тарелку. – Попробуй с петухом, вкуснее будет.-
Потом опять пели песни, пили чай из пузатого самовара.
Митяй с друзьями и Фёдором Турченком ели и пили откровенно веселясь. Манечкины подруги и родня понемногу разошлись. Потом Савка предложил,-
- А пойдём, Митяй, на ярмарку. Там сейчас весело. Последний день масленицы сегодня. Повеселимся.-
- Конечно,- откликнулся тот, - одеваемся. – Манечка, пошли с нами, одевайся скорей.-
- Ну, вот еще,- вмешалась свекровь. –Что, ей дома делать нечего? Вон уборки сколь после гостей, мне одной что-ли тут костьми лечь? Чать, Маша, замужняя теперь, так что неча по гульбищам шастать.-
Манечка растерянно посмотрела на мужа, потом на свекровь, встала из-за стола.
- Ты иди, Митя, а я по дому помогу.-
Тот пожал плечами,-
-Ну, как скажешь, - и, схватив шапку и полушубок, побежал догонять товарищей.
Ярмарочные утехи.
Вчерашний жених и его друзья двинули на ярмарку. Да и куда еще следовало бы пойти повеселиться таким молодцам в разгар Масленицы?
Примкнувший, было, к молодёжи, подвыпивший дядя Фёдор Турченок, прошел с ними недолго, но потом вернулся обратно, решив запрячь своего ездового рысака, поскольку по рыхлому, подтаивающему снегу, идти ему было тяжеловато. Было часов, наверное, около одиннадцати, во всяком случае, к обедне еще не звонили, когда ватага наших героев оказалась в торговых рядах.
Крутилась под граммофон карусель, торговали ряды всякой снедью и живностью, начиная от картошки и свеклы и кончая связками, кудахтающих живых кур и гогочущих гусей, в сеточных клетках, которые высовывали головы наружу и все норовили прохожих ущипнуть. Кровенел издали, на белом фоне свежевыпавшего снега, ободранными тушами на крюках, мясной ряд, рядом с которым блеяли бараны. Молочные ряды зимой были даже побогаче, чем летом, да и понятно, товар не так портится. Так что, если кто хотел на масленицу семью побаловать, тут было что повыбирать. Ряды ломились от крынок с молоком, глечиков с ряженкой, поверх которой обязательно была коричневая пенка. Сметана была разных сортов: от такой, что наливали в банку, это для любителей щи забелить или с картошечкой намять, до желто-кремовой, которая из банки хоть час лежит, даже и выползать не думает, это уже для любителей ситничек как маслом намазать, а то можно детишкам и так ложкой есть. Напоследок можно было и в рыбный ряд, заглянуть, который в зимнюю пору тоже расцветал во всю мощь. Да и опять же на реке жить, да без рыбы быть? А тут и Волга рядом, а уж там-то с рыбой в 1917 всё в порядке было. Связки вяленой воблы и тарани сплошь свешивались из- под навеса, а вот тут тебе мороженые щуки, караси, да лещи, а можно попробовать жереха горячего копчения или, к примеру, налима. На ушицу всегда есть полосатые окуньки, да плотва с уклейкой.
Если из них уху сварить, да налимьей печенью подзаправить - за уши не оторвешь. Бочки с селедкой стояли открытые с плавающими в тузлуке сельдями царицынского и астраханского залома. Завершали всё потрошеные осетры и стерляди, и опять-таки миски с черной икрой. Хочешь паюсную бери, хочешь зернистую, тут тебе белужья, а вот тебе стерляжья. На любой вкус и цвет. Брали икру бойко. Да и как себя в масленицу блинами с икоркой не ублажить? Торговали еще пирогами, блинами, пивом, горячим сбитнем, а в других рядах бойко шла торговля глиняной посудой, лошадиной сбруей, тележным и санным припасом. Обособленно стояли коробейники. В народе в ту пору их иногда почему-то офенями называли. В этот раз стояли они в торговом ряду, числом, наверное, с дюжину. Сами они были в основном парни и мужики, что называется, «в самом расцвете» – от восемнадцати до сорока лет. И товары у них были самые привлекательные. Торговали в Нижней Добринке, конечно же, и лавки купцов. Вон Ивана Скоробогатова, купца второй гильдии лабаз, так чего там только не было. Тут тебе и мука ржаная и пшеничная, и масло постное, и ситчик цветастый, и ландрин разноцветный, да и шоколадные конфеты водились, а еще всякий скобяной товар. Это всё, конечно, так, но коробейники привозили товары такие, которые только на праздник, и только у них и купишь. Вот, скажем бархату на кацавейку, да еще такого, чтоб у подруг не было, где кроме них, голубчиков возьмешь? Ведь у купца ситцу- то много, да всего двух цветов. Эдак, пол деревни в похожих сарафанах ходить будет, а у этих молодцов и сатин, и поплин, и даже шелк китайский самых разных цветов. Да и не только офени материей торговали. Были у них и поделки всякие. Были и предметы для рукоделья: иголки, спицы, ленты, пяльцы, ножницы, бусы, бисер, колечки. Были и украшенья немудрящие из меди, да из бронзы, а то и из серебра: сережки, брошки, цепочки. Да и мало ли еще что? Всё за цену недорогую. Еще и поторговаться можно. Как в песне поется про коробейников, так оно и было, …« цену сам платил немалую, не торгуйся, не скупись. Подставляй- ка губки алые ближе к молодцу садись». Ночевать им ведь где-то нужно было. Это в песне в чистом поле коробейник ночь проводит. А зимой, что, тоже в поле идти? Слава богу, на Руси всегда находились вдовушки волею судьбы в одиночестве проживающие с добрым сердцем, вот, худо-бедно, и решалась проблема. А еще коробейники были парни веселые. Те, что были на ярмарке сейчас видно не один раз уже ходили ватагой. Видно было, что они друг друга по имени знают, и денег без разговора в долг дают, если на сдачу у кого мало ли разменных нету. А еще они для завлеченья народа инструменты с собой музыкальные таскали. Для коробейников обычное дело: кто за прилавком стоит, а кто на свирели, балалайке, а то и на тальянке наяривает. Народ возле них всегда, поэтому, гуртом толпился. Глядишь к ним, потом, и сбитенщик подтянулся, и баба, что пирогами в разнос с нагрудного лотка торговала, а там и мужичонка с самогонкой в розлив. Вот Митяй со товарищи и направился к ним в самую гущу толпы. Парни были навеселе и, пробиваясь к коробейникам, не удержались, чтобы не потискать молодиц, которые, закутавшись в разноцветные шали, стояли, слушая бесплатный концерт и выбирая себе товары. Под визг и хохот протолкались они, наконец, к офеням. Честно сказать, Митяя и его дружку товары интересовали мало. Да был с ними Егорка, а тот до музыки был сам не свой.
-Пошли, послушаем, - да, - пошли - послушаем,- вот и пошли.
Коробейники хорошо были сыграны и исполняли вещи популярные тогда в народе: «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны», «Маруся отравилась», «Барыню», краковяк, и ходовые местные песни: «Мисяць на неби», «Мыла Марусенька белые ноги», «Ничь яка мисячна».
В этот раз музыкантов было поболее, чем обычно. Один, бородатый, играл на гармошке – ливенке, с колокольчиками, потряхивая ими в такт игры, так что они создавали дополнительное звучание. Другой. белобрысый с длинным носом, на губной гармошке и свирели, третий с тощим, длинным лицом на мандолине, четвертый- чернявый, в пенсне, на скрипке. Молодой парень в белом кожухе держал в руках бубен и колотил в него самозабвенно не только пальцами, а и ладонью, и локтем, и об колено, и об голову, для пущего развлечения собравшихся. Егорку от музыкантов невозможно было оторвать. Он стоял и слушал, подавшись к ним, казалось, всем существом своим, а не только телом.
Когда они кончили играть очередную мелодию и решили передохнуть, то Егорка не удержался и выдохнул из себя,-
- А можно мне гармошку подержать?- и протянул руку к гармони, которая висела на груди у бородатого.
- Не трогай, это инструмент, а не торба с овсом.-
- Я не испорчу, я умею,- взмолился Егорка, просто такую, богатую в руках еще не держал.-
- Да он у нас на всех свадьбах играет. Хочешь об заклад побьёмся? -навалились на бородатого Митяй с друзьями.
- Не нать мне ваших споров и закладов, а вот пусть покажет, пока я сбитню выпью.
- Держи, паря,- снял он с себя гармонь и протянул Егорке.
Тот надел её на плечо, пробежал пальцами по перламутровым кнопкам и заиграл мелодию полечки, заодно пробуя, как это в такт можно отзванивать себе колокольчиками. Музыканты, кто, жуя пирог, кто прихлебывая горячий сбитень из кружки, одобрительно посматривали на него и тихо переговаривались друг с другом.
Вдруг, народ, раздвинув, в круг к ним пробился крепко выпивший, недавно разбогатевший на поставку кожи для армейских нужд, купчик Гриша Верстовой, по кличке Шалопут. Кличку он эту заслужил как человек, который куролесил во хмелю, а на утро частенько не помнил, где был и что с ним было. Что могло быть путнего у мужика, который до тридцати пяти лет не женился? Мать его отчаялась уже, что сможет внуков на руках понянчить. В стриженой овечьей черной шубе нараспашку, в синей, в белый горох русской косоворотке, подпоясанный кавказским ремешком с серебряным набором, в атласной, синей жилетке, из часового кармана которой свешивалась массивная золотая цепь от часов, выглядел он колоритно. Изрядно покачиваясь от выпитого, он достал из бокового жилетного кармана пятирублевую ассигнацию и кинул ее в шапку, которая стояла перед музыкантами. В шапке на дне блестела кое-какая мелочь, что у офеней было дополнительным заработком. Во всяком случае, на пироги и сбитень хватало. Однако пять целковых это уже были деньги серьезные. Бородач, которого остальные звали Егорыч и был, очевидно, у коробейной ватаги за главного, ладонью сгрёб синий казначейский билет и спросил у купчика,-
-Вашей милости угодно, чтоб мы по своему разумению, что-либо сыграли, или какой-то свой интерес имеете?-
Имею, конечно имею, - приосанился Шалопут и, взяв в горсть свою бобровую шапку, хлопнул ее об снег и заявил,-
- Мне угодно, чтоб вы сыграли, а я бы спел. –
- Что петь будем?- поинтересовался Егорыч. однако купец вместо ответа загорланил,
- Ехал на ярмарку ухарь купец, ухарь купец, удалой молодец. Эх, - неожиданно прервал он песню, - это ведь про меня писано, это я сейчас гуляю. Пригнись народ, Григорий Верстовой гулять идёт! А вы песню знаете?- обратился он к музыкантам. Те согласно закивали головами,-
-Как не знать, ее часто заказывают,-
- Так вы мне подпевайте. Так веселее будет. Пусть все слышат, как Григорий Верстовой гуляет.
Невысокий чернявый музыкант со скрипкой, у которого, похоже, было какое-то музыкальное образование взял в руки свой инструмент, постучал по нему смычком, музыканты приготовились и заиграли с самого начала «Ухаря-купца». Егорыч густым баритоном подпевал купцу, а тот, что с мандолиной и парень с бубном подхватывали припев.
Егорка, к началу песни оставшись с инструментом в руках, улучил момент и осторожно вступил в общую мелодию со своей гармонью. Потом, осмелев, заиграл все громче и громче, в проигрышах позванивая колокольчиками и глядя во все глаза на скрипача, который гримасами давал знак остальным музыкантам, где громче играть, а где тише. Завершая песню, он сделал знак смычком поперек, как бы зачеркивая музыку, и все тут же смолкли, а он наоборот вступил со своей скрипкой и все тише, и тише, завершил песню с надрывом, высоким тремоло. Сыграли они, что называется, с душой, так что многие молодицы захлюпали носами и подоставали из рукавов носовые платочки.
- А ну, веселую давай, - скомандовал купец и бросил в шапку серебряный рубль, - «Камаринскую» давай.-
И музыканты грянули во весь дух плясовую с припевочками « Ах, ты сукин сын камаринский мужик, ты ходить за подаяньем не привык…». Народ развеселился, все заулыбались, парни начали подсвистывать музыке, а купец, скинув шубу, пустился в пляс вприсядку, меся лаковыми сапогами мокрый снег. Егорка старался во всю, украшая музыку затейливыми переборами. Когда песня закончилась, Верстовой вытер пот, поднял шапку и с удовлетвореньем произнес,-
- Молодцы потешили, давно я так не плясал.
Музыканты похлопывали Егорку по плечу, хвалили за игру. Скрипач ему доверительно сказал, протирая свое пенсне.-
- Молодой человек, послушайте старого Менделя, ви самородок. Нигде не учась, чтобы так соблюдать такт и гармонию, нужен если не талант, то, во всяком случае, большие способности. Я бы порекомендовал вам учиться музыке.-
- Где у нас учиться? У нас и учителей-то таких нет.-
- Я не знаю где, может быть стоит куда-нибудь поехать, а там хотя бы брать уроки.-
- А что? Егорка, давай с нами? Считать умеешь?-
- Церковно-приходскую с отличием окончил.
- Вот и ладно. Деньги счёт любят. Для начала в долг дадим на закуп товара, а потом рассчитаешься помаленьку. Россию увидишь, денег накопишь, своё торговое дело заведешь. -
- А что?- повернулся к друзьям Егорка,- Может и правда махнуть с ними?-
-Да брось ты, вот еще чего удумал. У тебя мать здесь хворая. Да и пора уже свое хозяйство подымать.-
- Не лежит у меня душа хлеб пахать- ни здоровья, ни желанья нету.-
В это время невдалеке создалась какая-то суматоха. Какой-то молодой парень в темно-синей тужурке, в фуражке, черном пиджаке и черной рубашке, влез на подводу, груженую дровами, рядом с фонарным столбом и сдернув с головы фуражку закричал на всю площадь.
- Граждане! Товарищи, крестьяне. Началась новая эра в судьбе нашей матушке- России. Наступила Революция. Царя Николая второго свергли, он второго марта отказался от престола. В Москве власть перешла к Советам рабочих и солдат, в Петрограде создано Временное правительство. Это значит конец войне. Это значит всеобщее равенство. Ура товарищи!-
- Тамбовский волк тебе товарищ,- отозвался Шалопут,- Это что же? Ты мне ровня? А ты, кажись, немецкий прихвостень. Это как можно Царя- Государя всея Руси и свергнуть? Да ты вражина! Бей его, хлопцы,- и полез к телеге.
Послышался переливистый свист полицейского свистка и, откуда-то взявшись, к подводе стали проталкиваться пристав и два полицейских, придерживая на боку шашки. Парня уже успели стянуть с телеги и месили кулаками и сапогами, а он только прикрывал голову руками.
- Прекратить самосуд,- закричал пристав, достав из кобуры револьвер «Смит-Вессон» и, выстрелив в воздух. Толпа отпрянула. Парень с разбитым лицом начал медленно вставать с колен.
- У-у, сиволапые, погрозил он кулаком толпе. Проснетесь, да поздно будет.
–Взять его,- скомандовал пристав и парня под руки полицейские поволокли в участок.
- Иди, иди,- прокричал вслед ему Шалопут, - не порть праздник людям, а снова придешь - еще навешаем.
Кулачный бой на Медведице.
Вдруг раздался звонкий мальчишечий голос,-
-Савка, Филя, там на реке казачата наших бьют. Побежали. Наших мало, всех Добринских красной юшкой умоют.-
С хлопотами по приготовлению к свадьбе, товарищи совсем забыли, что на Медведице, как всегда в это время, начинается кулачный бой. Кулачные бои в деревне проходили более или менее регулярно, Улица на улицу, Южный конец на северный, Пореченские на Амбарных, сходились в кулачном бою то на базарной площади, то на задах деревни. С казарвой, как снисходительно называли казаков из станиц и хуторов, растянувшихся вдоль реки, всегда проходили на Медведице. Иной раз собирались на праздники, сразу после Рождества, но чаще во время ярмарки, на масляной неделе. Бои начинались по неписаным правилам, которые соблюдались, впрочем, весьма скрупулезно. Начиналось всё с мирного вроде бы катания с ледяных горок, которые специально заливались для ребятни. Однако мирное катание, когда приезжали со своими родителями казачата, очень быстро начинало перерастать в столкновение, начинающееся со снежков и обидных прозвищ, и превращавшееся в драку пацанов от восьми лет до четырнадцати. Их так и звали «пацанва». Дальше шел уже следующий слой - юноши от четырнадцати до 18-19 лет. Это были «юнцы» или «юнаки», как их предпочитали называть казаки. Если следующий возрастной слой вступал в бой, то более молодые отходили в сторону. «Пацанам» вообще было запрещено участвовать в стенке, если только выходили «женатики», т.е. взрослые мужики. Иначе те могли в пылу сражения и насмерть затоптать. За боем, как только от снежков «пацаны» переходили к драке, всегда наблюдали старики. Не вмешиваясь в суть боя, они регулировали число участников, чтобы с обеих сторон было примерно равное число, и молодежь не применяла запрещенных приемов.
И в эту масленицу казачьи обозы снова прибыли на ярмарку в масленичную неделю. У них, конечно тоже, и в станицах и по хуторам масленицу весело встречали. В Усть-Медведицкой возьми или Хопёрской тоже ведь ярмарки были не из последних. Однако всегда хочется и молодым парням, и девчатам, на новые места посмотреть, себя показать, глядишь и покупки кое-какие сделать, а не только на каруселях кататься. Казачки всегда гордились своими нарядами и крепкой обувкой, парни были в бекешах и сапогах, это уж закон. Иные приезжали не только на возах, но и верхом. Многие и женихов, и невест на ярмарках присматривали. Прошлый год, когда казаки на масленицу приезжали, да кулачки затеяли, поле боя за добринскими осталось.
Только вот в этот раз казачата потеснили Добринских, а подмоги не было, вот и прибежал Мишка, Филин двоюродный брат на ярмарку бойцов кликать. Расчет был верный. Филя, Митяй, Егорка, а за ними и другие молодые деревенские парни ломанулись на реку, благо не далеко и бежать было.
На крутом берегу реки Медведицы уже толпились справа деревенские мужики, мастеровые, особняком стояло несколько купцов. Слева стояли зрители и будущие участники боя от казачества. Все они были или в папахах или фуражках, все мужчины в очкурах (казачьих шароварах) с лампасами, даже древние деды, подслеповато вглядывавшиеся в белую ленту реки, на которой внизу копошились малолетние бойцы. Женщин среди зрителей практически не было - не принято было.
Деревенская молодёжь подоспела вовремя. «Пацаны» уже переходили в разряд зрителей, а казачьи «юнаки», уронив навзничь трех или четырех молодых нижнее-добринских бойцов, погнали стенку противника без стеснения. Да это уже и не стенка была. Как не старался Филиппов брат Санька, заводила деревенских «юнцов», собрать в кучу и развернуть фронт своего войска лицом к противнику, ничего у него не получалось. А когда отступление перешло в беспорядочное бегство, то это уж казачатам самая сласть. Они догоняли бегущих и с набега, ударом по затылку сшибали противника, или, подставляли ногу, роняя «юнца» в снег, а когда он заполошно вскакивал, весь вывалянный в снегу, с залепленными глазами, тут его и настигали удары догнавшего, от которых, он в снег валился снова, как правило, уже до конца боя. Все это напоминало действия казачьей лавы, ворвавшейся в город. Старики из казаков подбодряли своих криками и, победно поглядывая на добринских стариков, покручивали свои прокуренные усы. Особенно старался один старый казак в ярко-синей бекеше с белой, овчиной оторочкой и белой лохматой папахе, с красным башлыком на плечах. Видно, его внук был в команде «юнаков». Он и свистел, и орал в сторону реки во всю глотку, потрясая в воздухе своей суковатой клюкой, -
- Уллю-лю-лю, ал-ля-ля, гони гусей, бей кацапов. Пусть попомнят казачью удаль.
Другие старики распахивали пошире свои бекеши, чтобы кресты и медали, за службу полученные, играли на солнце как следует к зависти противной стороны. Когда Митяй с друзьями, не раздумывая ринулся под обрыв, то уже только половина деревенских оставалась на ногах, да и те уже, кто красную юшку из-под носа утирал рукавом, у кого ухо распухало, принимая с красного фиолетовые цвета. На бегу Митяй крикнул,-
- Филя, ты рядом, Егорка слева меня прикрывай, Савка - прикрываешь Филю. Ну, с Богом, крещеные! – Крикнул он во всю мочь, как кричали когда-то его предки, идя на сшибку с турками или черкесами. За ними с кручи прыгнули еще четверо «юнцов».
Приток новых сил резко изменил ситуацию. Это было схоже с конницей, неожиданно попавшей в засаду. Митяй и Филя сразу положили двух самых рослых «юнаков», которых, наверное, вот-вот должны были призвать на войну. Казачья сторона забеспокоилась.
- Юнаки, не поддавайсь, стоять крепко.-
- Подмогу давай,- кричал, обращаясь к своим старикам «юнак» с пробивающимися усиками, который твердо стоял на ногах, не смотря на удары, которыми его осыпали.
И где ж ее было взять подмогу? Свои «юнаки» и так все были в бою, а на ярмарке, если и остались, так деревенские, а то и вовсе бабы.
Вдруг один из казаков глянул позорчее и закричал,-
- Да что ж это делается? У них «женатики» пошли, а мы своих держим.-
- Как женатики? Где?- начали озираться деревенские старики.
- А вон,- кричал казак надрываясь, - Митька Кирсанов, вчерась женился, мой шуряк у их на свадьбе гулял.-
Тут же старики задали вопрос, подъехавшему на сером рысаке, Фёдору Турченку,-
- А так ли?-
-Верно всё,- подтвердил он,- Я у них тысяцким был. Добрую свадьбу сыграли, пропили Митяя. Я до сих пор в себя прихожу.-
- Ну, что православные, по десять женатиков с каждой стороны пущаем?-
- С вас девять,- отвечала казачья сторона, но одного «юнца» к ним можете добавить.-
И, тут же, с криками, больше похожими на звериный рёв, повалили с обрыва желающие подраться. Там бойцы уже были умелые с каждой стороны. Были и главари, которые не только умели крепко ударить врага, но и умело выстроить тактику боя. У казаков возможности уже были не те, что до войны, однако силу они все-таки выставить смогли не малую. Среди них были двое, приехавшие в отпуск на побывку. Еще было трое, которым стукнуло за пятьдесят и они призыву не подлежали, но мужики были крепкие, мясом и пшеничным хлебом вскормленные и с мозолями от плуга или вожжей на руках. Сегодня на ярмарке один из них за серебряный рубль, на спор, лошадь на плечах подымал. Ну, а остальные были, как и Митяй, недавно женившиеся на этой же масляной неделе. С деревенской стороны были все мужики тоже не с куриного насеста. Они не раз за свою жизнь бились на кулачках и у себя в деревне, и с казаками. С Вавилой-кузнецом во главе они встали стеной, практически плечом к плечу. «Юнцы» стояли теперь уже во втором ряду. Деревенские выстроились почти в ровную стенку, слегка полукругом направленным в сторону казаков. Митяю, который незаметно для себя теперь уже перешел в категорию «женатиков», достался левый фланг. Егорка должен был прикрывать его сзади- слева, от нападения противника сбоку.
И вот пошла стенка на стенку, застоявшиеся в ожидании казаки и мужики, слегка разогретые крепкими напитками, рвались в бой. Сначала, казалось, что это сплошная свалка, в которой ничего не разобрать слышно было только хеканье тех, кто, громко выдыхая, наносил удар, а иногда крепкое словцо того, кому этот удар достался. Да еще глухое рычанье тех, кому удалось захватить руку противника за запястье или предплечье, что правилами не запрещалось, и он, пытался освободиться от захвата. Упавших в снег не добивали, били если ты уже опять вздумал встать и продолжить участие в схватке, а уж если отползаешь, то отползай совсем. Впрочем, тем, кто отлежался, разрешалось с новой партией вступать опять в бой, как если бы он в нем еще не участвовал. Вавила успевал не только наносить и стойко переносить удары, но умудрялся и окидывать взглядом всю ситуацию, и вмешиваться в нее, давая указания остальным. С учетом сбитых с ног участников, которые больше уже не могли биться дальше, с обеих сторон выпустили еще по шесть бойцов. Когда они вышли, у Вавилы сердце захолонуло. Впереди шел татарин Хайрулла Бешметбеков. Это была козырная карта казаков. Этот татарин был вообще-то не станичный житель. Говорили, что он родом из Астрахани. А по станицам ездил и там сапогами приторговывал, и коновалил.
-А вот обувки разные: зеленые, и красные, расшитые и подковами подбитые, из юфти, и сафьяна сшиты без изъяна. А вот мягкие чувяки - их носить может всякий.- Много еще всяких других поговорок и прибауточек он знал. Но известен он был не этим. Весу в нем было восемь с половиной пудов и рука железная. Не один раз он на пари, в одиночку за рога ставил быков на колени, которые весили по тридцать пудов. В борьбе на поясах от Астрахани до Ростова ему равных не было. Видно не забылась у казаков прошлогодняя обида, они решили прикупить себе исключительного бойца, чтобы быть уверенным в успехе. Впрочем, правилами это не запрещалось.
Когда Хайрулла неспешно выдвинулся в центр казачьей стенки и занял там свое место в ярко –зеленой рубахе татарского покроя и улыбнулся своим противникам, слегка нагнув гладко-выбритую голову, то напарники Вавилы даже попятились. Это был человек- гора на голову выше остальных с непомерной шириной плеч и груди. Его улыбка походила на улыбку волка, который неожиданно вышел перед собачьей сворой. Он только выбирал с какой жертвы начать, конец ее был для него предрешен заранее.
Вавила понял, что спасенье теперь у них одно - послать за Васей Кирсановым, а самим продержаться до его прихода. Он повернулся в сторону своих зрителей, стоявших на берегу,-
- Васю, Васю Богомола давайте, а то не сдюжаем.-
Все, поняв сразу, Фёдор Турченок, слегка протрезвевший, развернул сани с рысаком, к нему плюхнулся Шалопут и они поскакали в деревню за Василием Кирсановым.
Богомол.
Вася жил на другом краю деревни и род вел свой от того же Вахрамея Кирсанова, что и остальные. Однако с родней почти не знался и жил сам себе на особняк, хотя жену и двух сыновей имел. Уродился он еще в детстве необычно долговязым для тех краев. Это служило причиной всех насмешек над ним в детстве. Дети ведь в сущности злой народ, а тогда остановить их видно было некому. Поэтому свое образование он завершил после двух лет обучения в церковно-приходской школе. Семья их была скорее в разряде бедных, так что работать он начал сызмальства, получая от хозяев и пинков, и затрещин больше, чем остальные. Когда ему было двенадцать лет, то думали, что шестнадцать, а когда ему стукнуло шестнадцать, то уже меньше девятнадцати, никто не давал. Но его развитие и жизненный опыт были детскими, не смотря на высокий рост, а худое телосложение от постоянного недокорма дало повод для клички «Жердя». Мать как не билась поднять хозяйство, а все было не впрок. Да и что может одна женщина сделать, при том не очень здоровая? От тяжелого труда, когда её Васе исполнилось шестнадцать, она тихо перешла в мир иной, оставив после себя только низенькую избенку, с камышовой крышей и немудрящую в ней утварь. Вася пошел на заработки. Но в деревне платили плохо. Работу требовали как со взрослого, а денег давали за нее как ребенку, мол не дорос еще. Васе это положение дел скоро надоело и он у шел с чумаками, которые проезжали через Нижнюю Добринку в Царицын на заработки. Возраст он свой скрыл и примкнул к артели «крючников», которая разгружала баржи в порту. Он уже вымахал ростом в косую сажень, а здоровья, того что было у мужиков, пока еще не было. Мешки с сахарным песком были не для него. Весил такой мешок 6 пудов. В нем самом тогда было чуть больше половины веса этого мешка, а вот сахарные головы или рогожные мешки с сушеной рыбой были как раз его груз. Старшой в артели его жалел и работу давал ему по силам, понимая, что надорваться на разгрузке можно в любой момент, а кто потом лечить будет? Как придется дальше жить? Один из грузчиков, было, указал вожаку артели, что тот для Васи грузы полегче выбирает, так и расчет должен быть с пацаном вдвое меньше. Артельный его на место быстро поставил.
Я ведь говорит учет веду, кто и что из вас наработал. Вот ты Михаил недоволен, что ему большая доля достанется, чем ты хотел бы, а вот сегодня баржу с кирпичем разгружали так ты по сколь кирпичей-то в нее укладывал?
- По двадцать пять.-
- Правильно, а ты Вася?-
-По десять-
- Тоже верно,-
- А ты сколь ходок, Миша, сделал со своей козой?-
- Не считал я.-
- Зато я считал. Скажу- восемнадцать, а сколь Вася со своей? Вижу не знаешь- сорок шесть. Он с ней бегом бегал. Пока ты свою козу накладывал, он уже опять успевал на погрузку встать. Так получается, что на этой барже он больше тебя на два пуда кирпичей вынес, да потом вы его подметать баржу отправили и он безропотно больше часа ее выметал от пыли. Так кому я больше должен сегодня заплатить? Впрочем, если тебе мой расчет не нравится, можешь поискать себе другую артель.-
- Это, что же, ты меня, опытного грузчика, на пацана променял? Работа тебе моя не нравится? Да я такие грузы подымаю, что ему еще пять лет их не взять, а ты меня гонишь?-
- Нет, Миша, не гоню. А вот жадность твоя не нравится, всё тебе кажется, что другим больше платят, да еще гонор твой: «как это юнец получает сколько и я?». Так что или работай и к парню не цепляйся, или разойдемся как пароход с баржой.-
Начал, наконец-то Василий с артельными питаться более или менее по-человечески. Когда же по0серьёзнее заработки пошли, решил он, что денег накопит, а потом вернется в родную Нижнюю Добринку и хозяйство заведет. Дом, чтоб был высокий, пятистенный, в три окна на улицу. В такой дом не стыдно будет и жену привести. Скотину следует прикупить кое-какую, да еще пусть будут куры, там утки, поросята. Чтоб дети его никогда голода не знали. Уже через год мешок на шесть пудов был для него грузом обычным, а по три пуда если приходилось носить, то брал их два сразу и нес в под мышках. В тело он, правда так особенно и не вошел. Его напарники выглядели гораздо мощнее с широкими мясистыми плечами, крепкими шеями и шарами бицепсов. Но Василий хоть и был, на первый взгляд, тощим как Кащей Бессмертный, на самомом деле был, казалось сплетен из жил. Часто долговязый длинный парень вызывал усмешку, а то и насмешку поскольку, плохо скроенная одежда с чужого плеча болталась на нем как на огородном пугале. В раздетом же виде он был сплетением из вздутых от непомерных грузов вен, и мышц, сплетенных вокруг костей как веревки в канаты. Да и весил Василий теперь уже не так мало, как то встал на весы и с удивлением увидел, что гирь более чем на пять пудов выставить на противовес пришлось. Однажды, когда он лежал, после обеда в тени от перевернутой на бок рыбацкой лодки, к ним подошел средних лет купец в лаковых сапогах. Слез он с ездовой двуколки, что на манер беговых дрожек была на рессорах и на резиновом ходу, запряженной классным, вороным жеребцом. Он подошел к артельному и, похлопывая по сверкающему голенищу кнутом, поприветствовал его и тех, что сидели рядом.
- Здоровы будьте, крещеные.-
- И ты будь.- глянул на него из-под надвинутой на глаза шапки Егорыч,- а, чем тебе некрещеные не нравятся? Слышь, Ильсур-хан, он с тобой здороваться не хочет. –
Из под лодки поднялся здоровый, с черными вислыми усами и темно-коричневой кожей от природы и загара, артельщик татарин, который ходил «подшишельным».
-Это твоя здороваться не хочет?- с грозным видом спросил он купца. – А ну, кто ты такая есть?-
- Здравствуйте добрые люди, я не сообразил, что не все крещеные.-
-А ты чтоб ошибки не было нас приветствуй по-другому, - со значеньем сказал Егорыч, артели.
- Это как же?- искренне поинтересовался купец.
- А вот так… Поклон вам, господа крючники. А теперь сам скажи, кто ты есть таков?-
- Я купец, Яков Барматов. Взял в аренду баржу. До Царицына команду набираю, на баржу. Не будет ли из вашей команды желающих? –
- Дак, поспрошай, я не против, - кивнул головой Егорыч, - мы у себя никого силком не держим. А вон, в версте от нас, сволочи гуртом держаться, им, что через отмель баржу сволочить, что штаны с пьяного- один черт. Лишь бы им навар был. Там, я думаю, быстрее наберете, у нас народ серьёзный.-
- Вот то ж мне и надоть, чтоб серьезный. А то к тем я подъезжал, рожи у них не приведи Господи. Разбойники да и только. Того и гляди кошелек уведут или нож в ребра сунут.-
-А что платить будешь?- неожиданно спросил Василий.
- Новичку полтинник в день вверх по реке, а тридцать копеек обратно.-
- А что за работа?-
-У меня баржа- самолёт, слыхал про такие?
- А за сколь дней дойдем?-
- Сейчас ночи темные и темнеет рано, а по ночам идти –себе дороже. Я думаю недели за три дойдем.-
-Василий, ты и в правду на баржу хочешь податься? Чем тебе здесь не работа?-
- Охота другие места посмотреть. Да и работа сейчас не каждый день.-
- Так ведь и отдохнуть надо, а, впрочем, смотри сам,-
Так и оказался Вася Кирсанов на барже- самолете.
Это уже был конец девятнадцатого века, который завершил столетний расцвет бурлачества. Всё больше появлялось пароходов. Хоть пароход и стоил дорого, скорость у него была несравнимая с бурлацким тяглом. На этом, те купцы, что побогаче и выигрывали.
К началу семидесятых годов девятнадцатого века бурлаков как массового явления уже практически не осталось. Появлялись и совсем хитрые приспособления. На такую баржу-самолёт и завербовался Кирсанов. На барже их было всего пять человек. Купец, кормщик- он же кашевар, и три работяги. Василий за старшего.
По бокам у баржи, ближе к носу, на железной оси были смонтированы два огромных колеса с плицами, наподобие тех, что были у колёсных пароходов, только еще больше. У баржи было два якоря и лебедка. Движение осуществлялось за счет скорости течения реки. Пока баржа стояла на якоре, на широкой лодке вперед нее саженей на сто завозился восьмипудовый якорь, его бросали в воду, а канат наматывался потом на колесный вал, который через колеса крутила вода. Так баржа, как бы, сама себя тащила против течения. Причем, чем быстрее было течение, тем быстрее крутились колеса, а, значит, баржа быстрее шла вперед. Бывло помогал ей еще и парус, если ветер был попутный. Если же нет, то в работу включались «канатные», которые помогали лебедкой выбирать якорный канат. Такой тип баржи называли «самолёт». Скорость получалась не высока. Не быстрее, чем с бурлаками, но платить то нужно было в шесть, а то и в десять раз меньше.
Посмотрел Василий Царицын, и Саратов, и Самару, и Ярославль и Вологду. Да и мало ли городов и весей по Матушке-Волге поразбросано. Там, на вечерках, перед ночлегом, под заунывные песни крючников и погонычей, при свете костров, научился он бороться. Боролись мужики тогда по простым правилам. Была или борьба на поясах или кто кого свалит и положит на лопатки. Приемов было мало. Скорее их топтание напоминало все же классическую борьбу. Кое-что из техники борьбы удалось подсмотреть Васе во время цирковых представлений.
Вася в каждом городе, если было время, пока грузили баржу, брал в цирк билеты и с упоением смотрел за схватками борцов, которые выходили на парад-алле: мускулистые, с медалями на груди.
Иногда, для создания атмосферы таинственности, схватки проходили с борцом инкогнито, когда боролся кто-нибудь в маске, под псевдонимом. пришлось ему видеть и выступления Поддубного и Жеребцова, Ивана Заикина и других известных тогда борцов. Но. когда он увидел Григория Кощеева, он буквально влюбился в него. Не было в борьбе ему равных. И облик, и судьба у них были похожи. Кащеев был страшной силы цирковой силач из бывших бурлаков. Более двух метров ростом, он в одиночку таскал баржи на десять тысяч пудов. Хозяин баржи платил ему за пятерых. Существовала легенда, что Поддубный победил всех, с кем боролся. Он был неофициальным чемпионом мира. Во всяком случае журналисты и репортеры присвоили ему свое звание «Чемпион чемпионов».
Кащеева он положить на лопатки всё же не смог, им засчитали ничью. Видя его выступления, Вася загорался от желания вот так же выступать, быть самым сильным. Но пока он был еще юн для этого. Приходилось ему биться на кулаках с крючниками и биндюжниками, и один на один, и ватага на ватагу. В тех местах, где были большие пристани, и перевозилось много грузов, в летнюю пору крючники, сволочи и просто голытьба на берегу Волги объединялись в ватаги и команды-артели. Там они вместе добывали рыбу, благо ее было вдосталь, вместе варили из нее похлебку. Не брезговали и не законным промыслом. Бурлаки лежали на берегу с прикрепленными ложками к шляпе- знак того, что ее владелец готов идти в наймы. Тут же их и набирали для новой работы. Рядом с крючниками стояла у кого тачка, у кого «коза». Это такой станок, на который можно было грузить кирпичи, а можно было положить мешок муки.
Здесь можно было выгодно завербоваться, можно было в неделю пропить, всё что за месяц заработал и за один вечер проиграть в карты. Можно было получить денежный приз за кулачный бой или выигранную борьбу, а можно было получить в темноте нож в спину и остаться без заработка.
Здесь битый жизнью, обдираясь об этих неудобных людей с шершавыми характерами и дикими обычаями как об жернова мельницы, Василий Кирсанов крепнул не только телом, закалялся и его характер. Взяли Ваську сначала в канатные, через год он перешел уже в гребцы на «завозню», а «якорным», когда начал в одиночку поднимать шестипудовый якорь, стал только через пять.
Кулачный бой ему был по душе. Хотя в детстве его били неоднократно, чем старше он становился, тем реже это случалось. Когда же он достиг своего роста в два метра без пяти сантиметров, с длинными руками, почти до колен и огромными кулаками, много раз ободранными в кровь с зарубцевавшимися шрамами, а возраст его перевалил за двадцать пять лет, то немного было бойцов среди бурлаков, которые выходили с ним тягаться. Ударов он не боялся, как бойцовая собака не боится укусов, да и с опытом они доставались ему все реже. За свой вид с длинными вытянутыми вперед руками и удары, как цепом для снопов, он получил кличку Богомол, Он и правда походил, только в гигантском виде, на это насекомое с его страшными конечностями, особенно при свете колеблющегося пламени волжских костров.
Пришлось ему однажды испытать на себе и удары хорошего боксера, для которого, длинные руки Богомола не были непреодолимым препятствием. Будучи на голову ниже, он легко входил в клинч и работал двумя руками в ближнем бою, что было до сих пор Василию неведомо. Бой он проиграл. Однако этот боксер, которого специально наняли Ваську Богомола побить, показал ему, как нужно держать противника на дистанции, не давая эффективно клинчевать.
В это же время случилась с Василием беда. Все его имущество, в том числе и заработанные деньги, носил он в заплечном мешке-сидоре. В тот вечер, когда с другими артельщиками он получил расчет за доставленную к пристани баржу, артельщики затеяли кулеш варить, да по соточке выпить, а тут с другими артельщиками взялись силой меряться. Опять же и купцы их подзадорили.
Вышел бороться от костромской артели крепкий мужик, пудов шести весом, по кличке Елдюк, а астраханцы Васю выдвинули. Долго оба месили песок сапогами, обхватив друг друга и пытаясь свалить на землю, наконец Елдюк изловчился и подсев кинул Васю через себя. Кошкой тот извернулся и упал, но не на лопатки, а на бок и ударом ноги по лодыжке подсек Елдюка Оба сцепились уже лежа. Более верткий Васька, сумел выбраться из объятий противника, и, вцепился двумя руками в запястье правой руки Елдюка, таща ее всем корпусом на себя, а затем заломил руку ему за спину. Именно так победил Серебряную Маску в прошлое воскресенье Иван Поддубный. У Елдюка кости захрустели и он заскрежетал зубами от боли, только тогда он сквозь зубы выдавил,
-Всё, твоя взяла.-
Астраханский купец, что на Богомола ставил, у костромского купца сто рублей на спор выиграл. Будучи навеселе и, поимев ублаженье своему гонору, он отлистнул Васе пять червонцев. Вася с заработка один на пропой всей артели выставил и пошла гульба до полуночи. А утром, когда он проснулся, котомка его была так же, под головой, да только вспорота острым ножом с боку, а лопатник не только с выигранными деньгами, а еще и с заработанными, почитай за два года, а это поболе двух сотен рублей, уплыл бесследно.
Когда Василий проснулся утром с больной головой, то вдруг понял, что мешок его сильно похудел. Сердце его захолонуло от недоброго предчувствия. Не сразу поняв, в чем дело, он развязал горловину мешка и сунул туда руку, а она высунулась в прореху с левой стороны. Вслед за этим в дыру вывалились чистые холщовые портянки. Больше в мешке не было ничего. Всё, что было заработано, потом и кровью, всё на что он возлагал свои надежды, рухнуло в одночасье. Взвыл Васька не своим голосом и слёзы горькие катились у него из глаз от обиды и несправедливости, постигшей его.
-Лю-ю-ю-ди-и-и, православные, да что же это? Господи, как же допустил ты до этого, али не молился я тебе, а-а-а-ли свечек я тебе не ставил, за что ж ты наказал так меня?- причитал он, сидя на коленях и раскачиваясь из стороны в сторону.
Собрались артельщики, подошли люди из других команд. Все обсуждали происшедшее и, сочувственно вздыхая, покачивали головами, потягивая дым из коротких трубочек, да прикидывали, кто бы это мог быть?
- Это Серьга Кошелев, из ярославской ватаги, больше некому,- вынесли, наконец, свой вердикт артельщики. Ночью собака не взлаяла, значит знаком ей был человек, который котомку у Васьки обшарил, посторонние не подходили. Ножи были у многих, но такой остроты, был только у него. С узким длинным лезвием, бритвенной заточки, с острым, как игла концом, Кошелев постоянно таскал его с собой, в кожаных ножнах, засунутым за голенище сапога. Нашлось еще подтверждение этой догадке. Под утро пришел из города один изкрючников, который гулял в кабаке и там видел, Кошелева, который всех вином угощал и хвастался, что большой куш в карты взял. А было как раз наоборот, всё, что заработал за тяжкий труд, за месяц, он в одночасье в карты спустил и без копейки остался. Без денег снова бы его в игру не взяли, тут в долг никто не верит. Деньгами дурными он значит где-то в эту ночь разжился.
Серьгу прождали до утра, в ватагу он не вернулся. Еще два дня Василий с товарищами обшаривали кабаки пристани в надежде найти ворюгу, но безрезультатно.
Василий тогда поклялся, что убьёт Серьгу, если встретит, а тот деньги не отдаст. Хотел ведь он с концом навигации уже в деревню перебираться, а пришлось снова на баржу наниматься. Вот так и проездил Василий еще почитай два года в основном от Костромы до Ярославля. Временами бился он на спор за деньги на кулаках, иной раз бороться приходилось, так что слух про бойца Ваську Богомола среди бурлаков держался по всей Волге. Пробовал он как-то и в цирке бороться. Однако не имея понятия ни в каком спортивном виде борьбы и не имея техники, схватки проигрывал и понял, что на этом не заработаешь, а идти в ученики и остаться без заработка, не имел возможности. Всё это время он у других ватаг спрашивал, не встречал ли кто Кошелева. Потом, наконец, до него дошел слух, что Серьга теперь поднялся.
С саратовским купцом Мотылёвым у них куплена баржа на паях, и он сам на этой барже кормщиком, а таскает баржу небольшой буксир, Мотылёвым купленный. Весь буксир зеленый, а на черной трубе две белых полосы поперек. В один прекрасный, а скорее черный день золотого сентября 1913 года, на стоянке под Ярославлем, довелось свидеться Василию Кирсанову с Серьгой Кошелевым. Когда они встали на стоянку и сели ужинать, а невдалеке бросил якорь зеленый буксир с баржой, сердце Василия забилось как скворец в клетке. Однако, пароходик, сбросил буксирный канат и почапал в город, а с баржи на берег никто не сошел.
Потом Василий подумал, что может это и к лучшему. Во-первых ясно, что Серьга с собой казну вряд ли таскает, а значит держит на барже, да и лишние свидетели при разговоре тоже не нужны.
Вечером, отвязав тузик, Василий на веслах отправился в сторону баржи, что стояла в двухстах саженях на якоре. Объехав вокруг он увидел канатный конец, свисавший почти до воды, закрепил к нему лодку и, подтянувшись, легко оказался на палубе. Тихо, зайдя в надстройку на корме, он обнаружил двоих, которые играли в карты на деньги. Купюры и карты ворохом лежали на столе. За столом сидело двое купец Мотылёв и Серьга –кормщик.
Когда Василий тихо открыл дверь, пламя свечей колыхнулось от свежего воздуха. Оба игрока отбросили карты и стали вглядываться в темноту, откуда показался Богомол.
-Ты кто?- вскричал купец прикрывая деньги руками инагнувшись над ними всем плотным телом. –Что нужно? Убирайся! Это моя баржа. Нечего тебе тут делать.
-А-а-а, Василий, -проговорил Серьга, с трудом выдыхая из себя воздух, -с чем пожаловал?
-Я? За деньгами,- проговорил, тоже задыхаясь от внезапного спазма в груди, Василий. –Давай-ка их сюда, а то дух вышибу.
-Как это, Вася? Да ты никак нас грабить пришел? Не делай этого. На каторгу ведь угодишь. Людей грабить это не по божески, -вкрадчиво говорил ему Серьга, отступая назад и одновременно пригибаясь. Правая рука его при этом начала тихо опускаться к голенищу. Василий внимательно наблюдал за ним. В это время вдруг неожиданно прыгнул и повис у него на правой руке с воплем.
-Держи вора!
Василий наотмашь ударил его по голове левой и купец, отлетев к стене, со стоном сполз на пол, потеряв сознание. Как хищный зверь прыгнул на Василия Серьга и полоснул ножом наотмашь, явно целясь попасть по шее. Богомол уклонился от стальной молнии ножа и лезвие полоснуло по груди. Брызнула кровь. Рубаха у Василия была распорота концом бритвенно-острого ножа по ключицам, от плеча до плеча. Василий ударил его справа, но тот тоже успел уклониться и удар пришелся вскользь. Серьга отпрыгнул и они с Богомолом с рычанием закружили по каюте как два хищных зверя. Оба явно желали гибели противнику. Потом Василий изловчился и запустил в Серьгу табуретом, а когда тот уклонился, сумел перехватить руку с ножом за запястье. Кистью руки противника с тесно-зажатым в ней ножом он начал молотить об стену, не давая возможности сопротивляться. Наконец нож выпал из разбитой руки Серьги и Вася отшвырнул клинок сапогом в темную даль каюты, а правой вмазал ему прямо в лоб, так что голова кормщика с глухим стуком ударилась о стену. Он уже ничего не понимал, очевидно получив сотрясение, а Богомол войдя в раж все лупил и лупил по этой ненавистной голове, пока не только с лица, но и из разбитого затылка не потекла кровь и противник бревном не рухнул на пол.
-Не по Божецки, значит, грабить?- проговорил победитель и потянулся к столу за деньгами. Он брал их горстями не складывая и не считая прямо за пазуху рубахи в прореху от разреза ножа. В это время раздался выстрел. В спину Василия разрядил свой револьвер, очнувшийся купец. Он усел достать оружие из конторки и выстрелил почти не целясь. Богомола пронизала резкая боль от пули, попавшей в правое плечо и он, обернувшись, пошел на купца. Тот в ужасе глядя на окровавленного великана, двигавшегося в его сторону, выставил вперед свой небольшой револьвер и снова нажал на курок. Пуля попала в живот Богомола. Закричав от боли, тот ухватил револьвер правой рукой прямо за ствол и вырвал у купца, выдирая его из кулака вместе с кожей пальцев. Уже теряя сознание от боли и потери крови, он потом опустил револьвер с размаху на голову купца, потом еще раз, потом еще и упал сам. Дверь в каюту через некоторое время приоткрылась. В нее с фонарем «летучая мышь» вошел разбуженный шумом драки и выстрелами, мирно спавший до этого в трюме баржи, матрос. Он войдя поднял фонарь повыше и заорал от ужаса увиденной им картины. Выскочив из каюты он начал размахивать фонарем и кричать на весь волжский плес
-Уби-и-или, ограбили. Лю-ю-ди, полиция.
Потом, заметив шевеление на берегу и поняв, что к их барже направляется лодка с людьми, вернулся в каюту и судорожно стал запихивать валявшиеся банковские билеты в карманы. Потом выскочил на палубу куда уже заьираслись люди и с ними какой-то полицейский чин. Потом началась суета. Сновали лодки от баржи к берегу и обратно. Увезли тела людей, потом подошел пыхтя застилая волжскую гладь черным дымом небольшой буксир, который отволок баржу в порт. Василий отвалялся в тюремном лазарете более месяца, после того как извлекли из него пули. Одновременно ему пришлось отвечать на вопросы следователя и прокурора, Поскольку машина производства по уголовному делу уже завертелась. Серьга в лазарете помер, а у купца были сломаны два пальца, поврежден один глаз и в наличии сотрясение мозга. Ссылки Богомола на то, что он хотел вернуть украденные у него ранее деньги, суд во внимание не принял. Свидетелей этому не было. Да их никто и не искал. Приговор был суровым. Пришлось Васе Кирсанову прокатиться в «столыпинском плацкарте» до Екатеринбурга, а там пешком по этапу до Соликамска. Через восемь лет вернулся он в родную Нижнюю Добринку, так и не разбогатев. О его кличке откуда-то позднее стало деревенским известно. Так же все скоро поняли, что ни в какие драки и разборки Вася предпочитает не ввязываться. Жил он в своей старой избушке, у которой починил крышу и крыльцо. Вскоре он женился и через три года два пацана уже сидели вместе с ним за столом. Казаков, правда, Вася на дух не переносил. Видно вовремя этапа или каторги ему от них где-то крепко досталось. Один грех за ним водился. Крепко любил он водочку, но выпив бутылку или тут же ложился спать или пел протяжные сибирские песни, а потом засыпал где придется.
Вот на эту его слабость и надеялись Турченок с купчиком, когда мчались к Васе через всю деревню.
Поединок богатырей.
Турченок и Шалопут ввалились к Кирсанову в избу, когда он, пропустив в себя косушечку, сидел и пил чай с баранками, наливая кипяток из пузатого медного самовара. Пот стекал по его лбу с залысинами.
- Василий Семеныч, а мы к тебе, выручай.- С порога прокричал Турченок, - Да кончай, ты, свой чай цфуркать.
_Что за надобность такая? Пожар что ли?
-Да от пожара зимой- то мы уж как нибудь отбились бы, а тут на кулачках казарва наших сейчас бьет на Медведице.-
-Эка морока. Сегодня они вас, завтра вы их. Вы же знаете, я на кулачках не дерусь. –
- Вася, выручай родимый, бухнулся на колени Турченок, ведь наших, Кирсановых бьют. Одни они и остались. А потом, ведь это нам не парней с соседней улицы бить, это казарва отборная. Вспомни, как казаки тебя нагайками воспитывали, до сих пор, небось, рубцы видать? Да, ты коньячку, вот, дёрни и в сани скорей, а то не успеем, забьют наших.
-Кому у них биться? У них, почитай, все бойцы на фронте.-
Вытащив из кармана бутылку, Шалопут плеснул Васе в стакан почти до полна. А при этом он всё приговаривал,
- Есть кому, кое-кто уже с войны вернулся. Мы казарву на кулачках прошлый год побили, так они татарина наняли огромного, Хайрулла Бешметбеков его зовут.-
Аромат разлился по комнате, Вася повёл ноздрями и жадными глотками, а потом, запрокинув голову, выпил его смаху.
- Постой, это какой Хайрулла? Не "Карабатыр" ли его, часом, зовут?
- Точно. Прозвище у него такое. Никто против него устоять не может - только и спасенья, что убежать. Да сколько так пробегаешь?-
- Давно я хотел с ним стукнуться, еще на Волге слыхал про него, а случая не было. Пошли.-
Василий схватил из вазочки баранку, отломил, сунул кусок в рот и быстро пошел в сени, сдернув с гвоздя поддёвку и баранью шапку. Все трое вместе они выскочили во двор и попадали в сани. Турченок хлестнул рысака и они полетели по улице, только комья снега летели из под копыт в разные стороны.
Подъехав к обрыву реки, Турченок и Василий скатились вниз с обрыва, а Шалопут остался наверху и заорал во всё горло.
-Смелей, Добринские, бочку пива выкатываю, если казарву побьёте.-
Схватка богатырей.
К этому времени Добринских уже оставалось всего то человек восемь, которые уже были в весьма плачевном состоянии и с трудом держались на ногах. Они уже почти вплотную подступили к обрыву, который со зрителями возвышался над ними. Казаки старались вовсю. Их было, по крайней мере, вдвое больше. Митька Кирсанов вертелся как уж, отбиваясь от двух крепких казаков. Временами он даже умудрялся доставать своих более могучих противников. Попадал временами то одному, то другому. Удачно зацепил по уху усатого, второму бровь разбил, но они его прижимали конкретно и все его прыжки только отдаляли конец схватки, который был, казалось, неизбежен. Сначала ведь Митяй бился один на один с молодым рыжеусым казачком, но затем корявый казак в нательной рубашке, похожий на цыгана, с проседью в кудрявых волосах, переключился на Митяя, расправившись со своим противником-сыном Турченка.
Обойдя Митяя и, прикрывавшего его тыл и левую сторону, Егорку, он увидел, что последний отчаянно трусит и больше прикрывает голову руками, чтобы ему как можно меньше попало от мозолистых кулаков, вместо того чтобы думать о защите товарища. Поняв, что юнец, скорее всего первый раз в серьезном кулачном бою, казак размазал кровь, капавшую из его носа, по всему лицу и рванул себя за ворот белой рубахи уже запачканной кое-где этой кровью.-
-Убью, щенок, - зарычал он на Егорку, оскалившись, и бешено вращая белками глаз. Его корявые, волосатые руки все в крови, казалось, уже сжимают Егоркино горло.
В ужасе он повернулся и бросился бежать от этого страшного казака, который налетел на него как разъяренный носорог. Далеко убежать юнцу, однако не удалось. Шагов через пять шесть споткнулся он об ноги лежавшего на спине добринца, который разбитыми губами мычал что-то невразумительное. Со всего размаху бухнулся Егорка в снег и тут к нему подскочил этот корявый.
-Вставай, бить буду,- заорал он, над поверженным противником показывая нешуточный волосатый кулак. Егорка, не вставая, помотал головой, показывая, что не встанет.
-Тогда ползи на брюхе в сторону и сюда не возвращайся. Увижу снова, убью. Понял?
- Понял дяденька пролепетал Егорка и пополз в сторону, боясь и подняться и оглянуться. Так и уполз к тропе, которая вела наверх обрыва.
Татарин в это время выдвинулся вперед к центровому бойцу добринских, кузнецу Вавиле. Ему до этого мешали боковые бойцы на удары, которых приходилось отвлекаться и хоть они не вышибли его из нападающих, дело свое делали. Теперь же на каждого из них было по два казака и "Карабатыр" схватился с Вавилой. Кузнец успел только два раза съездить его по бритой башке, но у того голова хоть и мотнулась дважды, он только улыбнулся и с криком, что-то похожее на «Эх, ахаллай махалай» ринулся на Кузнеца и обхватил его чуть ниже ребер. Как кузнец не сопротивлялся, не пытался оттолкнуть татарина, ничего у него не получалось. Сжимая его могучей хваткой, он приподнял его так, что ноги кузнеца не касались земли, и тот только обхватил голову татарина, чтобы удержаться от броска. Однако татарин с броском не торопился. Он сжимал железное кольцо своих мускулистых рук все больше и было видно, что кузнец превозмогает сильную боль и ему не хватает воздуха. Тогда он стал кулаком бить "Карабатыра" сверху по голове, но это опять не приносило эффекта и тот, зарычав, стиснул его еще больше, так что стон вырвался у Вавилы и швырнул его спиной на снег. Ясно было, что Вавила на сегодня больше уже не боец.
Именно в этот момент и вывалился перед "Карабатыром" Богомол, а сзади него Турченок, и еще трое или четверо, примкнувших к ним добринских мужиков, еще не бывших в схватке.
"Карабатыр" опять заулыбался своей страшной улыбкой и протянул руки к Василию Кирсанову. Но недаром у того была кличка «Богомол». Он выставил вперед свои длиннющие узловатые руки с огромными костлявыми кулаками на них. Левой он ударил с маху в лоб татарину и задержал кулак у него на лице. "Карабатыр" в это время пёр на него всей массой, желая повторить, то, что он сделал с кузнецом. Однако длина рук Богомола была невероятной. Он под этим напором только отступил на два шага и шарахнул правой татарина в левую бровь, из которой тут же полилась кровь. Так продолжалось минут пять, а может десять. "Карабатыр" всё махал руками, пытаясь зацепить Василия, а тот, поняв, что именно этого нельзя допустить, согнулся на треть корпуса вперед и отталкивал противника ударами, держа того на расстоянии. Поскольку кулаки у него были тяжелые, а костяшки пальцев все в буграх и шрамах от прежних частых драк, бронзовое лицо «Карабатыра» постепенно превращалось в кровавую маску. Кровь текла у него из обеих разбитых бровей, левое ухо было как большой фиолетовый вареник, правый глаз начал заплывать под чудовищным синяком, но он был боец упорный и всё продолжал наступать. Наконец, ему удалось схватить в момент одного из ударов Василия за кисть руки. Тот, почувствовал железную хватку татарина и понял, что последствия могут быть самые серьезные.
Он немедленно попытался вырвать свое запястье из мертвой хватки «Карабатыра» и ощутил, насколько жутко сдавливают его руку железные пальцы противника. Тут же, не раздумывая, не пытаясь даже дальше вывернуть свое запястье, Кирсанов ударил татарина своим громадным кулаком по державшей его руке. Ему почти удалось освободиться от захвата. Он почувствовал, как ослабла хватка, и выдернул из пальцев противника своей второй рукой. Тут же нанес он молниеносный удар в переносицу татарина. У «Карабатыра» в носу хрустнули кости, и кровь щедро залила его и без того, уже испачканную кровью, могучую коричневую грудь. Да тут еще правая нога Хайруллы скользнула, и он упал на одно колено. Пока происходила под восторженные вопли зрителей эта схватка двух гигантов, Добринские, воспользовавшись таким мощным подкреплением, начали теснить казаков довольно успешно. Один из мужиков, положив своего противника-казака в снег, подскочил к «Карабатыру» сбоку и смаху въехал ему в ухо, а кулак Богомола влепил ему в голову с другой стороны. Тот со стоном повалился в снег и больше не вставал минут пять. Снег вокруг него начал плавиться. Василий подошел к нему и приподнял, так что тот встал сначала на колени, а потом при поддержке недавнего противника, стал выбираться на косогор. С казаками было покончено. После победы над своим бойцом-гигантом они уже не были настроены на победу, да и устали уже все. Сколько ж можно морды бить друг другу? Понемногу все поднимались наверх, где Шалопут уже открыл привезенную десятиведерную бочку пива и несколько глиняных кружек. Разгоряченные бойцы подходили, утоляли жажду из этих кружек и передавали их другим. Казаки и Добринские пили пиво вместе, обсуждая недавнюю схватку, особенно запомнившиеся удары и моменты боя, смеялись и обнимались. Только старый казак в черной лохматой папахе и с крестами на чекмене, прыгнул в сани и, стоя на коленях, свистнул и погнал лошадь прочь от места боя, плюнув в ту сторону, где остались его поверженные земляки. «Карабатыр» сидел на санях и ему заматывали голову чистой холщовой тряпкой, а он прикладывал кусок льда к переносице. На санях увезли и лежавшего навзничь кузнеца Вавилу, похоже, что у него были сломаны нижние ребра. Митяй, Филя и Савка тоже стояли рядом с бочкой, зачерпнув пивка, и остужали себя пенистой жидкостью. Подбежал Егорка и, заглядывая в глаза, подобострастно начал тараторить скороговоркой,-
- А здорово, мы им наклали. Надолго теперь казарва запомнит, как с добринскими силой меряться. –
Друзья переглянулись и промолчали. Егорка зачерпнул пива и поднял вверх кружку.
-Давайте за нашу победу выпьем, за нашу дружбу.-
- Ага,- отозвался Митяй,- Старый друг, лучше новых двух, особенно ты. Видел я, друг мой лепший, как ты от казака улепетывал, когда должен был меня прикрывать. Они вдвоем, потом так за меня взялись, что я жевать наверное неделю не смогу, а морда у меня теперь самая жениховская.-
Вид у Митяя и вправду был плачевный: из распухшего носа все еще капала кровь, левый глаз начал заплывать, свадебная вышитая рубаха была разодрана от ворота почти до пупа.
Подошли два казака, тот корявый, от которого сбежал Егорка, и тот, с кем бился Митяй. У одного была бутыль с самогоном, заткнутая початком, а у другого полковриги хлеба и шмат сала.
- Давайте, юнаки, по маленькой выпьем, чтоб зла не помнить.
Те подставили кружки и корявый плеснул каждому из бутыли.
-Добрые бойцы из вас будут, особенно этот, в расшитой рубахе, - кивнул он головой на Митяя. – Ловко дерется и бьет по-взрослому, не хуже мужика.
- Так я мужик теперь,- заулыбался разбитыми губами Митяй, - у меня вчера свадьба была.
- Ну, тогда точно, мужик,- засмеялись казаки, -у нас, правда, говорят,- это еще не мужик, а женатик. Мужик, ведь, не тот, кто девок портит, а тот, кто на себе хозяйство тащит. Да, похоже, что у тебя это получится. Давай выпьем за тебя.
Все выпили.
- Крепко вам сегодня досталось,- опять встрял Егорка, - а если б не татарин, вам бы вообще хана.
- Да уж, а если бы ваш громила вовремя не подоспел, так мы бы вас раскатали,- ответил тот, что с пшеничными усами.- Откуда вы его взяли? Это ж не боец, а ужас Божий.-
-Это наш, из Кирсановых. – выпятив грудь от гордости, сказал Егорка, кивнув головой в сторону Василия, которого потчевал коньяком Шалопут.
-И ты из Кирсановых?- спросил корявый.
-Родня они нам.
- Так вот, ты паря, видно, не их корня.
-Это почему же?
- А, бздун ты.
Парни и те, кто стоял с бочкой рядом, и слышал эти слова, захохотали. Егорка вспыхнул.
-Ты, что, охренел? Ты слова выбирай…
- Ты мне не тычь,- посуровел казак, - Я георгиевский кавалер, Луговой Матвей Силыч. Меня на Вы величать надо. А коли бздун, так и есть бздун, и выбирать мне тут нечего. Или стукнуться со мной хочешь?
И он надвинулся на Егорку. Тот в испуге отшатнулся и расплескал пиво, которое только зачерпнул из бочки.
- Митяй, ребята, что же это? Вашего друга обзывают, а вы, что и не заступитесь?
Парни переглянулись, казаки застыли в напряжении. Митяй после паузы ответил.
-Что ж нам снова кулачки начинать? Хватит на сегодня, да и нет причины.
- Как же, а я? Я ж твой лучший друг, – растерялся Егорка.
-Головка от х-я, - брякнул нецензурно Митяй, - был ты другом, да весь вышел.-
У Егорки слезы от обиды брызнули из глаз, и он бросился прочь от косогора.
Парни еще выпили самогона, и запили пивком, а потом двинули к Митяю домой.
Когда они вошли в хату, то все трое хоть и плохо стояли на ногах, но с двух сторон поддерживали Митяя, который, почему-то, набрался больше всех.
- Ой, Евдокия Михайловна, что же это?- сплеснула руками Манечка, когда увидела своего мужа, - Что же делать-то?
-А ничего, - презрительно сказала Евдокся, - разуй и спать завали, да рассолу капустного рядом поставь. Утро вечера мудренее. А не можешь при себе мужика держать, так не причитай.
Вскоре раздетый Митяй уже храпел, развалившись на кровати, а в углу ее, сжавшись в комок, прикорнула Манечка.
На другой день он надел вышитую рубаху уже заштопанную и выстиранную и сел завтракать. Манечка подавала ему, стоя у стола. Сама уже перекусила раньше и посуду помыть успела. Так и завершились свадебные хлопоты Кирсановых.
О Егорке в деревне с тех пор никто не слышал. Поговаривали, что он ушел в тот же вечер с коробейниками в сторону Царицына.
В деревне перемены.
Потекла жизнь в доме Кирсановых своим чередом. Не все было там гладко. Частенько были у Машеньки слёзы на глазах. Известное дело лучше быть любимой дочерью в семье небогатой, чем слезами умываться в зажиточной. Оно конечно у Евдокии Кирсановой характер был не сахар, дак ведь, правду сказать и колеса пока к телеге притрутся, тоже поскрипывают.
Весна 1917 года была ранняя.
Отсеялись как всегда, во время. Снег за зиму выпал хороший и горячие апрельские лучи, растопив его, не успели высушить пашню. Отпахались и отсеялись Кирсановы к середине апреля.
Средний брат Иван еще до пахоты, наконец-то завершил строительство, как и намечал, да и отъехал с семейством в конце марта.
Теперь уже Митяй был в семье за главного мужика. Он и за плугом стоял, а за погоныча, известно, жена должна идти.
Этим погонычем в наступившую весну года у Митяя была Манечка, хотя Митяй её, вслед за своей матерью, Евдоксей, всё более Марусей стал называть.
Хорошим погонычем кирсановской пары лошадей была Маруся. Митяй вёл борозду, как по нитке, держась за металлические ручки плуга и глядя на босые крепкие ноги своей молодой жены. Лемех, сверкавший зеркальным блеском, отваливал жирную землю на сторону. В десяти шагах за ними шла младшая Митина сестра, ловко бросая тяжелые пшеничные зерна в свежепаханную землю, которая слегка парила на солнце и издавала такой духмяный запах, что голова шла кругом. Вспахать пришлось и наделы братьев Ивана и Григория, который и в новом дому-то пожить не успел. На проводы зарезали кабанчика, самогону наварили, родню пригласили.
За столом не в правилах было, а уж на перекуре новости мужики обсуждали. Первая из них, что за власть теперь на дворе? От Петербурга до Нижней Добринки не ближний путь. С другой стороны и не тайга Сибирская. В шести верстах железная дорога проходит, а по ней газеты везут, а в них - то самые новости. В газетах всё прописано, что и как, где происходит. Многое начало исподволь меняться в этом мире. Еще прямо оно вроде и не затрагивало их неспешный устоявшийся кондовый крестьянский быт, однако и не заметить уж совсем происходящих и грядущих перемен тоже было нельзя.
Обсуждались новости и деревенские и то, что творилось в миру.
По всей Европе в это время всё еще шла война.
Война по раньшим временам неслыханная. Впервые на войну стали мужиков забирать по призыву, а не добровольно. В былое время, правда, иногда и не совсем, чтоб добровольно, а разнарядку царя Московского по рекрутам всё же выполняли. Пропивали рекрутов всей деревней и героями они уже для всей деревни были, не успев начать воевать. Так что, не так уж и тягостны были эти проводы в армию.
С конца шестнадцатого года уже о желании воевать уже вовсе не спрашивали. Вышел царёв «Указ о призыве на военную службу». Мужиков из деревень стали подгребать, прибывая в сёла с вооруженными мобилизационными командами. Однако брали все еще только тех, кто был отменным здоровьем богат, старше двадцати пяти и православных. Поэтому многие с завистью, а некоторые и с ненавистью поглядывали на зажиточные немецкие посёлки, где вольно разгуливали немцы, которые не подлежали призыву. Там по-прежнему на крашеных скамеечках, возле своих домов, сидели в шляпах немцы, покуривая свои трубочки или попивая пиво в гаштетах, где кёльнер обязательно был в белом переднике и обсуждали те же самые новости. Да и война- то, ведь, была затеяна тоже немцами. Тут и разберись.
У казаков было в плане идейном еще хуже. Будучи опорой и защитой Царя они вдруг остались без него, а на войну все одно гонят.
Казаки, они были рядом. Почти что родные. А некоторые с ними были в родственниках напрямую. Ведь ярмарки в Нижней Добринке не только были возможностью продать или купить, что-либо. Это были совершенно замечательные десятилетиями сложившиеся ярмарки невест. Казаки, бывало, на ярмарках всегда косились на деревенского парня, который выказывал явные знаки предпочтенья к девушке-казачке. Тут уж непременно вставал вопрос, а что за приданое за ней дадут? В зажиточную ли семью она идёт? Девушки из Нижней Добринки за казаков шли, как правило, с охотой. Знали они, конечно, об особом укладе жизни у казаков, что ко многому придётся привыкать. А, всё- таки, это был надёжный и часто очень счастливый брак. Поэтому, для нижнедобринских казаки Войска Донского были практически свои, родные. Не только потому, что защищают «Веру, царя и Отечество», а уже по крови родные многим.
У казаков под призыв попали все мужики подчистую, с двадцатилетнего возраста, до сорока годов за исключением инвалидов.
Уходили они из станиц конными эскадронами, с полным вооружением, горланя свои лихие песни. В газетах сводки с фронтов шли между тем совсем неутешительные. То там нашим ввалят, то там мы город немцам оставили, то там война перешла в затяжные бои. Время от времени с фронтов приезжали инвалиды. Теперь раненых, после излечения, вот новое дело, опять направляли на фронт, не успев поставить на ноги.
Те, кто приезжал домой в короткий отпуск, крыли матом своё начальство, армейских тыловиков и, господи прости, Царя–батюшку со всем его семейством, вместе с Распутиным. А потом в этих же выражениях и Временное Правительство, которое вроде свободу объявило, а лучше не стало. На хрена эта свобода, коли воевать всё одно надо, а ни патронов, ни жратвы солдатам и казакам не добавилось?
А в крестьянском миру, между тем, знаковые события оставались не без внимания, но и без смуты. Вот, скажем, тот слух, что прошел на Масленицу, будто Царь-Батюшка, Самодержец всея Руси - Николай Второй, от престола отказались и власть стала потом какая-то временная, полностью подтвердился. Хоть и с опозданием, но привезли в деревню несколько газет, а там все было прописано.
Уже на Пасху кто-то по деревне развесил в людных местах красные флаги и листовки у кабака разбросали, где призыв был не подчиняться Временному правительству и уклоняться от призыва. Частный пристав, как флаги увидел, послал урядника с помощником сорвать их к едреной матери и смутьянов выявить. Флаги сняли, а смутьянов не нашли. Уже дело к морозам, дошли вести, что в Петербурге опять переворот был и власть взяли большевики. Никто про большевиков толком ничего не знал, но их декрет «О земле» обсуждали со вниманием.
Великих перемен в Нижней Добринке не ожидали. В округе почитай что большей частью земля была общинная. Помещичьей земли было не много. Решили на сходе, что давать из нее будут фронтовикам, которые надумают семьёй обзаводиться. Голытьбе земля не нужна. Вот как, скажем Егорке Анучину. Её обрабатывать надоть, а у него, отродясь, ни сил, ни тягла не было, так что, он пальцем её, матушку-землицу, пахать стал бы? Да и, слава Богу, что ушел из деревни, спился бы на чужих свадьбах, да именинах.
После отказа от престола царя Российского Николая Второго, приходили непонятные рескрипты Временного Правительства. От старшего брата Григория перестали письма приходить, а то ведь были каждую неделю.
Забрили среднего Митиного брата Ивана. Война требовала нового мяса. Конца и краю ей было не видать.
На Нижней Добринке заметней стали перемены с отсутствием исправника, урядника и еще двух полицейских чинов. Последний раз их видели на Пасху. Исправник, отстоял молебен в полном парадном мундире при орденах. Похристосовался с батюшкой, троекратно его, поцеловавши, и признался ему со слезами на глазах.
- Последняя наша с вами Пасха, отец Амвросий.-
- Что вы, Господь с вами,- замахал тот на него руками,- не умирать ли вы собрались?-
- Нет, умирать я сам не буду, но чувствую, как царство антихриста грядёт. Я уже стар с ним бороться. А вот они меня в покое вряд ли оставят. Да нам уж и жалование платить перестали. Третий месяц без довольствия службу несем. Пусть уже порядок охраняют те, кому он понадобится.-
- Что ж вы такое говорите – то? – пытался понять священник.
Исправник горько усмехнулся, махнул рукой и вышел из храма.
С тех пор в Нижней Добринке никто чинов полиции в форме не видел.
А потом из газет узнали, что полиция нынче упраздняется и амнистия вышла всем, кто в тюрьмах сидел. Выпустили всех без разбора: и политических, и уголовников. Поскольку Указ был подписан Главой вновь созданного Временного Правительства, то и отпущенных сидельцев назвали по его фамилии –«птенцы Керенского». Нельзя сказать, что при этом в Нижней Добринке разгул преступности начался. Это ведь не как в ближних городах- Царицыне или, к примеру, Ростове. Там «птенцы Керенского» собираться начали в воровские шайки и кое-где начали представлять из себя достаточно грозную тёмную силу. Её уже приходилось опасаться и, с которой уже приходилось считаться, властям. Порой, и в Нижнюю Добринку доходили слухи, что начали на дорогах шалить разбойнички, да и поворовывать стали почаще. То по дороге на станцию ограбили семью, которая с ярмарки ехала, то со двора на краю деревни телушку свели, а собаку зарезали. Там у барина поместье спалили, а добро растащили. Ответные меры со стороны крестьян тоже были, отличаясь скорее жестокостью, нежели законностью. Так, пойманному конокраду в задницу забили заостренный кол, бросив его умирать на околице деревни.
А бывало и наоборот. Там, где сгорел барский дом, заполыхали ночью в одночасье и крестьянские стога сена. Благо хоть до новой травы уже было не далеко, а то, поди, всю скотину под нож пускать пришлось бы.
Урожай, впрочем, по осени собрали хороший. Хотя Дмитрию пришлось работать за троих, закрома засыпали и свои и братьям.
Возвращаться потихоньку стали и фронтовики. Кто сам ушел с позиций, винтовку прихватив, кого по ранению отослали, кто по Указу о роспуске старой армии. К концу ноября пришли газеты с новыми декретами советской власти. Декрет- декретом, а как землю делить по-новому никто не знал. Слышно было, что к Ростову и Новочеркасску потянулись бывшие офицеры, которым при Советах в городах было не сладко, а в армии делать уже нечего. Так незаметно и тревожно, уже без Рождественских гуляний и свадебных поездов наступил 1918 год.
Эх, гуси, гуси... часть4
© Copyright: Евгений Пекки, 2010
Свидетельство о публикации №210011900517
Свидетельство о публикации №210011900517
Рецензии
Самобытно написано про старину.
И колоритно.
Особо понравилась схватка богатырей.
Реймен 22.11.2023 11:06 • Заявить о нарушении
И колоритно.
Особо понравилась схватка богатырей.
Реймен 22.11.2023 11:06 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.