И не можем мы жить на месте...

          
          Целый год после возвращения из Талдыкургана я прожил дома. Это был на редкость спокойный  год. Люба закончила медучилище и стала работать лаборантом в вакцинной лаборатории института, Лёнька пошел в первый класс, а меня закрепили за старшим научным сотрудником  паразитологической лаборатории Якуниным.   Приятно было после работы попадать в домашний уют! Хлопотала на кухне жена, на колени забирался сын с книжкой, бормотал телевизор: было всё, от чего я отвык за прошедшие годы.
          За эти 365 дней я съездил в шесть командировок.  В январе меня и ещё двоих сотрудников, лаборанта и аспиранта, отправили в Панфиловское (ныне Джаркентское)  противочумное отделение с заданием добыть и доставить в инсектарий института 5 000 блох. Командировка удалась на славу. Поселились мы в общежитии отделения. Каждое утро я с водителем и тёзкой американского президента, лаборантом Колей Бушем выезжали в поле, на Айдарлинский стационар. Хрупкий и нежный аспирант оставался на хозяйстве и выполнял обязанности поварихи. Работа в поле начиналась с заготовки саксаула и разведения костра (температура окружающей среды колебалась от -15 до -20 градусов). Потом я отыскивал обитаемую колонию больших песчанок и начинал её раскапывать, паяльной лампой согревая под собой песок. На глубине свыше метра на тепло от паяльной лампы устремлялись первые блохи, а после полутора метров они появлялись во множестве. Вечером, в общежитии, нас ждал аспирант с готовым ужином (он же – обед) и новостями.
         В конце апреля я на двадцать дней съездил в Баканас и поработал в песках Таукум, на левом берегу Или. В мае снова был отправлен в Панфилов, на стационар Айдарлы, в отряд моего старого знакомого Александра Ивановича К. Поселились мы с ним в одной 4-х местной палатке. Застелили кошмой пол, поставили раскладушки, столик из фанерного ящика, а за столиком – канистру с дистиллированной водой и  30-ти литровую флягу со спиртом… А вокруг была благодать! Цвело всё, что может цвести. Соловьи не умолкали ни днём, ни ночью. Рыба клевала, как сумасшедшая, зайцы и фазаны по утрам разгуливали посреди лагеря. Всё вокруг радовалось жизни. Всё, кроме нас. Каждое утро я просыпался под  один и тот же шлягер в исполнении доктора Сашки,
- Тром-пом-пом-пом-пом-пом-пом … Ну, чё, Саня, шпокнем?
Я приоткрывал один глаз. Доктор лежал на боку, подперев рукой голову, и внимательно следил за моим пробуждением.
- Сань, - отвечал я ему каждое утро, - Давай встанем, оденемся, умоемся, зубы почистим, а потом шпокнем.
- Не-не-не! Не-не-не! Давай-ка быстренько разводочку!
- Саш! Не хочу ! Мне в поле ехать. Разведи сам!
- Не могу я! – жалобно говорил доктор, - Ну, не могу! Руки дрожат.
             После амбулаторного лечения доктор вставал, одевал трико, брал гантели и выходил из палатки. Он медленно и с удовольствием делал зарядку, умывался, завтракал и шёл в прохладу лаборатории. А я после завтрака прыгал в кузов грузовика и ехал в пекло приилийских песков, ловить блох. У тех, кто добывал их из нор, есть нехитрый приём – нужно тихонько дунуть в нору и блохи, реагируя на движение воздуха, начинают прыгать к выходу. В норах, в которые дул я, блохи либо удирали в глубь норы, либо умирали на месте от острого алкогольного отравления. А кому они были нужны - дохлые блохи?
             Вот под этот «тром-пом-пом» я просыпался одиннадцать дней подряд, а потом капитулировал. Я собрал свои манатки, выпросил у подотчётника и поставил на отшибе, на берегу протоки, двухместную палатку и только тогда ощутил всю прелесть весны. А весна действовала на всех. Щепка лезла на щепку…  Лабораторная группа отряда, кроме меня и доктора состояла из людей зрелых, в возрасте от 55 до 65 лет. Сидят эти «мальчики» и «девочки» вечером за столом и вот, одна из лаборанточек начинает сладко потягиваться,
- Что, Петровна, растёшь ? – ехидно спрашивает её коллега.
- Ага, Константиныч, расту …
- Врёшь! Хочешь!
             Я икаю от смеха и ухожу в темноту, чтобы вволю поржать.
            В июне нас Якуниным отправили в один из отрядов Киргизской ПЧС, на Таласский хребет. У меня не хватит слов, чтобы описать красоту этого места. Отряд располагался в палатках на берегу быстрой, ледяной речки. В свободное от работы время я  часами бродил по горам, и однажды, недалеко от лагеря, обнаружил пещеру. Много раз пытался я дойти до её конца, но так ни разу и не дошёл. Страшненько. Ещё это место запомнилось мне зарослями шиповника, который к тому времени уже начал созревать. Ни до, ни после, ни в каких других местах не видел я больше таких крупных и сочных плодов. По берегу речки густо росла облепиха, горькая, водянистая и страшно полезная ягода. В пещерах, если хорошо поискать, можно было обнаружить мумиё – «скальные слёзы», обладающее волшебной целительной силой. В общем, стоял этот отряд не в ущелье, а в настоящей кладовой здоровья. Работы у меня было совсем мало. Мне нужно было очёсывать блох с сонь, если таковые попадут в лабораторию. За весь период моей командировки на вскрытие поступил только один такой зверёк. Так что времени для шляния по горам у меня было более чем достаточно.
         В июле, с  Якуниным и Сергеем Поле мне посчастливилось побывать на Памиро-Алае.  Прав был В. Высоцкий, когда спел: «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал». В отличие от уютного Тянь-Шаня,  Памир – это в первую очередь дикость и неприступность. Могучие реки, сумасшедшие серпантины дорог, грибы, растущие на кромке тающего снега, на высоте более 4 000 метров над уровнем моря, пары необыкновенно красивых индийских гусей, плавающих на плёсах горных речек. И, наконец, яки. На Памире их называют топосами.
        Сентябрь. Каратальский  отряд. Чем он мне запомнился? Туалетами! На Талдыкурганской станции  хозяйством в те времена заведовал некто  Кукушкин. Был он высокий и чрезвычайно худой. Когда в каратальском отряде строили сортиры, мерку снимали, видимо, с завхоза.  Я со своим нормальным телосложением, если заходил в сортир передом, то выйти из него мог только задом, ибо развернуться внутри было очень затруднительно. Лаборант Мишка Ушаков жаловался  мне как-то:
        - Сижу я на очке, покуриваю, о смысле жизни размышляю, и вдруг, распахивается дверь, взлетают у меня перед носом полы халата, спускаются к коленям трусики размером с парашют и, на меня, Сань, начинает надвигаться огромная задница! Я, от растерянности шлёпнул по ней со всего маху.  Раздался вопль, и задница исчезла, но теперь я каждую ночь вижу во сне этот кошмар…
        В самый разгар морозов, в декабре, я снова был в Панфилове. Тот, же стационар, костёр на снегу, паяльная лампа, и думки о том, что не миновать мне, в лучшем случае, пневмонии. Миновал, однако, и привёз в инсектарий института требуемое количество переносчиков чумы.
       Подходил к концу год моей работы лаборантом. Жена была на шестом месяце беременности. Всё было хорошо, но что-то не хорошо. Не устраивала меня лаборантская работа. Отвык я, будучи зоологом, трудиться на дядю, хотелось самостоятельности. Часто заглядывал я на второй этаж, в зоологическую лабораторию. Там оставались работать люди, с которыми я начинал свою  карьеру в противочумной системе. Там я и узнал от А.А. Карпова, что в чимкентскую противочумную станцию требуется зоолог. А еще я узнал, что  из Минздрава СССР в паразитологическую лабораторию института пришла ставка зоолога. Это была МОЯ ставка, но узнал я о ней не от зав. лабораторией, а от секретарши директора. Разговор с завом был недолгим.
- Год назад, когда меня брали на работу, вы обещали, что через год меня переведут на должность зоолога или МНС.
- Да, Сашенька, я помню наш разговор, но ты пойми, у меня в лаборатории, на должности лаборанта с высшим образованием сидит племянник министра здравоохранения республики. Все понимают, что он – баран, но разве наш директор может отказать министру?
- Значит, этой ставки мне не видать? Сколько нужно ещё ждать?
- Ну, не знаю. Ещё год, два …
Я написал заявление об увольнении, не сходя с места. А через пару дней, на верхней полке фирменного поезда «Алатау», я всю ночь думал о своём поступке, о беременной жене, о сынишке, который теперь опять будет редко видеть папу, о маме, которая очень болезненно переживала отказ директора дать мне ставку зоолога . Впереди у меня была полная неизвестность.