Хозяйка Сэмплиер-холла, продолжение 1

Я очнулся от дикой головной боли. Процедура открывания глаз оказалась сущей мукой, да и далась мне не сразу, а, открыв глаза, я испытал лёгкий шок, сообразив, что лежу на земле ничком, уткнувшись лицом в мокрый песок, весь в грязи, как свинья,  только что вылезшая из лужи, с зеленью в глазах и сладко-скользким комом в горле. Тут у меня из носа хлынула кровь, и стало полегче, но всё равно я чувствовал себя больным. Тошнило и сильно хотелось пить.
Кое-как, опершись сначала на руки и колени, я сумел выпрямиться. Ноги жидко тряслись. Я увидел, что мой дорожный саквояж валяется рядом полуоткрытый. Исчезли все мои деньги, исчез револьвер. Впрочем, мне было так плохо, что эта пропажа почти не встревожила меня. Стараясь хоть как-то собраться с мыслями, я огляделся, чтобы понять, где нахожусь, и к своему облегчению увидел изгиб песчаной тропы, ведущей от Сэмплиер-Холла к Чаячьей бухте.
Слава богу, я был почти на месте. Чуть выше начиналась каменная полуразрушенная ограда, окружающая заросший яблоневый сад, виднелась жёлтая площадка солнечных часов, а ещё дальше возносилась вверх единственная башня Сэмплиер-Холла, выполненная в готическом стиле.
Было довольно рано – часов шесть или семь. Меня это удивило – получалось, что дилижанс из Фулворта только что прибыл, а между тем у меня было такое чувство, будто времени прошло куда больше.
Впрочем, как следует осмысливать ситуацию сейчас я был не в состоянии – всё ещё сильно болела голова, предметы слегка расплывались у меня перед глазами, а земля покачивалась. С другой стороны, у меня хватило здравого смысла, чтобы сообразить, что если я сейчас явлюсь в Сэмплиер, как есть – в измятом и перепачканном костюме, шатаясь и с позывами к тошноте, мне едва ли удастся произвести на мисс Мак-Марель желаемое впечатление. Поэтому я спустился вниз по тропинке к бухте, умылся, почувствовав при этом значительное облегчение, и переменил одежду – благо, в саквояже остались в неприкосновенности пара белья и отличный костюм для верховой езды из практичного, почти не мнущегося материала. Всё то, что было на мне прежде, реанимации не подлежало, и, скатав в ком, я безжалостно забросил  ещё недавно столь импозантное облачение в канаву с жидкой грязью. Вернув себе, таким образом, утраченную респектабельность, я с ужасом подумал вдруг, не украдено ли заодно с бумажником и кольцо. Облившись холодным потом, я бросился к саквояжу и с великим облегчением убедился, что кольцо на месте, но зато исчезла маленькая визитница из крокодиловой кожи с оставшимися в ней двумя-тремя карточками. Никакой ценности вещица собой не представляла, так что оставалось только дивиться прихотливому вкусу грабителей.
Делать нечего. Ободрённый сохранностью кольца и смирившийся с потерей остальных ценностей, я снова поднялся по песчаной тропинке к Сэмплиер-Холлу.
Родовое гнездо, принадлежавшее некогда предкам моего друга по материнской линии, представляло собой небольшую усадьбу семнадцатого века, запущенную и обветшалую. Само строение ещё как-то содержалось, но прилегающему саду уже лет сто позволяли расти, как заблагорассудится. В результате яблони и крыжовник сплелись в нём мёртвой хваткой, продолжая, как это ни странно, приносить прекрасные плоды в удивительном изобилии. Часть парка была занята под пасеку, и до моих ушей доносилось убаюкивающее басовитое гудение.
В сельской местности люди встают рано, и после семи-восьми часов застать кого бы то ни было в постели мудрено. Холмс не был исключением, хотя, должен признаться, несколько иного рода – его не удавалось застать в постели не оттого, что он рано вставал, а, скорее уж, оттого, что ложился он в неё в такое время, в которое едва ли человеку нормальному придёт в голову отходить ко сну.
Так и сейчас, я был готов увидеть его во дворе или на пчельнике, но действительность превзошла все мои ожидания.
 Холмс варил варенье.
На посыпанной песком площадке на заднем дворе была сложена примитивная каменная плита, в плите горел огонь, на огне стоял медный таз, а великий детектив в ситцевом фартуке орудовал ложкой на длинной ручке, помешивая варево, о природе которого без слов говорил густой аромат малины.
Несмотря на всё ещё мучавшую меня дурноту, я засмеялся, и он обернулся ко мне, удивлённо вскинув брови:
- Уотсон? Вы? Откуда?
- Из Лондона.
- А, - сказал он так, как будто, действительно, нуждался в этом ответе. Потом подмигнул мне и неожиданно спросил:
- Может, хотите малиновых пенок?
Показалось мне, или, действительно, в его словах прозвучала скрытая двусмысленность?
- Холмс, - тогда начал я, сразу же беря быка за рога, - с этим ничего не поделаешь. Нравится ли вам или не нравится, но я приехал и ни с чем не уеду.
Он положил ложку на край таза, выпрямился, скрестив руки на груди, и, пристально глядя на меня, приготовился слушать. В его глазах светилась насмешка, да и вся поза выглядела преувеличенной, гротескной. Я начал горячиться:
- Вы можете смеяться, сколько вам угодно, над старым дурнем – вы даже, возможно, имеете право смеяться. Но я, действительно, люблю вашу дочь – теперь я понял это совершенно точно – и буду просить её руки, что бы вы по этому поводу ни думали.
По мере того, как я говорил, Холмс делался всё более серьёзным.
 - Я вовсе не смеюсь, - сказал он, наконец. – То есть, не смеюсь над вашим чувством, я хотел сказать. Не то, чтобы мне по душе такой поворот событий, но, учитывая нашу давнюю дружбу, можете даже считать меня союзником. Вот только…
- Что? – испугался я.
- Как бы вы не опоздали, дружище. Не сегодня–завтра будет объявлено о помолвке мисс Иронии Мак-Марель с доктором медицины Пьером Дегаром. Где вы были весь этот год?
Его слова прозвучали для меня похоронным звоном. Я вспомнил Дегара – таким, каким я видел его на станции дилижансов в Фулворте – и понял, что проигрываю сравнение по всем статьям. Сердце у меня оборвалось, в глазах вдруг стремительно потемнело, и я, не в силах устоять, опустился прямо на песок у ног Холмса.
- Что с вами? – испугался он. – Неужели мои слова так больно ранили вас? Уотсон, друг мой, там, в Лондоне, я и предполагать не мог, что у вас это так далеко зайдёт. Я, честно говоря, думал…. Впрочем, чёрт возьми, какая разница, что я думал! – оборвал он сам себя. – Вставайте! Да вставайте же! Ещё никому не удавалось завоевать сердце женщины, сидя на песке!
Я поднялся, ухватившись за протянутую руку.
- Холмс, надо ли понимать ваши слова так, что вас устроит расторжение помолвки?
- Мне не очень нравится этот Дегар, - пожевав губами, сказал он. – Но вы не слишком-то обольщайтесь – дело не во мне. – Помолчал и добавил с улыбкой: - Хотя и в обморок падать, на мой взгляд, пока преждевременно.