Самосуд. Глава 7

Глава 7

С отъездом Чернограя на учёбу в техническое училище, вспомнил Славик, – ему стало скучно и одиноко в селе. С ровесниками и младшими он раньше почти не дружил. Они ему были просто не интересны. Но всей душой тянулся к Вадиму. Объездил с ним на велосипеде все окрестные сёла; на лыжах – все бугры, урочища и балки обошёл. Не раз загорали вместе, а также с Вадимовой компанией на берегу речки Казинки у Калинового Яра. Чернограй был отчаяннее и выносливее всех сельских мальчишек. Бывало, рвала пацанва жёлуди на дубах, – он же снимал их с самой верхушки, рискуя шмякнуться о землю и вдребезги разбиться. Выше, чем у всех , красовались вырезанные им инициалы и звёзды на осинах. Самым опасным был он и для обитателей поднебесных гнёзд. К ним Вадим добирался с обезьяньей ловкостью, вызывая переполох у крикливых сорок, грачей и прочей дичи, которую он, впрочем, больше, чем другие мальчики, жалел, никогда не забирая из гнёзд яйца, а только показывая их своим друзьям, остановившимся где-нибудь двумя-тремя ветками ниже. Вылазки на деревья не были для него чистым озорством или только самоутверждением в глазах пацанов. Его увлекали знакомства с любопытными желторотыми птенцами, с птичьими яйцами – такими разными, неповторимыми – голубыми, светло-коричневыми, пятнистыми, словно веснушчатые носы отдельных ребят.

Любил Вадим полёты на лыжах.

Когда выпадал свежий снег, он собирал ватагу румянощёких мальчишек и вёл на бугор. Скомканный в ладонях и пущенный им по касательной к ровному и рыхлому сугробу снежок, кувыркаясь, накручивал скопище снежинок на свои круглые бока, заметно полнел и, отяжелевший, замирал на склоне. Тогда Вадим, пока хватало собственных сил, толкал его одной, двумя руками, после чего наваливалась вся компания, скатывая снежную глыбу к самой подошве бугра и оставляя за ней обесснеженную, с остатками жухлой осенней травы, дорожку. Бока глыбы дружно равняли, нагребали к ней побольше снега, чтобы выстелить и утрамбовать въезд на будущий трамплин. Работу заканчивали только тогда, когда под трамплином мог вместиться во весь рост самый высокий из мальчишек. Затем вновь выпавший серебристый снежок и ночной морозец завершали сооружение, доводя его до совершенства.

Место развлечения вновь оглашалось звонкими мальчишескими голосами, звуками потасовок и смехом. Чернограй «ёлочкой» шёл на макушку бугра и, оттолкнувшись от него изо всех сил палками, направлял разгон лыж на снежную постройку. Перед трамплином, разрезая собой холодный воздух, Вадим предусмотрительно приседал на пружинистых ногах, и углубление в снежном въезде на трамплин подбрасывало лыжника так, что у него захватывало дух, а глаза заливались слезами. Он не без труда удерживался от падения, эффектно, с глухим пришлёпом лыж приземляясь и виртуозно поворачивая их перед самой кромкой обрывистого яра.

Славик Перехваткин, запорошенный пролетевшим над головой Чернограем, выходил из-под трамплина, вытряхивая из-за воротника колючие серебринки не успевшего растаять снега. Потом с замиранием сердца сам забирался на поднебесную макушку горы. И, конечно, навсегда заполнил конфуз своего первого полёта. Тогда, приземляясь, он шлёпнулся лыжами о накатанную лыжню. И все увидели, как из одной его ноздри выскочила и зависла на кончике носа жирная и тягучая, словно сгущённое молоко, капля, вызвав взрыв смеха обалдевшей от восторга ребятни. Славик чуть не заплакал от обиды за свою слабость, а Чернограй, уловив его смятение, с напускной строгостью прикрикнул на толпу: «Чего ржёте, как жеребцы?! Покажите-ка вы, на чём Русь держится!»

И, конечно же, мало кто мог похвастаться в ответ лучшей своей удалью. Одни, взлетев над толпой и потеряв равновесие, головой бороздили снег, другие, хоть и удерживались при посадке, вынуждены были падать на ягодицы перед самой яругой, чтобы не залететь в ручей, дымившийся на её дне.

Был Вадим на высоте положения и тогда, когда пацаны купались в Казинке. Он дальше всех уплывал по течению луговой речушки, а когда нырял в её глубины, не один раз вводил всех в растерянность и ужас, минутами не появляясь на поверхности воды.

– Утоп, утоп! – кричала ребятня и бросалась прочёсывать омут, а он выныривал где-нибудь в зарослях рогоза и, зажав пальцами нос, по-утиному на всю округу крякал. А потом подтрунивал над товарищами: «Эх вы, спасатели луковые. Пока дождёшься вас на дне речном, раки все косточки обглодают».

В таком вот рискованно-удалом Чернограе Перехваткин не чаял души и во многом ему подражал. Еле дождавшись окончания восьмого класса, поехал к Вадиму в Харьков поступать в ПТУ, где тот постигал азы токарного дела. Чернограй обрадовался Славиковому приезду, упросил коменданта разрешить товарищу пожить у него с недельку в общежитии. Он познакомил Перехваткина с городом, сводил на ипподром, в зоопарк, на
танцы и в цирк… А в воскресенье сели земляки в электричку и мотнули на Северский Донец.
Река показалась Перехваткину куда раздольнее Казинки. По её высокому берегу в бесконечную даль уходил старый тенистый лес. Отражаясь в неторопливой воде, островками над речной гладью еле заметно колыхалисъ кувшинки. Но когда Славик плавал, нырял и барахтался в реке, он не видел в ней, как в Казинке, своих ног и рук, увеличенных водой, богатырски огромных. Перехваткин заметил, что вода здесь далеко не прозрачная, что она слегка рыжая, населённая то ли какими-то микроорганизмами, то ли мельчайшими мусоринками.

– Вадька, а Донцу по чистоте до нашей речушки, как свинье до лебедя. Вода, погляди-ка, откровенно грязнущая.

– Я с тобой все сто согласен. Речку безжалостно гробят без всякого возмездия. Из одних только заводов сколько гадости выпускают сюда без очистки. Или вон – орава какая кубасится. Потные, прыщавые – все в воду лезут. Многим по нужде лень в лес сбегать. Прямо в речку, паскуды, делают. А нам как будто бы всё до фени. От жары в любую клоаку суёмся. Хуже того, купаясь, заглатываем эту нечисть. Пьём её и в Харькове из крана.
Славик уставился на Чернограя, как говорится, квадратными глазами.

– Вадим, я не понял, что ты имеешь в виду?

– Пьём, браток, мы в городе не колодезную, а речную водицу. Эту же самую – из Донца. Вон там, у Кочетка, насосные установки со дна её качают. Через фильтры гонят. А всё равно вода из крана частенько рыжая бежит. Уйму накипи даёт в чайнике. Видно, из-за неё хирурги людей режут, как поросят: то камни из почек вычищают, то желчные пузыри выдирают.
Славик брезгливо сморщился, хмыкнул и, преодолевая вяжущуюся к ногам воду, побрёл на берег. Там он сел на зелёный бугорок, обнял руками колени и загляделся через Донец в луга, где паслись чьи-то козы.

– И эти бедолаги пьют вонючку...

Он вспомнил, как приехав к Вадиму, после дороги первым делом взял со стола графин и из горлышка сделал глоток. Вода в нём была тёплая, безвкусная, мёртвая.

– Вадим, ты что – её в калюже набирал?
– Пошли в бытовке попьём, – предложением на вопрос ответил тот.

В бытовой комнате он на весь напор отвернул кран, спустил застоявшуюся воду и, укротив струю, набрал в стакан.
– Пей, дружище.

Вода из-под крана была холоднее, чем в графине, но противная до тошноты.

– Чем она так воняет?

– Хлоркой. Для уничтожения бактерий добавляют. Всё-таки по трубам течёт.
Вадим тогда не сказал главного, чего не знал Славик: откуда именно течёт вода. Перехваткин считал, что из глубокой скважины, из самых недр земных, как у них в колхозе.
И вот теперь, когда Вадим вволю накупавшись в Донце, с длиннохвостой кувшинкой, как с верёвкой в руках, ступил на траву, Славик сходу заявил ему: «Завтра сматываюсь домой».
– Отчего так? Ты долго думал?

– А тут и думать нечего. Видал я в гробу ваш город.

– А как же с учёбой? Специальность тебе уже не нужна? Быкам хвосты крутить собираешься?

– Хвосты – не хвосты, а баранку, пожалуй, да. В Шиповатом на шофёра выучусь... Или на тракториста – в Бурлуке. Чем, скажи, плохо?

На этом городская жизнь Перехваткина и закончилась. С глотком мёртвой воды не принял он и все соблазны огромного и гудящего «каменного мешка».


Рецензии