Кислые вишни

Полуобтесанная брусчатка узких улиц древнего города влажно переливалась в лучах уходящего солнца. Затхлые сладкие испарения, исходящие из водостоков и перемешанные с озоном только что  прошедшего июльского дождя, дурманили голову худого, сутуловатого, слегка припадающего на одну ногу человека. Он, промокший насквозь, шел в каком-то рапидном заторможенном темпе, и казалось, в никуда. Но вдруг, будто осененный немыслимым открытием, свернул под арку, во двор известного всей округе поэта Крогиуса.
В квартире Крогиуса раздался звонок, напоминающий бесконечное треньканье канарейки. Хозяин не сразу подошел к дверям. Ленивый на подъем, располневший от почивания на лаврах и единственной, в связи с этим, правоты, он долго шаркал тапками от кабинета до коридора. Дряблые жировые складки на его теле были и от нервного осознания того, что он стал писать намного слабее, чем это было раньше: музы почти не призывали его к тому источнику Гипокрены, из которого хочется пить и пить жадными глотками, а потом звонко произносить слова, наполняя пространство фиоритурами, трогающими сердца.
– Что вам нужно, молодой человек? – несколько раздраженно обратился Крогиус к стоящему в проеме, точнее маячившему в нем, человеку.
– Добрый вечер, мэтр. Я поэт Ремевиль. Я из тех начинающих...
– Откуда вы?
– Я из провинции, мэтр. Провинция накладывает свой неизгладимый отпечаток на поэтическое творчество.
– А может быть, вы маньяк, вообразивший себя гением? Я таких встречал уже. – Крогиус снисходительно улыбнулся и протянул свою правую руку. – Давайте же ваши стихи...
– Нет, так я отдать не могу. Мне нужно по пять сольдо за каждое стихотворение, – ответил молодой человек.
– Ты смеешься надо мной, мальчишка?! – побагровел Крогиус от возмущения.
– Извините, мэтр, – вовремя вставил Ремевиль, так как дверь перед ним должна была закрыться. – Стихи, которые вы купите, будут в а ш и м и. Ваша известность позволит их напечатать, а их своеобразие и глубина поднимут ваш талант до вершин нового гения. И не перебивайте меня! Я – поэт, и хорошо знаю цену моим опусам, знаю, что без них, всего через несколько лет,  вы будете забыты...
Крогиус молчал. Его свирепое лицо стало утонченным и строгим.
– В молодости я был таким же, как и вы, – вальяжно начал он. – Я так же голодал, нуждался, но, как видите, добился признания. Что касается вас, то не слишком ли вы самонадеянны? Очень быстро хотите добиться успеха, а это бывает очень и очень редко. Если вас не печатают, займитесь пока каким-нибудь другим делом.
– Я ничего не умею делать и ничем ранее не занимался, кроме сочинения стихов, – ответил Ремевиль. – В последнее время я был на попечении дяди, единственного родственника, но он внезапно умер от инфлюэнции и не оставил после себя никаких распоряжений по поводу меня. Я уже не ел несколько дней, и, наверное, умру голодной смертью, если вы не купите моих стихов.
– Но почему именно я?! Найдите другого покупателя, – недоверчиво воскликнул Крогиус.
– Нет! – остановил его Ремевиль. – Есть несколько обстоятельств. Во-первых, передав стихи вам, я буду уверен, что они будут жить и приносить людям радость и умиротворение. Во-вторых, для меня не важно имя, стоящее под ними. Я с некоторых пор стал равнодушен к тщеславию. Мне просто надо на что-то жить. И последнее, да, последнее, самое важное обстоятельство. Недавно я почувствовал, что перестаю видеть мир таким, каким видел совсем недавно. Это для меня ужаснее всего. Я представил, как войду в литературу через несколько лет, – и уже не буду поэтом Ремевилем... Нет, я умираю для поэзии, и единственное наслаждение, которое я хотел бы испытать, в том, чтобы строки моих стихотворений заставили мир заговорить новым языком, новыми образами, чтобы люди хоть на мгновение прозрели, чтобы они с большим уважением относились друг к другу. Вы были когда-то моим любимым поэтом, многое взято от вас, только доведено до полного совершенства. И те нотки, ваши нотки, которые иногда звучат в моих стихах, никому не позволят обвинить вас в каком-либо плагиате...
– Давайте ваши стихи, – глухо завершил разговор Крогиус. – Проходите, сейчас будем пить чай, а завтра – я дам вам ответ...

На окно квартиры Крогиуса прилипли ночь, луна и звезды. Старый поэт сидел за письменным столом и читал стихи странного посетителя. То, что он читал, было невероятным, дерзким. И как поэт, Крогиус понимал, что благодаря этим стихам можно совершить в поэзии такой же переворот, какой совершил в естествознании Коперник.
Так он просидел до утра. Все его, даже лучшие стихи, казались теперь далеким прошлым.
Когда стало светать, Крогиус открыл потайной сейф и спешно стал отсчитывать деньги – по пять золотых монет за каждое стихотворение, – и только после этого, изможденный, уснул в рабочем кресле.
Ремевиль пришел в назначенный час. После его ухода Крогиус дрожащими руками стал переписывать его стихи, ставя свою подпись и дату написания, придуманную на ходу. Листки рукописи Ремевиля один за другим летели в огонь камина.
Прошло несколько недель. Однажды, купив на городском рынке горсть крупных блестящих красных вишен, Ремевиль совершенно случайно обнаружил на газетном кульке, в который ему положили ягоду, заметку. В ней сообщалось о том, что выдающийся поэт Крогиус покончил свою жизнь самоубийством, и что в его архиве обнаружены стихи, которые по мнению большинства известных литературоведов ставят сочинителя в один ряд с гениями эпохи. В конце заметки курсивом были выделены следующие слова: в самое ближайшее время стихи г-на Крогиуса будут опубликованы в "Вестнике литературы"...
Ремевиль как-то неестественно стал улыбаться и поглощать вишню за вишней, морщась и сплевывая косточки. Вишня, несмотря на свой товарный вид, оказалась достаточно кислой.
Придурковатая выразительная улыбка не сходила с  лица Ремвиля до тех пор, пока он не получил толчок в бок от спешащего куда-то прохожего. Этот толчок сразу же привел его в обыденные чувства, которыми он  располагал после последней встречи с Крогиусом.

1979

Фото автора, 25.08.2009