Эмигрантское моё начало...

Очень давно дело было, когда я, словарнозапасничая исключительно только "Hi’ями» и «Bye’ями", преданнейше держалась за мужнину штанину.  Окромя штанины и меня-капризной, он был ещё обладателем  на-18-ти-летне-большего жизненного опыта и коротенькой бородки, собственником подгрудного бемольчика и приглашения преподавать в одном из Штатовских университетов, также был владетелем свободного английского и лысины во всю его докторонаучную голову . И я, молительно заглядывая в его глаза, лейтмотивно умоляла:  "Только не потеряй меня!".   В случае  «потери»  у меня не было ни малейшего шанса найтись:  даже название гостиницы, где мы остановились по-первости ступления эмигрантскими робкими подошевками на новосветскую канадчину, запомнить мне было не под силу  –  уходили они на нечеловеческие усилия по удержанию самого примитивного  (а потому и свободного от всех катушек) сознания от съезда с черепной моей коробки.   Сознание то, хоть и было мне до известной степени преданно, но всё же так и норовило уплыть в невозможно заокеанскую российскую необъять, а то и даже сверх и за неё ... 

Вокруг все сюрреалилось:  часы даже не стекали в сальвадоро-ренетном своем минутанье, они – вялились, тягучелись и пятились, испуганно прижимаясь к любимому прошлому времени, а я встречала незабытый горизонт запоздало-восходящим московски-полуденным солнцем и содомски самоудовлетворялась невинной памятью.   Оголённый дверной проём в съёмной квартире зиял девственной неуверенностью в  «наступлении конического анаморфоза»  и боязнью в неизменности растворения  зари.  Омытое морем бессознательного, моё тело становилась лесенкой, тремя позвонками к небу грядущему и антропоморфным шкафчиком, мастурбирующим на коде в надвигающейся тени рояля (отиллюстрированность к описанному находятся в ведении великих  Dali  и Magritte) ... 

В таких вот бессловесных руинах,  навремя объединившись  с дневным рациональным миром, жизневынужденно поместила я себя в продуктовый магазин. 
Устройство его было вполне привычным: долгие стеклянные вытянутости витрин с бесконечно-едальным содержимым.  Нервически зазубривая сочетания чужеродных звуков, графически запечатлённых на товарных обозначателях, и  должентсвующих, в конечном итоге, сблизить меня с продавцом в понимании моих же колбасно-сырных пристрастий,  я панически приближалась к первоочерёдному с ним диалогу.  Оказавшись-таки перед полным лицом продажной опасности, выпалила запально-однословно:  "Smoked-Sausages- Blood 'n-Tongue-Soft-Cheese-Such-Much"!   Для верности гордо заключив:  "О'K"! 

И было чудо: в глазах продавца показалось искомое понимание, нежность и даже какая-то забота!  Только вот грустинка и следующий вопрос низвергли меня с незавоёванных, всё-таки, высот собственного геройства и беспредельного мужества.  Вопрос был ласковым и коротким. Моих же жизненно-понимательных сил хватило только на уже прокричатое первое "ура", на всё следующее за этим оставалось деланно-браво парировать беспроигрышным  "О'K". Но, несмотря на все мои твёрдо-безакцентные  "океи",  вопрос матерински терпеливо повторялся снова и снова.  С обречённостью смертника, не на шутку защищаясь,  продолжала я отчаянно-брестнокрепостно затверживать свой «О’K». 

Победить, похоже, не представлялось никакой возможности...   

Перестав даже вздыхивать, истощившись и на "океи", в полной тишине  я-таки УСЛЫШАЛА! 
На чистом, родном, таком понимаемом, абсолютно   РУССКОМ  продавец интересовалась: 

«Вам порезать?»...