Фэнтези. Пока без названия. глава 2. Эпизод 10

Конечно же, это была большая глупость. Являться в собственном своём виде. И к кому? К жителю столицы! Когда он мог видеть тебя в лицо, видеть и узнать.
На этот раз, отправляясь в аббатство святой Алоизы, Корвинус предостерёгся. Смена внешнего облика забирала много сил, но, помня о случае с ветераном, он принял вид немолодого монаха из ордена святого Микаэла. А почему бы и нет? Для них открыты все двери.
Пятнадцать лет назад монахинь было трое, до нынешних времён дожить удалось одной-единственной, и та из милости коротала свои последние дни не в монастыре святой Матильды, к ордену которой принадлежала с момента своего крещения. Семь лет назад, когда по стране катился мор, монастырь Благочестивой Матильды открыл свои двери для сирот, беженцев и несчастных. Принесённая зараза приморила всех обитателей монастыря: послушниц и монахинь, челядь и даже саму аббатису. Уцелела лишь одна старая Мирриам, да и та, по сведениям Гаррэта, ослепла на оба глаза и начала сходить с ума.
Аббатство святой Алоизы, одно из богатейших в округе, встретило монаха-микаэлита приветливым и сытым криком петухов и мычанием скотины. Подворье выглядело ухоженным и чистым, а внутренний дворик для прогулок украшали фруктовые деревья и небольшой фонтан.
Аббатиса, матушка Иленора, довольно молодая для своего сана стройная женщина в строгой монашеской одежде, выслушала просьбу брата Бастиана с вежливым вниманием и участливой полуулыбкой. Посочувствовала:
   - Восстановление хроники – труд весьма и весьма нелёгкий, да и лет уже столько прошло. Боюсь, наша Мирриам не в том состоянии, чтоб вспоминать ещё раз весь тот кошмар.- Аббатиса поспешным движением перекрестилась, бледными хрупкими пальцами стиснула нагрудный крест, богато украшенный дорогими камешками.
   - Она последний свидетель тех событий...- осторожно напомнил микаэлит-хронист. Стоял он, смиренно сложив руки на груди и низко-низко опустив голову.
   - Это я понимаю, брат, но видели бы вы её сами. Она так стара, так слаба. Постоянно болеет, ходит с трудом, да и то, только не дальше стен своей кельи. Не станет ли ваш визит последней каплей?- Женщина прошептала беззвучно коротенькую молитву с просьбой о прощении, перекрестилась уже трижды.
   - Я буду осторожен, госпожа.
Аббатиса ещё подумала немного, посидела в молчании, а потом позвонила в маленький серебряный колокольчик. Приказала появившейся послушнице:
   - Сюзэнн, милая, проводи нашего гостя в покои сестры Мирриам, ей должны были уже помочь одеться.
Молоденькая девушка повела его какими-то тёмными и длинными переходами. Шли они быстрым шагом, между собой не перекинулись и словом. Отставая буквально на два шага, он вынужден был невольно разглядывать свою проводницу.
Узкая, чуть сутулая спина, перепоясанная белой тесёмкой послушницы. Очень свободная монашеская одежда, и ещё эта чёрная косынка, скрывающая волосы.
Монахини все кажутся на одно лицо, и молодые, и старые. Наверное, всё дело в чёрной глухой одежде, оставляющей открытыми лишь лицо и кисти рук.
Мирриам – сгорбленная, безразличная ко всему старуха – была в таком же самом скучном одеянии. Сидела на единственном с прямой спинкой стуле, насупленно перебирала сухими пальцами деревянные чётки, молитву читала по памяти, едва-едва шевеля губами. Голову на скрип отворившейся двери даже не подняла, лишь чуть повела подбородком, прислушиваясь.
   - Её уже предупредили...- шепнула девушка в спину брату Бастиану.
   - Сузэнн, это ты, моя милая?- Старуха узнала её по голосу.- Будь добра, передай сестре Лорне, пусть она не накрывает на меня сегодня. Мне как-то нехорошо. Ни завтракать, ни обедать я не буду.
Послушница покинула комнатку, еле-еле освещённую светом одной лампады в углу перед иконами. Старой Мирриам не нужен был свет. Зачем тратиться на свечи для слепого?
Старуха вела себя так, будто осталась в келье одна, снова вернулась к молитвам и чёткам. Могли ли её старые уши различить осторожное дыхание ещё одного человека, оставшегося с ней наедине?
   - Это ты хочешь знать, как умерли все мои сёстры?- со скрипящим неприятным смешком поинтересовалась Мирриам.- Все, кого я знала когда-то...
   - Да, сестра,- начал гость.- Те из них...
   - Это была чума,- перебила его старая монахиня, вскидывая голову. Ей легко удавалось чувствовать кожей взгляд раннего гостя, и неподвижные её глаза смотрели точно в лицо брату Бастиану.- Эту заразу притащили с собой корабли. Так все говорили тогда... Корабельные чёрные крысы... Они первыми начали дохнуть. А следом люди. Торговцы, корабельная и портовая обслуга... Так у нас рассказывали, а больше я ничего не знаю!
   - Вообще-то меня интересует совсем не это.
Старая Мирриам слегка удивилась, подбородком повела, а седые брови даже не дрогнули. Уставившись неподвижными карими глазами, спросила без особенного интереса:
   - А что же тогда? Мне сказали...
В два коротких шага брат Бастиан стремительно приблизился к хозяйке комнаты, зашептал торопливо, склонившись к самому лицу:
   - У тебя хорошая память, старуха, прямо-таки отличная. А ты помнишь одну ночь? Весной, в марте? Вы трое, ты и твои спутницы, сёстры Клоудия и Анна, вы возвращались в свой монастырь после жертвенного паломничества к мощам святой Паулины. К ночи пошёл дождь, и вы пережидали в сарайчике при небольшом придорожном трактире.
   - Анна?- переспросила монахиня, над чем-то довольно долго подумав.- Анны нет уже давно... Она ведь умерла, умерла ещё до чумы. А Клоудия… А Клоудия в аккурат перед днём святого Патрика.- Старуха принялась креститься, глаза молитвенно прикрыла и строго подобрала тонкие, в вертикальных морщинах губы.
   - Господи, да не об этом я совсем!- всердцах ругнулся гость.- Не надо мне знать, что с ними стало. Знаю я, что они уже померли обе. И Анна эта твоя, и Клоудия...
   - Да-да, почтенный, клоудия тогда перед самым рассветом отмучилась, бедняжка, и снег... первый снег как раз в то утро и высыпал. Да, наша матушка аббатиса сказала ещё тогда, что это саван... саван погребальный аккурат для неё... Да-а, мы в ту зиму многих хоронили. Чума, сами понимаете...- И Мирриам с протяжным вздохом снова принялась креститься.
   - Да я же не об этом вовсе, дура ты старая! Не нужна мне эта твоя Клоудия. Ты ночь ту мартовскую хорошо помнишь? Это почти пятнадцать лет назад было. Весной.
   - Да где ж тут упомнить?- Мирриам головой в чёоном платке покачала, задумалась, руки сложила на груди так, что крест с распятием оказался меж пальцами.- Я вообще монастырь наш редко очень покидала. Раз несколько, может быть... Перед праздником великим однажды, перед Воскресением... Нас много в ту весну паломницами отправилось...
   - Нет, в тот раз вас всего трое было. Ты и Анна с Клоудией. Вы ночевали в сарае при трактире. Помнишь? Нищенку помнишь? Ребёночка её новорожденного? Это вы забрали с собой младенца?
   - Отец Небесный и всё воинство крылатое!- Старуха изумлённо слепые глаза округлила.- Какой ещё младенец?! Зачем мне младенец? Чужой младенец? Да и вам, брат...
   - Но ты помнишь тот случай? Бродяжку бездомную, роды, ребёночка её? Куда он делся, ты помнишь?
Голос монаха-гостя как-то странно изменился. Мирриам по слепоте своей вынуждена была во всём полагаться на слух. И поначалу спокойный глухой голос брата Бастиана принадлежал уже немолодому, чуть полноватому мужчине. Но сейчас, когда он начал задавать какие-то уж совсем странные и непонятные вопросы, голос его изменился необычайно, это стал голос человека властного, сильного, нетерпеливого, человека молодого и как будто даже в чём-то опасного.
   - Зачем вам всё это, господин?- спросила Мирриам. Она, не зная почему, испугалась вдруг странного гостя. Наверное, поэтому и перешла на «вы» и обратилась к нему не так.- Вы ведь не монах, да? И не Бастиан совсем?
   - Какое тебе дело, старая, до моего имени?
При этих словах, при недоброй усмешке во встречном вопросе гостя Мирриам невольно потянулась рукой ко лбу: креститься, крестным знаком уберечь, огородить себя от дьявольского наваждения.
А если этот гость странный и не человек вовсе? А вдруг это демон какой или сам Враг человеческий пожаловал в людском обличии?
   - Уходи, уходи, молю...- зашептала, а рука продолжала двигаться сверху вниз, слева направо.- Именем Создателя заклинаю... Оставь меня! Я не знаю ничего. Я ничего не помню... Никакого младенца я не брала... Богом клянусь, что не брала... А мать его умерла... её потом утром старик и парнишка тот сами и похоронили... Без молитвы успокоительной, без всякой полагающейся службы...
   - Так ты помнишь всё! Всё помнишь!- Мужчина рассмеялся со злой радостью, схватил Мирриам за руку, больно стискивая старые, хрупкие косточки.- И перестань ты! Сколько можно перед носом мельтешить?!
   - А-а-ах!- Мирриам с коротким клёкотом дёрнулась, будто прикосновение причинило ей нестерпимую боль.- Не надо, прошу вас... Я всё скажу! Всё, что хотите!
Странный гость выпрямился и, судя по звуку зашелестевшей одежды, отвернулся, отступил на шаг. Двигался он лнгко и дышал глубоко и ровно, очень тихо дышал, без всякой одышки. По всему ясно, он молод, крепок и силён. И всё равно Мирриам своим обострённым чутьём слепой улавливала что-то не то. И ещё это прикосновение...
   - Моей жизни уже шестьдесят пять зим, а ведь ты ещё меня старее. Облик твой – это обман для глаз. Так же, как и облик брата Бастиана.
Кто ты такой вообще? Я не боюсь тебя, понял! Не боюсь больше. Потому что ты не демон вовсе... Не демон, но и не совсем человек.
Незнакомец рассмеялся, снова повернулся к старой Мирриам лицом.
   - Как ты близка к истине, старуха! Если ты такая понятливая, ты и сама мне всё расскажешь. Ты скажешь, кто забрал с собой того младенца...
Мирриам молчала довольно продолжительное время. В тишине слышно было, как потрескивает пламя в чашечке лампады, как за дверью по коридору прошли монахини. «Направляются в храм на утреннюю молитву»- подумала Мирриам с привычным чувством отстранённости. Сама она с августа не была в храме. Так, чтоб со всеми дружно, чувствуя плечо соседки, исполнять хором в голос хвалебную песню. Всё дело в ногах, в последнее время они и вовсе перестали держать высохшее, невесомое тело. Без посторонней помощи ни одеться, ни прибрать за собой место после сна.
   - Уж я-то думал, вы – монахини – проявите хоть каплю сострадания к несчастной нищенке,- напомнил о себе незнакомец, так и не назвавший своего настоящего имени.- Ни ты, старая, ни твои сёстры не помогли ей? И даже её ребёночка вы так и не взялись пристроить? Вы – говорящие с Создателем?! Какое лицемерие!
Он как будто пытался пристыдить Мирриам, но та и вины за собой никакой не чувствовала, даже спустя годы и не думала раскаиваться.
   - Ещё чего!- Монахиня губы сжала в линию, подбородок вздёрнула.- Эти нищие побирушки... Она наверняка из дома сбежала, без родительского благословения жить с каким хахалем своим очередным. А как ребёночка состряпали, он и послал на все четыре стороны. Знаю я таких, бесстыдниц, грешниц и блудодеек...
И зачем мне этот выродок её?
Мирриам отвечала с такой злостью, что даже голос её, слабый, старческий, скрипящий, окреп, наполнился силой и уверенностью правого в своих суждениях человека. И эта вера в собственную правоту придавала ей сил.
   - Наверняка его старик с собой забрал или студент тот, мне всё равно, что с этим ребёнком стало. Даже если он и помер сразу, всё равно. Сколько их таких по дорогам шатается? И что же, жалеть их всех?
   - А ты злая, старуха,- заметил с усмешкой гость,- хоть и монахиня. Потому и монахиня, что ничего после тебя в мире не останется. Семьи тебе Бог не дал...
   - У меня была семья!- Мирриам аж приподнялась со стула, но выпрямиться всё равно не смогла: сгорбленная спина не позволила и больные колени.
   - Сын и дочка текстильщика Эрлиннга из Содорфолка?- Мужчина рассмеялся, издеваясь уже открыто.- Ты была им мачехой, Аннета, а своих детей у тебя не было и быть не могло. Не потому ли, что первенца своего ещё до свадьбы ты вытравила, как тебе посоветовала соседка-колдовка? Ты девять лет в браке прожила, пока твой муженёк не избавился от тебя, бесполезной, спровадив в монастырь.
   - Кто тебе наплёл всё это?- Мирриам чётки из пальцев выпустила.- Не так всё было! Всё было совсем не так... И имя моё до пострига... Кто тебе назвал моё имя? Здесь его никто не мог знать...
Он не отвечал. В ответ на вопросы он только смеялся ещё громче старухе в лицо.
   - Господь давно уже простил мой грех, а ты... Кто б ты ни был, ты не смеешь... Понятно тебе, не смеешь!
Мирриам угрожающе кулаком потрясла, больше сказать ничего не успела, обмякла как-то так странно в своей просторной монашеской одежде, примолкла и, кажется, навсегда. Голова поникла, упав на грудь, а левая рука так и осталась, стискивающей распятие на длинной бронзовой цепочке.
Ох, как не вовремя, как не вовремя всё снова. Эта смерть её. Неужели настолько тяжело слушать о себе правду? И что тут такого?
Корвинус с некоторой брезгливостью коснулся сухой морщинистой руки старой женщины. Мертва, действительно, мертва. Келью покинул со смешанным чувством сожаления и недовольства.
Опять так и не узнал ничего полезного для себя. Старик или студент-медик? Кто-то из них двоих, скорее всего. Но студенту, бедному недоучке-студенту, на что ему новорожденный ребёнок? А старику?
Да, пожалуй не надо было ничего говорить старухе про семью. Семья, дети – как-то это глупо всё у людей. Он никак не мог понять этой странной не понятной ему привязанности родных людей друг к другу. Сыновние и родительские чувства? Забота и опека? Защита и покровительство? Зачем? Для чего? Всё это только усложняет отношения между людьми, все эти обязательства.
Сестра и княгиня Альма, давным-давно умершая, она по существу была ему никем. Так же, собственно, как и их родители, князья Даремские Патерик и Миранда. Корвинус был приёмным в их семье и знал об этом с самого раннего детства. Рос сам по себе, ни к кому не привязываясь и никого особо не любя. Этакий тихий, очень умненький мальчик. Кто из окружающих мог знать, что ум в этом мальчике – это ум древнего мощного мага?
Он так хотел прожить жизнь простого смертного, а сам даже не сумел научиться любить окружающих его с детства, родных, по идее, ему людей. Попытка стать человеком закончилась ничем.
Но зато у него была корона. Много ли людей сумеет этим похвастать? Корона – это безграничная власть и свобода. Возможно, кто-то скажет, что всё это способна дать и сила мага, но магия... магия иной раз так утомляет. А особенно, когда тебе столько лет, что на два десятка человеческих жизней хватит. А может, и побольше.
Корвинус шёл по узким глухим коридорам, поднимался и спускался по крутым каменным ступеням лестниц: он возвращался той же дорогой, какой его вела послушница, и не боялся заблудиться. С его памятью заблудиться невозможно в принципе.
А в храме уже вовсю шла служба, хор чистых высоких голосов посвящал свою утреннюю молитву Всевышнему. Все монахини сейчас там и ни одна из них не знает, что старой Мирриам больше нет.
Корвинус не боялся расспросов, он знал, что успеет уехать раньше, ещё до того, как закончится служба, ещё до того, как все всё узнают. Он и облик менять не стал, не стал зря тратить силы. Их и так не мешало бы поддержать чьей-нибудь здоровой и молодой жизнью. Давно с ним не бывало такого, чтоб новая оболочка растворялась сама собой, уступая истинному облику.
А монастырь богат, для нынешнего года даже слишком. Может, стоит ввести новый дополнительный налог на монастырские земли? Они и так получают исправно свою десятину, каким бы ни был урожай, монахи никогда не голодают. Да, но как отнесутся к этому епископы? И Крисби? Он микаэлит, но при всём при этом очень любит роскошную жизнь: удобный быт, богатый стол, дорогие вина.
Впрочем, думать сейчас нужно не о Крисби и не о наполнении государственной казны, всё это будет, всему свой срок, для начала же надо найти и уничтожить мальчишку. А эта старая слепая Мирриам так и не сообщила ничего дельного.
Торопливо и совсем ненадолго Корвинус вернул свой прежний облик, облик монаха-микаэлита. Дождался, пока ему приготовили в дорогу свежего коня. Немолодой хромой конюх долго возился с седлом, всё никак не мог затянуть подпругу, а Корвинус ждал, не подгоняя ни окриком, ни жестом, он глубоко задумался.
Что же делать теперь? Тех, кто может помочь, осталось всего ничего. Списанный по ранению солдат давным-давно в могиле. Он и года не прожил после той мартовской ночи. Студент, он тоже серьёзно болен, но пока ещё жив. Если люди Гаррэта не ошиблись, то он сейчас проживает на юге, у Мраморного моря, в небольшом портовом городке с мелодичным названием Мирианика. Работает помощником, секретарём и рассыльным в единственной на весь город крошечной лавочке медика. Уж он-то точно что-то знает, он, скорее всего, и принимал роды. Но в Мирианики за день не обернуться, а людей посылать – только возбуждать излишнее любопытство.
Есть ещё, правда, старик, о котором не удалось узнать ничего, кроме имени, и ещё эта крестьянская семья.
Дельм – город довольно известный и богатый ремёслами, от столицы до него, кажется, дня три добираться, а осенью по слякоти и того дольше.
А не нанести ли нам визит дельмскому бургомистру? Он – человек на этой должности новый, и года ещё не прошло после назначения. Можно навестить его, так сказать, познакомиться поближе, а заодно... Заодно проведать семью крестьянина Симона, упокой Господь его душу.
Корвинус не сдержал невольную усмешку. Неужели одежда и место так могут влиять на ход мыслей? Того и гляди, начнёшь молитвы петь и осенять себя крестом при всякой грешной мысли.
Всё также коротко посмеиваясь себе под нос, принял поводья из рук конюха, вскочил в седло легко, не дожидаясь, пока старик придержит стремя. С места в открытые ворота вылетел резвым галопом.
Старый конюх, глядя на всё это, хмыкнул удивлённо, задирая густые, нисколько не поседевшие брови, подбородком повёл, будто сказать хотел: «Вот это да! А монах-то ничего. А свиду и не подумаешь. И староват, и толстоват, и ростом не вышел как будто. А всё ж таки… Прыток, чёрт, вон как прыток!»