Смерть журналиста

- Черт возьми, дружище, ты так многого достиг! Поздравляю!

Игорь Телепов, высокий полный мужчина с гривой рыжих волос, заключил Андрея в медвежьи объятья и постоял так секунд десять. Когда Андрей подумал, что у него вот-вот хрустнут кости, Игорь отстранился, с любовью посмотрел в глаза другу.

- Ну что, именинничек, держи подарок! – и он протянул тоненький конверт, в котором угадывались тысячные купюры. – Надеюсь, потратишь с толком. Где тут можно выпить?

- А вон, - Андрей вяло махнул рукой в сторону бара, где выстроилась батарея дорогого алкоголя – от скотча «White Horse» и «Dewarse» до настоящего «Chivas Regal» по пятьсот евро за бутылку. Гулять – так на всю катушку.

- Отлично, - Игорь деланно облизнулся. Выпить он всегда был не дурак. – Слушай, а с лицом у тебя что?

- С моим лицом? – Андрей нервно ощупал щеки, подбородок, испугавшись, что где-то вымазался. Игорь расхохотался, хлопнул именинника по плечу так, что тот пошатнулся.

- Почему улыбки на лице нет, именинничек?! У тебя юбилей – сорок лет! Ты – главный редактор крупнейшей питерской газеты! Твое лицо должно светиться счастьем! А ты словно жабу проглотил!

- Да ладно, хорош подначивать, - буркнул Андрей. – Иди лучше, горючее в свою брюхо залей.

- А вот и пойду. А ты пока подумай над своим неподобающим поведением.

Рассекая праздно настроенную толпу, словно ледокол - льдины, Игорь грузной походкой направился к бармену.

- Еще шампанского? – молодой парень в ослепительно белой ливрее угодливо заглянул в глаза и протянул поднос, на котором искрились бокалы с пузырящейся янтарной жидкостью.

- Нет, спасибо, - вздохнул Андрей, натянуто улыбнувшись. И уверенным хозяйским взглядом оглядел зал.

В банкетном зале ресторана царило праздное веселье. Гости кучковались в группки, по два – три человека, сплетничая с бокалами и тарталетками в руках. Между ними сновали официанты, предлагая шампанское. На многих женщинах были облегающие вечерние платья с голыми спинами, из нескромных разрезов выглядывали длинные белые ноги. Из развешанных по стенам динамиков струилась тихая джазовая музыка. Андрей всегда любил джаз, и именно так представлял себе идеальную вечеринку.

«Всего этого я достиг сам. За все уплачено», - подумал он. И мысль эта приятно грела душу, возвышая в собственных глазах до уровня бога. 

- У тебя все хорошо? – спросила Ирина, бесшумно подойдя сзади. Худенькая и невзрачная, с короткой мальчишеской стрижкой, она обладала удивительной способностью чувствовать настроение мужа.

- Все чудесно, милая, - он обнял ее и чмокнул в щечку. – Посмотри, как веселятся гости.

- Но ты почему-то невесел, - она отстранилась и заглянула ему в глаза, точно пытаясь разглядеть, что плещется на дне его души.

- Да, что-то зуб беспокоит, - солгал Андрей, стараясь не смотреть в глаза.

- Андрей Львович, простите за опоздание! – подошедшая девушка была больше похожа на топ-модель, нежели на журналистку – высокая, длинноногая, с пухлыми чувственными губами и огромными синими глазами – омутами. – С днем рождения вас! Вот, примите от нашего отдела, - и она протянула ему конвертик с деньгами.

- Спасибо, Марина, - улыбнулся он и позволил чмокнуть себя в щеку. Ирина настороженно посмотрела ей вслед.

- Хороших ты себе сотрудниц выбираешь, - с фальшивым безразличием произнесла она.

- Она лишь журналист, причем неплохой. А люблю я только тебя, ты же знаешь, - и он снова ее поцеловал.   

- Верю, - вздохнула она, на миг приникая своим худеньким телом. – Ладно, пойду… освежусь.

И она направилась к женскому туалету, не забывая улыбаться встречным гостям. Она гордилась мужем – и имела на то полное основание.

Внезапно на него нахлынуло ощущение чужеродности окружающего. Это был банкет в честь его сорокалетия, в новейшем элитном ресторане Питера «Золотое дно», на высоте пятидесяти метров над землей. Он, еще нестарый, энергичный и успешный, ощущал себя чужим на этом празднике жизни. Словно не его сегодня чествовали, а он снова был молодым, зеленым, никому не известным корреспондентом – без жилья и карьерных перспектив.

Мощным потоком на него накатили воспоминания из прошлой жизни. Музыка и алкоголь кружили голову, витающее в воздухе хмельное веселье удушало, улыбающиеся лица внезапно стали ненавистны. Он понял, что должен немедленно выйти на балкон, побыть наедине с собой.

Он вышел на балкон, мысленно порадовавшись нахлынувшему одиночеству, достал из кармана джинсов сигареты. Прикурил, сложив ладонь козырьком, защищая трепещущий огонек зажигалки от хлестких порывов осеннего ветра. И, опершись на перила, залюбовался Городом. Он был в одной рубашке, гулявший над крышами злой ветер пронизывал до костей. Но возвращаться в напоенный пьяным весельем зал ему совсем не хотелось.

Город простирался под ним гигантским наэлектризованным спрутом. Ежесекундно вспыхивали и гасли желтые окна – заплатки на стенах соседних домов – будто эквалайзеры музыкальных центров. По венам дорог с гирляндами холодно мигающих фонарей нескончаемым потоком текли игрушечные коробочки машин. И если долго вглядываться в объятый осенним вечером урбанистический пейзаж, кажется, что высотки едва заметно колеблются. Так дышит Город – дышит неровно, хрипло, болезненно. Больной, отравленной выхлопными газами монстр, уставший терпеть ползающих по растрескавшейся коже людей - муравьев.

И сейчас он стоит над ним, подобно Богу. Успешный журналист, медиаменеджер, добившийся всего, чего хотел.

Хотел. Но не мечтал. Наверное, поэтому нет ощущения счастья внутри.

Андрей сильно затянулся, прищурился – и перед его внутренним взором черно-белой рекой потекла прошлая жизнь. Прошло каких-то пятнадцать лет – а будто как вчера было, удивился он, вспоминая полуголодную жизнь начинающего журналиста.

Еще студентом он открыл в себе писательский дар. Родные и друзья зачитывались его зарисовками и говорили, что он талантлив. Но его рассказы не брали ни в один литературный журнал. Нет, один раз взяли – но заплатили смехотворный гонорар, которого хватило разве что на пиво с хот-догом.

И он пошел в журналисты, сказав себе, что это временно. Ведь журналистика – какая-никакая стабильность. И издавна была прибежищем для начинающих писателей. А в свободное время можно писать рассказы и романы. Однажды его обязательно напечатают. И он станет профессиональным писателем – для чего и был рожден.

По ночам он выдавливал из себя строчки, щурясь покрасневшими глазами в монитор. Наутро вставал с тяжелой головой – расплата за полуночную жизнь. Роман все же написал – но его нигде не брали. Не было имени. Потом в его жизни появилась Ирина. Потом – дочь Даша. И в один полный ее слез вечер он с пронзительной ясностью осознал, что так дальше жить нельзя. И надо что-то выбирать.

Надо делать карьеру. Деньги зарабатывать.

И он принялся карабкаться наверх с отчаянием обреченного. По головам. По трупам. Став ответственным секретарем, он засиживался в редакции до десяти вечера каждый день. Драл три шкуры с журналистов – и не менее требователен был к себе. Холодными бессонными ночами он смотрел в белеющий во мраке потолок, вспоминал свою несбывшуюся жизнь известного писателя  – и ему становилось трудно дышать, словно на грудь его опускалась холодная могильная плита, выдавливая остатки воздуха из легких. И хотелось плакать, и выть от тоски – но слез уже не было. И тогда он забывался тяжелым беспокойным сном.

Неискушенный в офисных интригах, он в итоге сумел сбросить старожила своей газеты – главного редактора Ивана Павловича, возглавлявшего издание тринадцать лет и давшего ему путевку в журналистику.

Он никогда не забудет его глаз, когда пришел принимать дела у бывшего начальника. «Сейчас ты победил, но счастья тебе это не принесет», - грустно улыбнулся экс-главред, разом постаревший лет на десять.

Тогда он лишь усмехнулся ему в лицо. Это мы еще посмотрим, холодно ответил он – молодой, энергичный, бесконечно уверенный в себе.

И ведь как в воду глядел. Не принесло счастья.

И сейчас он парит над Городом на высоте семнадцатого этажа. Десятки людей собрались на его сорокалетие, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение – кто искренне, кто угодливо – льстиво. Какая в принципе разница.

Значение имеет лишь то, что он по-прежнему несчастлив. И сейчас расплачивается за грех убийства.

Убийства своей Мечты.

- Ты выбрал неверный путь.

Он вздрогнул, из пальцев вылетела недокуренная сигарета, крошечным алым метеоритом улетевшая на дно Города. Из неосвещенного края балкона гипсовой маской проступало белое лицо.

Он мог поклясться, что еще минуту назад был один на балконе.

- Ты выбрал неверный путь и обречен до конца жизни жалеть об этом.

Незнакомец медленно вышел из тени, и Андрей увидел, что это был молодой человек в длинном черном пальто. Густые длинные волосы до плеч. Тонкое бледное, будто из воска, лицо с огромными темными глазами – дырами. На мертвенно бледном лице эти глаза были похожи на прорубленные в замерзшей речке полыньи.

- Кто вы? – хрипло прошептал Андрей.

- Твоя несбывшаяся жизнь, - прошелестел незнакомец, подойдя вплотную. Передвигался он странно - точно не ходил, а плыл над землей, подобно бесплотному призраку. В его черных глазах Андрей разглядел тьму иных миров, и ему стало по-настоящему страшно. – То, чего ты никогда уже не узнаешь. И по чему всегда будешь тосковать до конца дней.

- У меня не было… не было никакой другой жизни, - выдавил Андрей. Говорить было невероятно трудно – губы словно онемели, а в горле стало необычайно сухо и жарко, будто в него засыпали горячий пустынный песок.

- Была, - в бесстрастном голосе незнакомца ему почудилось одновременно сожаление и насмешка. – Жизнь каждого человека – это миллионы непрерывно разветвляющихся тропок. Ты пошел по неверным тропам. Когда-то у тебя была Мечта, но ты ее предал. Ты и сейчас жалеешь об этом. У тебя комфортная сытая жизнь, но она не приносит тебе радости. Не греет тебя. Ты тлеешь, а не горишь. И душа твоя ползает, а не летает.

- Откуда… откуда ты знаешь? - Андрей задыхался, внезапно сжалось сердце, словно кто-то сжал его изнутри ледяной рукой.

- Это знаешь ты, - улыбнулся незнакомец жутковатой, безжизненной улыбкой. - Просто часто нам нужен некто, кто высказал бы вслух наши мысли. Чтобы мы поняли, куда нам теперь идти.

Андрей оглянулся назад – и замер. Окна были темны, и музыка смолкла. Сослуживцы, друзья, приятели, пропитанное алкоголем праздное веселье – все это куда-то исчезло. Зал был пуст. Не веря своим глазам, он попытался открыть стеклянную дверь. Но тщетно – она не поддалась.

 

- Не надо бежать от меня, - усмехнулся черный человек. – Отсюда лишь один выход.

И он красноречиво глянул вниз, где вечерними огнями рассыпался Город.

 Внезапно ему стало очень холодно, заколотил страшный озноб. Андрей вдруг понял, что в данный момент незнакомец куда более реален, чем все его друзья и коллеги. И если он действительно спит, проснуться не удастся. По крайней мере, пока он не поймет нечто важное, что мучает, разъедает его душу уже больше десяти лет…

- Ты меня видел… там? – спросил он дрогнувшим голосом.

Вместо ответа незнакомец вцепился в его руку своей рукой – ледяной, безжизненной. Ослепительная вспышка – и Андрей обнаружил себя в крошечной обшарпанной кухоньке. Тускло горела голая лампочка под потолком в трещинах и пятнах сырости. Перед ним светился экраном древний ноутбук с набранным текстом, буквы расплывались перед глазами причудливыми пляшущими человечками. А напротив него, уперев руки в бока, стояла Ирина. Неузнаваемая в старом застиранном халате, с тюрбаном полотенца на голове. Ее красивое лицо было искажено от злости. Она не говорила – выплевывала ему в лицо какие-то злые обидные слова. Их Андрей не слышал – его окружала оглушительная ватная тишина. Но он явственно ощущал, как душу выжигает напалмом обиды. 

Что-то толкает его изнутри. Сейчас он ее ненавидит, ненавидит этот перекошенный рот, который хочется раздавить ногой. Он встает, размахивается, чтобы влепить ей пощечину… и снова ослепительная вспышка. И снова – холодный октябрьский ветер. И мертвенно – бледное лицо незнакомца.

- Это была моя… жизнь? – выдавил Андрей.

- Да, - просто ответил черный человек. – Твоя непрожитая жизнь. Как видишь, ты и там был не очень счастлив. Но к этому должны быть готовы все настоящие творцы, которым мог стать и ты.

- Но зачем мне такая жизнь? Я вполне счастлив в этой.

Очередной порыв ветра хлестнул его по лицу, заставил поежиться.

- Когда ты лжешь мне – лжешь себе, - холодно усмехнулся черный человек. – Ты можешь сколь угодно твердить себе, как ты счастлив в этой жизни, что тебя все устраивает и больше ничего не хочется. Но правда в том, что невозможно лгать себе бесконечно. Утешая себя ложью, ты лишь удобряешь рвущуюся из груди звериную тоску. И когда-нибудь она тебя разорвет.

Андрей помолчал, собираясь с духом. Он понял, что ни незнакомцу, ни себе лгать больше нет смысла.

- Расскажи мне о той жизни, - наконец сказал он с видом человека, выслушивающего свой смертный приговор. – Я многого в ней добился?

- Не так много, как в этой – по меркам этого мира, - незнакомец жутковато осклабился, что, видимо, означало улыбку. – В тридцать один год ты ушел из журналистики, чтобы дописать давно задуманный роман. В издательствах его не брали, и ты издал его за свой счет. Твою книгу никто не покупал. Но ты продолжал писать, веря, что однажды напишешь нечто по-настоящему стоящее. Что будут помнить в веках. Жена сначала в тебя верила, потом устала от безденежья. Вы все чаще ссорились, и однажды она от тебя ушла. А ты остался один. В пустой квартире. С недописанным романом.

- Я его закончил? – чуть слышно выдохнул Андрей, страшась ответа.

- Нет, - слова незнакомца падали тяжело, разбиваясь о бетонный пол на ледяные капли. – После ее ухода ты начал страшно пить, до беспамятства. Иногда пытался что-то писать, но ничего не получалось. И с каждым днем ты ненавидел себя все больше. Пока однажды не попал под машину, возвращаясь пьяным домой.

Андрей ощутил, как грудь нестерпимо сдавил ледяной обруч, выдавливая из легких остатки воздуха. Как будто его выбросило в равнодушную пустоту космоса. Он задыхался, и весь воздух планеты сейчас не мог его насытить.

- Но в этой жизни… я живу, - прошептал он, боясь поднять глаза.

- Живешь ли? – усмехнулся незнакомец. – Скорее, существуешь. Выбранное тобой дело не принесло тебе счастья. Ты бежишь сквозь дни, в вечной суете и круговерти дел, пытаясь убедить себя, что счастлив и ничего другого не желаешь. Но внутри ты не горишь, а тихо тлеешь. А там ты горел. Хоть и сгорел быстро. Там ты больше нуждался, иногда голодал. Но там ты чувствовал, что делаешь дело своей жизни. Лишь там ты ощущал сладость битвы со словом, и не давил из себя ненавистные строчки для очередной пустой статьи. Там ты никого не подставлял, не карабкался наверх по трупам. Поэтому там ты был человеком. А здесь ты – лишь тень того, кем мог бы стать.

Андрей ощутил, как по его щекам бегут холодные соленые дорожки слез. Сознание его раздвоилось. Одной его части было стыдно за то, что он, взрослый состоятельный мужчина, плачет, как плакал в далекие студенческие годы, после очередной отверженной любви. Другая же понимала, что слез стесняться не стоит. Ведь он плачет перед самим собой.

- Зачем… зачем ты мне все это рассказал? – шмыгнув носом, спросил он.

- Затем, что ты сам давно задавал себе эти вопросы, - сказал незнакомец, отступая и сливаясь с чернотой в углу балкона. – Я всего лишь показал тебе то, что ты давно знал, но боялся себе честно сказать.

- И что мне теперь делать? – выкрикнул Андрей в сгущающуюся темноту, словно пытаясь пронзить ее своей ненавистью.

- Тебе решать, - обратившиеся в долгое эхо слова подхватил осенний ветер, понес их над плоскими крышами, играясь с ними как прекрасное в своем равнодушии дитя, не ведающее тревог и проблем взрослых.

Андрей сделал пару шагов в сторону черневшего угла, присмотрелся. Там никого не было.

По глазам ударил свет из окон, заиграла мягкая джазовая музыка. Зал снова ожил. Андрей знал – надо лишь открыть стеклянную дверь балкона.

Но возвращаться ему не хотелось. Он не хотел видеть пьяно улыбающиеся лица, не хотел выслушивать льстивые слова подчиненных. Он с небывалой ясностью осознал, что его нынешняя жизнь, за которую он держался – ненастоящая, эфемерная, вымороченная, как страшный сон, растворяющийся в утренней полудреме. Его жизнь была табуреткой. И только что ее выбили из-под ног, оставив его душу дергаться в петле удушливого отчаяния.

«Тебе решать», - ему вдруг показалось, что эхо брошенных слов до сих пор носится над городом.

- К черту такую жизнь, - тихо сказал Андрей. И неловко забрался на бетонное ограждение. Теперь он балансировал над пропастью, уперевшись в бетонный козырек кончиками пальцев. Постоял так, любуясь раскинувшимся под ногами ковром из гирлянд миллионов огней, словно пытаясь вобрать в себя невообразимую хаотичную красоту погруженного в вечер Города. Как странно, что он раньше не замечал этой красоты. Наверное, просто не было времени. Ведь все последние годы он куда-то бежал, бежал, бежал, старательно давя в себе все, о чем когда-то мечтал, гася в себе огонь настоящей жизни…

Сзади послышался звук отодвигаемой двери.

- Андрюша, нет! – хлестнул по ушам визг Ирины.

Но он уже летел над Городом, раскинув руки. Летел бескрылой птицей, наслаждаясь последними мгновениями истинной свободы, стремящимися растянуться в вечность. И за миг до страшного удара успел подумать, что следующую жизнь не потратит так бездарно. Если Всевышний подарит ему еще один шанс.