Целесообразность, 2

                (ПОСЛЕДНЯЯ ВЕРСИЯ)




Как-то я ехал в автобусе с начинающим журналистом, подающим большие надежды. Мы говорили о всякой всячине, вспоминали знакомых, как вдруг среди пассажиров поднялся невообразимый шум. Скорей всего, кто-то повздорил из-за посадочного места: молодой  пассажир не уступил пожилому в силу своей молодости и наглости.

Душно мне, сказал старик, голова кружится – уступил бы ты мне место, сердечный. Посмотрел бы ты на мою седину. Ни стыда тебе, ни совести.

Но молодой человек был, как говорится, «под парами», и ударил старика. Никто не возвысил  свой голос в защиту старости. Никто не встал ей в помощь. Знойное жаркое солнце июня, как сковородку раскалило пассажирский автобус, почему внутри был сущий ад. Не смотря на открытые окна по всему периметру салона, было невозможно душно – нельзя было  дышать среди потных тел и газов.

Нашёлся только один человек, который устроил личный разбор ситуации.

Людей, конечно, разморило, и никто не хотел ввязываться в перепалку – мол, зачем себе нервы портить? Собственное здоровье, оно, понимаете, ближе к телу, чем благополучие какого-то старика. Ведь он пожил, в своё время попользовался всеми благами жизни. И теперь пусть сидит себе дома и не портит людям ни дня, ни настроения. Заступаться – себе  дороже…

- Вот об этом следует писать журналисту, - сказал я, обращаясь к своему молодому коллеге, - именно с таких обыденных мелочей и начинаются глобальные проблемы.

Но молодой коллега взглянул на меня пустым рассеянным взглядом и отрезвил своей короткой речью:

- Журналисту нецелесообразно быть добрым, чтобы писать о доброте. Ему не надо быть милосердным, чтобы писать о милосердии. И, вообще, не обязательно любить человека, как такового, чтобы писать о гуманизме. Главное здесь, чтобы за написанный материал хорошо заплатили. Никого не интересует происхождение твоих денег, поскольку всех занимает их количество – и желательно, как можно больше. Если овчина стоит выделки, то целесообразно поиграть с общественностью и в доброту, и в милосердие, и в гуманизм. Народ у нас, как бумага, всё стерпит и проглотит – «лишь бы не было войны». Ему подавай «хлеба и зрелищ», а сам считай свои гонорары.

- Но, позвольте, - не выдержал я, - как это можно! Пусть такой журналист достигнет высот и станет первым среди равных, пусть свои материалы он будет создавать по всем канонам журналистики и последнему слову СМИ. Вот только как можно верить такому человеку на слово и принимать всё к сведению, советоваться с ним и прибегать к его помощи, наконец, учиться у него тому, о чём он пишет, если в каждой его запятой – ложь и равнодушие. Это всё равно, что построить дом по последнему слову архитектуры, придерживаясь
всех строительных норм и правил, а жить в нём станет нельзя, поскольку в этом  доме не найдётся места для души.

- Не смешите меня, - заметил начинающий журналист, - и не носитесь со своей душой, как «с писаной торбой». Что такое «душа»? Это всего лишь аббревиатура: ДУША – Дураки Умирают, Шулеры Ассимилируются…

Тут в наш разговор «вклинился» старик, обрусевший таджик. Про таких говорят: человек старой закалки. И вот он обратился к моему собеседнику.

- Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу, молодые люди, но вы, вы, молодой сторонник целесообразности, далеко не правы. Я говорю об этом, опираясь на собственный опыт, а он будет побольше Вашего, холодный нигилист современности. Душа была, есть и будет всегда. Но об этом судить ни Вам, ни мне, никому из смертных на этой земле, ибо над нами есть наивысший Судья. Не хочу Вас чернить и читать Вам нотации. Пустое это, если человек думает, что совесть, совместно с душой, придумали неудачники, чтобы оправдать собственную нерасторопность.

И тут престарелый пассажир поведал такую сказку:

«Итак, в одном месте на земле под солнцем стоял удивительный и прекрасный, славный город, который тамошние поэты называли маленькой Швейцарией. Город тот был богат своей городской стеной, дворцами и жилыми зданиями. Он гордился красивыми аккуратными улицами, широкими площадями, тенистыми скверами и прохладными фонтанами. Каждый житель вёл себя соответственно поставленной цели, вполне единолично разумно и практически индивидуально полезно. Всякий принимал целесообразные решения и, соответственно тому, совершал целесообразные поступки. Соотносился с другими, если находил это должным, необходимым и своевременным. Уважал тех, кто, по личному мнению, был достоин  его уважения. Общался лишь в том случае, если общение сулило выгоду. Было достойно времени, сил, мыслей и слов.

Словом, это были глубоко целесообразные люди.

Ничего удивительно в том не было, что никто не встал на защиту путешественников, идущих к городу, когда в его окрестностях появилось чудовище. Оно стало бесследно пожирать одиноких путников и отдельные группы людей, и никому в городе до этого не было дела. Любой правомерно и целесообразно считал своим долгом заниматься тем, чем занимался год или десять лет назад, а своё видимое безразличие оправдывал очень важными, неотложными и срочными проблемами, промедление которых равносильно скорой и неминучей смерти. А что касается людоедства, то путешественникам следовало бы самим позаботиться о себе - сидеть дома и не шататься по чужим городам и странам. Тогда бы чудовище никого бы не ело – само бы умерло «с голодухи», и всё было бы спокойно. Так нет, чёрт их дёрнул тащиться в такую даль неизвестно зачем! Вот и поплатились за своё вольнодумство. Сами виноваты в том, что их съели. Их же никто не просит пускаться в столь опасное и рискованное путешествие. То же, нашлись экстремалы!

Если чудовище поедало кого-нибудь из горожан, то семьи погибших и их родственники, друзья, знакомые и просто посторонние люди ни минуты о том не печалились, будто ничего и не случилось. Ведь это было не с ними. А тех бедолаг, съеденных чудовищем, никто не просил покидать пределов города. Не было же никакой крайней необходимости оставлять насиженный и привычный уют и обустроенный, давно налаженный быт. Зачем вторгаться в большой мир и узнавать, что помимо тебя и твоего города есть другие люди и города? Куда спокойней сидеть в скорлупе собственных узколобых представлений, считать себя «сосредоточием вселенной», а значит, быть в безопасности. Только ты сам в центре своего личностного микрокосмоса можешь быть какой-либо значимой и выпуклой величиной, что делает тебя уважаемым и авторитетным в чужих глазах.

Так вот, в этом блестящем городе всё же была одна грязная  улица, где в полуразваленном доме жила очень старая, старая, старая женщина. Она была такой старой, что все забыли об её существовании. Более того, пятьдесят лет из своих прожитых ста двадцати она неподвижно провела в постели. За ней все эти последние годы ухаживала другая пожилая женщина, немая, которую старуха приютила, когда той было только десять лет. Само собой разумеется, что и об этом человеке никто не думал и не подозревал во всём большом и богатом городе.

 Немую никто не видел и не замечал, когда она выходила на улицу и шла на рынок. А там торговцы видели только деньги, которые появлялись, шуршали, звенели и исчезали сами собой. Люди давно привыкли к такому обстоятельству и заученно, не задумываясь, давали  на деньги то и столько, как это повелось уж много-много лет тому назад. Даже уличные собаки и коты натыкались на неё, будто сослепу, когда немая возвращалась в своё убогое жилище.

Вот однажды старуха, видимо, предчувствуя свой смертный миг, стала говорить своей опекунше, когда и до них дошли слухи о чудовище:

- Чудовище одолеет лишь тот, кто не пожалеет для победы собственного сердца и живота своего. Дело в том, что это чудовище живёт в каждом из нас и питается людскими слабостями и низкими помыслами. Выходит, сердце каждого городского человека – это сердце чудовища. И если среди людей найдётся герой, который не побоится вырвать своё сердце из собственной груди и раздавить его своими руками на глазах чудовища во спасение жителей города, то чудовище погибнет, и город спасётся. Но погибнет и герой с разорванной грудью и раздавленным сердцем в руках, если жители города не побеспокоятся о нём, не проявят заботу и внимание. И если во всём городе найдётся хотя бы три человека, которые оценят великую жертву героя и придут к нему, то герой спасется, и будет жить. В противном случае, по смерти героя не пройдёт и ста лет, а может и меньше того, гораздо меньше – не длительнее срока, в который падает и гасится звезда, - как чудовище возродится и вдесятеро по десять станет творить своё зло. Тогда смерть героя окажется напрасной и никто не пойдёт больше по его следам. Погибнет город, погибнет и весь мир… - так сказала старуха эти пророческие слова и умерла на руках безутешной немой.

Осталась несчастная женщина совершенно одна в этом большом и прекрасном, но совершенно чужом городе. И стала она бессонно и безустанно ходить по его многочисленным улицам в поисках героя, чтобы написать тому, как можно спасти город. Ведь эти изящные улицы и площади, великолепные дворцы и дома, думала женщина, ничуть не виноваты в том, что их населяют такие целесообразные и деловые жители.

Но только герой отыскался сам.

Это был какой-то чужой, пришлый со стороны человек, чуждый принципам городских обывателей – странствующий поэт. Он был беден и скромен платьем, но зато в груди его билось живое горячее сердце, и это сердце было таким, что вмещало в себя весь мир, а сердца  жителей города не могли вместить в себя одно единственное сердце нашего героя. Попросту там не было места для него. Стоит ли полезные и столь дорогие площади частной собственности своей души занимать всяких вздорным и совершенно ненужным хламом?

Странствующий поэт и немая встретились – провидение вело их навстречу друг другу. Она написала о том, что поведала умирающая старуха, и поэт согласился, без раздумий и колебаний. Сам, великий по духу творчества, он был пустынно одинок и по-детски беззащитен пред холодным лицом целесообразности.

Что ему было делать здесь? Что страшнее: жизнь или смерть? В первом разе, поэт жил наперекор горестной и лживой общепринятой судьбе. В другом случае, он умрёт во имя и на благо людей, которым, по большому счёту, будет просто наплевать на него, что они и делали раньше. Ведь эти люди об этом его не просили. Они не отвечают за его инициативу – пусть сам всё расхлёбывает, если придумал и сделал. Им и в городе живётся вольготно. А чудовище ничуть не мешает поступать по давно заведённому и привычному порядку…

Чудовище и поэт, как это и положено испокон веков, встретились в широком и открытом поле. Силы их были неравными, и чудовище одолевало смертельно раненого поэта. На последнем издыхании, он собрал остатки сил, призвав на помощь талант и любовь к жизни и людям, разорвал себе грудь, вырвал сердце и сдавил его железной хваткой перед испуганными глазами дрогнувшего Зверя.

Прощальными каплями заката на травы и цветы, на притихшую землю и засыпающий город брызнула горячая кровь, и чудовище вместе с поэтом бездыханно упало на землю.

Весь жестокий поединок видела немая. Она бросилась к человеку, когда тот упал, думая привести его в чувство, помочь, но… Но разорванная грудь и раздавленное сердце были мертвы и безучастны к ней. Надо было найти в городе хотя бы трёх жителей, согласных помочь и не пожалевших для ближнего своего и дальнего ни собственных сил, ни времени, ни души своей и своего здоровья.

И она побежала в город.

В это время на цепях стали поднимать дубовые ворота с чугунными набойками, чтобы на ночь город закрыть, как обычно, от разбойников и коварного чудовища. В ту пору немая оказалась рядом и сделала несколько шагов, как цепи, сами собой, вдруг оборвались и ворота со всей тяжестью обрушились на несчастную женщину.

Город не хотел спасения своим жителям.

Наступила ночь…»

А вся автобусная история закончилась тем, что старики, наш рассказчик и обиженный пассажир, вышли на очередной остановке, о чём-то оживлённо беседуя. Автобус тронулся с места и уехал от них. Они всё говорили и говорили, а я думал о ночи, которая наступила в наших сердцах.