Юкка. Гл. 3. Коньяк. 5, 6

Начало см.http://www.proza.ru/2010/01/12/788
          http://www.proza.ru/2010/01/12/1661
          http://www.proza.ru/2010/01/15/114
          http://www.proza.ru/2010/01/16/328
          http://proza.ru/2010/01/17/130
          http://proza.ru/2010/01/17/1543
          http://proza.ru/2010/01/19/104
          http://www.proza.ru/2010/01/20/116
          http://www.proza.ru/2010/01/22/64


5
Вот и жёлтые брёвна коттеджа показались сквозь рыжие стволы сосен... Ближе, ближе. Там ли он? Сердце тревожно колотилось, словно она шла на экзамен, не выучив половину билетов. Как он взглянет на неё, какое первое слово скажет? Поглядеть ему в лицо – что он? Добраться и увидеть. И она всё сразу поймёт. Думал ли он о ней, как она о нём, все эти дни…
Они шумно водворились со своими дорожными сумками в прихожую, Лариса украдкой выглянула из-за Тамариного плеча: он здесь… Дверь в кухню, как всегда, нараспашку; и он, и Зинаида хлопочут. Опять эта Зинаида, никуда от неё не деться. Значит, никакого тет-а-тета, всё при свидетелях. При минимуме свидетелей, в толпе не затеряться… Тем паче – первый взгляд, первое слово. Они не солгут.
- Здравствуйте, а вот и мы прибыли! – бодро-фамильярно возвестила Тамара. – Вы нас уже ждёте? Опять свалились на вашу голову, Зинаида Павловна, забот вам прибавим!
Пока Тамара с Зинаидой оживлённо обсуждали потеплевшую погоду, Лариса, таясь «на заднем плане» под условным прикрытием Тамариной спины, возилась с одеждой и обувью, не поднимая головы, и, наконец, «вышла на сцену», встав в проёме двери:
- Здравствуйте… – прошелестела.
Пересекая кухню с ножом в руках, он с нахально-весёлой бодростью оглянулся на неё:
- Привет!
Лариса замерла, словно наткнувшись на невидимую стену. Боже мой, что это?! Он никогда не говорил с ней ТАК! Какой ещё «привет»? Что это за «привет»?! Уж пусть бы лучше прежнее отстранённо-вежливое «здравствуйте»… Этот «привет» как удар, как плевок в лицо. В этом «привет!» читалось: а вот и наша шлюшка пожаловала! за новыми развлечениями явилась? Хватит, подурачила честной народ – Лариса, понимаете ли, Михайловна. Покорчила из себя порядочную. Теперь не обманешь, знаем тебе цену!
Вот, значит, как встретились после «ночи любви»… Разжалована… А ты, Никитина, как хотела? Чтоб заботливо-внимательно и нежно вглядывался в тебя: как ты, милая, без меня? стосковалась-измучилась? и я по тебе тоскую, жду-не дождусь, приди ко мне…
Она уронила взгляд, съёжилась и серой мышкой тихо проскользнула в малую столовую, где Зинаида Павловна споро накрывала на стол, треща о чём-то с Тамарой.
Командировочная жизнь побежала уже привычным и знакомым образом, с ещё большим комфортом – их поселили отдельно, каждой предоставив огромную, по Ларисиным понятиям, комнату. Лариса с Тамарой корпели над бумагами, обедали в компании бритого доктора и Николая Николаевича, но всё это проносилось мимо Ларисы, и она с трудом держалась в рамках обыденности. В ней клубилось недоумение и мучительные вопросы, не находившие разрешения. Почему он так с нею? В чём она провинилась – перед ним? Знает ли кто-нибудь здесь о той ночи? Ей очень не понравилось, что в первую же их с Тамарой трапезу Зинаида Павловна появилась из кладовки с бутылкой в руках:
- Выпьете по рюмочке?
Лариса стала было отказываться, но по насмешливому взгляду Зинаиды поняла, что настаивать теперь на том, что она «не пьёт» – по меньшей мере глупо. Её репутация трезвенницы безнадёжно утрачена, окончательно, никто ей тут теперь не поверит, и она покорно выпила эту совершенно не нужную ей «рюмочку» на пару с Тамарой. Зачем ей эта «рюмочка»? Разве она алкоголичка какая-нибудь, ищущая случая приложиться к «огненной воде»? Этот путь – здесь и сейчас – уже не ведёт к НЕМУ…
Она искала возможности поговорить с ним наедине, но вокруг всё время были люди, и время уходило напрасно. Сам же он явно не стремился остаться с нею с глазу на глаз, а если такие минуты выпадали – вёл себя так, что она решительно терялась, не зная, как завести с ним разговор ОБ ЭТОМ.
В первое утро, пока Тамара, тяжёлая на подъём, ещё нежилась в постели, Лариса спустилась вниз и застала его одного. «Доброе утро. – Доброе утро». Слава Богу, хоть не этот наглый «привет!» Но услышала она кое-что похуже того первого «привета». Лариса пожаловалась, что не смогла вечером одолеть душ в новом номере: «почему-то шла только холодная вода». И вдруг получила в ответ разудалое, залихватски-весёлое, подначивающее, насмешливое:
- Надо было меня позвать!
Она мрачно-затравленно посмотрела ему прямо в глаза и промолчала. Он издевается над нею? Насмехается… Дескать, знаю-знаю, шлюшка ты мелкая, чего ты хочешь-добиваешься… Ну так покажи себя во всей красе, повисни у меня на шее в открытую, чего искать предлоги, мне про тебя и так уже всё ясно!
За что?! Чем она обидела его? Почему он ведёт себя с нею, как с разоблачённым врагом? Может быть, у него были неприятности из-за той ночи? Служебные? Кто пришёл за ним тогда утром? Или семейные – всегда найдутся доброхоты «открыть глаза» бедным обманутым супругам... Или, в конце концов, неприятности медицинские? Её нездоровое горло… Что она вытворяла? Может, она нанесла ему какую-нибудь травму? Что-нибудь поранила? укусила? откусила?!! И теперь, скрежеща зубами и грызя локти – связался! – он лечится? За большие деньги… Оплатить ему, что ли, лечение, чёрт возьми?
Она чуть не зарыдала в отчаянии. Не может она выносить эту «холодную войну»! Вот бросится сейчас перед ним на колени: скажите, за что? я не знаю моей вины! простите меня! не бейте словами! не унижайте таким тоном! не оскорбляйте намёками! вот я целую ваши руки, только простите, простите меня! помилуйте! разве я заслужила такую казнь? я не хотела! простите!
Позёвывая и поёживаясь, пришла сонная Тамара:
- Доброе утро, Лёша! Мне бы кофейку… Лариска, ты давно встала?..
О, спасительница моя Тамара! Как ты вовремя! Томусик, ангел ты мой хранитель… Ещё немного, и ты бы застала такую странную сцену… Одно неприличие…
Объясниться с ним! Объясниться. Объясниться во что бы то ни стало. Ни о чём другом она и думать уже не могла.
Тамара видела, что Лариса весь день несколько не в себе: помалкивает, глазеет в пространство, отвечает со второго раза только… Обсуждений она затевать не стала, но после ужина отказалась от традиционной теперь уже «рюмашки» и ушла наверх, деликатно оставив их вдвоём – пусть объясняются, если надо... Алексей повторил свой вопрос о «рюмашке», и Лариса шутливо наставив на него палец, утвердительно укорила:
- Вам хочется выпить.
Но он не поддержал ни её тона, ни самой темы, а просто принёс бутылку и рюмки. Лариса посмотрела этикетку: белое сухое вино. Если он надумал играть в молчанку, то с этого у него язык не развяжется. Раз он водку ящиками глушит – что ему сухое вино? как чашка чая… Он явно не желает повторения. Вот они снова вдвоём… Но как всё переменилось! Он сидел напротив неё, через такой широкий стол, что пожелай она прикоснуться к нему – ей не хватило бы руки… Не сидел – восседал, расправив могучие плечи, словно начальник на приёме, с таким же равнодушным бюрократическим взглядом. Лариса неуверенной жалкой собачонкой, забегающей то с одного бока, то с другого, суетилась замирающими словами, не зная, как и подступиться к этому монументу… Не то, чтобы он не поддерживал разговор, но взирал на неё с такой тайной насмешкой, что у неё пропадала всякая смелость. У вас есть ко мне вопросы? Ну, я вас слушаю, что скажете? Невозможно было и вообразить, что несколько дней назад она целовала его обнажённое тело в одном чёрном нательном крестике… Зачем тебе крестик, Геракл? Ты верующий? Веруешь в милосердного нашего Бога? В храм ходишь? Где же твоё христианское милосердие? Зачем ты со мною так не по-христиански? Плотный стоячий воротничок белого поварского кителя тесно облегал сейчас его шею, надёжно запрятав, укрыв бронёй и его тело, и его крестик, и даже витой шнурок, на котором он висит. Но она видела его! Видела…
- Вы носите крестик… я видела… – она показала на его грудь, неуклюже-беспомощно пытаясь воззвать к той ночи.
Он чуть заметно поёрзал на своём месте.
- У меня раньше золотой крест был, большой… вот такой! – он обозначил размер пальцами.
Нашёл чем хвастать… Дитё малое. Равнялся на новорусских бандюганов девяностых годов? Малиновый пиджак, бритый загривок, архиерейский крестище на золотых кандальных цепях? И ты таким был? Статью своей геркулесовой – как раз в бандиты подходишь… Выскальзывает: не желает поминать, где и как она видела его нынешний крест…
- Что же стало с вашим золотым крестом? – спросила она вежливо, покорно давая увести разговор по этой тропе.
Возвращался ночью с попойки, увидел – менты в машину пьяного грузят, пыхтят. Подошёл в хмельной лихости: «мужики, вам помочь?» «Помог» – увезли и его, а выпустили уже без креста золотого… Рассказывал он свою байку по-прежнему складно – отрепетировано многократно! – но без былого задора: слушатель благодарный поник-подувял… Не время теперь мне байки твои разудалые слушать, Геракл. Почему не хочешь говорить со мною прямо и открыто о том, что одно меня занимает?
- Алексей, – тихо попросила Лариса, – скажите мне, что такое на прошлой неделе у нас с вами было?
- А что было? Я не знаю, что было.
Подобрался весь, глядит прямо в глаза нагло: что тебе нужно, женщина? Знать не знаю, ведать не ведаю, о чём это ты? Следует Тамариному рецепту: забыть, как и не было? Не пойман – не вор, не ущучишь, не докажешь… Попробуй только!
Внутри что-то оборвалось и ухнуло вниз... Не хочет знать и помнить. Желает объявить несуществующим. Никогда не существовавшим. Выбросить на свалку. Эту ночь, пережитую, перечувствованную, разбередившую всю её душу – на свалку. Кусок жизни – на свалку. И её – на свалку. Использованную, загаженную, ненужную больше вещь...
Она собрала всё своё мужество, уняла дрожь в губах. Хорошо. Пусть так. Наверное, так и дОлжно. Но неужели она даже не имеет права знать, просто знать – что такое было? Что он с нею делал? А рука?! Что случилось с рукой? Как это стряслось?
- Алексей, – она положила руку на гладкое дерево стола и показала ему свою расцвеченную остатками синяка ладонь, – что у меня с рукой поделалось? У меня тогда утром половина кисти отекла, посинела, палец не двигался…
- Не знаю. – Он пожал плечами.
- Не знаете?
- Понятия не имею.
Повисло молчание. Он сидел невозмутимым буддой и по-прежнему смотрел ей прямо в лицо. Не прятал глаза, не отводил – и этот его взгляд в упор был словно кулак, поднесённый к её носу. Лариса растерялась и упала духом.
- Понимаете… я видела там, на двери вашей комнаты… ручка вместе с замком – висит… выдернута… сломана… Я подумала, может, это я?..
- Нет, – быстро ответил он. – Это уже раньше было.
Снова воцарилось молчание. Речи кончились. Тема исчерпана. Лариса почувствовала глухой тупик. Каменную стену. Поговорили… За что?! Почему у него нет для неё ни капли простого сочувствия, ни единого человеческого слова? «Ну хоть поплачь со мной,  Вася!»
- Знаете… я ничего не помню… это так мучительно… Со мной такое последний – и единственный, единственный, ей-богу, раз! – она приложила руки к груди, – было двадцать лет назад… На свадьбе у подруги. Велели бокалами водку пить – «пей до дна, пей до дна»… Я и выпила. Залпом. А потом – провал, ничего не помню… Подруги на такси домой везли, чувствую – подбородок болит. Наверное, думаю, прыщик хочет вскочить. Достала зеркальце из косметички, гляжу в него – и ничего не вижу в этом зеркале! Будто нет меня. Будто я невидимка. А утром обнаружила – батюшки! Весь правый бок, от этого самого подбородка до ступни, в жутких, фиолетово-багровых таких, синячищах… Тамара… ну вот Тамара Николаевна наша, а тогда просто Тамара, это она меня домой везла – рассказывает: «стоят гости на лестничной площадке, курят, вдруг дверь квартиры распахивается, выходишь ты, Никитина, с ридикюлем под мышкой и – шарах! со всего размаха на каменный пол! Во весь рост!» Тут я припоминать начинаю: это я намеревалась нос припудрить… Взяла сумочку и хотела в резервную комнату зайти, где одежда гостей свалена была. А вышла вместо этого на лестницу. Перила увидела – решила, что это кровать, да и рухнула на неё…
Она перевела дух. Я, Геракл, тоже умею байки травить. Но это так, интермедия…
- Алексей, как это я здесь так умудрилась перебрать? Сколько же я выпила?
Он заметно оживился:
- Мы пришли с Зинаидой, – охотно начал он, – а вы там пили…
- Я лечилась! – возмущённо перебила его Лариса.
«Вы там ПИЛИ…» Ничего себе картинка! Сидит в одиночестве и накачивается алкоголем. «Любительница абсента» такая… Почему её здесь упорно изображают какой-то алкоголичкой?! Без конца спиртное предлагают. Напрасно она ему про эту свадьбу рассказала. Хотя – зачем себе-то самой врать? Получай по заслугам. Именно так и было – сидела и оглушала себя коньяком, чтоб скорее упасть в его объятия. Но ему этого знать не нужно!
- Я же говорила – у меня горло было простужено!.. бегала с папками…
Он осёкся и замолчал, глядя на неё. Он что, не помнил её рассказ про рижское исцеление? Она продолжила «реставрацию событий»:
- Я по будильнику проснулась, утром, в восемь часов…
Внезапно треснула и повалилась с него сухая корка, под которой он пребывал весь вечер, и он с горячностью воскликнул:
 - Какие восемь утра?! В восемь утра ОНИ пришли!
- Кто?! – распахнув глаза, со страхом спросила Лариса. Ну, говори, говори, наконец-то!
- Платон с Виктором Иванычем! Они меня в город забрать должны были. Виктор Иваныч поднялся за мной наверх – А МЕНЯ ТАМ НЕТ.
Он со значением поглядел на неё, подняв брови: дескать, вот так-то вот прокололся!
Ну, говори же, говори же дальше, Геракл, раз тебя прорвало! Что же ты замолчал? Расскажи мне всё, чего я не знаю, я хочу знать! Я хочу знать о каждой минуте, проведённой с тобой – чтобы они, эти минуты, стали моими. Какими бы они ни были. Я буду благодарна тебе за всё. Ты и не знаешь, как мне дорого всё, что исходит от тебя. Я не обрушусь  с упрёками, ни в чём не обвиню… Я знаю, помню слишком мало. Прикинуться, что знаю ещё меньше?
- А ГДЕ вы были? – тихо спросила Лариса беспомощным, замирающим голосом.
Ну скажи же, скажи: «я был с вами… с тобой… – в твоей постели, я провёл с тобой всю ночь…» Назови всё случившееся словом. Утверди, признай – этим произнесённым словом. Признайся… в чём? Да для неё это будет – почти признание в любви… Чего, чего ты боишься?
Он посмотрел ей прямо в глаза с укором и промолчал.
Она опустила голову. Не хочет. Что означает этот печально-укоряющий взгляд? «Сама знаешь, где я был»? Или: «сама будешь не рада, если всё тебе расскажу»? Или ещё хуже: «незачем рассказывать».
Он не скажет. Трус… Он отчаянно боится ввязаться «в историю». Он даже не задаёт ей никаких вопросов – она-то как после той ночи? Боится узнавать. Сама расхлёбывай… Бесполезно понуждать его: ты хочешь вспомнить, он хочет – забыть. И вряд ли передумает. Что может заставить его передумать? И бесполезно изображать полное неведение – он не поверит.
- Значит, они всё знают? Все… всё… знают?! – медленно сказала Лариса. – Какой кошмар…
Всё оказывается гораздо хуже, чем она предполагала. Мало того, что человеку, которому она отдалась, это, оказывается, совершенно не нужно. Мало – ещё и обнародовано и стало «широко известно в узких кругах» это событие… Скорее всего, тогда, утром,  среди пришедших за ним была и Зинаида: кажется, она слышала её голос. Все всё знают. При всех сорвали одежду и теперь рассматривают, ухмыляясь, судят-рядят. А она тут порядочную особу изображала, не догадываясь о своём позоре… Как лектор, вдохновенно толкующий о высоком, а у самого – ширинка расстёгнута…
Алексей что-то говорил и говорил о какой-то былой попойке юности, после которой явился домой в разных ботинках… Спешит пустить всё по привычной колее весёлых пошлостей. Его бодрый голос мучил её, она чувствовала, что просто физически не может его слушать, её мутило от ужаса, стыда и отчаяния. Она сидела, вцепившись обеими руками в стоящую перед ней рюмку вина, и была готова потерять сознание. Он, наконец, замолчал, поглядел на неё внимательно и вдруг мягко, негромко сказал:
- Да ты что, Лариса… брось… Тут вся база бухАет по-чёрному…
Она подняла голову. Эта простая и грубоватая фраза прозвучала для неё нежной музыкой. Он пожалел её, она прощена… Он назвал её на «ты»… Он впервые произнёс её имя! О, мой Геракл!
- А Виктор Иванович… – она смотрела на него, страдальчески сведя брови, как в ожидании удара, – что он вам… сказал?
- Я ему стал говорить, что устал. А он: «И в ночную смену, видно, работал?»
Весёлые добродушные мужские шутки… Обычное дело… Оседлала-таки тебя эта шустрая бабёнка? Заставила «поработать»… И это про неё, Ларису! Того тайного, хрупкого, зыбкого, что принадлежит только им двоим, коснулись чужие руки…
- И что вы ответили?
Предал ты меня, Геракл? Веселились вместе с Иванычем?
- Да я ему сказал, что в другой модуль ходил, вот меня и не было… Сижу косой, от меня разит, да ещё с Платоном в одной машине…
Врёт, конечно… Кто ему мог поверить? Какой такой «другой модуль»? Если Платонова машина с Виктором Иванычем у порога стояла, как ты мог из другого модуля, то есть с улицы, придти? Не в окно же сиганул, со второго-то этажа, чтобы с улицы появиться… Для чего тебе беречь мою «дамскую честь»? Напротив, лестно похвалиться мужской победой… Все всё поняли… И в лучшем случае не обсуждали происшествие, а в худшем… В худшем – он «поделился впечатлениями»… Опозорена бесповоротно. Не отмыться никогда. Никому ничего не объяснить. Спасибо тебе, Геракл, что хоть утешить меня пытаешься, бредни эти нелепые сейчас сочиняешь. Лучше и не спрашивать больше…
- Жалко дело бросать… наполовину только сделано… – пробормотала Лариса.
Не ездить сюда больше… Теоретически это возможно. Придумать какую-нибудь вескую причину… На здоровье сослаться. Впрочем, зачем громоздить враньё? Сказать – по семейным обстоятельствам, и точка. Пусть вон Комаровская едет… Ой, нет, только не она… она тут всё узнает, та же Зинаида ей разболтает… И если отказаться ездить… она больше никогда, никогда! – не увидит своего Геракла…
Вдруг Геракл подал голос:
- Это Платон во всём виноват.
Лариса уставилась на него в изумлении:
- Почему?!
Платон? При чём здесь этот вип? Даже если «обмен впечатлениями» между Гераклом и Иванычем происходил при нём, какое ему дело, в его сверкающих заоблачных высотах, до муравьиной возни челяди?
- Для него в ближней деревне телёнка купили. Я его в тот день заколол, разделал и готовил для Платона свежую телятину… Ну, и мы с ним, под телятину, бутылку водки распили на двоих…
Лариса вспомнила, как, придя со своим полыхающим горлом в коттедж и лихорадочно шаря на кухне в поисках коньяка, увидела на плите большой чан, заполненный крупными бело-розовыми костями с тщательно срезанным подчистую мясом. Мельком подумала тогда: наверное, для местных охранных собак…
Мажорствует Платон, как сказал бы Даня на нынешнем жаргоне. Всё самое свежее ему подавай… Может, ещё и кровушки свежей напился из зарезанного телёнка – для здоровья? Может, и при разделке присутствовал? Мужская кровавая работа. Средневековые развлечения… Всё натуральное. Потом водочки с палачом, снять возбуждение от крови, а для поощрения потрудившегося – в компании собственной персоны… Да, трудный тебе денёк тогда выпал, Геракл. Вот чем тебе заниматься пришлось. А тут и ты подвернулась… Платон тобой попользовался, а ты – мною… Полный мужской набор. Самцовые развлечения. Что ему полбутылки водки? Не хочет же он сказать, что пришёл вечером уже достаточно пьяным, чтобы, добавив коньяка, отключить тормоза и напасть на неё? Важнее – после чего пришёл…
А ты трусишка, Геракл. Чуешь, что совесть твоя нечиста, и всё смотришь, на кого вину свалить. Сначала меня хотел выставить пьющей похотливой шлюшкой, теперь у тебя «Платон во всём виноват»…
Лариса отодвинула стул.
- Я пойду, пожалуй, Лёша. Хватит на сегодня. Устала. Спокойной вам ночи.

6
Тамара накинула белоснежный махровый халат, закуталась в него и, прихватив заранее выбранные баночки-тюбики, вышла из ванной в приятную прохладу комнаты. Прислушалась: у Лариски за стенкой тихо. Не наломала ли она снова дров со своим поваром? С неё станется. Тамара вышла в коридор, поскреблась в Ларисину дверь и просунула голову внутрь:
- Лариска, ты здесь?
Лариса лежала ничком поперёк кровати, спрятав лицо в ладони.
- Ты чего, спишь? – Тамара вошла в комнату. – Или плачешь?
- Да нет, Тамара, – Лариса подняла голову, – всё в порядке.
- Ну что, поговорили? Прояснилось что-нибудь?
- Скверно, Тома… Вначале вообще ни о чём говорить не хотел. Всё меня пытался развратной пьянчужкой выставить: «мы пришли, а вы там пили». По принципу: лучшая оборона – это нападение. Дескать, это я его в постель затащила.
- Что, так и сказал?
- Да нет, – сморщилась Лариса, – об этом вообще речь не зашла. Даже про палец мой я так ничего у него и не узнала. Это он так, превентивно… такую позицию занял… вдруг бы я на него с претензиями насела. Делает вид, что ничего не знает-не помнит. Не представляет, о чём речь.
- Ну так и хорошо, перекрестись. Раз друг к другу претензий нет. Разбежались и забыли. Чего скверно-то?
- Скверно, что всем всё известно.
- Откуда это? Он что, кому-то натрепался?
- Не знаю… не исключаю, что не упустил случая похвастаться… Понимаешь, мы с ним, видно, под утро оба задремали, и он прошляпил момент, когда за ним пришли.
- Застукали, значит?
- Считай, что так. Сам Платон с водителем, Иванычем, за ним прибыл – в город ехать. Виктор Иваныч к нему сунулся, а там пусто.
- Ну и?.. Неужели у тебя его искать стали?
- Не знаю, как там дело было, – Лариса вяло махнула рукой, – я подробности и выяснять не стала… Да и он не рвался мне их изложить. Суть в том, что все всё поняли. Тамар! Как мне теперь быть? Как в глаза смотреть людям?
Лариса закрыла лицо руками и закачала головой. Тамара вздохнула.
- Ну как быть, как быть… Сейчас скажу. Всё очень просто. Созвать всё местное население на главную площадь… Вон туда, к административному корпусу. Можешь рупором. Можешь послать письменные уведомления. Повестки. Встать посерёдке. Поклониться на все четыре стороны. В пояс. Платону – в землю. И возопить: ох, люди добрые! Каюсь вам в грехах своих тяжких! Напилась я дурману-зелья, аки свинья непотребная, и над поваром вашим снасильничала… Побейте меня каменьями, как девку распутную, подлую, в железа меня закуйте пудовые… Ну вот, хоть улыбаться ещё можешь. Никитина, все люди взрослые. Может, тут у всех рыло в таком пуху, что тебе и не снилось. И никому до твоих прегрешений нет никакого дела. Доработаем и уедем, и никогда их больше во всю жизнь не увидишь.
- Ещё доработать как-то надо.
- Терпи. Держи нос морковкой, хвост пистолетом. Чего ж делать-то? Со всяким конфузы бывают. – Тамара засмеялась. – Сейчас я тебе расскажу ситуацию. Гостили мы как-то с Игорем у его родственников в Гурове – городишко такой маленький. Давно, ещё Танька маленькая была. Хозяйка, сестра Игоря троюродная, в годах тётка, и сын её, парнишка лет шестнадцати, школу заканчивал. Встаю я утром, выхожу на кухню, смотрю – мой Игорь стоит по пояс голый, под краном голову моет. И накатывает на меня прилив нежных чюйств: подхожу, обнимаю его сзади, голову на спинку кладу, по животику глажу. А он голову поднимает – батюшки! Хозяйский мальчик! Я отскочила, как ошпаренная, пробормотала какую-то ерунду и скорее шмыг обратно в комнату.
- Да уж, угораздило тебя! Кошмар! Что ж ты сразу не объяснилась?
- Растерялась! Такое несчастное совпадение! Игорь-то у меня худенький, подросткового вполне сложения, и главное – с вечера собирался голову мыть! Представляешь, что мальчик про меня подумал? Пристаёт, старая перечница! С ласками внаглую лезет…
- Скандальное положение…
- Ещё бы! Хоть сквозь землю провались. Конфуз просто нестерпимый, казалось. Но, как видишь, жива осталась… Перетерпи, Лариска. Иди душик на ночь прими. Как новенькая будешь. И на ночь кремом намазюкайся – вот этим, смотри. Я вчера уже на себе опробовала. Утром кожа будет, как у младенчика. Лучшая женская терапия – пёрышки почистить. И всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Ну, я пошла к себе. Бай-бай!
Лариса взяла в руки оставленный Тамарой тюбик с чудодейственным кремом и задумчиво повертела в руках. А и правда – может, нечего терзаться? Простой конфуз. Недоразумение. Мелкая оплошность. Выеденного яйца не стоит. Совместно проведённая ночь – ещё не повод для знакомства, как говорят французы. Не стоит внимания и разговора. Ни для кого – не стоит внимания. Но что ей все? Важно, что для него тоже – не стоит разговора. Забыть. Вычеркнуть. Стереть с доски. Выбросить. И ларчик заветный достать с потайной полочки в душе, со всеми этими взглядами и словами – «у вас хорошие глаза», «никто не гладил по голове» – разломать этот скудный, нищенский  ларчик со смешными, убогими детскими сокровищами, высыпать в мусор, руки отряхнуть, нос вздёрнуть повыше, стать свободной, взрослой, независимой, серьёзной, умеющей отличить важное от ненужного, лишнего в этой жизни… Холодной стать и деловой, не разменивающейся на пустяки… Как все. А-а-а… Лариса свернулась в тугой комок, зажмурив глаза, поднесла к лицу сжатые в кулаки руки и беззвучно зарыдала.
 
(Продолжение см. http://www.proza.ru/2010/01/24/89)