Театр кукол

«Высоко в куполах трепетало последнее слово -
«Аллилуйя» - лиловая птица последних молитв».
(А. Вертинский)

Небо было такого странного белесого цвета, что казалось, будто стекло в комнате заклеено папиросной бумагой. Ирина лежала на кроватном пружинном матрасе, снятом с ножек и поставленном просто так на пол у стены комнаты. Сама комната в небольшой однокомнатной квартире была пустой и чуть-чуть пыльной. Вся обстановка ее состояла из матраса, шкафа и кресла. На одной из стен были прилажены доски, как полки для книг. Но книг было немного. Эта пустота и легкая дымка пыли придавали комнате вид декорации для пьесы абсурда. Какая-то нежилая символичность. Функциональность обстановки еще более усиливало это впечатление. Но окончательную целостность оно получало от белого пустого квадрата окна, занимавшего одну из стен помещения и наполнявшего его своим смутным свечением.
В окне не было видно ничего, кроме неба. Полурассветное серое небо города. Фон этого неба, еще не оживленного игрою солнца, ровной матовой пленкой затягивал задник комнаты-сцены.
- Я - единственная актриса на ней, - подумала Ирина.
- А где же зритель? Откуда он мог бы смотреть? Откуда?
Глаза девушки чуть скользнули по темному пятну дверного проёма, ведущего в прихожую. Нет. Она быстро вернула взгляд на белесый задник окна.
- Нет, в окно он не смотрит. Почему-то нет ощущения того, что он смотрит из-за окна. А вот оттуда, из этой тьмы - всегда!...
Ира лежала замерев. Белобрысенькая, с тонкими ручками и ножками, изломанными на сгибах. В её облике было что-то кукольное, и это удивительным образом сочеталось с её работой. Ира была актрисой кукольного театра.
- Я, должно быть как куколка для этих невидимых глаз. Они - глаза других существу, я для них слишком материальна, будто из чего-то сделанная. Как это всегда чувствуется: куклы - это сделанные, искусственные существа, ненастоящие люди. А от настоящих должно быть такое же ощущение, как от тёмного зрительного зала? Или как от этой страшной темноты в прихожей? Да нет, что это я. Нет. Я помню, когда зажигают свет в зале и все дети встают - они такие осязаемые... Потрогать можно каждого...
Тихо прошумела за окном электричка. Невидимая. Из-за того, что кровать была так низко, в окне не было видно земли.
Ирина снова скосила глаза. Она никак не могла оторваться от этого черного прямоугольника, составляющего, казалось, такой контраст окну.
- Такой уж контраст?...
Ирина всегда спала в этом углу, так чтобы видеть одновременно окно и дверь. Раньше она её закрывала, но это было ещё тревожнее. Будто там, в тёмном коридоре кто-то ходит. Пусть совершенно неслышно. Пусть даже не ходит, а стоит - еще страшнее. Стоит всю ночь!
Она быстро бросила взгляд на будильник. Около 6-ти. Ей рано. Натянув одеяло под подбородок, Ириша свернулась клубочком, не отрывая светлых круглых глаз от двери. На окно она уже не смотрела. Оттуда, из тёмного коридора к ней подбирался сон. Страшный сон, от которого она проснулась. Мягко, неслышно подкравшись, прыгнул он.
Ириша спала, чуть постанывая, иногда резко вздрагивая рукой или ногой.
***

Кукольный театр на Елоховке ничуть не напоминал ту механически совершенную штуку, которую Образцов построил на Садовом. Это был старый московский театр. Невзрачный и чуть скучноватый дом его в то же время таил какую-то загадку. Загадку театра! Кого сейчас удивишь этим миром. Кто ныне бывает потрясен таинством сцены. Ведь истинный театр - это маленький кружок, тайная ложа, объединяющая актеров и зрителей. Нет, конечно, не всех. Ценителей! Поэтов! Это непрерывный разговор театральной элиты, самые богатые зрители, самые экстравагантные драматурги, самые изобретательные режиссёры, великолепные актёры - вот чем живет театр. Кукольный театр - ещё более сложный организм. Здесь действуют куклы. Маленькие гномы и фей, эльфы, смешные зверушки, забавные человечки. Здесь царит не только режиссёр, актёр, ценитель,- здесь царит художник! Творец кукол!
Когда в театр пришел Курганов, всем показалось, что пришёл Батый. Духом конца веяло от фигуры художника. Да и его русская фамилия - Курганов вовсе не соответствовала ни его национальности, ни его облику. Курганова звали Махмуд Руинович. Жуткая фигура его притягивала всех. Гипнотизировала своей особенной театральностью. На фоне его темного лица даже старые облупленные стены закулисных переходов становились декорацией к незнакомому никому спектаклю. Декорацией, за которой тихо дышал невидимый кукловод.
***

- Кукла должна быть меньше человека. Маленькая, она не так жутка и даже может показаться трогательной.
- Дело не только в том, что куклы малы. Важно и то, что они одни и те же. Они полностью и постоянно выражают свою сущность. У них нет иной жизни, кроме жизни на сцене, и потому они могут быть образами богов и демонов.
- Вы намекаете на то, что кукольный театр - это священнодействие, мистерия?
- В традиционном театре актёры - абсолютные куклы: маски, костюмы и ничего больше.
- Но общество, где существовал традиционный театр - не есть все же общество театральных масок.
- Значит оно недостаточно традиционно.
- Или может быть у нас здесь нет настоящего театра?
- Ну это вы слишком...
- Но ведь что на сцене, что в очереди - всё те же рожи.
- Просто у нас театр и общество едины!
- А кто же их двойник?
- Театр кукол.
***


Непрерывные разговоры шли в курилке, в артистических комнатах, в художественных мастерских. Все говорили и говорили вот уже несколько лет, Сначала исчезло вино. Водка подорожала и тоже исчезла. Появились частные кафе и рок-пластинки. Незаметно появилось вино. Когда стала распространяться эротика, убили жену генсека, а сам он начал спиваться, - разговоры в театральных курилках давно достигли кульминации.
- Театр - это жизнь,- как-то истерически взвизгивала Ириша,- Жизнь! Жизнь! Жизнь!
Из угла на все более оживляющееся общество тёмными глазами смотрел Махмуд Руинович. Он говорил очень мало и очень тихо. Видно мешал акцент. У него была своя идея кукольного спектакля. Он предложил поставить простую пьесу – «Буратино». Но только куклы будут не маленькие и даже не в рост человека. Куклы будут гигантские. Огромные. Они должны изображать актёров-кукловодов. А сами актёры будут играть кукол.
- Ведь это спектакль о куклах. Кукольный спектакль о куклах,- глухо повторял Курганов.
***

- Вот, представляешь, в этой постановке я буду играть Мальвину. Тра-ля-ля..., тра-ля-ля...,- весело прыгала Ириша, заглядывая в лицо своему спутнику.
- Коль, а почему у тебя такие пустые глаза? Ну что ты все молчишь?
- В вашем театре работает один мой знакомый. Владимир Иванович.
- Кто это?
- Да вроде он у вас осветителем.
- А... я их совсем не знаю.
- Ну, такая колоритная личность. Невысокий, борода лопатой, пучеглазый.
- Нет, не знаю. А чем он знаменит?
- Я его знал, когда он был сторожем в соборе. Здесь, в Елоховском.
- Правда? Я там ни разу не была. Вот ведь рядом работаю, но метро в другой стороне и в собор не по дороге.
- Да, чего там делать... Впрочем, тебе повезло, что ты не попала туда во время сторожения Владимира Ивановича. Он - женоненавистник. Всех женщин считает ведьмами и наверняка бы вышвырнул тебя вон.
- А почему он сам оттуда ушёл?
- Его выгнали за то, что он хулил Ленина и славил Сталина.
- Он что ненормальный?
- Да, наверное. Он, говорят, родился в концлагере.
***

Ира сняла халат и осталась совершенно голой. Большое зеркало в ванной отражало почти всю её фигуру. Маленькая, словно детская, грудь. Беленькая челка. Синие жилки на шее, руках. Она коснулась пальцами груди, живота и закрыла глаза от удовольствия. Ей нравилось рассматривать себя в зеркало. Она нравилась себе. Какая она красивая, хрупкая...
Она тихо вздохнула и попробовала ногой воду в ванне. Вода была приятной, зеленовато-мертвой, а ванна жёлтая, вся в кракелюрах. Стандартная ванна в стандартном панельном доме. Ириша влезла в ванну и, согнув ноги, погрузилась туда вся. Лишь лицо и колени выступали из воды.
Тяжёлый подводный шум зашептал ей в уши. Что это шумит - сердце, легкие, резонирует лифт, грузовики на улице, заводы ?...Он закрыла глаза. Неземной страшный гул проникал в неё, и она уже не чувствовала своего тела.
- У-у-у...у-у-у...,- стала тихо подвывать Ириша, - У-у-у-...
Открыв глаза, она чуть приподняла голову. Белые стены ванной клетушки молчали. А за этими картонными стенами, фальшивыми, ненастоящими, как декорация в театре, притаился, замер, задержал свое хищное дыхание великий мировой гул.
Ириша взяла лезвие безопасной бритвы и, зажав его между большими указательным пальцем, быстро ударила по вене на левой руке. И ещё раз. Переложив бритву в другую руку, она дважды провела лезвием по правой.
Кожа на руках раскрылась под почти невидимым острием, как губы, жаждущие напиться зеленой воды, но из отверстых вен в ванну проникли черные протуберанцы.
Ириша сползла вниз. Вода накрыла её уши, и чёрный шум схватил её за голову. Ей казалось, что её тела не существует, и она забывает себя.
В ровном шуме, пеленой стоящем в закрытых глазах Ирины, вдруг послышался новый звук. Удар. Ещё один. Она с трудом открыла глаза. В дверях ванной стоял Николай.
- Коля это кайф! кайф!- в восторге застонала девушка, - кайф! Кайф!...
Николай стоял и смотрел на белое тело в розовой, с черными струями воде.
***

Окно в комнате было тёмно-красным, как будто кто-то специально подсвечивал ночное небо города. Самих же городских огней видно не было, и оттого казалось, что окно выходит не на городскую улицу, что квартира эта вовсе не квартира городского дома, а какое-то специальное помещение, лишь внешне оборудованное и обставленное под квартиру для какой-то неведомой цели. Но жить здесь конечно никто не собирается, и люди, сидящие в комнате, заваленной обрывками цветной бумаги, журналами, пластинками, магнитофонными кассетами и газетами с портретами генсека со свинцовой отметиной на челе и с неуверенной улыбочкой, люди - лишь актёры, а весь этот мусор - лишь декорация.
Людей трое. Николай лежит на матрасе и читает пачку ксеры, перекладывая один лист под другой. На другой конце широкого матраса полулежит бледная, ещё не пришедшая в себя Ирина. В забинтованной руке её стакан с красным вином, которое принес Николай – «для реставрации крови». Рядом с ней её подруга, Верунчик. Длиннолицая, анемичная. Она всегда внимательно слушает Ирину и бледнеет после каждой её фразы.
- Ты знаешь, - обращается Ирина к Верунчику, - как этот Махмуд все придумал? Просто и в то же время потрясающе страшно. На сцене - огромная фигура.. Так, немного сзади. У него две головы и множество рук. А прожектор освещает то одну, то другую голову, и оттого кажется, что это разные кукловоды. Но в какой-то момент освещается все и становится видно. Видно, что это одно такое чудовище, вроде Шивы - многоголовый и многорукий. Одна голова - Карабас Барабас, а другая - Папа Карло.
- Ах, - вяло говорит Верунчик, пугаясь и изнемогая одновременно. Её глаза все время возвращаются к белым, чуть промокшим кровью повязкам на руках Ирины, и она делает глоток из своего стакана с вином.
- У этой куклы-кукловода пальцы так устроены... на шарнирах. Руинович там что-то колдовал. Очень хитрый механизм. А у нас к рукам привязаны веревки покрашенные светящейся краской, так что их очень видно из зала, а мы - совершенные куклы.
Коля слушал вполуха. Он уже раз побывал на репетиции Руиновича и вполне представлял его постановку. Курганов обладал каким-то демоническим талантом, и его идея, хоть и банальная как казалось Коле, производила действительно жуткое впечатление. Еще более оно усиливалось безвкусием Курганова как художника. Он не оставлял зрителю возможность насладиться хотя бы театральной эстетикой. Против сцены, в конце зрительного зала он установил гигантского Дуремара, который шевелил пальцами, перебирая жирных резиновых пиявок. Голова его медленно поворачивалась, рот невпопад открывался, а из глаз били те самые прожекторы, которые освещали морду Карабаса-Барабаса на сцене. К тому же Дуремар как-то глухо вздыхал.
Коле все это показалось жалкой комедией в стиле «комнаты страха».
- Ясно, что детям будет малоприятно слышать, как за их спинами кряхтит огромное гуттаперчевое чучеле, - думал Николай.
Николай был эстет, и от дешевого балагана Курганова его тошнило.
«Экая гадость, - думал он, - какие рожи соорудил он у своих кукол. Никакой романтики, ничего действительно ужасного - так, какие-то морды из очереди. Папа Карло - просто пьяный водопроводчик, увлёкшийся правозащитной деятельностью, да ещё с таким восторгом на физиономии, как будто он член общества «Мемориал». А этот его dunkler zviling, Барабас - важный как митрополит. Борода, выпученные глаза. Все настолько пошло, никакой изюминки. Дуремар, правда, удался - нечто среднее между знаменитым академиком-филологом и Аркадием Райкиным. Парень что надо, но ведь его всё равно никто не видит. Вообще, всё как-то вяло у Руиновича получилось. Актёры театра играть не умеют - они же кукловоды, а не драматические артисты. Дергаются примитивно и однообразно, как манекены, и что-то важно говорят.»
- А у меня такое розовое платьице. Я думала у Мальвины должно быть голубое, но голубым одели Пьеро.
- А как вы там ходите, на этих веревках?
- Ничего. Уже привыкла. Сначала петли на руках резали и мешали. А потом как-то свыклись. Но знаешь, Верунчик, я заметила, что что-то в механизме кукол Руиновича заедает что-ли, иногда приходиться идти за веревками, будто они тебя тащат. Страшно бывает...
- Ну что ты, Ирочка, это тебе кажется. Я разговаривала с Валей. Он говорит, что работать прекрасно легко. Его ведь на Буратину наметили у вас. Вот бы посмотреть. Он ведь такой забавный. Он говорит, что ему так легко, легче чем обычно. Веревочки отрегулированы замечательно. Можно даже повисеть на них.
- Нет, что-то заедает. Тянет.
Николай прислушался.
- Конечно заедает. Ведь у нас всегда делают абы как.
- Ах, Коля, мне страшно!
- Да ладно, успокойся. Что тут страшного-то? Висишь себе, как колбаса, и виси. Противно говорить об этом. Если бы найти место какое-нибудь тихое. Дыру какую-нибудь. И там отсидеться, пока это болото булькает.
- А я люблю театр.
- Ты лучше подумай. Как ты будешь с бинтами работать.
***

- Товарищи, - Курганов сглотнул, - артисты. Сегодня у нас ответственный день, премьера. Но дело усугубляется ещё и тем, что сегодня у нас в театре будет присутствовать партийная делегация и гости из Индии. Жена индийского премьера интересуется кукольным театром.
Курганов вдруг дернул шеей, как будто только для того, чтобы косым взглядом окинуть аудиторию. Потом не выдержал, быстро глянул на дверь, отвернулся и сглотнул.
Все посмотрели на дверь. Ирише стало муторно, но она сдержалась и поправила, сползший было с колен, пуховый платок. Он закрывал ее руки. Ира придумала всё очень хорошо. Бинты она сняла, а успевшие затянуться шрамы заменила телесного цвета пластырем. Издалека было совершенно не видно. Но Ириша все же прятала руки от Курганова.
А тому, видно, было не до страданий молодой актрисы. Он был возбуждён. Потен. Нервная волна пробегала по его лицу. Глаза блестели.
- Возможна поездка в Индию! - неожиданно высоко взял Курганов.
- Мы сможем побывать в священных местах Рериха!
«Он - агни-йог»,- брезгливо подумалось Ирине.
- Шамбала? - сказал кто-то из актеров.
- Есть возможность побывать в Африке...
«Он бредит»,- подумала Ирина. Вдруг она отчетливо представила, как Руинович поедает мозг живого человека.
- ... или в Китае. Так что надо постараться. Всё. Идёмте готовиться к спектаклю.
- Интересно, придёт ли Коля?
Ирише вдруг остро захотелось убежать, спрятаться. Но мысль о том, что на спектакль должен прийти Коля её немного успокоила. В своей гримерной она надела розовую пачку Мальвины, балетки. Ей стало прохладно и легко, как будто её тела нет, а внутри спокойный пустой ветерок - душа. Или просто воздух. Вот она уже на сцене. Музыка, занавес, сияние электрических солнц.
«Имей глаза - сквозь день увидишь ночь,
Не озаренную тем воспаленным диском» -
вспомнилось Ирише. Ей стало душно. Душно. Зал молчал с каким-то тяжёлым шумом, нет - немотою! Танец Мальвины.
Легкие балетки идут по ковру на сцене. Взмах белой руки с розовым веером. Она поднимает вверх лицо. Прямо перед ней, ярко освещенная красная морда куклы-поводыря. Она переводит взгляд правее и видит там: маленький, щупленький человек. Борода лопатой, чуть выпученные глаза. Человеческая кукла чудовищного кукловода.
«Коля говорил о нем...» - проносится в мозгу Ирины, и она пытается улыбнуться своим воспоминаниям.
Но руки не дают. Их больно-больно схватили петли. Её куда-то тащат. Сильно дергает за кисти.
Так легко. Легче чем в жизни... можно повиснуть...
В глазах Ирины темнеет.
Она чувствует, что кожа ее натянулась. Ещё мгновение, и она выпрыгнет из себя и побежит, побежит туда, прямо по огненному лезвию прожектора в его раскаленное будущее. Как бабочка. Легкая. Без кожи.
- А-а-а... - сдавленно кричит Ирина. Пластыри с рук её неотвратимо срываются, и из зияющих стигматов вен хлещет, течет, брызжет чёрная горячая кровь. Ирина пытается ослабить петли, но они крепко держат её запястья. Кровь льёт прямо в чёрную яму зала.
- Помогите! Спасите... А-а-а... - кричит девушка.
- Боже! Боже! Боже! ...
И сбоку, из черноты, оттуда, где сияет железный глаз прожектора, маленький бородатый человечек-кукла вдруг начинает старательно выводить фальцетом:
- Аллилуя, Аллилуя, Аллилуя...
***

Коля опоздал к началу. Он спешил. За угол, к служебному входу.
Что это? У дверей машина с красными крестами. Коля ничего не понял, но почувствовал что-то плохое.
Двери распахнулись. Два здоровенных молодых санитара вывели, почти вытащили запеленатую в белое невысокую фигурку. К машине. Лампочка над дверьми выхватила из тьмы лысину, светлую бородищу лопатой, бледные выпуклые глаза.
- Кавалеры, кавалеры, кавалеры! - в восторге кричал Владимир Иванович,
- Кавалеры Голубых Бриллиантов!!!
Москва 1991 г.