Тюрьма глазами пассажира. Мемуары

         

 

Предисловие.

Арестовали меня 16 мая 1996г. Сутки продержали в «обезьяннике», затем еще две ночи в изоляторе временного содержания (ИВС), а уж оттуда перевезли в следственный изолятор №2 г. Москвы, более известный как Бутырская тюрьма. Там я "прописался " на целый год.
Двенадцать лет прошло с тех пор*, но только сейчас у меня появилось желание записать воспоминания об этом непростом периоде моей жизни. Почему не сделал этого раньше? Просто не возникало такой потребности, да и (пусть даже мысленно) возвращаться в тюрьму не хотелось.

Жалею ли я о времени, проведенном в тюрьме? Однозначно нет. Понимаю, что такой ответ многим покажется странным. Тюрьма — это совсем другая жизнь и другой мир со своими территориями, границами, законами, укладом жизни и даже языком. Узнать этот мир можно только методом "погружения в него".  Волею судеб отправился я в это путешествие, а любое путешествие расширяет границы нашей жизни. Именно с этих позиций я старался воспринимать мою жизнь в тюрьме, и это мне помогло благополучно пережить все тяготы и трудности, вернуться в нормальную жизнь.

Сегодня в Бутырку организуются экскурсии. Я не знаю, кому это интересно, наверное, в первую очередь близким тех, кто там содержится. Но никакие экскурсии не могут передать атмосферу этого ужасного мира, расположенного почти в самом центре Москвы.
О самой тюрьме, её истории, архитектуре я не имел представления, пока там находился. Знал только, что многие известные личности побывали здесь, а некоторые в подвалах этого каземата окончили свои дни. После освобождения я прочитал в Интернете некоторые статьи по истории этой легендарной тюрьмы, и где-то даже горд, что теперь и мое скромное имя в списках её обитателей.

 Губернский тюремный замок, который сегодня мы знаем, как Бутырку, построен по проекту выдающегося русского архитектора М.Ф.Казакова по Указу императрицы Екатерины Второй в 1771г. Это был четырехугольный (некоторые утверждают, что шестиугольный) ансамбль с круглыми башнями, соединенными между собой высокими стенами из кирпича. В тюремных корпусах располагались большие внутренние помещения со сводчатыми потолками. В центре ансамбля красовалась тюремная церковь Покрова Богородицы. Впоследствии тюрьма многократно перестраивалась и в наши дни выглядит угрюмой, запущенной старушкой, окруженной жилыми домами. На ее территории насчитывается около двух десятков трехэтажных корпусов, в которых всегда нет свободных мест.
 Но известность Бутырке принесла не её уникальная архитектура и гигантские размеры. В трехвековую историю Бутырской тюрьмы вписали свои страницы выдающиеся личности. Вот, что о них написано в материале Дарьи Загвоздиной для «Газеты.ru».
Первым известным узником Бутырской тюрьмы стал донской казак, предводитель крестьянской войны 1773—1775 годов Емельян Пугачев. Его схватили в октябре 1774 года и бросили в острог в подвале одной из башен (которая сегодня называется Пугачева башня). Там он находился закованный в цепи вплоть до дня казни.

Поэта Владимира Маяковского арестовывали в 1908—1909 годах трижды — по делу о подпольной типографии, по подозрению в связи с группой анархистов-экспроприаторов, по подозрению в пособничестве побегу женщин-политкаторжанок из Новинской тюрьмы. Находясь под арестом, он часто скандалил, поэтому его переводили в разные тюрьмы. Последним пунктом содержания стала Бутырская тюрьма. Он провел там 11 месяцев в 1909 году и за недостатком улик был освобожден в январе 1910 года.
Предводитель крестьянского повстанческого движения на юге Украины во время гражданской войны 1918—1920 годов Нестор Махно попал на бессрочную каторгу в Бутырскую тюрьму в 1911 году, но в 1917 году после Февральской революции был освобожден.
В 1916 году Феликс Дзержинский был приговорен к 6 годам каторги в Бутырской тюрьме за революционную деятельность, однако вышел на свободу после Февральской революции 1917 года.
Евгения Гинзбург была арестована в 1937 году за связь с троцкистами, содержалась в «Бутырке» некоторое время в течение июля 1937 года, затем с августа 1937-го по август 1939 года.
В 1938 году в «Бутырку» попал поэт Осип Мандельштам. После месяца в пересыльной тюрьме Мандельштама отправили в лагерь на Дальний Восток, где он умер от тифа спустя несколько месяцев.
Александр Солженицын был переведен в Бутырскую тюрьму после разногласий с начальством закрытого КБ в Марфине, так называемой Марфинской «шарашки», и просидел там с мая по август 1950 года.
Первым из современных олигархов в Бутырке "отметился" В.А. Гусинский. Нескольких дней, проведенных в тюремной камере в 2000 г. даже не с самыми худшими условиями, ему с лихвой хватило, чтобы навсегда покинуть Россию.
Отметилась здесь и певица Жанна Агузарова, которая оказалась в «Бутырке» в 1984 году, когда у нее обнаружили паспорт на чужое имя. Позже ее отпустили.
Л. Н. Толстой, работая над романом "Воскресение", в январе 1899 года посещал надзирателя Бутырской тюрьмы И. М. Виноградова и расспрашивал о подробностях тюремного быта. В апреле 1899 года он приезжал в пересыльную тюрьму, чтобы пройти с арестантами путь до Николаевского (Ленинградского) вокзала, а затем описал этот путь в романе.
 В мае 1908 года в Москве появился знаменитый американский иллюзионист Гарри Гудини. Он заключил пари с главой секретной службы Москвы генералом Лебедевым о том, что сможет сбежать из любой московской тюрьмы. Эксперимент было решено провести в застенке Бутырской тюрьмы. При этом генерал в случае неудачи обещал отправить фокусника в Сибирь в этом самом ящике. После тщательного обыска Гудини заковали в цепи и заперли в окованном железном большом ящике с маленьким окошком. Именно в таких ящиках перевозили особо опасных преступников. При этом генерал в случае неудачи обещал отправить фокусника в Сибирь в этом самом ящике. Через 27 минут покрытый потом маэстро появился перед изумлённой публикой. В 1920 году в тюрьме выступал с концертом Ф.И. Шаляпин.
В такую легендарную тюрьму меня и привезли теплым майским днем 1996г. Я тогда не мог знать, что для этой, растянувшейся на 13 месяцев "экскурсии», выбрано не самое лучшее время. Непомерная перегруженность камер, их ужасающее состояние, скудная хозяйская еда, «реснички» на окнах, издевательства тюремных надзирателей – эти и многие другие стороны жизни за решеткой мне предстояло испытать. Надеюсь, сегодняшние постояльцы каземата уже не сталкиваются с этими (или многими из них) условиями «проживания».
Коротая время, я, как и многие там, приобщился к стихосложению. Сам чувствую, что поэт из меня никакой, но в этих строках словно на фото запечатлены фрагменты моей жизни в тюрьме.  Поэтому некоторые стихи я использовал в тексте как живые весточки оттуда.
И последнее. Свои заметки я назвал «Тюрьма глазами «пассажира». Несколько слов о том, кто такой «пассажир».  Для преступника тюрьма «дом родной». Сюда он время от времени возвращается, а некоторые на воле живут меньше времени, чем в тюрьме и на зоне. Но большинство арестантов не являются профессиональными преступниками и в тюрьму попали случайно, пусть даже статья у них самая уголовная. Эти люди, выйдя из тюрьмы, не живут по воровским законам. Вот их-то и называют «пассажирами», т.е. временными попутчиками. Именно таким «пассажиром» был и я.


Бутырский централ, как дракон разъярённый,
Людьми набивает бездонную пасть.
Молись, арестант, о душе забубенной,
Чтоб в чреве тюремном навек не пропасть.

Восемь тысяч сердец здесь томятся в неволе,
Проклиная судьбу за нелепую жизнь.
С воли трудно понять их печальную долю -
Муки, голод, страданья нужно им пережить.

Их тасуют, как шахматы, с клетки на клетку.
Комбинацию опер играет свою.
Человек здесь ничто, как листок без пометки.
Трудно выжить ему в беспредельном раю.



Арест
Случилось невероятное –  меня арестовали.  И хотя с детства каждый в нашей лагерной стране знает, что от тюрьмы и сумы не зарекайся, мало, кто примеряет эту мудрость на себя. Не буду здесь описывать причины ареста и сам процесс. Скажу лишь, что все случилось, как в кино. Причем режиссер довольно основательно потрудился над сценарием. Чего только не было при моем задержании: десяток оперативников, засада, подстава, подслушивающая аппаратура, подкинутый пистолет, обыск в квартире и офисе и чёрт знает, что еще. 
Когда меня привезли в отдел, то без промедления, еще тепленького, взяли в обработку. Никого не интересовал пистолет, который был подкинут в качестве основания для ареста. От меня требовали признания в том, что я заказал похищение человека с целью завладения его бизнесом. Версия у ментов была такая: по моей наводке бандиты, вооруженные автоматами, в камуфляже и масках, на двух джипах захватили жертву с его машиной и вывезли в загородный лес. Там его пытали, угрожали убийством, сожгли его новенький автомобиль. Истерзанного парня выбросили на обочине дороги… Ну чем не сценарий для телевизионного боевика.
Меня допрашивал некий полковник Козлов, который заявил, что все обо мне знает, и, если я сознаюсь, то суд это учтёт. Он подсовывал мне уже заполненный протокол допроса. Когда же я напрочь отказался с ним разговаривать, в кабинет вошел огромного роста мордоворот в милицейской форме.

– Через пятнадцать минут ты подпишешь все, но со здоровьем у тебя будут проблемы, - с недоброй ухмылкой сказал полковник.
Холодный пот, вызванный животным страхом, выступил у меня на лбу, когда я заглянул в глаза громилы. В них не было злобы, ненависти, даже малейшего намека на интерес к моей персоне. Пустые замызганные серые стекляшки выглядывали из-под низкого валуевского лба.
От первого удара по голове я рухнул, как подкошенный. Пришел в себя, уже сидя за столом. Полковника в кабинете не было. Мент времени не терял, сунул мне в правую руку ручку, а между пальцами левой руки вставил карандаши. Его ручища сдавила мои пальцы, и жуткая боль пронзила руку.
Я понял, что полковник не шутил, и моего здоровья вряд ли хватит, чтобы выдержать «допрос» этого изверга в погонах. 
- Дай прочитать протокол, - прохрипел я, пытаясь выдернуть руку из его тисков.
Всё так же молча он отпустил мою кисть, пододвинул ко мне протокол.  В ушах у меня стоял такой звон, что казалось, вот-вот полопаются перепонки, пальцы левой руки занемели, я смотрел на листок бумаги и не мог уловить смысл написанного. Предательский внутренний голос твердил: «Подписывай. Иначе тебя искалечат или убьют».
- Не вижу, что здесь написано, голова гудит, не могу сосредоточиться, - пролепетал я дрожащим голосом и незамедлительно получил второй удар по шее. В этот момент дверь отворилась, вошел какой-то чин и сказал, что сейчас мы поедем в мой офис, где забаррикадировались сотрудники.  Если бы я на воле выиграл миллион, то наверно меньше бы обрадовался. Я готов был ехать куда угодно, лишь бы подальше от этого изверга.
Меня привезли в офис нашей компании. Возле крыльца стояли двое в штатском и участковый.
- Крикни своим, чтобы открыли, или мы выломаем дверь, - приказали мне милиционеры.
Смысла протестовать и требовать разрешения на обыск не было, учитывая, что вся их операция по моему задержанию – настоящий беспредел. Да и компромата никакого в нашей конторе отродясь не было. Правда, у меня мелькнула мысль, что эти бандиты в погонах запросто могут подбросить все что угодно. Пистолет то они уже мне подложили, теперь логично найти в офисе, например, патроны к нему или наркотики. Однако упираться тоже смысла не имело.
Я голосом обозначил себя и попросил открыть дверь. Представляю, что пережили мои друзья-коллеги, пока держали оборону от ментов. Но именно они, сами не зная об этом, своим сопротивлением спасли меня от допроса «с пристрастием». Щелкнул замок, и в дверном проеме показался Серёга, мой заместитель.  Милиционеры ринулись в офис и приказали всем сотрудникам встать лицом к стене. После обыска мужчин оставили в той же позе, а женщинам разрешили сесть на диван. Я смотрел в эти перепуганные лица и молил Бога, чтобы их отпустили. Менты между тем хаотично блуждали по комнатам и выворачивали на пол содержимое тумбочек и шкафов.
Когда они увидели два сейфа, все остальное перестало их интересовать. Содержимое сейфов их очень обрадовало. Два пистолета, пачки долларов и рублей, толстая тетрадь с записями и цифрами. Правда, их радость поубавилась, когда выяснилось, что оружие газовое, а записи в тетради не о тайных миллионах, а о продаже путевок туристам.
Деньги пересчитали и разложили на столе. Пригласили понятых, которые сидели в прихожей и не могли видеть, как идет обыск. Я знал, что рубли являются выручкой от продажи путевок за день, а доллары – личные сбережения сотрудников, которые, опасаясь воров, хранили их в сейфе офиса. Там же лежала тетрадь, в которой было записано, кто и сколько денег хранил в сейфе.
Мне совали под нос разные платежки и документы, сопровождая свои действия одним и тем же вопросом: «Вы признаете, что это Ваши документы?». Я признавал, хотя не мог понять, для чего им банковские платежки и договора с туристами. Развеселил меня ретивый оперативник: размахивая перед моим лицом какими-то накладными, шипящим голосом он пугал меня: «Ну, теперь не отопрешься». Накладные же были выписаны на продукты для судового ресторана теплохода. И в чем нас обвиняли, никто из присутствующих понять не мог, в том числе и сам обвинитель.
Потом сели составлять протокол изъятия. Записали все, кроме газовых пистолетов, которые видимо решили прикарманить. Я не стал настаивать, так как понимал, что это самая малая потеря в этой истории.
Один из ментов, обнаружив в холодильнике колбасу и бутылку коньяка, посоветовал мне выпить и закусить, так как, судя по всему, я теперь   долго не увижу этой благодати. Я последовал его совету и потом не пожалел об этом.

Первый застенок

Под утро после обыска в офисе меня заперли в «обезьяннике» отделения милиции, а потом перевезли в изолятор временного содержания (ИВС). Не знаю, почему допрос с «пристрастием» не был продолжен. Возможно, из-за того, что при обыске на моей квартире, который проводился одновременно с обыском в офисе, им удалось подкинуть компромат.  Этого хватило, чтобы упечь меня в тюрьму, а именно такая задача и стояла перед ментами.
В ИВС меня осмотрели, описали синяки на шее и пальцах, забрали нательный крест, обручальное кольцо, ремень и отправили в камеру, первую в моей жизни. Темная, освещенная одной тусклой лампой под потолком и небольшим зарешеченным окошком, комната. Стены, выкрашенные какой-то зеленой краской, имели внушительные выбоины, словно по ним стучали молотком. Окошко размером с форточку находилось так высоко, что заглянуть в него было практически невозможно.
Четыре железные кровати (без матрасов), металлический стол –  вот и вся мебель.  В углу, источая ужасный запах бомжатины, кто-то спал. Судя по тряпью, в которое было укутано немытое тело, там лежал именно бомж. Тряпье зашевелилось, и с кряхтением из него образовался колоритный старик лет семидесяти, грязный и насквозь пропахший мочой. Глянув на меня замутненными, бесцветными глазами, он отошел в угол и в порядке вещей пописал на пол. Я думал, что после прошедшей ночи меня уже трудно чем-либо удивить, но эта выходка откровенно возмутила.
На мое замечание дед сказал, что у него недержание, а охрана водит в туалет только утром и вечером. И вместо извинения он попросил у меня закурить. С омерзением я протянул ему сигарету и лег на кровать. Голова гудела, в ушах по-прежнему стоял звон.  Лишь только я закрыл глаза, в голову полезли тревожные мысли: знают ли дома, куда я попал, как переживут эту ужасную новость, что теперь со мной будет, как доказать, что пистолет мне подкинули. С этими мыслями, измученный событиями последних суток, я и забылся сном.
 Проснулся от лязга открывающейся двери. В камеру вошел новый постоялец. Молодой грузин, улыбаясь во весь рот, поздоровался со мной и привычно уселся на шконку, так он назвал кровать. Закурили. Оказалось, что он уже в тюрьме бывал и снова попался на карманной краже. На деда он обратил внимание, только когда тот снова решил пописать. Грузин строго прикрикнул на бомжа и пригрозил оторвать член, если тот еще раз себе позволит ссать в камере. Затем он позвал охранника и стал требовать, чтобы стрика перевели в другую камеру. Препирались они долго, но бомж так и остался при нас. Правда, больше он на пол не писал. Видимо, оправлялся прямо в штаны.
Новый постоялец оказался знатоком футбола с отличной памятью. Он наизусть помнил даты матчей, их результаты и фамилии игроков. Готов был без устали говорить на эту тему. Однако я стал замечать, что с ним творится что-то неладное. Словно воздух из шарика из него улетучивалась энергия, а веселость и словоохотливость сменялись угрюмостью и даже агрессией. Сначала это проявлялось в периодических требованиях убрать старика, затем он загнал бомжа под шконку и приказал там сидеть. Наконец, он стал беспрерывно стучать в дверь и требовать врача. Грузин оказался наркоманом, и его начинало ломать. Охранники, видимо привыкшие к таким сидельцам, заломили ему руки за спину и наручниками приковали к ногам. Надо было видеть, что вытворял парень. Он катался по камере словно колесо, бился головой о стены и дверь, орал так, что оторопь брала. Видимо, боль была невыносимой. Время от времени охранники заходили к нам в камеру и били его ногами, требуя, чтобы замолчал. Только к утру наркоман успокоился, лежа прямо на полу.
   Дед, пользуясь случаем, снова занял место на кровати. Я жадно прислушивался к любому звуку за дверью нашей камеры в надежде, что придет адвокат, и меня отпустят. Но вместо адвоката меня вызвал какой-то старлей и дал прочитать постановление прокурора о заключении меня под стражу.
   - Это как понимать? - спросил я офицера.
   - Сейчас приедет конвой и отвезет тебя в тюрьму, скорее всего в Бутырку, - с ухмылкой ответил представитель закона.
В тюрьме на спеце.
В тюремную камеру я вошел ночью. Больше всего меня поразила тишина, которая буквально застыла в воздухе, и мрак. По литературе (Достоевский, Чехов, Шаламов, Солженицын) и кинофильмам я представлял камеру совсем иначе – много народа, все толпятся, шум и пр. И вдруг – тишина.     Дверь за мной уже давно захлопнулась, а я все не решался сделать шаг и произнести слово. На меня из темноты, слегка подсвеченной тусклым светом лампы, укутанной газетами, смотрел обнаженный по пояс человека. Он почти шепотом спросил, из какой я хаты. Это прозвучало, как здравствуйте. Я поздоровался и сказал, что с воли. После нескольких дежурных вопросов мне предложили кружку чая и кусок хлеба. Это было очень кстати, так как за последние сутки я почти ничего не ел.
  Сквозь полумрак я рассмотрел, наконец, камеру, которая на долгие шесть месяцев стала моим домом – хатой, как здешние жители называют свое жилище. Очень тесная, словно кухня в хрущевке, комната с высоким потолком была похожа на колодец. В торце на высоте двух метров небольшое окно, задраенное металлической решеткой и полосками, на местном жаргоне ресничками, напоминающими жалюзи.
Вдоль стены слева от входа две железные кровати-шконки*, над одной из которых второй ярус. У противоположной стены ещё одна кровать.  С удивлением я отметил про себя, что все кровати заняты. И мне, да и этому, что сидят за столом, спать негде. Правда, у стены с окном еще одна свободная кровать, но, судя по отсутствию матраса, на ней никто не спит. Скорее всего, она используется в качестве подставки для того, чтобы можно было добраться до окна. Посреди камеры стол, на нём телевизор, присутствие которого меня очень удивило и обрадовало, толстая книга в темно-синем переплете (Библия), несколько алюминиевых кружек, шахматная доска, сигареты, кружка-пепельница.
    Глаза мои слипались от усталости, но места где прилечь не было.  Я с тоской кидал взгляд на пустую шконку, но ребята пояснили, что придется подождать до утра, пока проснется Леха, старший в хате.
   В углу, возле двери, я заметил зашторенный со всех сторон простынями туалет, рядом раковина с краном. На сборке, треснутый во всех местах, заросший грязью, шипя от постоянно текущей воды унитаз, красовался без всяких занавесок. Каждый, надумавший справить нужду, залезал на него как на насест и у всех на виду облегчался.
*Здесь и далее курсивом выделены слова, используемые в тюремном жаргоне. Смысл этих слов объяснён в словаре, который можно найти в конце этого повествования.
 Сами понимаете, что должен испытывать человек, впервые взгромоздившись на этот «трон», когда на него смотрят пятьдесят-шестьдесят человек. Здесь же все организовано иначе, так как это не проходная камера, а хата – дом арестанта.  Слева ближе к окну одна из шконок отгорожена цветастой занавеской. Я догадался, что именно за ней и спит тот самый Леха. Кроме небольшой полки у окна другой мебели в камере я не заметил.
   Утром, когда лучи солнца, пробившись сквозь реснички окна, высветили наше жилище, я с удивлением обнаружил, что буквально вся камера опутана веревками, на которых висела одежда, сушились простыни, носки, трусы, майки и пр.  Дверь со скрежетом отворилась, и в камеру вошел охранник. Всех спящих словно сдуло со шконок.  «На поверку», - последовала команда. Мы вышли в коридор и выстроились перед открытой дверью нашей камеры.
Четыре часа назад я стоял перед этой дверью, и ужас неизвестности сжимал мое сердце. Кто встретит меня и главное, как? Сознание рисовало безрадостные картинки из жизни уголовников, как они издеваются над сокамерниками. И вот эти уголовники стоят рядом со мной.
   С интересом разглядывал я своих сокамерников. Прежде других мое внимание привлек высокий и тощий, очень сутулый парень, лет двадцати пяти. Судя по тому, что он спал за занавеской, это и был Леха. Лицо у Лехи показалось мне довольно интеллигентным. Возможно из-за очков, которые он успел нацепить пока выходил в коридор. На нем был спортивный костюм, на ногах шлепанцы. Если бы я встретил этого парня не в тюрьме, а где-нибудь в городе, то, скорее всего, предположил бы, что он молодой специалист после института или учитель в школе. В любом случае признать в нем уголовника со стажем, имеющего уже две ходки в зону, вряд ли кому пришло бы в голову.
 Наиболее яркой внешностью среди остальных заключенных обладал молодой, высокий и очень мускулистый азербайджанец с детским лицом. На вид ему было лет двадцать. Он переминался с ноги на ногу, словно хотел в туалет, что позже подтвердилось.  Отельные двое, втом числе мой ночной собеседник, ничем особым не выделялись. Среднего роста и телосложения, лет по 25-28, и тоже одеты в спортивные штаны и футболки. Еще один полноватый лет тридцати сокамерник не без интереса озирался вокруг, что позволило мне предположить -  новенький в камере я не один.
    Я не без удивления отметил про себя, что в свои сорок пять самый старый из них.  Первое знакомство с сокамерниками меня успокоило и даже обрадовало. Я не заметил среди них агрессивных уголовников, героев криминальных телефильмов. Даже наколок, этого обязательного атрибута зека, за исключением Лехи я не заметил ни у кого. Да и у Лехи ими были отмечены только пальцы на правой руке.
    Офицер зачитывал фамилии, а арестанты отвечали «Я» и называли статьи уголовного кодекса, по которым их обвиняют. Когда я перечислил свой обвинительный список из четырех статей, Леха не без интереса посмотрел на меня.

Ты кто по жизни?
   Когда мы вновь оказались в камере, Леха предложил поговорить. Я еле держался на ногах, так как шли вторые сутки без сна. Но, осознавая важность этого разговора, гнал усталость прочь.
   Первый же вопрос буквально сбил меня с толку.
 - Ты кто по жизни? - спросил Леха. Меня поразила нелепость и одновременно глубина этого вопроса. Действительно, кто я? Отец семейства, состоящего из жены и сына, бизнесмен, душа компаний. Да мало ли кем я был там за этими стенами. Но все это в прошлом. А кто я здесь и что означает это странное «по жизни».
- Нормальный человек без вредных привычек, - был мой ответ, вызвавший веселую реакцию у всех присутствующих. В дальнейшем я много раз отвечал на этот вопрос, но это уже был ответ не новичка, а арестанта, знающего тюремный лексикон, и звучал он так: «Порядочный арестант». На непросвещенный взгляд эта фраза звучит столь же бессмысленно, как и сам вопрос, но на деле она вроде визитной карточки. «Порядочный» значит не «сука», не «крыса», не пидор, не имеешь незакрытых косяков, соблюдаешь тюремный уклад жизни и ещё много всякого такого о чём там за этими стенами люди не задумываются. При этом ты несешь ответственность за право назваться «порядочным». А если что-то утаил, то, когда всплывут «непорядочные» факты, а они обязательно откроются, спрос будет «как с понимающего», т.е. обманувшего умышленно. За год и месяц, что я провел в тюрьме, пришлось многократно убедиться  в глубоком смысле этих двух слов и той ответственности, которая следует за ними.
   Голова моя гудела от усталости, сердце разрывало ощущение горя и безысходности. Почему я здесь, что творится дома и на работе, как все это переживут родители, жена? Неожиданный арест, подкинутый пистолет, допрос с мордобитием, обыск в офисе, двое суток в ИВС с бомжами и наркоманами, сутки с лишним в тюрьме на сборках, у врачей, фотографов, кладовщиков, в бане и бог знает еще где, почти без еды в постоянном табачном смраде, растворенном в кислом спертом тюремном воздухе, вперемежку с тычками и пинками охранников, под аккомпанемент грязной матерщины - выжали из меня все жизненные соки. Но больше всего угнетал вопрос -  за что?
 Леха сразу вызвал у меня симпатию, и я словно стараясь облегчить душу, начал рассказывать историю своего ареста. И кто его знает, чего бы я наговорил в этом полубредовом состоянии, но собеседник, прервав меня, сказал, что об этом рассказывать совсем необязательно. Заодно он конспективно изложил мне основные правила проживания в хате и указал место, где я буду спать.

Хата – это не квартира.
Хата в тюрьме – это нечто большее, чем просто камера. В ней арестанты проводят практически безвылазно месяцы, и даже годы. Если на воле человек покидая квартиру ходит на работу, в гости, по магазинам, в театр, ездит на дачу, в другие города - иначе, живет в огромном пространстве, то в тюрьме весь этот мир  для заключенного сосредоточен в хате, из которой его регулярно  выдергивают только на прогулку и  раз в неделю в  баню. К следователю и адвокату выводят далеко не всех.  Каждый выход за пределы камеры – всегда событие. Но люди остаются людьми даже в тюрьме, они приспосабливаются к этой жизни. Именно к жизни, а не к существованию. Пусть иной, чем на воле, но жизни.
В бутырской тюрьме большинство арестантов на тот период содержали в больших камерах, рассчитанных на 30-40 спальных мест в два яруса. На тюремном жаргоне эти камеры называются общаковыми. Набивали в них по 100-140 человек. Были также небольшие камеры на 3-7 мест. Блок, где находились эти камеры, назывался «спецом». По моим личным догадкам на спец попадали арестанты со сложными делами, требующие специальной разработки.  Кроме того, здесь сидели те, за кого похлопотали и проплатили, так как условия жизни на спеце были гораздо легче, чем в общаковых камерах.
   Но есть и большой минус. В маленьких камерах, на подобии той, куда я попал, жизненное пространство крайне ограничено и возможностей общения гораздо меньше, нежели в больших.


Первые уроки.

В тюрьме сложились свои законы общежития, позволяющие жить, а не выживать.
Так, я узнал, что, нельзя не спросив разрешения брать чужие вещи. Это знакомое с детского сада правило в тюрьме имеет свой особый смысл. Человек даже в тюрьме имеет личные вещи, будь то бритвенный станок, зубная щетка, кружка, ложка или фото любимой девушки. Да мало ли других очень личных вещей накапливает арестант за многие месяцы, и даже годы, проведенные в тюрьме. Как правило, хранят вещи в сумке (бауле) под шконкой. Но в жизни случается всякое. Допустим, забыл человек крем для бритья на полочке у раковины или сознательно там его оставляет. Если этот крем не является общим, что заранее оговаривается, то не дай Бог кому-то им воспользоваться. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. В лучшем случае - предупреждение, а в худшем… предугадать сложно. Все зависит от отношения к накосячевшему (провинившемуся) и его материальным возможностям
Как-то я взял Лехину книгу, которая лежала на столе. Её хозяин в это время был на прогулке. Когда он вернулся, я спокойно перелистывал страницы, не подозревая о грядущих неприятностях.  Потом положил книгу обратно на стол. Леха взял ее в руки открыл в одном месте, потом в другом, третьем и посмотрел на меня далеко недружелюбно.
  - В книге лежали 100 баксов, - громко произнес он. Нехорошее предчувствие обожгло меня. И я с возмущением спросил, уж не подозревает ли он меня в краже. Стали выяснять, кто брал книгу в отсутствие Лехи. Но выяснять было нечего, так как нас в хате оставалось двое, и я сам знал, что кроме меня книгу никто   в руки не брал. Леха без всяких разборок объявил мне, что я должен вернуть ему 100 долларов и не позднее, чем через месяц. Все мои заверения, что я не брал деньги, не возымели действия, так как по понятиям арестантов Леха был прав. Книга его (пусть даже библиотечная), и что он в ней хранил или не хранил, никого не волнует, а вот я допустил непростительный косяк.
   Конечно же, никаких денег в книге не было, и деньги, которые я все же отдал, пошли на общие нужды хаты. Я был оскорблен до глубины души. И оскорбил меня человек, с которым мы делили последнюю сигарету и щепотку чая, которого я учил читать и понимать прочитанное, с кем почти ежедневно вел душевные беседы. Я много раз убеждался в справедливости Лехиных поступков, его порядочности по отношению к сокамерникам. И этот правильный парень по сути унизил меня, полностью сознавая абсурдность своего обвинения. Отстаивать свою правоту кулаками с моей стороны было бы глупо, так как идиотской была сама ситуация. На воле я вряд ли бы стерпел такое оскорбление, но здесь любые разборки только усугубили бы мою вину. Кроме того, я чувствовал, что эту игру Леха затеял неспроста. Собрав в кулак нервы и обиду, я заявил, что деньги отдам, но виновным себя не признаю. В другой камере и с другими сокамерниками однозначно я должен бы был продолжать базар до тех пор, пока кто –то из нас был бы уличен во лжи. И за этим следовало наказание.    
Лехину науку я запомнил крепко, и она пригодилась мне не раз. Этот случай всегда вспоминается, когда смотрю фильм «Место встречи изменить нельзя». Там Жеглов (опер в исполнении Владимира Высоцкого) точно так же обучал уму разуму молодого сотрудника Шарапова.   
  Свои действия в тюрьме всегда нужно соизмерять с тем как они отразятся на других, особенно пока сам ты еще новичок и не приобрел авторитета у своих сокамерников. Хочешь, например, включить телевизор, спроси, не помешает ли это кому-либо. Иначе может возникнуть ссора на пустом месте или у кого-то возникнет неприязнь к тебе. А чем это обернётся в дальнейшем трудно предсказать. У меня был такой случай, но уже в другой камере. За ужином я глянул на экран телевизора и вдруг увидел наш теплоход Фёдор Шаляпин», тот самый который мы фрахтовали для организации речных круизов. Исчезли вдруг и тюрьма, и люди вокруг, словно речным ветерком повеяло с экрана. На этом корабле я словно по волшебству перенесся на свободу.  Но враз это прекрасное наваждение исчезло. Просто кто-то переключил телевизор на другой канал, где длинноногие модели сверкали всеми прелестями на подиуме. Буквально на автомате, я бросился к телевизору и снова настроился на «Шаляпина». И, конечно же, случилось то, что и должно было случиться. Ко мне подскочил один из сокамерников и очень нелюбезно потребовал переключить «на баб». Я естественно возразил, и между нами вспыхнула ссора. Дело принимало совсем нешуточный оборот.  Оказалось, что из двух десятков пар глаз, пялившихся в телевизор, только я один жаждал смотреть документальный фильм с участием моего родного теплохода.  Остальных больше интересовали женские прелести. Только благодаря моим семейникам и добрым отношениям со смотрящим за хатой мне этот конфликт не вышел боком.
Или такой безобидный, на взгляд с воли, эпизод. Из шести моих сокамерников четверо собрались на прогулку. Я неважно себя чувствовал и решил пропустить это мероприятие. Надо сказать, что обязательным оно не является, и охранники не настаивают, чтобы все до единого покидали камеру. Вместе со мной в камере должен был остаться Серега азербайджанский, у которого разыгрался радикулит. Он лежал на своем шконаре, боясь лишний раз кашлянуть. Когда дверь открыли и объявили прогулку, я переменил свое решение и со всеми выскочил в коридор. Мы медленно стали удаляться от камеры, и я с удивлением заметил, что, еле волоча ноги, за нами плетется наш радикулитчик. И тут я понял, какую подлость совершил. По правилам тюрьмы в камере нельзя оставлять менее двух арестантов. Резко изменив свое решение, я вынудил больного товарища идти на прогулку. Конечно же, этим поступком я не добавил уважения к себе. Осознав свой косяк, я при всех извинился перед Серегой, а вернувшись в хату, подарил ему теплые носки и новую майку. Конфликт был исчерпан, но за подобные проступки вполне можно было бы огрести по полной и это было бы справедливо.
В тюрьме всегда нужно помнить, что ты не один и стараться своими действиями или наоборот бездействием не причинить вред или оскорбление другому. Туалет в камере – особое место. Существует много нюансов, которые нужно знать, чтобы не допустить косяк. Это по сути единственное место в камере, где человек может уединиться и хоть на несколько минут расслабиться и в прямом и в переносном смысле. Долгие месяцы и даже годы вполне здоровые молодые мужчины живут без секса. Первые месяц - два это не очень беспокоит, так как психика находится под влиянием стресса, полученного при аресте. Но далее организм требует свое. И это свое можно удовлетворить только в туалете.  Вспоминаю, как после просмотра по телевизору фильма с участием полуобнаженных девиц наши молодые сокамерники выстраивались в очередь в туалет, при этом подтрунивая друг друга.
В маленькой камере нежелательно заходить в туалет, когда кто-то ест. Если уж приспичило, попроси сокамерников временно прекратить трапезу. В большой общей камере, где полно народа, это правило не действует. Но издавать характерные звуки тоже нежелательно. Могут воспринять как неуважение к окружающим.
После туалета нужно обязательно вымыть руки с мылом, и не дай Бог, забыв об этом, дотронуться до какого-нибудь скандалиста. Такое действие незамедлительно будет воспринято как личное оскорбление со всеми вытекающими обстоятельствами. Порядочный арестант должен содержать себя в чистоте. А, если ты не моешь рук после туалета, не чистишь зубы, не умываешься по пояс, то и место тебе на «вокзале», а не в порядочной семейке.
   В связи с отсутствием в камере душевой кабины ее роль выполняет унитаз. На него встают ногами и обливаются из ковшика или кастрюльки. Сокамерники в это время греют кипятильниками в кружках воду и по мере готовности носят ее тому, кто моется.
   В правильных хатах туалет содержится в строжайшей чистоте. Самые красивые цветные простыни идут на шторки. На общаке моют унитаз, раковину и пол в туалете стирщики или шныри, выполняющие эту работу добровольно или по указу смотрящего. За это они получают, пищевые или вещевые подачки от сокамерников. В маленьких хатах убираются все по очереди, и зазорным это не считается.
   
Психологическая совместимость.

   Очень важно на спеце, чтобы подобрались люди способные жить в небольшом коллективе. Ведь находиться друг с другом в замкнутом помещении, не имея возможности хоть на минуту уединиться, довольно сложно. Чем-то ситуация напоминает космическую станцию, где космонавты месяцами живут что называется бок о бок. Но космонавтов подбирают в экипаж по психологической совместимости, с ними предварительно работают специалисты. Тюремное же начальство психологическая совместимость сокамерников мало   интересует, да и условий для этого нет. В результате в камере часто оказываются люди, совместное проживание которых просто невозможно. Отсюда постоянные конфликты и разборки.
    В этом плане мне просто повезло. В хате подобрались нормальные люди. Все кроме Лехи первоходы. Леха же имея богатый опыт жизни в тюрьме, у него в то время была третья ходка, грамотно строил наши отношения. Учил нас, как обходить сложные ситуации, которые часто здесь возникают и как бы готовил к жизни на тюрьме. Все мы ужасно боялись перевода в большую, так называемую общую камеру (общаковую), где такого детского сада как у нас уже вряд ли можно ожидать.
   За время моей жизни на спеце много людей прошло через нашу хату. В основном заезжали первоходы, которые испуганно присматривались к сокамерникам, усваивали нормы общежития. Проблем с ними не было. 
 Попадались и откровенные быки, пытавшиеся установить свои правила. Но их быстро обламывали. Хуже, когда заезжал какой-нибудь стремящийся идиот и начинал всех строить под свои понятия о тюремной жизни.
Помню, поселили к нам парня лет восемнадцати. За свою небольшую жизнь он уже успел отсидеть на малолетке несколько лет. А там, по рассказам бывалых, царил полный беспредел – издевательства, грязь. Первые дни коротыш, он был просто заморыш, оглядывался, мало говорил и писал много маляв. Все его потуги были направлены на то, чтобы создать впечатление о своей связи с авторитетами. Практически безграмотный, не прочитавший за всю жизнь ни одной книги, не имеющий малейшего представления о культуре поведения – это дитя тюрьмы в несколько дней так подмял под себя всю хату, что уже никто не помышлял о том, чтобы поставить зарвавшегося молокососа на место. И все дело в страхе. Сокамерники, в том числе и Леха, боялись реакции авторитетов.   
Никого из нас малолетка и в грош не ставил, заставил освободить для себя отдельный шконарь, беспардонно пожирал наши продовольственные запасы, особенно конфеты и сушки. Доходило до смешного. Мне прислали медицинскую передачу. Я сложил все таблетки и витамины в коробку и поставил её в телевизор. Утром обнаружил, что лекарств и витаминов в коробке нет. Оказалось, что все их без разбору ночью съел наш малыш. Я с ужасом смотрел на его ухмыляющуюся рожу. Не знаю, что у него был за желудок, но никаких катастрофических последствий от этого варварского поступка не произошло (а жаль!).   
Дальше больше, он стал буквально издеваться над некоторыми сокамерниками, используя опыт малолетки, игнорировал очередь по уборке туалета, завел себе стирщика, что на спеце не принято. Постоянные придирки к словам, развод на вещи, втягивание новичков в игру на интерес и многое другое из самых грязных сторон тюремной жизни прописалось в хате с приходом этого ублюдка. 
Фактически только я и Леха были вне сферы его влияния. Меня он терпел из-за возраста, но я чувствовал, что с каждым днем мой иммунитет таял как масло на ладошке. Леху, имевшего солидный арестантский стаж, он   побаивался, но уже не стеснялся при нем оскорблять других и игнорировать установившиеся в хате правила общежития.
   Жизнь в камере стала совсем невыносимой. Во время прогулки я сказал Лехе, что терпеть больше не намерен.  При этом прямо заявил, что будь этот подонок под покровительством хоть самых известных тюремных авторитетов, я размозжу его башку и вместе с ребятами мы выбросим его из камеры. Судя по всему, Леха был готов к этому разговору. Он попросил меня не вмешиваться и сказал, что сам все устроит. И действительно не прошло и двух дней, как этого отморозка не стало в хате. Леха по своим каналам навел справки и выяснил, что за ним числился какой-то косяк. А все ссылки на короткое знакомство с авторитетами развод, рассчитанный на откровенных лохов.   
Разборка была короткой и жесткой. Избитого до крови косячника, поставили «на лыжи», т.е. вытолкали при первой возможности из камеры. Правда, после этого всех нас под дубиналами развели по стаканам (маленькие, метр на метр темные камеры). В стакане темно, только маленькая дырка в двери, для сидения балка на подобии лавки, но очень узкая. Едва захлопнулась дверь стакана я учуял отвратительный и резкий запах хлорки. Нога зацепилась за ведро, в котором она находилась. Уже через десять минут я не мог дышать, глаза вылезали из орбит. Я стал ломиться в дверь, чтобы вызвать охранника, но никто не реагировал. В соседнем стакане азер ногами бил по двери и во всё горло материл ментов. Видимо и его травили проклятой хлоркой. Нас выпустили из стаканов часа через два. Голова моя налилась свинцом, резь в глазах была такая, словно эту хлорку мне прямо в них залили. Я смутно понимал, что происходит и совсем не видел, куда нас вели. Но, слава Богу, привели в камеру.
Леха появился в камере только через три дня. Все это время он «отдыхал» в карцере или по-местному в «трюме». Мальца же я больше не видел и ничего о нем не слышал.

Кого за что.

   Статьи у моих сокамерников были разные. Леха, например, уже в третий раз чалился на тюрьме за угон машин. К сожалению, мы с ним эту тему не поднимали, и я не могу здесь рассказать о подробностях его дела. Да и в отношении к другим я придерживался золотого правила «меньше знаешь, крепче спишь». Никогда не расспрашивал, как человек статью заработал. Этому меня также научил Лёха. Поэтому привожу здесь довольно скудные сведения о «делюгах» своих сокамерников.
 Многие сидели за наркоту. Один из них жил себе спокойно в Америке, папа его занимал какой-то серьезный пост в городе Саратове. И все в жизни у парня складывалось хорошо. Но решил он заработать и привез в Москву из Южной Америки два кило героина. Его пасли еще за океаном, а здесь при передаче товара взяли. Парень в принципе был неплохой, но очень боялся общей хаты. Дали ему восемь лет.
   Другой сиделец по наркотической статье сам был наркоман, перепробовавший всю гадость, которая одурманивает мозги. До тюрьмы он был байкером с медицинским образованием. Пристрастие к наркотикам перечеркнуло все прочие интересы, а постоянная потребность в деньгах принудила заняться сбытом зелья.  В тюрьме он получил погоняло Врач. Кстати, практика в тюрьме у него была довольно обширная. Я сам видел, как он возвращал к жизни наркомана после передозировки, реанимировал эпилептика, выдергивал ниткой больной зуб, залечивал нарывы от наколок и пр.
   Некоторые имели разбойную статью. Но по их поведению трудно бывает в это поверить. Разбойнички мало чем напоминали образы своих коллег, знакомые нам по сказкам и кинофильмам. Романтики в содеянных ими преступлениях не было ни на грош.  Не хватило денег на очередную бутылку, и тут один из собутыльников рассказал, что сосед собирается с семьей переезжать на жительство за границу.  Рассудили, что у него наверняка накоплены деньги на переезд. Попросили взаймы. Сосед денег не дал. Отказ восприняли как оскорбление, ввалились в квартиру, всех повязали, но денег, на которые рассчитывали не нашли. Забрали магнитофон, тут же во дворе его и продали. Направились в магазин, взяли бутылку и во дворе дома сели её распивать. Тут их и повязали. В результате каждому дали по десять лет. Или напали на палатку со спиртным, хозяин оказал сопротивление, ударили дубиной по голове, мужик умер, заработали -12 лет. Самое интересное, что никто из них не обогатился и не успел даже как следует напиться после совершенного преступления.
 Учитывая, что более двух месяцев на спеце редко кто засиживается, за те полгода, что я провел в этой хате, познакомиться довелось со многими. Заезжали к нам люди с самыми разными статьями. Один парнишка решил продать мешочек алмазов, но покупателями оказались менты, другой будучи замом префекта в Москве брал взятки и на одной из них попался, третий свернул челюсть менту. Кстати, история эта довольно занимательная. Привез парень на один из московских рынков молоко и творог. Сдал перекупщику и решил перекусить. Видит вагончик стоит, а на нем затертая вывеска «Кафе». Зашел, и вместо радушной хозяйки увидел пять милиционеров. Хотел уйти, но они спросили документы. А они, как на грех, остались в машине. Стал убеждать сотрудников, что случайно сюда заглянул и с документами у него все в порядке. Но это не убедило бдительных стражей порядка, и они запросили с парня энную сумму. Тот платить отказался, и блюстители решили поучить провинциала уму-разуму. Ну а парень оказался здоровяком и сам отмутузил ментов да так, что одному из них выбил челюсть. За это и получил свои семь лет. Молодая жена, двое детишек в деревне остались без папы кормильца на долгие годы.
Заезжали к нам в камеру участники войны в Карабахе (и армяне и азербайджанцы), чеченцы, жители Москвы и провинции. У каждого своя история. Но скажу так, что две трети в тюрьме оказались случайно и вполне могли бы отделаться штрафом. Зачем ими заполнять и так переполненные камеры, я не могу понять.

Как скоротать время.

Свободного времени в тюрьме много, и чтобы как-то его скоротать арестанты играют в нарды, шашки, шахматы. В карты в нашей хате не играли и дело не только в отсутствии таковых, но и в позиции Лехи. Он считал карты злом, а картежную игру богохульством. В правильных хатах новичка не допустят к игре. Это делается в его же интересах. Со своими семейниками играть можно, но только не на интерес. Всякая игра на интерес (без разницы во что играешь в карты или шахматы) опасна и до добра не доводит, будь ты хоть самый лучший игрок. Всегда найдется тот, кто тебя обыграет. За многие годы тренировок в тюремных камерах и на зонах некоторые арестанты достигают такого уровня игры и не только в карты, что хоть на чемпионат мира выпускай. Этим они зарабатывают на сытую жизнь в застенке.
   Не зная тюремного жаргона и условностей   и играя на интерес можно легко поломать себе жизнь.   Приведу самый элементарный случай, свидетелем которого был сам. Новичок долго присматривался, как один арестант лихо обыгрывал сокамерников в шахматы.  Имея первый разряд, новичок надеялся легко обыграть этого местечкового чемпиона. Место у доски освободилось, и первоход без труда выиграл партию. Тогда его соперник предложил сыграть на пачку сигарет. Зная, что на интерес играть нельзя перворазрядник отказался. «Ну, тогда давай сыграем на просто так», - не унимался завсегдатай игр на дубке. И парень согласился. Все сидящие за столом сразу оживились, игра привлекла внимание многих сокамерников. Выиграл и довольно быстро завсегдатай. Когда проигравший встал из-за стола, ему объявили, что он проиграл свою задницу, ведь на тюремном жаргоне «просто так» обозначает именно эту часть тела. Зеваки, наблюдавшие за игрой, дружно подтвердили этот печальный итог игры. В результате сокровенную часть тела оценили в пятьсот долларов. Деньги, проигравший должен был отдать в месячный срок. К счастью, у новичка были состоятельные родственники, которые через адвоката переправили нужную сумму. Иначе судьбе перворазрядника вряд ли кто бы позавидовал.  И ошибается тот, кто думает, что при переводе должника в другую камеру, тюрьму или на зону о его долге забудут. Косяк этот обнаружится обязательно и уж тогда перед вами не обычный арестант, а «гондон», и любой его может унизить, оскорбить, избить. Положение такого человека крайне тяжелое и безвыходное. После этого случая, желание поиграть даже в фантики у парня пропало навсегда. И таких примеров можно вспомнить довольно много. То же самое происходит с любителями поспорить. Принципиальной разницы между спором и игрой нет. Среди арестантов встречаются опытные психологи, настоящие знатоки человеческих душ, умеющие обосновать даже самые нелепые факты и события. А итог всегда выражается в деньгах или издевательствах. 
 В Бутырке очень приличная библиотека. Раз в неделю работники библиотеки собирают заявки на книги. Заказывают книги по спискам, которые приносят в камеру. Однако фонды местной библиотеки гораздо богаче и, если знаешь фамилию автора и название книги, можно выписать довольно редкие издания. Наибольшей популярностью у арестантов пользуются детективы, сказки и справочники по уголовному праву.
К моему удивлению многие арестанты, особенно молодежь, не умеют читать. Буквы в слова они складывают, но понять смысл прочитанного не могут. Тот же Леха со своими семью классами образования под моим наставничеством учился читать заново. Под рукой у меня была книга А.Ф.Лосева «История античной эстетики» и я предложил Лехе почитать её вслух. Он буквально начал с титульного листа, перешел к аннотации, затем, прочитал содержание и в изнеможении захлопнул фолиант. Я попросил пересказать, о чем книга, но Леха не смог сформулировать и двух предложений.  Даже со скидкой на сложность книги результат этого тестирования меня поразил. Оказалось, что в нашей маленькой камере, почти никто не умеет читать книги.
Пришлось организовать ликбез. Не скажу, что мне это было в тягость. Времени свободного много, да и сами занятия позволяли хоть на время забыть о тюрьме.
  Я объяснял Лехе и другим сокамерникам для чего нужна аннотация, титул, выходные данные, как пользоваться оглавлением и предметным указателем. Но главное, я учил их понимать прочитанное. Начинали мы с самых простых книжек. Всей хатой читали и пересказывали русские народные сказки и определяли, какие статьи уголовного кодекса нарушили их герои. Это было чрезвычайно увлекательное времяпровождение. Кстати, я сделал для себя открытие. Оказывается, герои популярных сказок – сплошные уголовные элементы. Самое невинное их деяние – мошенничество. Взять хотя бы известную с детства сказку Ершова «Конёк-горбунок». Вот только основные преступленые деяния героев сказки. Иван берёт в заложницы, а потом похищает Царь-девицу; в неё влюбляется царь и принуждает несовершеннолетнюю выйти за него замуж; царь-девица обманом заставляет царя пыгнуть в кипящий котел и тем самым совершает умышленное убийство. И это, пожалуй, одна из самых безобидных сказок.
   Постепенно интерес к книге у моих подопечных увеличился. Я сам подбирал для них литературу и с удовольствием разбирал прочитанное. Лидировал, конечно, Леха. Через четыре месяца он уже был ярым сторонником Базарова в «Отцах и детях», осуждал Анну Каренину и восхищался мошенником Чичиковым.  Особый интерес вызвали у Лехи произведения Ф.М.Достоевского. Рассуждения писателя на тему справедливого суда так затронули сознание арестанта, что ни о чем другом он уже, и думать не мог. При этом Леха своеобразно понимал многие высказывания автора и пылко, а порой и кулаками отстаивал свою точку зрения.
   Чтение, способность забыться в книге, очень помогают выжить в суровых условиях тюрьмы. Письма родным и близким, молявы в другие камеры – это тоже способ скоротать время.
Лёха слыл среди сокамерников и соседей специалистом по ремонту телевизоров. Через охранников к нам в камеру заносили допотопные «шилярисы» и прочие «юности». Некоторые из них разбирались на детали, которые шли на ремонт других телевизоров. Отремонтированные аппараты возвращались их владельцам, в качестве оплаты за работу нам пересылали по дороге (тюремной почте) грузы с сигаретами, конфетами, колбасой и пр. Но главным для Лехи и всех его сокамерников были не эти приятные подачки, а возможность занять время интересным делом. Местная администрация не препятствовала этому, и иногда сами менты обращались за помощью или консультацией к Леху. Навыкам телемеханика его обучил сокамерник во время первой ходки.
Многие в тюрьме рисуют, лепят из хлебного мякиша, мастерят различные поделки из бумаги и многое другое.
Благодаря моему адвокату и деньгам мне удалось прожить на спеце около полугода. И я благодарен Лёхиной науке, которая мне очень пригодилась в общей камере.

  На общаке.

Переступив порог общей камеры, я удивился размерам помещения. За многие месяцы пребывания в малюсенькой камере, а на прогулках в тесном дворике, я отвык от больших помещений.  А тут от двери до окна метров двенадцать и в ширину не меньше шести метров. По обе стороны от прохода расположены двухъярусные шконки. У окна стол-дубок, метра два с половиной в длину, с приваренными к нему железными лавками. Возможно его так назвали за его крепкую сварную конструкцию, а может быть за столешницу из толстых дубовых досок.
Слева от входа – туалет, по-местному дальняк. Как и в маленьких камерах, унитаз скрыт за занавесками из простыней. Рядом умывальник. При первом взгляде на дальняк в голове застрял вопрос: как же все эти люди, а их на тот момент было в камере не менее 120-130 человек, обходятся одним унитазом?
Напротив дальняка расположен так называемый вокзал. Это небольшая площадка рядом с входной дверью, где вечно толпится камерный народ: кипятят чай, готовят еду, мастерят что-либо или просто «травят баланду» т.е. беседуют. Это место встреч и тусовок для тех арестантов кто лишен   места за дубком. Но и остальные более достойные обитатели хаты любят потусоваться на вокзале, где строгий тюремный этикет допускает гораздо более свободное поведение, нежели за дубком. Есть на вокзале и постоянные жильцы, те кто спит прямо здесь же, бросив на пол матраc. Об этих людях я подробнее расскажу далее.
Так же, как и на спеце вся хата словно паутиной опутана веревками, которые с успехом заменяют мебель (шкафы, полки) и даже являются крепежом мягких стен из простыней, огораживающих кровати каждой семейки. Над кроватями второго яруса (их называют пальмой) словно парашюты натянуты простыни. Тюремное начальство формально запрещает эти верёвочные нагромождения и при каждом шмоне обрезает все верёвки, но эта работа проводится скорее для галочки, так как все понимают, что перегородки хоть какая-то защита от инфекций и пусть условная, но возможность уединиться. Да и ремонтировали Бутырку, наверное, лет сто назад. Периодически потолок красят прямо по старой грязной побелке, поэтому с него как снег постоянно летят хлопья из отвалившейся краски. Без защитных простыней после каждого сна пришлось бы долго стряхивать с себя этот вонючий сугроб. В общей сложности в этой камере я насчитал 36 спальных мест плотно прижатых друг к другу. На каждую семейку, как правило, приходится 2-4 шконки на одном ярусе.

Семейка.
Семейка – это ячейка тюремного арестантского сообщества. Каждая семейка объединяет в среднем три – пять человек, которым комфортно если это слово здесь вообще применимо, жить вместе. Не могу сказать, что у всех членов семейки одинаковые взгляды на жизнь, уровень интеллекта и одна национальность. Объединяются в семейки скорее потому, что совместное хозяйство, общие продукты и многие предметы быта, безусловно, помогают легче переносить тяготы тюремной жизни. Но главное - это общие интересы семьи, ответственность друг за друга и взаимовыручка. Семейники сообща отстаивают свои интересы и отвечают за каждого из своих. Одному без поддержки семейников выжить в тюрьме очень трудно, хотя есть и такие.
В большой камере я попал в семейку дорожников. Нас было пятеро, располагались мы на пальме из двух шконок (на двух крова второго яруса). У каждого свой комплект постельного белья, но спали на общих матрасах и подушках. Уже никто не помнил, чьи эти матрацы, так как вышедшие на свободу или отправленные на зону матрас оставляют сокамерникам. Иное дело, если тебя переводят в другую хату. Тогда по возможности лучше матрас и подушку взять с собой. Неизвестно какая обстановка в новой хате.
   Никто никому семейников не навязывает. Когда арестант заезжает в новую хату, дело случая, в какую семейку его примут. Зека со стажем быстро определяются, отыскивая знакомых или друзей знакомых, умея завести соответствующий разговор. Также довольно скоро определяются нацмены - чеченцы, грузины, азера и пр. Земляки сразу реагируют на своих и принимают в семью. Труднее всего приходится первоходам русским и нашим братьям славянам (белорусам, украинцам).
  Заходит такой пассажир в новую хату, особенно, если она первая в его тюремной жизни, останавливается на продоле и вертит головой по сторонам. К нему подходят, интересуются кто он и откуда. Потом новичок идет к смотрящему за хатой, который знакомится с ним, задает вопросы и в зависимости от того, что он из себя представляет, определяет его дальнейшее пребывание. Смотрящему интересны люди, имеющие в тюрьме определенное положение или толстые кошельки на воле. Последние более предпочтительны, так как они источник денег, хороших продуктов в передачах и дорогостоящих бытовых приборов (телевизор, холодильник, вентиляторы и пр). Этих арестантов по рекомендации смотрящего обязательно пристроят в хорошую семейку. Ну, а украинского пацана, приехавшего подработать и случайно попавшего в тюрьму за отсутствие регистрации или драку, скорее всего, ждет вокзал и долгий путь самоутверждения.

Смотрящий.
   В нашей камере смотрящим был некто Толик, азербайджанец с претензией на интеллигентность. Очень хитрый и продуманный парень, он жил в этой хате около двух лет. Сам факт такого долгожительства в одной камере уже вызывает подозрение в связях с кумом, но как говорят «не пойман – не вор». Редко кому удается задержаться в одной хате более трёх-четырёх месяцев. Некоторые даже за год успевают сменить более пяти - семи камер. Правда тюремное начальство за соответствующую мзду может обеспечить и долгосрочную прописку в одной камере.
 Статья у Толика была редкая для уголовного авторитета, что-то связанное с экономическим мошенничеством. Сокамерники рассказывали, что он стал смотрящим за хатой исключительно благодаря личным лидерским качествам. Толик ликвидировал весь беспредел, который творился в хате, заставил арестантов уважать себя и других. Его любимая фраза: «Вы же люди – не забывайте об этом», - часто звучала в разборках. При этом в воровской среде он не пользовался уважением.
Шконка смотрящего за хатой располагалась с краю левого ряда возле окна.   Помню, с каким трепетом во всех членах на ватных ногах я шел впервые к этому шконарю. На нем полулежал азер лет тридцати среднего роста и телосложения, с густой черной бородой и очень хитрыми глазами. Я поздоровался. В ответ, смотрящий с улыбкой сказал: «Ну наконец-то слышу нормальное «здравствуйте»! Сразу видно, что образованный человек заехал». Этой фразой Толик как-то сразу снял напряжение, которое я невольно, и вполне естественно, испытывал при встрече с незнакомым авторитетом, от которого теперь во многом зависело благополучие моего проживания в этой камере.
   Толик предложил мне присесть. Протянул пачку сигарет и закурил сам. Это был хороший знак, и я его сразу оценил.  Подтянулись еще двое, один был вайнах в годах, а второй русский лет двадцати пяти и, судя по выговору, москвич. На лицах их не было напряжения и враждебности, скорее читалось любопытство. Меня смутил такой радушный прием. Из Лехиных университетов я четко знал, что первому встречному, заехавшему на хату, никогда не предложат сесть на шконарь, да еще к смотрящему. Мало ли кого привели, ведь сразу не определишь, что за человек. Может за ним серьезные косяки, а может и того хуже он окажется пидером. И разбирайся потом с кем сидел на собственном шконаре. Да и разбираться никто не станет. Ведь есть неукоснительное правило – подал руку пидеру или сел на то место, где он сидел, значит сам такой. И уж кто-кто, а смотрящий за хатой это знает лучше, чем кто-либо. Так что мне было чему удивиться.
Толик задал дежурные вопросы: когда я заехал в тюрьму, в каких хатах жил, чем занимался на воле. Обычные вроде вопросы, но я заметил, что слушал он меня без особого интереса. Словно обо всем, что я рассказывал, он уже знал. Когда я кратко ответил на его вопросы, с хитрым прищуром, глядя мне прямо в глаза, он спросил, почему я про свой пароход помалкиваю. Этот вопрос словно ножом резанул по сердцу. Ну откуда он знает про мой бизнес на воле? Не Леха же ему отписал. Чушь какая-то.  Даже, если Леха и был знаком с Толиком, то уж точно не мог знать, в какую хату меня переведут. Да и молява по дороге с такой скоростью не проскочит. Мысли путались в голове. Единственный источник, из которого Толик мог получить информацию обо мне - кум. Видимо мой адвокат заплатил куму, чтобы он за мной приглядывал на предмет безопасности. А тот приказал покладистому смотрящему, чтобы меня приняли хорошо. Других вариантов не могло быть. Но тогда я об этом не думал. Невнятно пролепетал, что теплоход не мой, да и фирма моя давно прогорела. Конечно, мне не поверили, но виду не подали.
 
Семейники и сокамерники.

Смотрящий определил меня в семейку дорожников, т.е. тех, кто в камере отвечает за тюремную почту.  И снова я оказался самым старым в нашем небольшом коллективе из шести человек. Имен я уже не помню, а погоняла перечислю: Седой, Кривой, Горелый, Бухгалтер и Жирный. С этими людьми, за исключением Жирного я прожил долгих шесть месяцев. Как я уже отмечал выше, занимали мы две шконки на втором ярусе у окна. Это лучшие спальные места в камере. Свежий воздух от решки, отсутствие вечного движения, как на продоле, соседство со смотрящим, он спал прямо под нами, удаленность от туалета и вокзала, где день и ночь суетился народ, стол, до которого можно дотянуться рукой, - делали наше местоположение в хате комфортным, если это слово вообще уместно в данном контексте.
    Приняли меня семейники сдержанно, но без неприязни. Я вновь оказался самым старшим из них по возрасту. Всем ребятам кроме Седова было лет по двадцать пять. Седой, которого величали дедом, лет на десять старше. Жирный сидел за хулиганство, Бухгалтер за любопытство Кривой и Горелый, за наркоту. Сами наркоманы, они, как и многие их коллеги по несчастью, зарабатывали на дозу продажей наркотиков. Тюремная камера вылечила их от пагубного пристрастия. Оба клятвенно заверяли, что никогда уже не будут употреблять проклятое зелье. Я наблюдал за ними, много раз интересовался не тянет ли снова к наркоте. Даже, когда в хату забрасывали дурь или таблетки, никто из них не велся на это. Я удивлялся тому, что на воле наркоманов лечат в клиниках за большие деньги и не в состоянии избавить от зависимости, а тут все просто: заперли в камере и через полгода человек забыл о наркотиках. Но не все оказалось таким радужным как я представлял. Спустя несколько месяцев после освобождения и Кривой и Паша Горелый снова подсели на наркоту и оба уже давно не живут на этом свете. 
Серьезная статья была у Седова. Глядя на этого довольно щуплого, среднего роста мужчину, с мало выразительной внешностью, трудно было представить его в роли бандита, который вместе с двумя братьями целый год наводили ужас на московские обменные пункты валюты. До лихих девяностых он работал дальнобойщиком. На своем грузовике изъездил всю страну от Хабаровска до Калининграда. Дело свое любил и выполнял его добросовестно. Вместе с женой и матерью жили они в ближнем Подмосковье. Так и жил бы Седой, да не смогли смириться братья с тем как богатеют новые русские, заводят магазины, рестораны, а те что покруче и банки. Седой же за свой каторжный труд сумел скопить только на старенький Москвич. С появлением на дорогах рекета и ментовского беспредела крутить баранку стало совсем невыгодно, да и небезопасно.
    - Едешь, бывало с грузом, -  рассказывал Седой, - глядь, а на обочине стоят ребятишки в спортивных костюмах и, угрожая пистолетом, приказывают остановиться. Ну, заплатишь им прогонные, а на посту ГАИ уже менты мзду требуют.
-   Как же так, - возмущался шофёр по началу, - ведь я уже заплатил браткам, и они обещали, что с ментами все улажено.
-  А мы не с ними работаем, - отвечают бравые гаишники, - наши ребята дальше по дороге стоят. Так что плати парень или прощайся с грузом. Делать нечего, платишь ведь ехать то надо. В соседнюю область въезжаешь, все повторяется. А хозяин то дает прогонные только для ментов. Значит рэкетирам я плачу из собственного кармана. Вот и выходило, что за недельный рейс денег получал столько, что только на сигареты и хватало.
 - А уж, когда груз разграбили, а сам я чудом спасся, терпение моё лопнуло. Бросил я эту работу и устроился водителем автобуса. Но и здесь баранку покрутил недолго. Проработал две недели, получил на руки гроши, да и на них в магазине купить нечего. Жена в это время была на пятом месяце беременности. Ну как тут жить.
И решили Седой с братьями, что они не хуже братков, тех что на Жигулях по поселку разъезжают и с палаточников собирают деньги. Первую палатку ограбили сходу без подготовки.  На эти деньги купили оружие. Потом в один день забрали выручку сразу в трех палатках. Дело оказалось несложным, но и денег много не приносило. Тогда решили грабить обменники. И вот тут уж использовали весь опыт, почерпнутый в детективных книжках и кинофильмах. Наблюдали за обменниками, выдумывали способы, как вынудить продавца и охранника открыть дверь. В один день грабили сразу несколько точек.
Старенький Москвич полностью переоборудовали и доработали. Мощный двигатель позволял уйти от любой погони, в подвеску Седой вложил весь свой опыт механика и русскую смекалку, диски и колеса были под стать БМВ, а для оружия и денег смастерили специальные тайники. Действовали дерзко. Лишь только вламывались в обменный пункт, кассиров и охранников укладывали на пол, забирали наличность и быстро уходили. Маски, оружие и строгие окрики с угрозами вводили людей в оцепенение.
 Сопротивление бандитам никто не оказывал, и они уходили безнаказанно.   Вся московская милиция целый год «стояла на ушах» в поисках бандитов, а задержали их на обычном посту ГАИ. Инспектор заинтересовался тюнингом машины …
    Меня с разбойной 147 ч.3 статьёй Седой зауважал сразу, так как у него была такая же.
В камере я быстро познакомился со многими ребятами. Большинство сидельцев сюда попали за мелкие кражи, отсутствие регистрации и хулиганство. Почти всех их отпускали прямо из зала суда. Проведенные в СИЗО пять-шесть месяцев им засчитывают в качестве наказания.  Сегодня, спустя тринадцать лет власти наконец – то поняли, что нецелесообразно людей держать в тюрьмах за ерундовые преступления. Воспитательный эффект от такого наказания получается скорее отрицательный. Многие молодые люди, случайно попавшие в тюремную камеру, выходят из нее убежденными преступниками, озлобленными на власть и всех людей. Здесь они проходят своеобразный ликбез уголовника. По этому поводу некий английский тюремщик сказал: «Тюрьма – это самый дорогой способ превратить человека, пусть даже не очень хорошего, в исчадие ада». Многочисленные криминологические исследования последнего времени заставили ученых прийти к выводу, что неотвратимость или даже жестокость наказания сдержать преступность не в состоянии. Служит ли количество заключенных показателем уровня преступности в стране? Этим вопросом озаботился норвежский профессор криминологии Нильс Кристи.  На основе обширного исследования статистических данных десятков стран мира он пришел к выводу, что количество заключенных от уровня преступности в стране не зависит.
   Были в нашей камере и убийцы, и разбойники, и насильники. Последние старались не распространяться о своих «подвигах». Правда не все из них были закоренелыми мерзавцами. Некоторые молодые ребята попали в их ряды скорее по глупости и неопытности, чем по злому умыслу. Вот типичная история молодых «насильников». Дружил парень с девушкой. Ну и случился у них «грех» по обоюдному согласию. Сегодня, когда половую жизнь молодежь постигает уже в тринадцать - пятнадцать лет, мало кого удивит тот факт, что девушка в шестнадцать лет переспала с парнем, который старше её на три-четыре года. А вот родителей девушки из «благополучной» семьи такой расклад не устраивает. Узнав о случившемся, они заставляют дочь писать заявление об изнасиловании. Им наплевать на то, что первый сексуальный опыт у детей был естественным продолжением их дружбы и, возможно, у ребят впереди могла сложиться счастливая семейная жизнь.  Эти нюансы «заботливые» родители в расчет не принимают. В результате девушка получает тяжелейшую психологическую травму, а парень десять лет лагерей.
    Настоящие насильники в тюремной хате ведут себя тише воды и ниже травы. Отношение сокамерников к ним, как правило, крайне отрицательное. Их место у туалета или на вокзале. Никто из порядочных арестантов не примет их в свою семейку. Другое дело убийцы. Маньяков я не встречал, зато тех, что порешили своих же собутыльников или соседа по коммуналке было предостаточно.  Некоторые убийцы даже гордились содеянным при одобрении сокамерников. Среди камерной братвы авторитетом пользовался некто Сизый. Вместе с подельником он застрелил двух ментов, которые   хотели их арестовать. Этот поступок в арестантской среде расценивался как геройский. Парень ходил по хате гоголем и пользовался всеми благами, которые полагались настоящим браткам: имел отдельный шконарь, право голоса в местных разборках, доступ к продуктам, которыми делились с братвой сокамерники из своих передач, личного стирщика, место за дубком и прочие тюремные привилегии.
   Как- то подошел ко мне долговязый парень. Я до этого с ним не общался, но давно заметил, как он постоянно что-то пишет, или рисует в тетрадке. Жил он под парашютом с порядочными ребятами. 
- Кривой дал мне почитать твои стихи, - с некоторой застенчивостью сказал он мне.
-  Сразу видно, что ты человек грамотный. Если разрешишь, я перепишу их в свою тетрадку. Мне они по кайфу. Я тоже начал здесь писать стихи и хотел бы узнать твое мнение о них, - и он протянул мне замызганную тетрадь.
В тюрьме многие пишут стихи, но стихами эти слабо рифмованные, часто бессмысленные словосочетания назвать трудно. Именно такими строчками была исписана его тетрадь. Но кое -что из этой тетради меня удивило. На полях всех станиц неумело, но с большой любовью были выписаны цветы. Не нарисованы, а именно выписаны линиями разной толщины. Что-то отталкивающее было в этих цветах. Все они имели фиолетовый цвет и выглядели словно покойники. Я показал эту тетрадку Седому.
-Ума не приложу, что мне сказать об этом «творчестве» автору, - пожаловался я.
- Не заморачивайся всякой чепухой. Он же псих, по пьянке зарезал жену и тещу, а теперь цветочки рисует.

Тюремные будни.

Дни, проведенные в тюрьме, мало отличаются один от другого. Просыпаюсь и прежде чем открыть глаза долго прислушиваюсь к тому, что происходит вокруг. Эта привычка возникла у меня не вдруг, а в целях самосохранения. Если сразу подать голос и обнаружить свое пробуждение, то можно вляпаться в неприятную историю. Мало ли о чем разговаривают соседи за перегородкой из простыни или на нижней шконке. Но вот глаза открыты, в зубах первая сигарета. Хата гудит, словно пчелиный рой, кислый тошнотворный запах сотни немытых тел, влажного после стирки белья, табачного дыма лезет в нос. Этот запах тюрьмы не спутать ни с каким другим, им пропитано здесь всё: каждая складка одежды, волосы, постельное бельё, продукты. Он преследует Вас везде: в камере, в коридоре, в кабинете при встрече со следователем или адвокатом, на свиданке и даже в бане.
Пара вставать. Седой уже залезает ко мне на пальму и начинает раскидывать поляну для завтрака. Но завтракать будем только мы с Горелым, а у остальных время ужина, ведь они спят ночью, а мы днем. Спрыгиваю с пальмы и пробираюсь по продолу к дальняку. По дороге успеваю перекинуться словами с близкими пацанами. У туалета как всегда очередь. Если терпежу нет, прошу пропустить без очереди. Отказа, как правило, не бывает, все понимают, что человек после сна и ему нужно срочно отлить. Правда, если такие просьбы будут постоянные, реагировать на них уже не будут.

 После туалета к раковине. Зубы я всегда чистил до и после сна, умывался по пояс с хозяйственным мылом. Кстати, без тщательной гигиены в тюрьме жить нельзя. Обязательно подхватишь какую-либо заразу. Наипервейшая из них чесотка. Правда, гарантии, что её можно избежать, регулярно принимая водные процедуры нет никакой. Ведь скученность в камере огромная, постели все соединены, так как между кроватями нет проходов, ужасная антисанитария и пр. это испытал на себе. На левом бейце (яичке) у меня образовалась шишка – верный признак запущенной болезни. Тело, особенно в области паха чесалось так, что готов был кожу сорвать. Когда я показал эту болячку Седому, он поставил диагноз: «Не переживай, у тебя обыкновенная чесотка». От этих слов меня затрясло. Но Седой, покопавшись в своем бауле, достал из него тюбик с кремом … и проинструктировал меня, как и когда им пользоваться. В условиях тюрьмы лечение связано с естественными трудностями и неудобствами. Так, нужно хорошо вымыть всё тело, а потом его (кроме головы) натереть мазью. Каждая процедура требует нового комплекта пастельного белья и одежды.  В общем, то, что в домашних условиях выполнить не составляет особого труда, в тюремной камере – подвиг. Через неделю моим мучениям пришел конец. С тех пор я всегда имел в запасе пару тюбиков «Бензилбензоата». Отлично лечит эту порчу и «Цинковая мазь».
     К моему возвращению все семейники уже сидят у поляны с едой. В большой миске, которую, наверное, прислали с воли вместо тазика, горячая каша с аппетитными добавками (поджарка из лука и бульонный кубик, а иногда и сало).  Крепкий чай – купец и дружный перекур после завтрака. За трапезой семейнички рассказывают последние новости: кому кабана загнали, кого на свиданку или к следаку выцепили, в какой хате шмон был, где почту запалили и прочие события дня.
   После еды прогулка по хате.  Заглядываю «в гости». Здесь чифирку глотну, там кроссворд поразгадываю, или обсужу какую-либо местную новость.  Кроссворд в камере появлялся ежедневно вместе с газетой «Московский комсомолец». Видимо, издательство бесплатно подписывало Бутырку на энное количество экземпляров.
На вокзале у тормозов всегда толкучка. Вечно здесь кипятят воду в    кружках, подогревают баланду, что-то мастерят. И все это в вперемежку с болтовней.  Правда «за базаром» всегда нужно следить, т.е. постоянно контролировать то, о чем говоришь. Иначе очень легко можно испортить себе жизнь. Это там на воле по –приятельски можно что угодно рассказывать, не оглядываясь по сторонам. А здесь, в тюремной камере, где словно в муравейнике люди скученны и десятки ушей слышат любой звук, который ты издаешь, нужно всегда быть на стороже и продумывать любое слово или фразу. Очень опасно материться. То, что на воле проскакивает без внимания, здесь обязательно будет расценено как косяк, за который нужно ответить.
Например, двое пассажиров играют в шашки. Один съел у другого сразу три шашки. Тот в сердцах восклицает: «Ёб…й ты в рот. Как я не заметил». Это страшное оскорбление, будьте уверены, услышат очень многие. По понятиям тюремной жизни этой фразой человека опустили. И ни какие оправдания, что сказанное не относится к сидящему напротив игроку, не помогут. Последний же обязан однозначно отреагировать на это оскорбление: без лишних слов врезать обидчику да так, чтобы окружающие поняли – он не пидор. А промолчишь, значит согласен.
   Конечно же, все это глупость, но относиться к ней приходится на полном серьезе. Однажды пацаны тесным кружком травили байки о своих отношениях с девушками. Кто сколько и кого поимел и при каких обстоятельствах. Любят в тюрьме об этом рассказывать, особенно молодые ребята. Сама по себе тема вполне приемлемая, если не вдаваться в интимные подробности. Как раз на них то люди и косячат.  Ваня- экономист, нормальный парень из хорошей семейки, рассказывая про любовные отношения со своей девушкой обмолвился, что она испытывала обалденный оргазм, когда он касался языком её клитора. На тюремном сленге эти деяния называются «нырять в пилотку» и считаются недопустимыми для порядочного бродяги. Сказанного оказалось достаточно для того, чтобы Экономиста посчитали недостойным и пересели с пальмы на вокзал. А его семейникам, которые ели с ним из одной миски, дабы очистить свой организм от заразы, было предписано братвой съесть кусок хозяйственного мыла. Давились, но сожрали.
   Свободного времени у арестантов сколько угодно. Попав сюда из мира суеты, забот и нервотрепки я первое время испытывал дискомфорт от непривычного безделья. Каждый заполняет время по-своему: кто-то мастерит очередную поделку, кто-то пытается писать стихи, рисовать. Но в основном народ топчется по хате или смотрит телевизор. Слава Богу это окно в мир не запрещают. Я даже представить не могу, как коротали время заключенные тюрем, когда в камерах не было телевизоров. Самое интересное, что в Бутырской тюрьме при наличии телевизоров почти в каждой камере запрещалось иметь радиоприемники и плееры. Чем это объяснить я не понимаю. Возможно заботой тюремного начальства о комфорте заключенных. Представьте себе какой бы гвалт стоял в камере, если бы одновременно заработали с десяток плееров и приемников. Как-то мне в руки попал маленький транзистор с наушниками каким –то чудом занесенный в камеру. Я спрятал его под майкой и удобно улегшись на шконке хотел послушать новости. Но случайно попал на радиостанцию, которая транслировала Первый концерт П.И.Чайковского для фортепиано с оркестром. Звуки музыки вырвали меня их тошнотворной обстановки хаты. Я снова был на воле и счастлив. Приемник у нас отобрали при первом же шмоне.
    Некоторые мои сокамерники усиленно занимались спортом, вернее накачкой мышц. В качестве гирь использовались баулы, набитые всякой всячиной, которая имеет вес. В нашей хате ребята смастерили рукотворные гири. Сшитые из крепкой парусины они были набиты цементной крошкой и пылью, которые по крупицам собирали в прогулочных двориках не только наши сокамерники, но и братишки из других камер.  Цементная крошка расфасована в матерчатые мешочки, которые и укладывались в два большие мешка.  В связи с тем, что гири, даже такие, были под запретом тюремного начальства их приходилось после занятий разбирать и прятать. Мешочки рассовывались по матрасам, баулам и прочим укромным местам.  Хитрость состояла в том, что во время шмонов в камере изымались отдельные мешочки, а не вся гиря.
Качки денно и нощно работали над своими формами и добивались удивительных результатов. При этом для увеличения массы тела некоторые съедали по несколько мисок тюремной каши-сечки, благо недостатка в хате в ней не ощущалось, так как многие её вовсе не ели, обходясь бульонными кубиками и хлебом. Выдающимся спортсменом в нашей хате считался Лёха Тайсон. Маленького роста, коренастый парень лет двадцати трёх, он тренировался, отжимаясь на кулаках от пола. По несколько часов в день он выполнял эти упражнения. Словно на пружинах он вибрировал над полом. Качки его были не глубокие, но очень быстрые. За один подход он делал до двух тысяч отжиманий. Этот парень обладал большой силой и ловкостью. Однажды он так отделал быка весом больше центнера, что пришлось того отправлять на больничку.
    Буквально с первого дня жизни в этой камере я познакомился с чеченцем Иссой. Мой ровесник и тоже первоход, он вольготно чувствовал себя в хате. Следствие по его тяжелой статье (похищение человека и захват заложников) велось уже более двух лет. За это время он сменил две тюрьмы и с десяток камер. Будучи человеком образованным, с богатым жизненным опытом он освоился в тюремной среде, приобрел обширные связи с местными авторитетами. Когда я заехал в хату, Исса одним из первых со мной поговорил и даже пригласил жить в свою семейку.
   Об особом положении, которое этот человек занимал в нашей камере говорило и то, что при ужасной переполненности помещения у него было свое отдельное спальное место. Что могут позволить себе только уголовные авторитеты. Со слов самого Иссы он был советником чеченского лидера Дудаева.  На сколько это соответствовало действительности утверждать не берусь, но с финансами у него был полный порядок. В камеру ему «подогнали» телевизор, холодильник, вентиляторы.  Два –три раза в месяц (хотя допускается только раз в месяц) на его имя приходили солидные «кабаны» с дорогими продуктами и сигаретами. Сам он, правда, не курил и вел очень здоровый образ жизни. По камере ходил в марлевой маске, активно занимался физкультурой, тюремную баланду не ел.
Каждая минута у него была расписана, и всегда строго соблюдался запланированный распорядок дня.  Большую часть времени он занимался изучением иностранных языков – английского и испанского. Часами писал на бумаге в столбики слова для запоминания. Разговорную речь он оттачивал с двумя иностранцами, которые каким-то образом задержались в нашей хате. При этом, вначале Исса изучал только английский язык, а когда в камеру заехал испаноговорящий латинос, Исса не желая упускать возможность занялся вплотную изучением испанского языка. И надо сказать, что успехи в этом деле у него были ощутимые. Когда его освободили по суду за недоказанностью обвинения, он очень прилично знал оба языка и сейчас свободно читает в подлинниках Сервантеса и Шекспира. В этом я убедился, когда мы на воле встретились у него в офисе.
   Все дни в тюрьме очень похожи один на другой, особенно, когда следствие закончено, а судебные заседания переносятся на месяц, а то и на два. К следователю и адвокату не вызывают, из камеры выводят только на прогулку раз в день и в баню раз в неделю.
 Всякое движение у тормозов всегда привлекает внимание. Возле двери, «у шнифта», всегда должен находиться наблюдатель. Он предупреждает хату о всех движениях за пределами камеры у тормозов и кормушки. Как только кто-либо подходит к двери или открывается кормушка по хате раздается предупреждающий крик: «Т О Р М О З А». Значит опасность близко. Чего можно ждать при открытии кормушки. Это зависит от того, что прокричат в открытую кормушку со стороны коридора:
           «Баланда» - баландёр привёз еду.
           «Иванов, слегка» - команда арестанту Иванову готовиться на выход. «Слегка» означает, что выводят на короткое время в пределах здания тюрьмы (на свидание, к адвокату, следователю, оперу и пр.). 
«Петров, по сезону» - команда арестанту Петрову приготовиться для выезда за пределы тюрьмы (на следственный эксперимент, к следователю, на опознание и пр.). Нужно одеться по погоде, взять с собой курево, по возможности еду.
«Сидоров, с вещами» - тут уж нужно Сидорову готовиться к переводу в другую камеру или тюрьму, или Бог знает куда и зачем. Ясно одно, что в эту камеру Сидоров уже не вернётся.
«На прогулку» - приготовиться к прогулке.
 «Библиотека» - прием заявок на книги и выдача заказанной литературы.
«Почта»- письма с воли и на волю, а также прочая официальная корреспонденция.
«Ларек»-  прием заказов на товары и продукты из ларька, выдача заказов.
Всякое открытие тормозов без предупреждения воспринимается как тревога. И это вполне обосновано.  Менты могут устроить шмон, забрать всю почту с дороги, пройтись по спинам арестантов дубинками или устроить какую - ни будь другую подлянку.

Дорога
   В тюрьме есть своя арестантская почта, которую называют дорогой. Это уникальное изобретение имеет стратегическое значение в жизни любого СИЗО. По ней днем и ночью идут письма (малявы), посылки (грузы), телеграммы (прогоны). Без дороги тюрем не бывает.
Так что же это такое – дорога. Это система, связывающая все хаты тюрьмы, которых насчитывается более четырёхсот. При этом находятся они в двух десятках корпусов. Прибавьте сюда примерно тридцать карцеров и больнички. И все эти помещения должны иметь связь друг с другом. Средством этой связи в самом примитивном понимании служит обыкновенная верёвка, протянутая из окна одной камеры, а другую. По ним то и продвигаются грузы и малявы. Управляют дорогой дорожники, арестанты, пользующиеся доверием братвы. Последнее относится к большим (общаковым) хатам, в малых камерах (на спеце) роль дорожника выполняют все свободные от сна сокамерники (кроме чуханов, конечно).
  В специальной тетради дорожник ведет строгий учет всей проходящей через хату «корреспонденции». Отмечает время поступления и отправки малявы (до минуты), номер хаты. Вся эта канцелярия необходима для того, чтобы в случае утери отправления можно было проследить ее продвижение и найти виновного. Тетрадь с записями, ни при каких обстоятельствах не должна попасть в руки тюремщиков. Всякий случай утери тетради независимо от причин считается большим косяком и строго наказывается. Поэтому, когда в хате открываются двери, дорожник обязан спрятать тетрадь или, в крайнем случае, уничтожить. При этом все сокамерники создают плотный заслон любым попыткам ментов завладеть тетрадью и почтой. Арестанты дружно выскакивают на продол и начинают маячить перед прорывающимися. В этом случае имеет значение каждая выигранная секунда. Учитывая, что ширина продола более двух метров, а от двери до окна двенадцать и на этой площадке одновременно толпятся более пятьдесят человек, понятно, что преодолеть эту живую, липкую и вонючую от пота стену довольно трудно даже с помощью дубинки. Помню, как в пять ртов, почти не жуя, мы глотали страницы журнала и рвали малявы, глядя в глаза прорывающемуся куму. Конечно за такие «подвиги» начальство строго наказывало, но «чистота» хаты сохранена, а это гораздо важнее для всех ее обитателей.
   После ухода проверяющих из хаты дорога налаживается вновь. Происходит это так. Подается условный сигнал в соседнюю камеру, и дорожник сообщает «коллеге», что нужно наладить дорогу. Сосед сквозь реснички решки выводит коня (просовывает склеенную из газет палку, примерно с метр длинной). Налаживающий дорогу привязывает к концу веревки грузик и с помощью коня либо просто рукой практически вслепую перебрасывает канатник соседу. Тот ловит его и заводит коня в хату – дорога налажена. Вообще то это довольно сложная манипуляция, для выполнения которой нужна определенная сноровка. Среди дорожников встречаются виртуозы, способные перекинуть веревку за секунды.
Что и как пересылают
   Выработаны и определенные стандарты почтовых отправлений. Маляву складывают до размера 1х5 см., а груз пакуют трубочкой 2х10см. или меньше. Эти размеры не выдуманы кем-то, а обосновываются средними размерами проделанных в решетках отверстий. Их между ресничками на окнах проделывают так называемые подработчики - заключенные отбывающие срок в тюрьме и выполняющие работу электриков, сантехников и др. Слышал, что в современных тюрьмах по некой конвенции реснички ликвидированы, а это обязательно повлечет за собой определенные изменения в «дорожном» деле - легче наводить дорогу, можно отправлять грузы большего размера и пр. Если, конечно не ликвидировали сами дороги.
    

Паша наш дорожник славный
По грузам, малявам главный.
Его знают все вокруг,
Всем он брат и добрый друг.

Ночью Паша наш не спит,
На дороге он стоит.
Дело знает туго он,
Наш тюремный почтальон.

А случится вдруг ошибка
Его выручит улыбка.
Знают в хате все, что это
Пашки верная примета.

   Все посылки и письма оборачиваются в целлофан и запаиваются пламенем зажигалки. Делается это для того, чтобы не повредить отправление и быть уверенным, что никто не вскрывал почту. Ведь у каждого опытного арестанта свой почерк упаковки. На маляве пишут адрес получателя и отправителя. Надпись у нас была такая: «Х 140 Паше Пельменю из Х 35 от Серого».  Иногда делают приписку «По зеленой», что означает очень срочно. Но на самом деле все эти надписи не влияют на скорость прохождения письма. Они идут общим потоком. «Пулей» прогоняют послания воров и тюремных авторитетов.
   Переписка в тюрьме очень оживленная. Как правило, отсидевшие более 5-6 месяцев первоходы отправляют за день 3-4 малявы, зеки со стажем пишут гораздо больше. Пишут знакомым из тех камер, в которых довелось сидеть, а за полгода бывает некоторые успевают сменить 4-5 камер, пишут подельникам

Прогон.
   Основная масса этой корреспонденции – просто треп, скрашивающий однообразие тюремной жизни. Но среди этого мусора есть и серьезные послания. К таковым относятся так называемые прогоны от воров. Прогон – это своего рода циркуляр, обращение ко всем арестантам тюрьмы. Темы посланий могут быть самые разные, например, объява какого-то арестанта гондоном со всеми вытекающими наставлениями, или сообщение о том, что на тюрьму заехал известный вор, о перестановках в воровском управлении тюрьмой, о смерти известного авторитета и.т.д. В общем все как на воле, только вместо газеты - малява.
   Получив прогон, дорожник передает его смотрящему за хатой. Тот собирает ближнюю братву и они, уединившись на шконках, занавешенных простынями, обсуждают содержание прогона. Обсуждение это сводится к догадкам о последствиях прогона в воровской жизни тюрьмы, и как это скажется на их хате, в частности. Если прогон адресован всем арестантам, собирают на продоле всю хату кроме опущенных и подшконарников. И смотрящий зачитывает прогон. Затем депешу отсылают в следующую хату. Огромным косяком считается, если сей документ попадет в руки к ментам.
   Некоторые малявы содержат важные для следствия сведения, которыми делятся подельники, сговариваясь по делу и по тому как общаться со следователем. Но, как правило, опытные арестанты со стажем по почте таких переговоров не ведут.
 
Кошки – мышки.
    Сотрудники тюрьмы знают о дороге всё, но несмотря на это она продолжает работать. При желании всю эту переписку можно прекратить в одночасье, но она живет и будет жить пока ментам это выгодно. Выгода здесь как материальная, так и оперативная. Материально дорога выгодна ментам потому, что она их кормит. Регулярно они выходят на охоту за малявами и грузами, вооружившись крюками на длинных шестах. Притаившись под окнами камер, словно кошка, они ждут свою мышку, большую связку почты. Изловчившись, зацепляют крюком веревку и быстро тянут ее к себе.  Дорожник, конечно, пытается удержать веревку, но все происходит неожиданно и настолько быстро, что выигрывают это соревнование по перетягиванию каната менты.
   Самое интересное начинается после того как почта оказалась в руках ментов. Не думайте, что добычу они поспешат отдать операм. Это случается только тогда, когда есть специальное задание перехватить важное сообщение. Обычно же поступают так. Дорожники спускают ментам на веревке запрос о выкупе почты. Менты пишут свои условия, например, 100 руб.за маляву и 200руб.за груз (цифры условные ,т.к. сегодняшних цен я не знаю, а прошлые не помню, тогда все было в тысячах и баксах от.автора) . Начинается торг, в результате которого стороны приходят к соглашению, и каждая получает свое. Деньги для выкупа обычно заранее припрятаны.         «Запаленные» малявы переписывают и список отправляют в хату, из которой они поступили. Там дорожники сверяют их с журналом и выясняют все ли возвращены. При этом негласно действует соглашение о том, что оплаченные малявы и грузы менты не вскрывают. В этом вся фишка.
  Все это со стороны может показаться по меньшей мере смешным, но для тюремщиков это серьезная прибавка к нищенской зарплате. Совсем иначе они действуют, когда есть необходимость   отследить важную маляву или грузик. Есть немало, отработанных за многие годы, способов контроля за перепиской арестантов. Расскажу о том, чему был свидетель сам.
   Жизнь в хате шла обычным порядком. Дорога функционировала исправно во всех направлениях, и ничего не предвещало беду. В тот день я помогал своим семейникам-дорожникам дежурить у решки. Время от времени мы перестукивались условными сигналами с соседями.  Открылась кормушка и баландёр передал важную маляву для смотрящего. Прочитав ее содержание, он полушепотом сказал, чтобы мы срочно сворачивали дорогу и прятали журнал. Лишь только мы бросили концы, как тормоза резко открылись, в камеру влетел кум и четыре вертухая с дубиналами. Всех выгнали в коридор, а в хате устроили шмон. Оказывается, в соседней камере менты устроили засаду и благополучно получали по дороге всю почту, отслеживая ее содержание. Рядовые малявки и грузики они отправляли дальше, а то, что представляло интерес оставляли у себя. Весь этот спектакль длился целый день. Каким образом им удалось вывести из камеры 130 человек и сохранить дорогу непоняятно. Говорили, что хата отправилась в баню, а оттуда ее направили в отстойник (пустую камеру), что само по себе дело на тюрьме обычное. Но в отстойнике более трёх - пяти часов не держат.    
Вся эта история как нельзя лучше показывает, что менты при желании могут свернуть дорогу, но не делают этого, так как она для них важный источник информации.

Откуда верёвки.

А теперь ответ на резонный вопрос: откуда арестанты достают километры веревок, используемых для налаживания дороги? Ведь пронести в камеру даже метр веревки очень сложно. При обыске ее обязательно отберут. Как и многие другие вещи, которые необходимы для обустройства скромного быта, веревки арестанты «производят» из подручных материалов. Так вот, для изготовления веревок таким материалом чаще всего служат свитера. Помню, когда мне из дома прислали любимый свитер, мой сокамерник Леха, имеющий не одну ходку, тут же сказал, что долго эта красота не проживет и пойдет на дорогу. И действительно, не прошло и месяца как его распустили на веревки.
Технология этого ремесла следующая. Отмеряют нитку по длине, складывают ее вдвое, к свободным концам привязывают по кружке. Один человек держит веревку на сгибе, двое берут по концу с кружками, вывешивают их на расстоянии 40-50 см и начинают раскручивать кружки в противоположные стороны. Потом тот, что держал сгиб веревки его отпускает и веревка скручивается в канатик. Таким образом  нитки плотно и надежно переплетаются, образуя крепкую веревку. Может я что-то и напутал в деталях, но в целом процесс именно такой. Если нужен канатик потолще, используют сразу несколько ниток. По сути кружки заменяют всем известное по сказкам веретено.
Такая крутьба – ведется почти постоянно, ведь веревки нужны не только для дороги. На них вешают одежду, постиранное белье, ими крепят простыни, огораживаюшие шконари семейки со всех сторон и сверху. По сути вся хата опутана веревками как паутиной. Вовремя шмонов менты их обрывают, но через день-два арестанты все восстанавливают.



Шмон

В жизни арестантов шмон обыденное явление как передачка, свиданка или вызов к адвокату. И вместе с тем это всегда неприятная неожиданность. Никогда не знаешь, где он тебя застанет этот шмон. Спишь, ешь, читаешь или пишешь маляву и вдруг крик у шнифта : «Тормоза !!!». Неприятно лязгают замки, и дверь с шумом открывается. В хату быстро заходят менты с дубиналами. Резко звучит команда: «Все на выход», и, словно, эхом «шмон…шмон…шмон…» разносится по хате. Все это сопровождается жуткой суетой. За секунды нужно спрятать все, что не должны видеть менты. Конечно, самое ценное и секретное уже рассовано по тайникам, но электроплитки (из кипятильников), заточки-ножи для нарезки продуктов, недописанные малявы, сигареты и т.д. нужно успеть быстро и незаметно спрятать или взять с собой.  Самое главное в этой ситуации не запалить дорогу.
Как ошпаренные, подгоняемые дубинками, арестанты, которые спали, спрыгивают с «пальм» и бегут в коридор. Минута – другая и хата пустеет. В коридоре все садятся на корточки, руки за голову. Между рядами этаким хозяином жизни прохаживается какой-нибудь самый плюгавенький ментяра, которого в вольной жизни и обидеть то западло, уж больно жалок. По причине, одному ему ведомой, он подходит к кому –либо из сидящих и наотмашь бьет дубинкой по голове, шее или куда придется. При этом совсем необязательно и даже, как правило, он лично ничего не имеет против того, кого лупит. Просто его греет, что он может ударить любого, даже самого здорового парня, и при этом совсем безнаказанно.
Вдоволь поупражнявшись на спинах и головах арестантов, обматерив их на чем свет стоит, уводят всех в какую-нибудь пустующую камеру с голыми шконками и разбитым унитазом. Здесь все будут сидеть несколько часов, а то и сутки до тех пор, пока менты не обшмонают хату.
    Судя по тому, как проводится обыск, главная его цель воспитательная. Такое создается впечатление, что менты пришли в это помещение для того, чтобы разрушить в нем все, что поддается разрушению, будь то полочка, склеенная из хлебного мякиша и газет, или спортивные тряпичные гири, которые смастерили из цементной крошки и канатиков, сплетенных из распущенных свитеров. Варварски уничтожается все: веревки, на которых сушится стираное белье, крепятся «стены» из простыней, «парашюты» и  все прочее, что только можно подвесить; гнутся и ломаются под грубым сапогом алюминиевые ложки, миски, кружки; вспарываются матрацы и подушки, а их содержимое вываливается прямо на пол; вытряхиваются пожитки из всех сумок, баулов и коробок,  все ,что обращает на себя внимание, либо  портится либо нагло присваивается. Зубная паста выдавливается прямо на одежду, стержни шариковых ручек режутся на кусочки, сигареты ломаются на части, каблуки ботинок вскрываются или просто отрываются. Хорошие сигареты, запасенные для зоны просто по беспределу, прикарманиваются.  Письма, фотографии, записи по уголовным делам разбрасываются по всей камере.
   Особое отношение к продуктам питания. Их менты стараются либо сожрать, либо испортить.  Мало того, что съестные припасы вываливаются прямо на пол вперемежку с вещами, так некоторые человеконенавистники специально вымазывают вреньем или джемом постельное белье и одежду. Откинешь одеяло, а под ним сладкая лепешка из варенья и печения или перевернутая миска с кашей. Так обычно зверствуют тюремщики, когда не могут найти то за чем пришли – деньги, мобильник, радиоприемник, заточку, дурь или какой-нибудь другой запрет, о котором им стуканули.
Либо найдут то, чего не искали, например, целлофановый пакет с брагой. Так будьте уверены, они этой брагой зальют все вещи и постели. Чтобы запах был невыносимый, даже для привыкших к постоянной вони арестантов. Ну в этом случае хоть ясно за что наказание и воспринимают его с пониманием.
  Сидеть на сборке и ждать окончания шмона, конечно же неприятно. Особенно, если что-либо спрятал наспех или   впопыхах оставил на виду. Но в этой ситуации хотя бы знаешь, что тебя ожидает в хате, и внутренне к этому готов. Гораздо хуже, когда, возвратившись из бани, застаешь весь этот бардак. И вместо чая и душевных разговоров, как идиот с вымытой шеей, начинаешь искать свои вещи, восстанавливать порядок и плести веревки. 
    Все бы ничего, да уж больно тесно становится в камере, когда все сто двадцать человек одновременно толпятся на продоле между шконками. В этой ситуации часть арестантов, те, которые должны отдыхать в это время, распределяются по кроватям, чтобы не мешать другим. Стирщики, шныри и прочий рабочий люд хаты быстро убирают свалку с пола, приводят в порядок общие места. А уж потом начинаются поиски вещей и восстановительные работы.
Через несколько дней все встаёт на свои места до следующего шмона, а когда он случится знают только Господь Бог да опер.
Тюремные разносолы.
 
Еда в системе ценностей тюремной жизни занимает наиважнейшее место. С ней связаны очень многие аспекты быта арестанта. Рацион сидельцев складывается из собственно тюремной (казенной) еды, продуктов, поступающих с воли в виде передач, либо из тюремного ларька. Кое-что присылается по «дороге», или передается через адвокатов и охранников. Сказать, что тюремное меню очень скудно - значит не сказать о нем ничего.
 
Ужин на завтрак
…Мой день в хате начинался с…ужина, так как бодрствовал я ночью, а днем спал. Не открывая глаз правой рукой безошибочно нащупываю бумажный футляр, висящий на веревочке. В нем пачка сигарет и зажигалка. На автомате закуриваю, и только после первой затяжки открываю глаза.
Солнечные лучи, еле продравшиеся через реснички на окнах, тонут в клубах табачного дыма, пыли и телесных испарений. Как же тяжело ежедневно каждый раз после пробуждения снова и снова переживать, что ты в тюрьме. Во сне мы свободны, видим любимых, родной дом, путешествуем, но стоит открыть глаза и, словно тот солнечный луч, что, проникнув через реснички, растворяется в чреве камеры, взгляд вязнет в мрачной действительности – это тюрьма.
Под пальмой у дубка хлопочет Кривой, о чем-то как обычно спорит с Пашей Горелым. Наверняка могу сказать, что речь идет о пригоревшей каше и виноват, конечно же, Пашка. Поставил шлемку на плитку и заговорился с вокзальными. Процесс приготовления каши в нашей семейке отработан до мелочей. Кривой шинкует заправку из тех продуктов, которые остались от передачи с воли. Кусочек сала, лук, морковка. Все это богатство мелко шинкуется и обжаривается в миске, а затем добавляется в хозяйскую кашу. Без этой добавки кашу есть невозможно. Разваренная в воде донельзя ячневая крупа мелкого помола (сечка) без всяких жиров и соли – вот и вся кулинарная премудрость этого «шедевра» тюремных поваров.
Есть эту кашу можно только горячей, да и то, если очень голоден. Через час она застывает в миске как холодец.  Если застывшую кашу перевернуть и выложить на стол, то можно заметить, что продукт четко сохраняет форму миски. Такую кашу можно резать ломтиками. Это единственное ее достоинство. Без соли и прочих специй, сваренная на водопроводной воде, сечка совершенно пресная. Именно поэтому арестанты по-всякому изгаляются, чтобы придать блюду хоть какой-то вкус и цвет. В дело идут любые продукты, но чаще всего бульонные кубики и лук.


Ода перловке.
Вспоминаю армейскую перловку. Тоже не бог весть какое блюдо, но с сечкой, которую выдают в тюрьме, солдатская каша несравнима. Там и крупа целыми зернами и мясная подливка или селедка. И все же хочу несколько слов сказать в защиту тюремной сечки. Видимо тот, кто придумал кормить ею арестантов с незапамятных времен был мудр. Во-первых, дешево и сытно. А кроме того перловая крупа очень полезна для организма. Вот, что пишут о её пищевых свойствах ученые:
«Перловая крупа чрезвычайно богата аминокислотами, в том числе незаменимыми — прежде всего лизином, оказывающим противовирусное действие, защищающим от герпеса и острых простудных инфекций. Помимо этого, лизин активно участвует в выработке коллагена, а ведь именно он замедляет появление морщин, сохраняя кожу упругой и гладкой.
Перловая крупа входит в число неоспоримых лидеров по содержанию фосфора. А ведь фосфор, которого нам всегда так не хватает, просто необходим для нормального обмена веществ, усвоения кальция и регулировки мозговой деятельности. И для того, чтобы получать его на регулярной основе, достаточно просто чаще радовать себя этой великолепной крупой. Уж где не хватает фосфора, так это за решеткой, наглухо закрытой от солнечных лучей ресничками. Как известно, фосфором богаты мясо, рыба, яйца, но ни один из них не входит в тюремное меню. И тут перловка, как палочка-выручалочка.
Перловка славится своими диетическими свойствами, она содержит много клетчатки, которая выводит токсины из организма. Также перловка содержит вещества, которые препятствуют жировым отложениям».
Вряд ли можно назвать другой продукт, который настолько бы соответствовал условиям жизни в тюрьме, как перловка. На счет «простудных инфекций» не скажу, зато «противовирусное действие», в тюремных застенках очень даже необходимо. В условиях полной антисанитарии, удушливого, застоялого воздуха, скученности людей в небольшом помещении вирусные заболевания находят здесь самую благодатную почву. Менингит, гепатит, холера, туберкулез и масса других вирусов прописались в тюремных камерах очень давно и менять место жительства, вроде, не собираются.
Вот такими достоинствами обладает перловка. И не случайно ею не брезговал Петр-1, а Суворов называл её «солдатским хлебом». Но вернемся к тюремному столу.

Инвентарь и посуда.

Официально в камере запрещены любые нагревательные приборы кроме кипятильников. Но зеки народ изобретательный, и из этих самых кипятильников мастерят довольно приличные плитки.
Делают их так. Берут обычный кипятильник, которым нагревают воду в кружке. Подключают к розетке, но в воду не опускают. Когда кипятильник раскалится докрасна, его отключают и опускают в холодную воду. После этой нехитрой операции трубка со спиралью становится податливой словно пластилин. Её раскручивают и сгибают в форме буквы «М». Нагревательный элемент готов. Его можно положить на кирпич и перед вами плитка. Ставь на нее миску с той же кашей и разогревай, но не забывай помешивать. Неудобство такой плитки в том, что она быстро перегорает и продукты пригорают моментально. Этих недостатков можно избежать, если поместить нагреватель в миску с песком, а при его отсутствии, с цементной пылью и крошкой. Собирают их в прогулочных двориках, соскабливая со стен и  пола. Заметив на цементном полу горсть крошки или камешек, опытный арестант обязательно заберет их с собой в камеру. Так по горсточке и набирается миска. На такой плитке можно хлеб и лук поджарить, и суп разогреть. Очень удобна она и для приготовления чифиря.
   Несколько слов о другом кухонном инвентаре и столовой посуде. Когда арестант «заезжает» на тюрьму ему положено выдать миску (шлемка), кружку(фаныч) и ложку (весло). Этим и исчерпывается весь перечень столовых приборов. О ноже и вилке можно забыть, так как они запрещены для использования в тюрьме. Если даже посчастливилось, и новичок получил из тюремной кладовой перечисленные три предмета (что само по себе довольно редкое явление), скорее всего есть с их помощью он не сможет. Миска окажется донельзя помятой, кружка и ложка без ручек. А некоторым, вроде как для хохмы, выдают ложку с дыркой. И смешно, и грустно, ведь не с пальца же есть. Так что, у кого есть на воле близкие, в первой же передачке их просят выслать и ложку, и миску.
Полная несуразица (непонятка) происходит с ножами. Их успешно заменяют самодельные заточки. Они строжайше запрещены, но без них просто «зарез». Судите сами. Хлеб на всю хату выдают целыми буханками. Получает и режет этот хлеб хлеборез, которого выбирают сами арестанты хаты из своей среды. Не пальцем же он нарезает хлеб на пайки. А нарезать ему приходится не одну и даже не десять буханок. На камеру, в которой содержатся 100 человек выдают около 40 буханок только ржаного хлеба. Приплюсуйте сюда 25 буханок пшеничного хлеба и поймете, что без хорошего ножа просто не обойтись. В ход идет заточка.
В передачах (кабанах) официально можно присылать сырокопченую колбасу, сало, лук и кучу других продуктов, которые употребляют в пищу предварительно нарезав на куски. И их тоже режут заточкой. Я уж не говорю о необходимости использования ножа в быту. Всем ясно, что без него не обойтись. Конечно же, это понимают и тюремщики, но при любом шмоне заточки изымаются, а их владельцы наказываются.
 Мастерят заточки из ручек алюминиевых ложек, но это самые примитивные изделия. Более искусные мастера делают их из кружек, металлических планок от шконок  и бог его знает из чего ещё. Дело это очень сложное, требующее усидчивости и терпения. Ведь точильный камень и напильник заменяют обыкновенные кусочки керамической плитки, отломанные от облицовки умывальника или выломанные из пола. Прячут заточки в специальные тайники.
Собственно, этим и ограничивается весь кухонный инвентарь. Кастрюли и сковородки успешно заменяют миски, воду кипятят кипятильниками. Есть в хатах и тазы. Их также передают родственники с воли. Служат они в основном для стирки и мытья.

Сидим голодные и смотрим на кормушку.
Вот-вот подъедет «добрый» баландер.
Он хлеба выделит по норме – по горбушке,
Наложит сечки жирной как топор.

Вот, наконец, приехал наш спаситель.
Черняги «бубен» скупо подает:
«Ребята, каши не просите,
Крупу пока хозяин не везет».

Попили чая, сахар вспоминая,
Живот урчит, покоя не дает.
По коридору, булку уминая,
Охранник сытый не спеша идет.

Он в шнифт заглянет, крикнет: «На прогулку»,
И мы пойдем туда, где белый свет,
Стремясь забыть несчастную ту булку,
И радуясь, что впереди обед.

               





Арестантский рацион.

Согласно официальным нормам питания утверждённым по УИС приказом МВД от 15.01.93г , заключенным в СИЗО полагается следующий набор продуктов (№3):
   
          Вид продовольствия                Норма на одного    
                человека в сутки   
                (граммов)       
    Хлеб из смеси муки ржаной обдирной                400         
      и пшеничной 1-го сорта               
               
   Хлеб пшеничный из муки 2-го сорта                150         
   
   Мука пшеничная 2-го сорта                5         
               
   Крупа разная                100         
               
   Макаронные изделия                20         
               
   Мясо                100         
               
   Рыба                100         
               
   Жиры животные топленые пищевые                30         
   и кулинарные, маргарин               
               
   Масло растительное                15         
   
   Сахар                30         
               
   Чай натуральный                1         
               
   Соль                20         
   
   Картофель                500         
               
   Овощи                250         
   
   Лавровый лист                0,1       
   
   Томатная паста                3         
    
   Яйца, бобовые, фрукты, молочные продукты                -
          Глядя на эти далекие от сытости нормы, хочу заметить, что многие продукты из этого перечня напрочь отсутствовали в баланде, которой нас кормили. Так, макароны, мясо, рыба и жиры животные вероятно оседали на кухне либо в желудках баландёров, вертухаев и прочих тюремных служащих, которые так и норовят выудить из бака с баландой самые «лакомые» куски. Что касается картофеля и овощей, на долю которых приходится более сорока процентов веса всех продуктов рациона, то хитрые повара их заменяют очистками и луковой шелухой. В результате в миски арестантов попадает в лучшем случае сорок процентов продуктового набора. Разница компенсируется водой и ячменной крупой.
Еду в тюрьме раздают дважды в день – утром и в обед. Кроме каши, которая положена на завтрак, обед и ужин, в меню входит первое блюдо и чай с хлебом. На завтрак баландёр выдает еще по спичечному коробку сахарного песка. Отмеряется песок именно спичечным коробком. При этом хитрый баландер держит коробок так, что большой палец занимает значительную часть объема коробка. В результате он «экономит» достаточно сахара, который потом продаёт им же обманутым арестантам.
На первое в тюремном меню фигурируют по очереди щи либо рыбный суп. За год я не помню, чтобы нас «угощали» чем-то иным. Судя по содержимому этих супов, можно с уверенностью сказать, что в котел с баландой кладут отходы от приготовления других блюд. Это очистки картофеля, верхние зеленые листья капусты, кочерыжки, луковую шелуху. При этом очень экономят соль. Мясо в этих, с позволения сказать щах, я видел только раз, да и то в виде свинячьего пятака со щетиной, размером с ладонь. Его носили по всей хате и народ просто валялся от смеха. Готовые щи представляют из себя сероватую жижу, в которой плавает переваренная капуста, и больше ничего. Обнаружить в таком вареве можно все что угодно: тараканы, мыши, камни, подошвы обуви.
Рыбный суп (его называют Рыбкиным) – это отдельная песня.  Ему присущи все те же атрибуты что и щам, только вместо капусты используются рыбные отходы. Найти рыбу в этом супе очень сложно. Видимо, поэтому арестанты прозвали кусочек рыбы, который случайно попал в миску – подводной лодкой. Но рыбные взвеси в супе все же есть. Если сцедить бульон, то при большом желании можно наковырять рыбных крошек на бутерброд. Одно достоинство этих супов неоспоримо – их можно использовать в качестве основы для приготовления чего–нибудь этакого из собственных продуктов. Бульонный кубик, пережарку из сала, лука и морковки смешивают с баландой – и это уже вполне съедобный суп. Иногда к супу перепадает бутерброд с луком, обсыпанным приправой всё из того же бульонного кубика и чай.
Вечером «облагороженная» той же пережаркой и разогретая на самодельной плитке каша с чаем. На завтрак – белый хлеб, чай, если есть бутерброд. И так изо дня в день. Исключения составляли дни, когда в семейку заносили передачу с воли. Тут уж пир горой с сухарями, печением, колбасой, конфетами и пр.
Хлеб в тюрьме тоже «фирменный». Свежий он клёклый и даже сыроватый, но стоит ему несколько часов полежать и это уже настоящий сухарь, да еще и с плесенью. Из какой муки его пекут сказать сложно, но рецептура явно собственная, человеконенавистническая. И все равно, хлеб – основная пища арестанта. А еще это уникальный материал для лепки всевозможных поделок, но об этом особый разговор.
          Ассортимент блюд практически остается неизменным всегда. Раза два за год давали ржавую селедку, да на Пасху выкатили по одному яичку на четверых. С каким трепетом я чистил от скорлупы то яйцо и аккуратно, чтобы не раскрошился желток, резал его на четыре дольки.

Ура! Кабан забежал.

Большим подспорьем в рационе арестантов служат передачки с воли или кабаны, как их называют. Каждому подследственному разрешено один раз в месяц получить передачу весом 30 кг. Бедные родственники и друзья, которые приносят эти передачи вынуждены сутками дежурить у приемного пункта, чтобы передать посылку. А, когда ее примут, собственными руками вынимать из пачек сигареты и ломать их на две-три части. Представляю, какую душевную ломку испытывала мать, которая экономя на всем, купила сыночку пару блоков сигарет, а потом ломала их на части.
Если издевательствам над подследственными можно найти хоть какое-то оправдание: мол это преступники и таким образом их перевоспитывают, то чем можно объяснить то унижение, которому подвергаются родные и близкие заключенных при передаче посылок и добиваясь свидания. Не затрагивая серьезных недоработок в законодательстве и организации тюремного дела, выскажу собственное мнение по этому вопросу: в этой системе работают нелюди, которым само существование людей на свете кажется противоестественным. Именно они, по собственной инициативе выворачивают арестантам все гениталии при досмотрах, пытаясь в заднице найти автомат Калашникова, они грязной рукой вынимают лучшие куски из тюремной баланды, они травят собаками людей только за то, что после бани у заключенного хорошее настроение, они унижают наших жен и матерей, считая, что жратву в тюрьму таскают от жиру, а не от сострадания. Да и откуда им знать о сострадании. Бездельники, неучи, не прочитавшие за всю жизнь даже сказку про Чиполлино, вырвавшиеся в столицу из какого-нибудь Мухообсиженска и отвергнутые Москвой – они используют свою власть над людьми самым уродливым, но понятным для них способом. При этом, чем ниже ступень тюремной иерархии занимает такай недочеловек, тем сильнее он ненавидит своих несчастных подопечных и тем больше его желание показать свою власть.
Но вернемся к нашим кабанам. Полученная передача с воли – это как глоток свежего воздуха для всех сокамерников. Я не говорю о маленьких камерах, где общий продуктовый котел, но и на общаках это всегда событие. Происходит это так. Открывается кормушка и через неё выкрикивают фамилию того, кому пришла передача. Фамилию разносят по камере десятки голосов и виновник переполоха быстро перемещается к тормозам. Несколько наводящих вопросов от надзирателя, чтобы установить личность. Ведь паспортов в тюрьме нет и на лбу не написаны фамилия и имя. Обычно спрашивают имя, статью и от кого ждешь передачу, кем он тебе приходится.
Получив передачу, счастливчик и его семейники , под любопытными взглядами сокамерников тащат кабана в свою нору. Хозяин передачи отбирает предметы личного пользования (трусы, носки. зубную щетку и пр.) остальное подлежит дележке. При этом никакой обязаловки здесь не существует. Во всяком случае, так было заведено в нашей хате. Каждый вправе распорядиться своим кабаном по своему усмотрению. Но и сокамерники, в свою очередь, имеют право относиться к тебе соответствующим образом.
Это жизненное наблюдение, по-моему, справедливо не только для тюрьмы, но и для любого последетсадовского коллектива. Вспоминается эпизод из детского киножурнала «Ералаш». На переменке школьник подходит к однокласснику, который ест огромное яблоко и, сглатывая слюну говорит:
-Если бы у меня было яблоко, я обязательно бы поделился с тобой.
-Жаль, что у тебя нет яблока, -  ответил ему обладатель заветного плода.
Такое отношение к товарищу в тюрьме без соответствующей реакции не останется. При любом удобном случае жадина будет жестоко наказан и отвергнут коллективом.
Так вот, о дележке кабана. Любая большая хата – это сложный социальный организм, где есть друзья и недруги, старшие и младшие, авторитетные и чуханы. Между сокамерниками складываются далеко непростые отношения. От того как ты поделишь кабана зависит отношение не только к тебе лично, но и ко всей твоей семейке. Кроме того, есть общак хаты и общак тюрьмы. На общее отдают чай, сахар, печенье, сухари, сигареты, бульонные кубики. Все это служит резервом в хате, когда по тем или иным причинам она остается без подпитки с воли. Уезжающие на суд получают из общака хаты сигареты, осужденные сокамероники, следующие на пересылку также снабжаются из этого источника. Да мало ли куда еще в тюрьме требуется подогрев. Из тюремного общака подпитывают больничку, карцер и пр.
После общака передается угощение братве и смотрящему, друзьям, стирщику, шнырю, хлеборезу. В общем на все про все уходит обычно половина провианта. Оставшаяся часть используется на нужды семейников. Первые дни после получения кабана мы шиковали. Бутерброды с колбасой и салом, салат из редиса и огурцов, сыр, щедрая заправка для каши или щей – одним словом это называется кишкоблудством. После сытного обеда приятно выкурить приличную сигаретку типа «Мальборо» или «LM». Но постепенно запасы таят и рацион снова становится щадящим для желудка.

Новогоднее застолье.

Новый год он и в тюрьме желанный праздник. С новым годом арестанты связывают надежды на скорую свободу, амнистию, уход на зону, в общем ожидают благих перемен. В тюрьме я встречал 1997г. Накануне мы затеяли мастерить елку. Среди сокамерников нашелся умелец, который руководил нашей работой. Он научился этому в детском доме. Материалом для зеленой красавицы послужили журналы. Мы старательно вырезали детали и клеили их хлебным клеем. Елка получилась с метр высотой, очень пушистая, но не зелёная. Долго спорили чем ее покрасить, но решили, что пестрые ветки даже очень прикольные. Игрушки на елку охотно делали многие сокамерники.
Для некоторых ребят это была первая елка в жизни. И надо было видеть их глаза, когда они смотрели на это пестрое «чудо». Волей судьбы, лишенные семьи, дома, а по сути и детства – эти, рано повзрослевшие пацаны, глядя на елку оттаивали душой, по-детски радовались незатейливым игрушкам.
Новый год – это праздник живота. Все лучшее на стол. Я, как человек сведущий в кулинарии, написавший несколько книг на эту тему, взял инициативу по приготовлению праздничных кушаний в свои руки. По моей задумке главным угощением должен был стать пирог. Но какой пирог можно сотворить при отсутствии самых элементарных продуктов и духовки. Не на кипятильнике же его печь. И я решил смастерить пирог из печения, варения, сгущенки и сухофруктов. Вся хата собирала эти нехитрые ингредиенты целый месяц. Выкладывая слоями печенье, я промазывал его смесью из варенья, сгущенки и конфет, пересыпал, рубленными размоченными в воде сухофруктами. Получился огромный, примерно с квадратный метр, пирог. Для торжественности мы воткнули в него штук пять самодельных свечей (из парафина, которым обрамлен сыр). Это чудо тюремной кулинарии разместили в самом центре стола. Вокруг разложили бутерброды с разной снедью, фрукты, несколько пакетов с соком, морс из разведенного в воде варенья.
Все с нетерпением ждали боя курантов. Вот уже Президент Ельцин прочитал свое обращение к народу, но его в камере мало кто слышал, хотя тишина в эти последние минуты была редкостная. Хотелось верить в чудо, которое свершится, как только стрелки сойдутся на цифре 12. И конечно же для каждого, даже самого отмороженного преступника этим чудом была надежда на освобождение. Я смотрел на бумажную ёлку, пирог из печенья и тоже верил в чудо.

На суд.

Суд для подследственного, находящегося в СИЗО, долгожданное событие. Это всегда надежда на освобождение, шаг к развязке, после которой наступает определенность в дальнейшей судьбе. Конечно не всем светит свобода, большинству подследственных энное количество лет придется помыкаться в зоне, но так или иначе суд – шаг к свободе. Поездка на суд, особенно после месяцев отсидки, это ещё и возможность вырваться, хоть на время и под конвоем, из надоевшего однообразия тюремной камеры, увидеть вольных людей, деревья, дома. И главное встретиться, хотя бы взглядом, с родными, близкими. А если повезет, перекинуться парой слов.
Накануне.
Первое заседание суда мне назначили спустя почти полгода после ареста. До этого времени я был лишен свиданий и уже порядком соскучился по своим. Судный день ждал как праздника. Конечно, в душе надеялся, что свершится чудо, и я больше не вернусь в тюрьму. Такое случается довольно часто, правда с теми, у кого легкие статьи типа отсутствия регистрации или кража мелочевки из магазина. Несколько месяцев они ждут суда в СИЗО, при этом, как правило, никаких следственных действий по их делу не проводится. Зачем они здесь сидят, проедают народные деньги, проходят курс молодого уголовника. Неужели нельзя определить им наказание сразу после содеянного. Видимо кому-то выгодно забивать тюрьмы такими людьми, иначе это нельзя объяснить.
   Подготовку к поездке в суд я начал накануне. Прежде всего прикинул в чем предстану перед судьей, своими родственниками и друзьями. Так уж принято, что на суд, во всяком случае, на первое заседание, каждый хочет приодеться получше, ведь событие неординарное. А своей одежды, соответствующей событию и сезону, часто не оказывается. Ведь в камере повседневная одежда состоит из тренировочных штанов или шорт, футболки и шлепанцев. А та одежда, что была на подследственном при аресте, либо не подходит по сезону, либо сдана в кладовую или подарена сокамерникам, которые ушли на волю или на зону. Меня арестовали в мае и на мне были легкие светлые брюки, летние ботинки и футболка. Прямо скажем, для декабря такая одежда не совсем подходит. Поэтому у семенников я одолжил брюки, свитер, ботинки и куртку. Брюки от длительного хранения в сумке порядком измялись и требовали глажки.
 Как говорят, голь на выдумки хитра, особенно тюремная. При отсутствии самых простых вещей, без которых на воле не может обойтись даже безразличный к быту человек, арестанты проявляют невероятную изобретательность, и из самых, казалось бы, неподходящих предметов мастерят нужную вещь. Утюг мне сварганили за пять минут из … кружки, кипятильника, бетонной и кирпичной крошки. В алюминиевую кружку положили кипятильник, засыпали его бетонной крошкой и смочили водой, чтобы наполнитель был сырой. Кипятильник быстро нагрел кружку. Её днищем, словно утюгом довольно прилично мне выгладили брюки, даже стрелки отутюжили, а вернее откружили.
   Негоже явиться на суд немытым. И эта моя прихоть была воплощена в жизнь. Роль душевой кабины прекрасно выполнил дальняк. Но здесь без помощи товарища не обойтись. Наш сдирщик нагрел воды в тазу для стирки, разбавил ее холодной и подавал мне кружками. Я же, встав на унитаз, намыливался и обливал себя этой водой, чем был несказанно доволен. Вся процедура помывки и уборки после мытья заняла минут десять. Народ, желающий справить нужду отнесся к временным неудобствам с пониманием, хоть очередь в туалет уже выстроилась довольно длинная.
Конечно, такое удовольствие доступно не каждому. Но я принадлежал к семье дорожников, а это хоть и не братва, но уважаемые люди в камере.  Им часто позволено больше, чем обычным сокамерникам. Да и со смотрящим за хатой я был в хороших отношениях. После бани меня уже ждали семейники за накрытой поляной. Душистый чифир соблазнительно щекотал ноздри. Неспешно потягивая крепчайший чаек, и дымя сигаретами, мои товарищи наставляли меня перед поездкой. Их советы очень помогли мне выдержать ту колоссальную нагрузку, которая выпадает каждому отправляющемуся в этот мини –этап.

Мини-этап.
   Впервые за полгода я лег спать не утром, а поздно вечером не в свою смену, так как «заказывают судовых» очень рано, часа в четыре утра. Спал плохо, скорее дремал и сам услышал, как вертухай ударил кулаком по тормозам и прокричал: «На суд» и далее несколько фамилий, среди которых была и моя. Семейники уже засуетились, Седой кипятит воду для чифира, Кривой нарезает остатки колбасы, сыра, Горелый греет кашу. Подкрепиться перед поездкой просто необходимо. Как оказалось, второй раз возможность поесть представилась мне почти через сутки. На этот случай из общака нашей хаты судовым выдают по две пачки сигарет, печенье или сушки, сахар или конфеты. Также важно, сходить в туалет, так как потом туалетная проблема никого интересовать не будет, кроме того кому приспичило. Никто машину останавливать не станет, да и мест таких не предусмотрено по пути. В судовой же конвоирке выведут в туалет пару раз за весь день и на большее рассчитывать трудно, если не заплатишь конвоиру. Не представляю, как переносят все эти сложности люди с соответствующими заболеваниями. Вернее, теоретически это известно, а вот практически… Выручает как всегда целлофановый пакет. К счастью я с этими людьми не сталкивался, хотя историй на эту тему слышал много.
Как всегда, с лязгом отворились тормоза, и я пошел к выходу. Вдоль прохода шеренгами с обеих сторон стояли мои сокамерники – все, кто не спал, и каждый похлопывал по плечу, желая удачи и свободы. Ощущение непередаваемое, мурашки по всему телу и кажется, что ухожу насовсем.


Суда они так долго ждали
Кто год, кто два, а кто и пять.
В тюрьме урок им преподали
Власть научили презирать.

И, вот, настал тот день суровый,
Судьбы виток очередной.
Кому наденет он оковы,
Кого отпустит он домой.

Привычный гомон в хате стих,
Братва собралась за дубком.
Вот-вот закажут судовых
Пока ж чифир цедят рядком.


В глазах надежда и тревога,
Каким он будет судный день?
Куда проляжет их дорога?
Что ждет их солнце или тень.

Открылись шумно тормоза.
Они ушли, не попрощались.
Нет, не забыть мне их глаза,
И взгляд мальчишек, что остались.   
Ноябрь


         
В коридоре охранник наспех обшмонал и повел на сборку, камеру, в которой собирают всех, кого везут на суд. К моему приходу здесь уже коротали время человек пятнадцать. Через час нас собралось десятка три. Кто-то сидел на лавках, что стояли вдоль стен, кто-то маячил посреди камеры. Я оказался рядом с молодым грузином. Он поинтересовался из какой я хаты, а когда узнал, отреагировал репликой, что смотрящий у нас неправильный. Я, было, хотел возразить, но месяцы, проведенные в тюрьме, научили меня держать язык за зубами и не вступать в откровенный разговор с незнакомыми людьми.  Тем более, что меня удивил уверенный тон его речи. Оказалось, что этот парень коронованный вор. Судя по его возрасту, наверняка его короновали здесь в Бутырке за деньги, как это сейчас бывает. Я обменялся с ним ничего не значащими фразами и на этом наш разговор закончился.
Со сборки всех повели в камеру досмотра. Последовал приказ всем раздеться до гола. Вещи сдавали в окошко, где их принимала бесформенная дама лет сорока и при этом каждого обругивала, словно мы сами придумали эту процедуру. Авторитетный грузин напрочь отказался раздеваться, заявив, что понятия ему этого не позволяют. Его досматривали отдельно от всех. Мы же подходили по очереди к двум охранникам, которые заставляли нас встать в позу лося на водопое, а потом изучали наши задницы, при этом у некоторых довольно основательно, пытаясь выудить из заднего прохода молву или даже грузик.
После этой унизительной процедуры можно было одеться. Вещи кучей были свалены перед окошком и каждый рылся в ней, отыскивая свою одежду. На моей куртке воротник оказался вспорот, а в ботинках отсутствовали стельки. Сами ботинки были без каблуков, а иначе их бы оторвали. Брюки слегка помялись, но стрелки были на месте. Когда все оделись, нас снова отвели на сборку. Спустя час погнали дальше.
Перед выходом на улицу каждый проходил через турникет, перед которым за стеклом сидел какой-то чин. Ему нужно было назвать свою фамилию, номер камеры и статьи уголовного дела. По одному мы проходили через турникет и оказывались в тюремном дворе. Рядом с дверью стоял автозак и пара охранников. Они не давая оглядеться загоняли арестантов в машину. В этом деле им помогали злющие, здоровенные ротвейлеры. Чуть кто замешкался, охранник ослабляет поводок, и собака бросается на нерасторопного. Человек до этого не представлявший, как забраться без лесенки в кузов мигом оказывался в машине.
 Оказавшись в чреве этого металлического ящика, я занял место на лавке поближе к щелке и огляделся, на сколько позволял тусклый свет замызганного фонаря. Наш отсек был отделен решеткой от второго помещения, в который встроены два железных шкафа. Между шкафами и входной дверью лавка для охраны. Я с удивлением увидел, что в эти шкафы затолкнули двух женщин. Они активно выкрикивали фразы, обращенные к нам, пытаясь найти знакомых или сокамерников своих знакомых. По всему было видно, что эта поездка для них не первая, а может и ходка тоже. Наш отсек быстро заполнялся и уже не то что сесть, а и стоять то было тесно. Дверь наконец-то захлопнулась, и в этой душегубке мы ожидали на морозе около получаса, когда машина тронется. Задымили сигареты, и без того душное помещение превратилось в газовую камеру. Менты из охраны прикрикнули, чтобы курили по очереди, но мало кого остановил этот окрик.
Наконец-то тронулись. Я припал к щели, пытаясь увидеть, что происходит снаружи. Немного рассвело, машина свободно рассекала утренние улицы столицы, я жадно вглядывался в каждую мелочь, которую мы проезжали.
Вот остановились у светофора, рядом с нами притормозил джип, за рулем которого сидела довольно смазливая девица. Не обращая внимания на нашу машину она с кем-то трепалась по мобильнику. Интересно как бы она отреагировала, если бы знала, что за ней наблюдают из всех щелей железного фургона десяток пар глаз, изголодавшихся по общению с женщинами, молодых парней.
Мелькают знакомые улицы и дома, люди свободно идут по своим делам и всем им невдомек, что в проезжающей мимо машине в неимоверной тесноте, задыхаясь от духоты и едкого табачного дыма, едут тоже люди, но из другого мира, название которому НЕВОЛЯ.
               




Автозек, автозек*, не видать бы тебя век.

Склеп железный на колёсах. Курят зеки папиросы.

Тряска, грязь и духота, холод, смрад и теснота.

Создан ты умом урода, как издёвка над народом.

Я сижу, прижавшись к стенке, затекли мои коленки.

Руки некуда примкнуть, кто-то мне упёрся в грудь.

Дышу дымом сигарет, проклинаю белый свет.

Лижет ноги жуткий холод, голова как тяжкий молот.

Сердце бешено стучит, счас рванет как динамит.

Ох! Не выдержит оно это страшное кино.

За решеткой мусор сытый, с рожей сонной, не умытой.

На коленях автомат, вместо слов отборный мат.

Он «лекарством» пробавляет, зеков радиком **снабжает.

Колесо за двадцать штук ***, из его поганых рук.

Хоть и тошно с ним общаться, да куда же нам деваться!

Ведь всего пяток таблеток облегчат кошмар весь этот.

А вокруг Москва гудит, наши души бередит.

Слышим рядом шум моторов, тормозим у светофоров.

Эх, Москва моя Москва, ты близка и далека.

Увезет меня навек распроклятый автозек.
             Декабрь



* Правильное название Автозак – автомобиль для перевозки заключенных
** Радик от слова Радедорм- лекарственный препарат. Использовался наркоманами как дурь.
*** 20 000 неденоминированных рублей.
Машина заезжала в другие изоляторы, подсаживая новых пассажиров. Нас трамбовали как кильку в банке. Меня уже давно оттеснили от заветной щелки, жуткая теснота не позволяла лишний раз шевельнуть ногой или рукой. Ноги мерзли, видимо на улице мороз крепчал. Не меньше двух часов прошло пока подъехали к первому зданию суда, где высадили несколько человек. Я думал, что они не смогут пролезть к выходу. Но как-то пролезли. Моя остановка была одной из последних. Когда дверь отворили, я высунул руку, на которой конвоиры защелкнули наручники. Спрыгнув на землю и не успев оглядеться, я вдруг услышал родной голос моей тетушки Кати. Она стояла в толпе недалеко от машины и махала мне рукой. Рядом стоял мой сын с невесткой и друзья. Трудно передать чувства, которые я испытал, увидев их. Меня повели к двери, тетя Катя каким-то чудом подбежала ко мне и дотронулась до плеча. Увидев ее полные слез глаза, я невольно сам прослезился. Конвоир довольно вежливо, но решительно отстранил старушку, а меня повели в подвал здания суда, где и заперли в одной из камер. Голова гудела от переживаний.
В суде
             Не прошло и часа как двери отворились и меня в наручниках повели в зал.  Словно зверя в зоопарке меня заперли в железную клетку. Я жадно всматривался в лица родных и знакомых. Вот и свиделись. Ради этого стоило пережить кошмар с переездом. Я понял, что для меня сейчас важнее всего эти родные глаза, а не занудный голос судьи, которая после всех формальностей объявила, что заседание суда переносится на месяц, так как не явился потерпевший. Прощальный взгляд и вновь камера в подвале.
            В конвоирке улегся на лавку и попытался переосмыслить все происходящее. Вдруг дверь вновь открылась и вошедший милиционер меня просто ошарашил, сказав, что сейчас ко мне на пять минут зайдет один мой знакомый.  Этим знакомым оказался Сергей, мой сотрудник и друг. Оказывается, за две сотни долларов вполне возможно и такое внеплановое свидание. Позже таким же образом я встречался с моей любимой Аллой. Такие встречи очень болезненно мной переживались. Сильный эмоциональный всплеск сменялся длительной депрессией.

Домой в камеру.

Потянулись часы ожидания обратного пути. Часам к шести вечера я снова оказался в автозаке. Не повторяясь скажу, что обратная дорога заняла часа четыре. Сопровождающие менты приторговывали радиком, это таблетки, содержащие наркотические вещества. Видимо не только я имел возможность встретиться с близкими. Тысячные бумажки бойко обменивались на «колеса». Прямо на сухие таблетки разжевывались, и тем, кто ими угостился уже было безразлично все, что происходило вокруг. Соблазн забыться был очень велик, и сотня баксов, припрятанная в носке, предательски жгла ногу. Но будучи взрослым человеком я из последних сил гнал даже саму мысль о таблетках.
Когда подъехали к тюрьме, машину не открывали почти час. Сидеть на морозе в этой железяке удовольствие не из приятных. Вконец измотанных и замерзших нас обшарили наспех и распихали по стаканам. Стаканом называют маленькую камеру (метр на метр) для одного человека, где арестант ожидает пока придет конвоир. Нас же затрамбовали в эти стаканы по три человека. Мои соседи дружно закурили.  Это оказалось последней каплей, которая лишила меня сил и чувств. Я попросту потерял сознание и обмяк на руках сокамерников. Обморок продолжался минуту, но придя в себя, я не имел сил стоять на ногах. Крики о помощи, яростные удары по двери оставались без ответа. Потом пришел охранник, обматерив нас, сказал, что уже скоро будут разводить по камерам.
   Смутно помню, как я добрался до своей шконки.  Только утром я пришел в себя и узнал, что привели меня в хату в два ночи.
На суд я выезжал раз восемь. Из них шесть раз ежедневно. Нагрузка на организм колоссальная и физическая, и моральная. Но человек ко всему привыкает, и последующие выезды я переносил гораздо легче.

Депрессия.

   После первого заседания суда меня охватила депрессия. Надежда на скорое освобождение рухнула. Я вспоминал ледяные, полные равнодушия глаза судьи, ее жесткие реплики в мой адрес, слова адвоката о том, что мне светит червонец, но он постарается скостить этот срок до семи лет. Вдруг со всей очевидностью мне стало ясно, что жизнь моя кончилась. Разве мог я предположить, что вот так запросто без всяких оснований меня лишат свободы. Ну ладно бы я убил кого-нибудь или ограбил, предал Родину или совершил растрату. Ведь я не виновен не по одному пункту уголовного дела, которое состряпали менты.
За что сижу?
 Просто смешно, что я, даже в армии не державший в руках никакого оружия (моим орудием был фотоаппарат), обвиняюсь в хранении и ношении огнестрельного оружия. И никого не волнует, что пистолет мне подкинули менты, и при этом даже не удосужились вынуть его из целлофанового пакета. Так и засунули его мне в сумку при задержании.  А, чтобы оправдать отсутствие на пистолете моих отпечатков пальцев облапили его со всех сторон при задержании, и не отдали на экспертизу, несмотря на мои неоднократные просьбы.
   А уж статья про то, что я разбойник, который во главе целой банды напал на бедного коммерсанта и пытал его в лесу достойна наших криминальных борзописцев. Судью не смутило, что в качестве доказательства этого серьезнейшего обвинения в деле всего одно фальшивое фото, не имеющее ко мне никакого отношения.  На снимке «потерпевший» на коленях. Где и кем сфотографирован - непонятно. Эту фотку они подкинули при обыске моей квартиры. И опять же никакой экспертизы.  Кроме того, меня обвиняли в подделке документов, экономических преступлениях в особо крупных размерах. По этим статьям доказательств вообще не было.
   Любому, кто прочел бы мое уголовное дело стало ясно, что шито оно, как говорят, «белыми нитками». Любому, но не судье. Скорее всего перед первым заседанием суда она даже не прочла моего дела и полностью положилась на сторону обвинения. А кто поручится, что судья и далее не соизволит вникнуть в дело или, того хуже, в сговоре с моими обвинителями. А, учитывая, что таковыми являются сотрудники местного ОМОНа, шансов на свободу у меня мало.
    Мои семейники «утешали» меня, рассказами о том кому и сколько раз переносили заседание суда. И выходило, что по-настоящему, т.е до приговора, меня начнут судить не раньше следующей весны, а то и вообще через год. Следователь меня после пары встреч не беспокоил. Да и что он может от меня узнать, когда сам возможно и сочинял историю моих «преступлений».
  Что предстоит мне пережить на пересылках, в лагерях? А ведь мне уже сорок шесть лет и выйду я на свободу шестидесятилетним стариком с кучей комплексов и болезней. Родители к тому времени помрут, жена уже от меня отказалась, с любимой сам поломал отношения. Одна надежда на сестру и сына. Такие мысли донимали меня и день и ночь аж до самого марта. Это мое упадническое настроение выплескивалось строчками стихов.

            Что в жизни этой мне осталось?
Этапы, тюрьмы, лагеря.
А было время, мне казалось,
Что жизнь моя течёт не зря.

Заботы были, дом, семья,
Друзья, с которыми легко.
Любил безумно, нежно я,
Теперь все это далеко.

Они на воле, я в Бутырке.
Погас свет белый для меня.
Исчезло все как в чёрной дырке,
Скорблю душой, себя виня.

За то, что жил я без оглядки
С душой распахнутой для всех.
И не играл я с жизнью в прятки,
Делил со всеми свой успех.

Не думал я, что в жизни этой
Не все то злато, что блестит.
Что злость людская рядом где-то
Топор за пазухой хранит.

В час роковой его достанет
И надо мною занесет.
Не промахнется, не обманет
Удар свой точно нанесет.

И лжи оковы мне наденут,
И бросят в красный* беспредел.
Мне душу догола разденут,
Лишат привычных моих дел.

И с пошлой, гаденькой улыбкой
Следак мне дело настрочит.
В нем вознесет мои ошибки
И лишь о правде умолчит.

А дальше суд и приговор.
 И вот уж я не человек.
Отныне я обычный вор
А в просторечье просто зек.

Что в жизни этой мне осталось
Этапы, тюрьмы, лагеря
А было время, мне казалось,
Что жизнь моя течёт не зря.

        Декабрь 1996

Это стихотворение я написал в конвоирке Дорогомиловского суда.


Встреча Нового года в тюрьме не добавила настроения и мне уже казалось, что я всеми забыт и покинут. Адвокат не приходил, передачи задерживались, письма получил только от родителей и тети Кати. Я стремительно худел, обострился остерохондроз, обнаружил у себя запущенную чесотку.
Состояние было такое, что хоть вешайся. Мне стоило огромных усилий контролировать себя, чтобы никто не заметил моей хандры. Я много читал и писал: сочинял письма от имени сокамерников их девушкам, различные прошения и ходатайства. И конечно же писал стихи. Они помогали пережить то тяжелое время. Много писем в стихах я писал Алле. Было очень обидно, что буквально накануне ареста, я решил порвать наши близкие отношения. Мы оба это очень тяжело переживали, но я не хотел уходить из семьи. И вот теперь, здесь в камере, я отчетливо понимал, что дороже человека, чем Алла для меня нет.

               
Неужели тебя потеряю,
Неужели простимся на век.
Но одно для себя твердо знаю:
Ты единственный мой человек.

Ты всегда будешь раной глубокой
В моем сердце тоску бередить.
Ты рекой будешь светлой, широкой,
Что нельзя не испить, не забыть.

Где б не цвел ты мой Алый цветочек.
Чей бы взор ты собой не ласкал.
Знай, в бессонные страшные ночи
Ты один мою душу спасал.

Нет на свете тех мук и страданий,
Что заставят тебя позабыть.
Проживу я без ласк и лобзаний
Но тебя буду вечно любить.

Я с тобой не прощаюсь ,родная,
Потому что живу лишь тобой
И одно для себя твердо знаю
Что пока я люблю – я живой
Январь1997 г.

***

Январь через решетку хладно дышит,
Тюремный двор давно уж побелел.
Снег на деревьях, он засыпал крыши,
Снежинкой невесомой мне в душу залетел.

И превратился в ледяную глыбу.
Она вот-вот мне сердце разорвет.
Как будто меня бросили на дыбу,
Тоска как злой палач меня гнетет.

Где силы взять, чтоб пережить все муки!
И растопить на сердце толстый лед.
Дождусь ли я конца нашей разлуки,
Когда придёт весна и нас спасёт.

В тебе одной мое спасенье:
Ты моя Вера и Надежда и Любовь.
Нет в жизни мне иного утешения
Чем знать, что вместе будем вновь.

Январь 1997 г.







В космическом безмолвии бесплотном
Бреду я одиночеством гоним.
И светом звёзд печальным и холодным
Я весь измучен и томим.

Куда ведёт меня незримая дорога
Ведь впереди одна лишь пустота.
И чем не знаю я прогневал Бога,
Что жизнь моя отныне - чернота.

Я не увижу больше лес и поле,
Весенним не умоюсь я дождем.
И страсть не будет жечь мне сердце боле
Лишь ледяной покой застынет в нем.               

Февраль 1997 г.


Вот такие грустные строки выводила моя рука. А ведь хотел написать поздравление моему семейнику, Лехе Бухгалтеру. Он любил пофилософствовать.
Совершенно случайно в руки мне попал томик стихов Генриха Гейне в блестящем переводе Бориса Пастернака. Я читал и перечитывал эти стихи, они были очень созвучны моему настроению.

Прогулки по тюрьме.

Дни в тюрьме очень похожи один на другой. После сна завтрак, прогулка по камере, треп с приятелями, чтение, дежурство на дороге, игра в нарды, шашки, шахматы, обед, снова хождение по хате, снова треп, чтение и.т.д. И так день за днем. Поэтому каждая возможность выйти за пределы хаты лично для меня была подарком.


Прогулка.
Раз в день арестантов выводят на прогулку. Этого момента я всегда ждал с нетерпением. И хотя прогулка приходилась на драгоценные часы, когда шконарь был в моем распоряжении, я старался её не пропускать. Правда опытные сидельцы, имеющие не одну ходку, говорили мне, что в тюрьме лучше избегать прогулок, так как они вредны для здоровья. Дело в том, что, когда длительное время находишься в смрадной камере, организм реагирует на отсутствие свежего воздуха «сжимая» легкие. Они находятся как бы в анабиозе и в меньшей степени подвержены разным заболеваниям. А прогулки возвращают их в нормальное состояние и риск заболеть тем же тубиком увеличивается в разы. Я не доктор и не могу судить о справедливости этого утверждения, но многие этому верили.
Когда я сидел на спеце и в хате было до 10 человек, нас выводили гулять в маленький дворик, если можно так назвать бетонный отсек площадью с десяток квадратных метров, где вместо крыши натянута колючая проволока. Сверху за прогулкой наблюдает часовой. Выйдя на воздух, некоторые активно занимались спортом. В основном отжиманиями. Остальные покуривали, подставив лица ласковому солнышку. 
На прогулке часто темой разговоров были воспоминания о вольной жизни. Мой сокамерник Леха как-то признался, что за возможность провести один день на пляже подмосковного Пироговского водохранилища, он готов отсидеть на зоне лишний год. К тому времени Леха находился под следствием в Бутырке третий год. И понять его было можно. Да и сам я после года в застенке, поступи мне в подобное предложение, вряд ли бы отказался.
Прогулка - это еще и возможность поболтать с пацанами из соседней камеры, разжиться сигаретами, когда у самих голяк. Услышав через стенку, что в соседний дворик завели хату на прогулку, обычно кричат "Какая хата?" и называют свою. Менты, которые за всем этим наблюдают сверху, иногда лениво покрикивают на болтунов, чтобы не переговаривались, но делают это просто для острастки.
Когда на улице было жарко, мы брали с собой на прогулку бутылки с водой и обливались. Удовольствие - словами не передать. На бетонном полу после прогулки не оставалось ни камешка, ни горсти бетонной крошки.  Собранные трофеи шли на изготовление плиток для приготовления пищи и различных поделок. Зато окурков оставалось много.
Из общих камер на прогулку выходит по 30-40 человек и дворики здесь уже гораздо большего размера. Когда я впервые после полугодового пребывания в маленькой камере вышел на такой дворик, он показался мне гигантским. На самом деле его площадь не превышала сорока квадратов. Здесь можно было и в футбол поиграть самодельным тряпичным мячиком, и побегать вдоль стен, и вообще побеситься, чтобы размяться. Иногда на прогулках вспыхивали драки. Смотрящий за нашей хатой не ходил на прогулки. Этим пользовались некоторые забияки, чтобы выяснить отношения.
Были и совсем дикие случаи. Расскажу об одном из них. Прогулка закончилась, и старый прапорщик открыл дверь дворика, чтобы вести нас в камеру. Этого прапора мы знали довольно давно. Он был не злобливый, никогда не кричал на арестантов, а наоборот норовил перекинуться словечком. Не упускал случая, особенно новеньким, сообщить, что в этой тюрьме служит уже третий десяток лет.  Пацаны также по-доброму относились к нему.  Зная это, вертухай не ожидал в свой адрес никаких подвохов.
Первым на выход из дворика поспешил парень на днях заехавший из Владимирского централа. Его привезли в Москву на психиатрическую экспертизу. Прямо с порога кулаком в лицо он двинул дедулю, тот рухнул как мешок даже не успев ойкнуть. Псих же накинулся на второго охранника, повалил его и стал головой бить об пол. Видя, что дело приобретает плохой оборот, мы захлопнули дверь со стороны дворика, чтобы дать понять охране о нашей непричастности  в  конфликту. Все напряженно ждали, когда вновь откроют дверь. Минут через пятнадцать во двор вошли человек пять с дубинками, прошлись ими по нашим спинам и ногам для профилактики. Затем приказали всем сесть на корточки, руки за голову. Расспросили как все было и отвели в камеру. Владимирского привели в хату только через несколько дней. Видок у него был незавидный. Кровоподтеки по всему лицу свидетельствовали о том, что он здорово разозлил ментов. В ту же ночь после возвращения в хату парень повесился прямо над тормозами. Спасти его не удалось. Старый прапорщик довольно быстро оклемался, но с прогулок его убрали.
Что послужило поводом владимирцу для столь дерзкой и   бессмысленной выходки неизвестно. Скорее всего у него просто сдали нервы и всю ненависть к своим мучителям он выместил на несчастном прапоре. Такие случаи совсем не редки в наших тюрьмах, где человек каждодневно подвергается издевательствам ментов и своих же сокамерников.

Сквозь ажурные сплетенья
Ржавой провлоки и прутьев
Солнце теплыми лучами
Наши души согревает.

А вокруг мешок бетонный
Серой жутью нас сжимает.
Пол, забрызганный мочою,
Слой окурков покрывает…

 Лето 1996 г

Баня

   Еженедельно по средам нас выводили из хаты в баню. По количеству банных дней я отсчитывал время. Столько-то бань осталось до суда, столько-то после получения последнего письма и т.д.
Накануне перед походом в баню я складывал в полиэтиленовый пакет полотенце, мыло, мочалку, чистые трусы и футболку. Пакет клал в ноги, чтобы со сна (спал то я днем) не забыть. Бывало, крикнут: «Баня», -соскочишь с пальмы, пакет в руки и в коридор. А там уже менты с собаками всех строят в колонну по три человека и бегом препровождают в баню. Тех, кто плетется в хвосте, подгоняют собаками.
По бесконечным переходам и лестницам добираемся до банного отсека. Всех загоняют в предбанник - узкий и длинный коридор, освещенный одной лампочкой. Конечно же, каждый второй закуривает. В этом смраде ожидаем минут пятнадцать, пока не выйдет из бани другая хата. ЕЕ выпускают по второму коридору.
Наконец-то запускают в баню. Расслабляться некогда. Нужно быстро раздеться, сложить вещи на стеллаж для прожарки от вшей и бежать в помывочное отделение, чтобы занять место под душем, а вернее под трубкой в потолке, по которой тонкой струйкой течет вода. Рядом пристраиваются еще человек пять. Пока один моется, остальные намыливаются. Сам процесс мытья занимает несколько минут, остальное время уходит на постирушки.
Мылся я только хозяйственным мылом, так как считал, что оно лучше всяких шампуней обеззараживает тело и волосы. Непередаваемое ощущение благодати испытываешь, стоя под струей воды, ведь в камере помыться практически невозможно, только по пояс и холодной водой. А здесь вода тепленькая и мягко так обволакивает все тело.
Тазов для стирки нет, но зато есть собственные руки и горячая вода. Этого достаточно, чтобы в темпе постирать трусы, футболку и носовые платки. Еще желательно успеть побриться.
После бани снова в хату, а бывало, что и на сборку. Значит, в камере шмон и вместо послебанной расслабухи придется долго наводить порядок. Но таких случаев за год было всего несколько.
Приятно после бани залезть на «пальму» и что-нибудь почитать, или попить чифирку в компании.

К адвокату

В индивидуальном порядке из хаты «выдергивают» к адвокату, следователю, куму, на свиданку и много еще куда. В этом случае охранник, открыв кормушку, выкрикивает фамилию и добавляет «слегка». Выйдя за дверь камеры, нужно встать лицом к стене, ноги расставить на ширину плеч, руки за спину. Конвоир, как правило, обыскивает и только после этого ведет по назначению. Длинные широкие коридоры сменяют один другой. Справа и слева камеры. На дверях некоторых из них надписи: «Карантин», «Гепатит», «Менингит» и даже «Холера». Жутковато идти мимо этих дверей, а ведь за ними люди.
Навстречу ведут других арестантов. Если идет хата, то прижимаемся к стене и ждем, когда проход освободится. Иногда останавливали по какой-либо причине у окна. В коридорах окна без ресничек, просто зарешеченные. Я с жадностью смотрел через них на тюремный двор, деревья, дорожки, небо, облака. Из прогулочного дворика тоже видно небо, но оно там какое-то другое. Наверное, потому, что нет перспективы из деревьев, строений, да и частые клетки из колючки не позволяют расслабиться. Непреодолимое желание пройти по этим дорожкам, по траве или снегу, обнять дерево. Но раздается команда «Вперед», и мы снова идем по мрачным коридорам, разделенным бесконечными дверьми и запорами. Эти прогулки для меня были отдушиной в мир. И пусть этот мир ограничен тюремными стенами, но все же он гораздо просторнее камеры, насыщен новыми картинами, информацией. И вспоминались фильмы о тюрьмах за рубежом. Там арестанты выходили из камер и общались, занимались спортом. У нас даже представить такого «бардака» невозможно.
Рядом с комнатами, где с арестантами работают следователи и адвокаты, расположен ряд отстойников, которые здесь называют стаканами. Тесные чуланы не более квадратного метра, иногда с встроенной в стену лавкой, или трубой, без освещения. Сюда загоняют подследственных в ожидании, когда отведут по назначению.   Бывало, что в таком стакане приходилось простаивать по несколько часов. Некоторые арестанты с трудом выдерживали это испытание. Через час начинали «долбиться в тормоза», звать охранников. Я же воспринимал такую изоляцию как редкую возможность побыть одному наедине со своими мыслями. Где еще в тюрьме можно уединиться. Даже в туалете за занавеской не покидает ощущение, что за тобой наблюдают чьи-то глаза. А здесь, в наглухо закрытой темной бетонной коморке, как не странно это звучит, я чувствовал себя свободным. Большинство стихов из тюремного цикла я сочинил именно в стакане.
Встречи с адвокатом я всегда ждал с нетерпением. От него я узнавал новости из дома, получал письма, которые тут же прочитывал и возвращал, лекарства и бытовую мелочевку, журналы. Иногда он угощал меня чем- то вкусненьким из того, что передавали мои родственники и друзья. Приносил фотографии от моей Аллы. Как хотелось мне оставить хоть одно фото моей любимой у себя, но я всегда перебарывал в себе это желание. Существует примета, что если оставишь у себя фото любимой, то она не дождется тебя. Я не суеверный, но рисковать не хотел. Да и при обыске могли запросто отобрать фото, а этого я уж никак не мог допустить.

Смотрю на фотографию твою,
Её принес мне адвокат.
Тебя на ней я Алла узнаю
Открытый твой, прямой и страстный взгляд.


Улыбкою любуюсь я твоей.
Другой такой не встретить никогда.
Я с каждым днём люблю тебя сильней,
И чувствую, что это навсегда.

Как хочется мне фото взять с собой.
Оно бальзам душе моей в разлуке.
Хранил бы я у сердца образ твой,
С ним легче пережить все горести и муки.

Но адвокат настойчиво твердит,
Что фотография предвестница разлуки.
Он брать её с собою не велит
И тянет к ней свои чужие руки.

  Кроме разговоров собственно по делу, для меня очень важно было просто поболтать с адвокатом на всякие отвлеченные темы. В эти редкие моменты я как бы вырывался из тягостной тюремной атмосферы. Приятно было слышать речь умного и грамотного человека без надоевших слов паразитов «типа», «по ходу», «чисто», без тюремного жаргона и словесных подвохов.
   Но этот мой праздник быстро заканчивался, и реальность входила в комнату вместе с конвоиром.  Обратный путь в хату начинался с процедуры обыска. Конвоир проводит его более заинтересованно, чем при выводе из камеры.  Прежде всего, он ищет деньги, которые мог передать адвокат. На какие только ухищрения не идут арестанты, чтобы деньги не нашли. Я, например, приклеивал их к колену. Полистав журналы, конвоир обязательно заберет себе один из них. Поэтому некоторые журналы адвокат приносил мне в двух экземплярах. Стоило больших усилий и пары пачек хороших сигарет, чтобы уговорить мента не отбирать лекарства.
   Далее снова заводят стакан для ожидания конвоира, который отведет в хату. Адвокаты бывают разные: дорогие и бесплатные, те, что защищают и те, что ходят в тюрьму для того, чтобы выдернуть арестанта из хаты, передать почту и гостинец. У меня было три адвоката. В начале ко мне пришел бесплатный адвокат, после его первых слов я уже знал, что нам с ним не по пути.

На свиданку.

Первое свидание с родственниками мне разрешили через три месяца после ареста. Спасибо моей любимой тётушке, которая выхлопотала разрешение у судьи. Для меня этот вызов «слегка» явился приятной неожиданностью. Я даже побриться не успел и явился на встречу с родителями небритым. Да к тому же тюремная диета оказалась очень эффективной и вместо привычных восьмидесяти я весил менее шестидесяти кило. В общем, родители были в шоке.
Ведут на свидание также через сборки и стаканы.  Выкрикнули мою фамилию и вот я в маленькой комнатке-шкафчике, с большой стеклянной перегородкой и телефоном. Сижу на стуле и с нетерпением смотрю через стекло. Кого сейчас увижу с той стороны? Дверь открылась и вошла мама. Этой минуты я не забуду никогда. Полными слез глазами она смотрит на меня через стекло. Бедная моя, сколько Вам с отцом пришлось пережить за это время…
Сорок минут пролетели как одна. Сам разговор уже не помню, но это и неважно.  Слова мало что значат, главное я рядом с самым родным мне человеком. Пусть между нами стекло, но оно не мешает мне смотреть на мою маму, и каждая слезинка, что скатывается с её щеки, словно кислота жжёт мое сердце. Ну за что вам с отцом выпало это горе. Да, мне нелегко в этом аду, но что значат мои страдания в сравнении с огромным горем родителей. Всю жизнь свою они положили на то, чтобы мы с сестрой выросли «настоящими людьми» были сыты, получили образование, обзавелись семьями. Они гордились мной и радовались моим успехам. Они свято верили, что в тюрьму сажают воров и убийц, а если человек живет честно, то он не может оказаться в тюрьме. И вдруг все рухнуло. Их сын, добрый и заботливый, умный и честный – в тюрьме рядом с ворами и насильниками. И вот уже кажется, что любому встречному известно об этом , и они осуждающими  взглядами  провожают стариков, а те сгорбленные от непосильного горя ,  держась друг за друга, идут словно сквозь строй  солдат с розгами. Отец не выдержал, слег в больницу. Мама говорит о его здоровье.
Дверь отворилась, и охранник увел маму, и я снова как завороженный смотрю на опустевший казенный стул. Увижу ли когда ее снова?
После свидания с любимой прямо в стакане написал следующие строки.
               
 
О, как я ждал того мгновенья,
Когда тебя увижу вновь.
Ты мой маяк во тьме забвенья,
Моя надежда и любовь.    

Свершилось! Ты опять со мною.
Пусть лишь на час и сквозь стекло.
Свет глаз твоих оно не скроет,
От их сиянья мне тепло.

Прильнув к стеклу, душой рыдаю,
Не удержать мне сердца стук.
Ты рядом – милая, родная,
Но не сомкнуть нам наших рук.

Твой голос слышу и не верю
Я счастью, выпавшему мне,
Когда исчезнешь ты за дверью,
Я сохраню его в себе.

И в камере моей постылой
В ночи его я призову.
Он мне навеет образ милый
Все муки с ним переживу.

Хотел сказать тебе о многом,
Но все слова вдруг растерял.
Часы идут в режиме строгом,
Свиданья миг наш очень мал.

Сейчас откроет дверь охранник
И ты уйдешь, погаснет свет.
А я   неволи   бедный странник
К тебе вернусь сквозь много лет.

.11.сентября 1996г.


Свиданок у меня было немного. Но каждое из них я переживал очень болезненно. Возвращался в хату с ощущением, что больше не увижу своих родных. Там за стеклом я старался сдерживать эмоции, ту боль, которая рвала нервы и сердце. Мои улыбки и слова должны были развеять у собеседников все сомнения о том, что мне здесь тяжело. Я шутил и обещал, что скоро все закончится, но сам в это не верил. Маме рассказывал про то как вскладчину хорошо питаемся, отцу о взаимной поддержке в нашей камере, сына благодарил за кабанчиков, у Аллы пытался выяснить про то как развивается бизнес, а она все шутила, но глаза были грустные и усталые. На самом деле бизнес меня интересовал гораздо меньше, чем вопрос о том будем ли мы вместе.
Главное для меня на свиданиях видеть эти родные лица, говорить что- то совсем не обязательно.


К лепиле.

Лепилой на тюремном сленге называют доктора. Заболеть в тюрьме большое несчастье. Дело исцеления в руках самого больного и помощи от врачей ему очень трудно добиться. Видимо, по этой причине болеют арестанты гораздо меньше, чем вольные люди. Это сугубо мое мнение, основанное на личном наблюдении. Видимо, экстремальная ситуация, постоянный стресс, который испытывают заключенные, мобилизуют их организм. И он не реагирует на те факторы, которые в обычной жизни неизбежно ведут к заболеванию. То же самое было на войне. По многочисленным воспоминаниям фронтовиков люди почти не болели простудными заболеваниями. Кроме того, трезвый образ жизни, который вынуждены вести арестанты, обезжиренная еда также способствуют укреплению здоровья.
Другое дело инфекции такие как менингит, гепатит. Когда они случаются, то хату закрывают на карантин, и здесь уже только везение и личная гигиена могут спасти от заболевания. Общая беда заключенных в тюрьмах–туберкулез. Особенно ему подвержены молодые люди без лишних килограммов. Люди в возрасте и с жировой прослойкой имеют более стойкий иммунитет к этой болезни.
   Еще одна беда, которой трудно избежать в тюрьме – чесотка.  Даже четкое соблюдение личной гигиены не страхует от этой напасти. Есть приходится из общей миски, спать по очереди и бок о бок с соседями. При сильной перегруженности камеры неизбежно телесное соприкосновение с инфицированными арестантами.
Я на личном опыте прочувствовал справедливость того, что главное не бояться заразы и тогда вероятность заболевания резко сокращается. Сам я ел из одной миски и пил чифир из одной кружки с сифилитиками, туберкулезниками и прочими больными и не заболел. И вместе с тем могу привести много примеров, когда люди брезговали и по возможности избегали контактов с больными, но вскоре сами заболевали. Если человек с трудом преодолевает страх, беря фаныч с чифиром, из которого только что пил больной тубиком, но в силу обстоятельств все же пригубляет его –это реальная возможность заболеть.
   Сам я заехал на тюрьму с хроническим геммороем  и остеохондрозом. На воле эти болячки донимали меня постоянно. В тюрьме же я вспомнил о болях в спине через четыре месяца всего только раз. Неделю промучился, и все прошло. А гиммор вообще не беспокоил, помогала «диетическая» совершенно пресная тюремная баланда, в которой полностью отсутствуют жиры.
   И все же черный день настал, когда у меня воспалился глазной зуб под коронкой. Вот здесь я испытал все прелести бутырской медпомощи. В начале зуб просто ныл, потом начала развиваться опухоль. Я написал просьбу о врачебной помощи. Реакции не последовало. Снова написал и тот же результат. Когда опухоль пошла по всему лицу, стал ломиться в тормоза и требовать, чтобы меня отвели к врачу. Надзиратель только матерился и угрожал, что вместо врача отведет меня в карцер. Тогда мой семейник Кривой стал кричать через кормушку, что в камере человек умирает. И это подействовало. Привели к доктору, который через решетку мельком глянул на мое обезображенное опухолью лицо и верхнюю губу, свисающую до подбородка.
- Всякое случается, - сказал эскулап и дал мне какую-то таблетку. На этом приём у врача закончился. Я начал лепетать, что подобное у меня было когда-то и врачи мне назначали уколы, но он уже потерял всякий интерес ко мне и заметил, что здесь не больница, а тюрьма, да и с лекарствами напряг. Конвоир уже подталкивал меня к выходу.
  Опухоль не спадала и тогда я написал поисковую записку к тюремному люду с просьбой о помощи. Ответ пришел довольно быстро, Писал «Доктор». Он посоветовал антибиотики и указал несколько наименований. У одного из сокамерников оказалась в запасе всего одна капсула. Я принял лекарство и случилось чудо, спустя несколько часов опухоль стала уменьшаться. Через пару дней все пришло в норму. Я снова написал «Доктору» и сообщил о результатах. Он мне отписал как вести себя дальше и, что принимать. Лекарства мне собрали совсем незнакомые люди из разных камер. Вот так меня спас неизвестный доктор из нашей арестантской среды и тюремная почта.
   Я в очередной раз имел возможность убедиться в жестокости тюремщиков и в том, что «людей» среди них нет. Наверное, сама атмосфера тюрьмы выхолащивает из ее служащих все человеческое. Ведь тот же врач, который меня проигнорировал, учился в институте, общался с нормальными людьми и вряд ли от рождения был уродом-человеконенавистником. Но, попав в эту среду, забыл все человеческое. Налицо и полная безнаказанность за действия по отношению к подследственным. Врач даже, сознавая, что человек может умереть, отказывает ему в самой необходимой помощи. Нет он, конечно, может помочь, но только за определенную мзду. И все об этом знают и считают вполне допустимым. Ведь зарплата у врача мизерная.
   Если арестант все же умер, спишут на сердечный приступ. Таких случаев довольно много. В нашей хате – осужденке, где содержатся осужденные ожидая отправки на этап, парень несколько дней мучился от головной боли, просился к врачу ,но так и не достучался. Утром сосед, который спал бок о бок с ним обнаружил, что пацан умер. Нам сообщили, что у него сердечный приступ.
А спустя день в хату вернулся этап, сформированный накануне. Среди этапируемых обнаружили больного менингитом, поэтому всех вернули и разместили в нашей камере. Образовался страшный душник, тат как их места уже заняли новенькие. В общем в камере, рассчитанной на 36 человек нас было уже 152. Горячее майское солнце разогревало нашу душегубку до такой степени, что люди теряли сознание. Мне оставалось до свободы меньше месяца и это спасало. Готов был все вытерпеть лишь бы настал долгожданный день.
   В осужденке люди живут как на вокзале в ожидании скорого отъезда. Поэтому ни вентиляторов, ни холодильников в камере не было. На дальняк очередь нужно было занимать сразу после его посещения. Несколько дней после возвращения людей с этапа никого из хаты не выдергивали и никого не заводили. Случайно через баландёра мы узнали, что на нашей двери со стороны коридора весит табличка с надписью «КАРАНТИН. МЕНИНГИТ» От такой новости даже в глазах самых отмороженных читался ужас.
К счастью через две недели карантин сняли. Я говорю «к счастью» имея в виду тех из нас, кто благополучно перенес весь этот кошмар. Возможно, диагноз не подтвердился, а, может, решили рассредоточить арестантов, по другим хатам и на этапы, чтобы избежать массовой гибели, если не от менингита, то уж от удушья и антисанитарии точно. И за всем этим беспределом стоят тюремные врачи, которых действительно кроме как «лепилами» назвать нельзя.



На волю.

Жизнь тем и хороша, что на смену черной полосе приходит светлая. Триста девяносто пять дней я ждал того момента, когда последний раз лязгнет тюремный замок и весь этот подневольный мир останется за толстыми стенами тюрьмы. Последние часы неволи самые длинные и страшные. Позади суд, бесконечная вереница дней в камере для осужденных. Впереди страх перед волей. Что ждет меня в той новой жизни без решёток и охранников?


Словарик арестанта рифмоплета


Составил я словарь тюремных слов,
Конечно, он во многом не готов.
Все, что узнал я, записал,
И как сумел, пересказал.

Вы не судите меня строго,
Что нет высокого здесь слога.
Зато весь этот лексикон
В тюрьме давно распространён.

Тюрьма большая коммунальная квартира.
Здесь зеки семьями живут.
Всегда народ толпится у сортира.
Бомж и профессор здесь нашли приют.

Обшарпанные стены, потолок,
И штукатурка сыплется дождём.
Людьми заполнен каждый уголок
Движенье без конца и ночью здесь и днём.

                ***
Здесь камера – хата, а дверь – тормоза.
В двери дырка есть, куда смотрят глаза.
Они день и ночь в хате жизнь наблюдают.
Отверстие это шнифтом называют

В двери поменьше дверца есть.
Через неё дают нам есть.
Газеты, дачки загоняют.
Её кормушкой называют.

А дачка, то же что кабан,
Продуктов целый чемодан.
Её родные собирают,
В тюрьму раз в месяц подгоняют.


Окно здесь решкою зовут
Не создаёт оно уют
Решетки с палец толщиной
За ними есть каркас сварной.


             Он заржавел весь и в грязи,
Похож чуть-чуть на жалюзи.
Ресничками его все называют.
Он белый свет надежно закрывает.

В хате с мебелью не густо,
А по правде даже пусто.
Стол - зовут его дубок,
Он не низок не высок.

Кровать прозвали шконарём.
На нем спят ночью, спят и днем.
На сотню с лихуем парней
Тридцать восемь шконарей.

Вдоль стен в два яруса стоят
Они в железный строгий ряд.
Матрац потоньше, чем бумажка.
Зовут его здесь посто - Машка.

Теперь заглянем в туалет,
Его нужнее в хате нет.
Какой не знаю я мастак
Ему названье дал дальняк.

А как Вам фраза:
«Эй, Провизор, поставь ка фаныч в телевизор».
Провизор – это погоняла
Их на тюрьме не так уж мало.

Бухгалтер, Граф или Напильник,
Кривой, Профессор, Кипятильник.
Даны они не как нибудь
В них человеческая суть.



А фаныч – это просто кружка.
В тюрьме она твоя подружка.
Ведь чай здесь пьют и день и ночь,
Гоня тоску из сердца прочь.

Совсем не ясно почему
И в голову пришло кому,
Да мало в этом даже толку
Что телевизором назвали полку.

Веслом из шлёмки здесь хлебают,
А шлёмкой миску называют.
Весло на воле – это ложка
Гребут ей пищу понемножку.

За день еду три раза раздают
В тюрьме её баландою зовут.
Развозит эту пищу баландёр,
Как правило, он жаден и хитёр.

Меню здесь ниже критики любой
В обед бульон обычно овощной.
Капуста, словно стиранная в нём,
А мяса не сыскать и с фонарём.


На завтрак и на ужин пища наша
В простой воде разваренная каша.
Не рис, не манка и не гречка
Всегда одна лишь только сечка.

Есть эту пищу невозможно
Ну разве только осторожно.
На этой лучшей из диет
Сидят бродяги разных лет.

Но удивительное в том
Никто не болен животом.
И после месяца диет
Толстяк похож уж на скелет.

Я еще не рассказал
Что в каждой хате свой вокзал.
Поездов там не найти
Но пассажиров здесь хоть пруд пруди.

Пассажир он не блатной
Ему милее мир иной.
В тюрьме случайный человек
И не сидеть ему там век.



Словарь «бутырского» сленга.

Автозэк - спецавтомобиль для перевозки арестантов. Литературная норма - "автозак", но так не говорят.
Авторитет — это представитель высшей группы в воровской иерархии.
Арестант — заключенный в тюрьме. Некоторые называют арестантами только авторитетных зэков.

 Баланда – хозяйская еда, то, чем кормят в тюрьме.
Баландёр - раздатчик тюремной пищи (отбывает срок в тюрьме)
Баня - душ.
Баул – большая сумка для вещей. Хранят баулы под шконкой.
Баян- шприц.
Бейци – мужские яички.
Белый герыч - героин.
Беспонтовый– никакой. Беспонтовый разговор – выражение, служащее основанием для прекращения разговора.
Беспредел –отсутствие справедливого порядка
Благодарю; от души - употребляется в значении "спасибо".
Близкий - друг.
Больничка – больничный блок.
Борзеть - наглеть.
Братва - привилегированная часть арестантов, в основном уголовники по жизни.
Бродяги – арестанты.
Булки - ягодицы. Булки греть значит бездельничать
Бутырка (Бутырки, Бутырский централ, Бутырская тюрьма) =следственный изолятор №2 в Москве.

В ёлочку - правильно, хорошо.
В отказе – говорят об арестанте, который отказывается от каких-то действий , к которым его принуждает тюремное начальство
Вертолёт, Парашют - место в камере, где собирается братва.
Вертухай - надзиратель.
Весло - ложка.
Вещевая - вещевая передача.
Винт - самодельный наркотик. Тот, кто употребляет винт, винтовой.
Воздух – деньги.
Вокзал – место в камере, где тусуются арестанты, обычно рядом с дверью и туалетом. На вокзале живут арестанты, которым не нашлось места на шконках.
Вор, Жулик – авторитет, коронованный воровским сходом. Высшее звание в воровском мире.
Воровской Ход - воровская идеология и образ жизни.
Воспет - старший воспитатель.
Вскрыться - вскрыть себе вены.
Выломиться - выйти из тюремной камеры под любым предлогом с целью не возвращаться обратно.

Гад - стукач, мусор.
Гандон – оскорбительная кликуха.
Глюки - галлюцинации.
Глюкоза - сахар, сладости.
Гнать (быть на гонках) - быть в состоянии частичной невменяемости, сильно переживать.
Груз- тюремная посылка, переправляемая по дороге (см.Дорога).

Дальняк – туалет в камере.
Дачка, кабан - продуктовая передача.
Движение- новости.
Делюга - уголовное дело.
Децел - немного. Дай курнуть децел.
Догнаться – добавить кайфа.
Дорога - тюремная неофициальная почта. Налаживается между камерами через решетку в окнах посредством веревок.
Дорожник – арестант, ответственный за работу дороги  в камере.
Достойный – не имеющий косяков.
ДПНСИ - дежурный помощник начальника следственного изолятора.
Дубинал - избиение арестантов мусорами. Попасть под дубинал.
Дубок - стол. В камере прикручен к полу.
Дурь – наркота.
Душняк – тяжёлая обстановка в камере, создаваемая администрацией.
Забить шнифт - закрыть глазок камерной двери.
Загнать - переправить что-либо по тюремной дороге.
Закрыть - посадить в тюрьму.
Замазать –заключить пари.
Замутка - чифир; заварка на замутку - порция чайной заварки, достаточная для приготовления чифира.
Западло, в падлу - против принципов.
Запрет - алкоголь, наркотики и другие предметы, запрещённые арестанту.
Зараза, яд - наркотики.
Заточка – самодельный нож или пика.
Заява - письменное заявление.

ИВС - изолятор временного содержания.
Интересоваться - спрашивать, т.е. задавать вопрос; а также иметь интерес к тюремной жизни.

Кабан – продуктовая передача. Разрешена один раз в месяц.
Картинка - эпизод обвинения в уголовном деле.
Касатка - кассационная жалоба.
Каторжане ( босота, шпана, бродяги) - уважительное обращение.
Кича ( ШИЗО) - штрафной изолятор.
Колёса - таблетки.
Коммерсант, коммерс – человек занимающийся любым бизнесом (не только торговлей).
Конкретно - распространённое выражение, подчёркивающее однозначность сказанного и уверенность в нём.
Конь - груз, привязываемый к верёвке, чтобы её легче поймать в другой камере. Иногда конём называют палку, на которую ловят веревку с грузом.
Кормушка - окошко в тюремной двери, закрытое откидной крышкой.
Косить - симулировать.
Косяк – неправильный проступок; пороть косяки - совершать неправильные, наказуемые, с точки зрения порядочного арестанта, действия.
Крыса - арестант, укравший у сокамерника.
Крытка - тюрьма особого режима.
Крытник - арестант, отбывающий или отбывший срок наказания в тюрьме особого режима. (Особый режим по условиям похож на условия следственного изолятора, но в крытой тюрьме у каждого есть своё место).
Кум - старший оперативник.
Кумар - наркотическое похмелье.
Кумовской( кумовка, подкумок, наседка, сексот)  - стукач, работающий на ментов.
Купец - очень крепкий чай.
Лавэ, воздух - деньги.
Ларёк – тюремный магазин.
Лепила - тюремный врач.
Ломать хлеб с кем-то - быть близкими, делиться необходимым, доверять.

Малолетка - тюрьма или лагерь для несовершеннолетних.
Малява - письмо, предназначенное для отправки по тюремной неофициальной почте.
Марочка – носовой платок с рисунком.
Мартышка - маленькое зеркало.
Матросска - тюрьма Матросская Тишина.
Машка - обиженный, пассивный педераст. Второе значение- матрас.
Мир Вашему дому – распространенное приветствие обращенное ко всем арестантам камеры.
Мойка – лезвие бритвы..
 Мочить - бить, покуда сил хватит или до смерти.
Мужик –тюремное сословие, тот кто не живет на воле жизнью преступника. На зоне работает.
Мусор - милиционер.

На воле - на свободе.
Наблатыкаться - приобрести навык.
Ништяк – отлично, хорошо.
Ноги - сотрудник тюрьмы или кто-то из "хозбанды", кто передаёт, по поручению арестантов, малявы или передачи.
Нырять в пилотку - заниматься оральным сексом. В тюремной среде считается неприличным. Сознавшемуся в подобных действиях грозит участь опущенного.

Обезьянник - в милиции камера с решётчатой дверью для временно задержанных.
Обиженка, петушатник - камера, где собирают уличённых в пассивной гомосексуальной ориентации, обиженных, опущенных, петухов.
Общее, общак - материально-денежный фонд воровского мира, существует как в тюрьме, так и на воле. Общее - краеугольный камень воровской идеологии.
Объебон - обвинительное заключение.
Огорчиться - сдержанное тюремное выражение, обобщающее резко отрицательные эмоции.
Ознакомка - ознакомление с материалами уголовного дела перед передачей его в суд.
Опустить - изнасиловать (употребляется по отношению к лицу мужского пола).
Опустить на сборку - перевести из камеры на сборку.
Опущенный, обиженный - изнасилованный.
Осудиться - получить приговор суда.
Осуждёнка, осужденка - камера для получивших приговор суда (по закону, осуждённые должны содержаться отдельно от подследственных).
Ответить - подвергнуться наказанию за проступок несовместимый с воровскими понятиями.
Отмести - отобрать при шмоне.
Отрицалово - арестант, вставший на путь бескомпромиссной борьбы с тюремной администрацией и мусорами.
Отстойник –то же, что и Стакан
Очко - анальное отверстие; унитаз.
Пайка - суточная порция хлеба.
Пальма - верхний ярус тюремных шконок.
Пальцы веером - блатная жестикуляция.
Параша – в первоначальном значении - ведро или бочка с испражнениями. Сегодня иногда так называют унитаз, что насовсем верно.
 Парашют, парус - полотнище над проёмом между шконками. Либо над верхней шконкой под потолком (чтобы не сыпалась на шконку штукатурка)
Пассажир-арестант, случайно попавший в тюрьму. На воле не живет по понятиям.
Пасти - следить за арестантами.
Первоход - тот, кто в тюрьме первый раз.
Петух - пассивный педераст; причём активная гомосексуальная позиция педерастией не считается, в связи с чем назвать активного гомосексуалиста педерастом - ошибочно и опасно.
****обол – болтун.
****олиз - тот, кто "нырял в пилотку".
Пилотка - женские половые органы.
По тухлой вене (кожаным шприцом) - акт мужеложства.
По ходу - вводное слово, характерное (как и слово "чисто") для уверенного в себе арестанта.
По-босяцки - по-арестантски, по-братски-  бесхитростно и от души.
Погоняло - прозвище.
Подгон - подарок.
Подельник - соучастник преступления.
Поднять в хату - перевести со сборки в камеру.
Подогнать - подарить, дать какой-либо предмет безвозмездно.
Подорваться - броситься, немедленно двинуться.
Поисковая - открытое письмо, пущенное по тюрьме с целью найти знакомых. Часто его пишут на носовом платке-марочке.
Положение - состояние воровского контроля (через смотрящего).
Получалово - наказание, определённое сокамерниками за какой –либо косяк. Часто получалово заключается в битье кружкой по голове.
Поляна - складная картонка обклеенная целлофаном, используется как место, на которое кладут пищу и ставят миски.
Понятия – воровской этикет
Пописaть - зарезать.
Попутать - сделать ошибку на почве непонимания основных понятий.
Порядочный арестант - нормальный человек, достойный,не имеющий косяков.
Поставить в известность - сказать, оповестить.
Поставить на лыжи – выкинуть кого-либо из камеры .
Предъява - претензия.
Предъявить - предъявить претензии, обвинение, руководствуясь воровскими понятиями.
Принять - арестовать.
Прогон - открытое письмо от воров или лиц, ими уполномоченных, адресованное всем порядочным арестантам
Проканать - пройти.
Прокладка - провокация.
Просто - жопа.
Пятак - пространство ближе к решке, своего рода центральная площадь в камере.
Раскоцать тормоза - открыть замки тюремной двери.
Раскумариться - опохмелиться, в наркотическом смысле.
Расход - слово, после которого разговор практически невозможен; условный сигнал соседям, означающий: сейчас говорить не можем.
Реснички - толстые металлические полоски, с внешней стороны тюремной решётки, закрывающие обзор из окна. Сейчас они не применяются.
Решка – окно в камере.
Рыбкин суп - суп из рыбы.

Сборка - помещение временного содержания арестантов в тюрьме.
Свиданка - свидание.
Семейник – член семьи
Семья – объединение нескольких арестантов для совмистного ведения хозяцства,защиты друг друга.
Серпы – психиатрический институт им. Сербского.
Скрысить - украсть у сокамерника.
Слегка -  на вызов (жаргон Бутырской тюрьмы).
Следак - следователь.
Словиться - встретиться.
Смотрящий (за положением), положенец - отвечающий за соблюдение воровских принципов в камере или в части тюрьмы (например, смотрящий за северным крылом большого спеца).
Сопровод - тюремное письмо или посылка, в приложении к которому обязательны отметки о времени получения и отправки посылки в каждой камере, через которую посылка прошла. Сопровод возвращается отправителю с распиской о получении. В отдельных случаях сопровод осуществляется голосом, когда принимающий груз или маляву сообщает своё имя или прозвище.
Спалиться - попасться на глаза тюремщику с запретом или при запретном действии.
Спасибо - слово, употребляемое арестантами в ироническом или отрицательном смысле. Тем не менее, при хороших отношениях воспринимается и в нормальном смысле.
Спать с кем-то - занимать одну шконку (и спать по очереди).
Спрашивать - привлекать к ответственности за проступок.
Спрос - наказание, определённое воровским судом.
Стакан - узкий бокс, в котором можно лишь стоять.
Старшой - обращение арестанта к тюремщику.
Стирщик - тот, кто живёт в хате мужиком и стирает вещи.
Столыпин - спецпоезд  или вагон для перевозки осужденных.
Стос - самодельная карточная колода.
Стремящийся – тот кто хочет стать авторитетом в преступной среде. Живет исключительно по понятиям.
Струна - металлическая полоса от шконки.
Стукануть - передать ментам сведения, предупредить их.
Стучать - работать на ментов, сообщать им сведения.
Судовые - арестанты, выезжающие на суд.
Сука - страшнейшее оскорбление, применяется, в основном, к стукачам, ментам.

Телевизор –подвесной шкаф с полками в камере.
Терпила - пострадавший.
Тормоза - дверь тюремной камеры.
Торпеда - груз, запаянный в полиэтилен, который переносят в прямой кишке.
Труба - прямая кишка.
Тубик - туберкулёз; арестант, больной туберкулёзом.
Тубонар - туберкулёзное отделение больницы.
Тусануть - передать; переместить.
Тусоваться - ходить туда-сюда.
Уши греть - подслушивать.

Фаныч - кружка; в зоне - самовар.
Фармазонщик - мошенник.
Фуфло - обман; подделка.
Фуфлыжник - тот, кто не держит слово, обманщик (прогнать фуфло - не выполнить обещание, обмануть).
Хата – камера, где постоянно содержатся арестанты.
Хозяин - начальник тюрьмы.
Хозяйка - алюминиевая кружка; хозяйственное мыло.

Цинк - условный сигнал, предупреждение.
Цинкануть, цинковать - давать условный сигнал, предупреждать, оповещать.
Чёрт – опустившийся человек, в тюрьме живет под шконарём.
Чисто - слово, подчёркивающее однозначность сказанного ("чисто по-дружески", "чисто из интереса" и т.п.).

Шконка, шконарь - металлические кровать.
Шлёмка, шлёнка - миска.
Шмаль - анаша (из пыльцы конопли).
Шмон - обыск.
Шнифт, шнифты - в двери одно или несколько отверстий для наблюдения за обитателями камеры.
Этап - насильственное перемещение арестанта в тюрьму или за её пределы.