Острова. Ч2 В вагоне

   
    Поезд Москва-Мурманск набирает ход. Он везёт нас на Север, к берегам студёного Белого моря. В  вагоне много детей. С ними женщины - матери, бабушки. Они  возвращаются домой после отдыха на югах. Свежие, загорелые – приятно посмотреть. Их бронзовые лица резко контрастируют  с  нашими серыми  физиономиями.  Пока женщины раскладывают вещи, дети носятся по вагону и суют свои облезлые носики во все закоулки. У нас их больше всего интересует, конечно, Муха. Она свернулась  под столом калачиком и настороженно следит оттуда за этими архаровцами.  «Ну, началось!»  - думает она, наверное. «Теперь не отвяжутся. Ещё, не дай бог, гладить полезут.  В такую-то жару. Кошмар! И чего этим старым дуракам дома не сиделось? Чего не хватало? Пить, есть, гулять – пожалуйста. Нет, понесла нелегкая! Теперь мучайся вот».
     Мужчин в вагоне мало. Есть, правда, два морячка – курсанта. В соседнем вагоне у них  друзья и ребята снуют между вагонами, как челноки.  Пробегая по вагону, они бросают пылкие  взгляды  на молоденьких женщин, чем доставляют тем немалое удовольствие.В нашем отсеке едет ещё пожилой, похожий на старого боцмана, дед. Его обветренное лицо и жилистые, натруженные руки – немые свидетели долгих лет тяжёлой флотской службы. Провожала его целая орава.  Судя по всему, на вокзал они примчались прямо из-за стола. Дедуля был в сильном подпитии. Два крепких мужичка, очевидно зятья,  внесли старика в вагон и усадили на нижней полке. Вскоре появились и дочери с  двумя внуками. Все были нагружены  многочисленными коробками, сумками, пакетами. Наскоро рассовав поклажу по полкам, стали прощаться. Дед  прижимал к себе головы мальчишек и  непрерывно повторял:  «родные мои, родные мои». Слезы катились по его щекам. Дочери пытались утешать старика, но он, казалось, не слышит. Кончилось тем, что  женщины не выдержали и разревелись сами. Когда поезд тронулся, старик еще долго сидел, не замечая  льющихся из глаз слез и, раскачиваясь,  повторял как заведенный:  «родные мои, родные мои». Потом затих, завалился набок и заснул. Как-то незаметно успокоился и весь вагон. Предотъездная суета  сменилась размеренной вагонной жизнью.
     Теперь надолго вагон - наш общий дом, наш - ковчег. Мы вырваны из обыденной жизни. Мы в безвременье. Прошлого нет. Оно растаяло, скрылось  где-то там,  за привокзальной площадью. Отступили назад и проблемы, которые ещё утром цепко держали нас в своих объятьях. Отсюда они уже не кажутся такими сложными, неразрешимыми. Теперь можно всё спокойно обдумать, обмозговать, разложить по полочкам. Никто не дёргает, не теребит. Хорошо...!  А будущее...? А что будущее? До него ещё доехать нужно.
     На какое-то время жизнь в вагоне замирает.  Спать ещё рано. Ужинать тоже. Вещи разобраны. Можно отдохнуть. Женщины перезнакомились и мирно беседуют, делясь  впечатлениями об отдыхе и Москве. Притихли даже дети. Они притулились за спинами матерей и возятся с  разложенными на матрасах игрушками.      
     Молоденькая проводница, очевидно студентка, пытается растопить котёл. Один из курсантов тоже подключился к этой работе. И судя по смеху, который доносится из тамбура, это у него неплохо получается. Впрочем, если так пойдёт,  чая можно вообще не дождаться.
     У нас тоже всё затихло. Юра, с карандашом в руках, читает какой-то медицинский журнал. Вот ему то, похоже, так и не удалось отключиться от повседневных забот. Впрочем, оно и понятно. Его ночью в больницу вызвали. Прямо из постели выдернули. Всю ночь пришлось оперировать.  Привезли  каких-то водил - раздолбаев. В прямом смысле. На пустой улице умудрились найти друг друга. Лоб в лоб столкнулись. Разбились вдребезги. По частям пришлось  собирать. Одного, вроде как, вытащил. А другого... Другого – так и не удалось...Всё это мне Саня днём по телефону рассказал. Видок то у Юры, прямо скажем, неважный. Но, держится. Хотя на душе, наверное, кошки скребут. Другой бы на его месте ни то что читать – сидеть бы не смог. Ведь всю ночь на ногах. И на нервах. А он ничего. Зелёный только. Вот что значит привычка. Молодец! Неожиданно глаза у Юры закрываются, голова опускается на грудь, карандаш падает. Он отключается. Значит не железный всё-таки. Правда, почти тут же вздрагивает, поднимает карандаш и снова углубляется в текст. Вот сила воли! Ему бы сейчас поспать, а он... Может сказать...? Нет, не стоит. Психанёт ещё.  Сам потихоньку оклемается.  Нужно время.
     В вагоне заметно посвежело. Кому-то всё-таки  удалось открыть окно, и вечерняя прохлада начинает медленно  вытеснять скопившуюся   духоту. Солнце клонится к закату. Его огненный диск завис  над лесом, заливая всё вокруг малиновым светом. Тень поезда чёрным драконом скользит справа, вдоль кромки леса. Извивается, скачет. Залитые алым светом верхушки деревьев, бирюзовое небо, и эта чёрная тень создают непередаваемую картину. В ней есть что-то мистическое. Все  невольно поворачивают головы к окнам.  Буквально на глазах картина меняется. Тень увеличивается. Она теперь не только заняла всё пространство до леса, но и карабкается по деревьям, стремясь поглотить собою весь лес. Только верхушки самых высоких елей продолжают купаться в багряных лучах заходящего солнца. Постепенно вагон оживает.  На столах появляются разнообразные баночки, коробочки. Запахло колбасой, зеленью,  жареной  курочкой. Муха  заволновалась. Мимо, со стаканом горячего чая, проплывает девушка в розовом. Значит, растопили-таки, получилось!  Зря грешил. Молодцы! Однако, не мешало бы и нам перехватить. А то от этих запахов голова кружится. Надо бы   Жеку как-то сверху  стащить. Он это быстро организует. Но стащить его не так-то просто. Жека давно забрался на верхнюю полку и не отрывает глаз от окна. Соскучился, видать, по нашим просторам. У них в Германии, такое вряд ли увидишь. Там всё ухожено, прилизано. А тут...Отъехали то всего ничего, а настоящая тайга: вековые ели, сосны. Поезд идёт под уклон. Лес становится гуще, темней. Хвойные деревья постепенно вытесняются зарослями ольхи, рябины, орешника. Изредка лес разрывают сырые прогалины, поляны.  Пошло болото, всё поросшее камышом и  крапивой. Судя по гнилым пням, здесь тоже когда-то  был лес. Болото заканчивается непролазным буреломом  из поваленных деревьев и кустов. Начинается подъём. Лес становится суше, светлей. Пошли берёзки. Сразу за  ними - давно не паханное, поросшее мелким  кустарником и бурьяном поле. На другой стороне, на косогоре, - полуразрушенная деревня. Покосившиеся дома, заброшенные огороды, сады. И среди всего этого - огороженный каменным забором двухэтажный особняк со спутниковой тарелкой на фасаде. Городские, наверное,  скупают, вкладываются. А может кто-то из местных в люди выбился? Бывает же! Хотя  вряд ли. Однако, пора Жеку стаскивать, сам то он, пожалуй, до ночи не оторвётся.
      - Жека, слышь! Ты как там  насчёт  перекусить? – Жека молчит, не отрывая глаз от окна.  - Жека, заснул что ли? Я говорю,   поесть бы не мешало,- почти кричу я.
      -  Погоди, Серый, погоди.  Я сейчас.
      Мы на мосту. Широкая  водная  гладь окружает нас со всех сторон. Солнечный диск уже на две трети скрылся за  горизонтом и тает на глазах. Пурпурная дорожка  бежит через весь   водоём. Это уходящее солнце  посылает нам прощальный привет.
      - Ладно, Жека, слезай, насмотришься ещё, - это не выдерживает уже Саня. Всё это время  они с Тёмой  изучали по карте маршрут нашего путешествия и, похоже, тоже проголодались.
      - А вот это правильно! К барьеру, господа, к барьеру!- отрывается от своего журнала и Юра. – У меня тут, кстати, и коньячок завалялся. Надо бы качество проверить.- Последний аргумент оказывается решающим и Жека скатывается вниз. Ну вот  - жизнь продолжается.
      Когда всё было готово, и налили по первой, неожиданно встрепенулся и дед. Он быстро перешёл в сидячее положение и с удивлением уставился на нас.  “Где я? Кто это вокруг?“- читалось в его глазах. Ведь только что он был среди своих, обнимал внуков и вдруг - вагон,  чужие лица, этот стол. Больше всего его поражает  Муха. Она тоже вскочила и, положив голову старику на колени, преданно смотрит ему в глаза. Дед морщится, мучительно пытаясь восстановить в голове череду событий, но, видимо, не складывается.  Похоже, момент посадки совершенно не отложился у него в голове. На помощь приходит Жека. Он молча вкладывает стакан в  руку деда  и произносит:
       - Ну, братцы, со свиданьицем!
       Тёплая волна растекается по жилам.  Отличный коньяк. Мягкий, ароматный. Он  у Юры всегда отличный. Спасибо  пациентам. Теперь бы сырку. Кстати, а вот и он. Эх, хорошо! 
       Дед как-то сразу оклемался. Оказалось, что Петрович, так он просил себя называть,  возвращается в Мурманск после посещения дочерей. Прогостил он у них более месяца - не отпускали.  Еле вырвался. Уговаривали  остаться, перебираться   насовсем, но он никак не может решиться.
       - Ну, как я уеду?- говорит Петрович, глядя Жеке в глаза,- У меня ж там жизнь прошла. И жену похоронил. И друзья   все там. Да и без моря  не могу.  Мне наш причал, почитай,   каждую ночь снится.  А тут всё другое. И жизнь другая, - Петрович и Жека сидят по разные стороны прохода и, наклонивщись вперёд, почти касаются  друг друга головами. Знал бы Петрович кому он всё  это толкует. Для Жеки ведь -  это  больной вопрос.  Нож по сердцу. Вообще-то, он не любит  этих разговоров. А тут влип, как кур во щип. Жека уже пять лет как в Германии, а привыкнуть не может. И квартира есть, и пенсия приличная. Не чета нашим. А всё равно не то. Чужое всё, не родное. Всё-таки правильно говорят, что если уж переезжать, то - в молодости. Проще всё тогда получается. Это как с деревьями. Когда пересаживаешь молодое,- оно сразу укореняется, в рост идёт. Не успеешь оглянуться - цветёт уже. А со старыми -  всё не так.  Если и не гибнут сразу, то приживаются долго:  чахнут, болеют. Вот так и Жека. Он с грустью глядит деду в глаза и  согласно кивает.
       - Не смогу я привыкнуть, не смогу! – продолжает Петрович. – Лучше приезжать буду, пока силы есть. А что делать? – после небольшой паузы он продолжает:
       - Может, ещё  внуки к морю прибьются? Даст бог, я их ещё в плавание провожу. А,  как думаешь...?- и не дожидаясь ответа, продолжает с грустью: - Хотя вряд ли!  Дочки о море и слышать не хотят. Не модно это. Деньги – вот что нынче в моде, – он откидывается на стенку и надолго замолкает, печально глядя в потолок.
       За окном потемнело. Народ начинает потихоньку  разбираться. Скоро спать. Санька достаёт гитару, настраивает. Решил, видимо, напоследок дать маленький концерт. Переглянувшись с Тёмой, заводят пиратскую песню. По всему видно - домашняя заготовка. И хорошо получается! Тёма старается вовсю. Он весь в песне. Чёрный флаг, реи, море, парус. Его ликующий  голос  заполняет  вагон. Ребятня со всего вагона  сбегается к нам. Петрович с восторгом смотрит на Тёмочку и прихлопывает, раскачиваясь в такт мелодии. Оба курсанта тоже здесь. Однако концерт длится недолго. Женщины растаскивают детей по местам. Курсанты, выпросив у Сашки гитару, уходят к проводницам. Мы укладываемся тоже. День окончен.