мой эшафот

Ветер
которые сутки – дует, воет, хороводы ведёт; омёрзлые мысли по голым проспектам
колючей метлою метёт;
всей злостью – плашмя - на окна ложится, нос-щёку о стёкла плющА; полоски отливов, что тряпки гнилые – на ветошь – легко - без усилий
кромсает и рвёт;
душа,
как та проститутка - чужой следуя прихоти - внизу живота – неживое, бездыханное
без малой надежды, что желание вспыхнет – под магнитолы гнусный мотивчик – беззубо и долго гнетёт.

Которые сутки – сбилась со счёту - один сплошной нескончаемый век,
по городу носится, сапожищами бухая,
ветриЩЕ,
НЕлюдь,
Н Е ч е л о в е к

Верховка.
Выдуло в море – воду,
и с нею – жизнь;
река провалилась, старухой усохла; над тощими грудями (всё ж скрыты под платьем) – углами
уключины резко означив – сами отметины водозабора
явились миру, супясь укором,

а насос всё ревёт.
Ему что?! Машина. Без разбора –
будь то воздух, вода или лёд – не рассуждая шибко – пустое! – вхруст челюстями осколки,
как зерно на муку сотрёт;
тело попадись – сожрёт

или подавится? да – пожалуй.
И возмутится даже слегка: «Кто такая? По какому праву?!», - обнаружив в своих жерновах – инородное НЕЧТО – остатки бывшей меня

пораскинет умишком убогим, кальками схем шелестя; шестернёй почешет в затылке – коротким рывком --  туда-сюда, и уронит челюсть – тяжелА и толстА, -
так удивляется дебил-убийца, в глаза своей жертве смотря

отрыгнёт –
одним долгим изрыгом,
подземелий затхлость наружу выдохнув,
и тут же, на месте, утробу насытив,
мертвецки уснёт,
не печалясь ни часа свершённым – угрызенья ему невдомёк,

а по трубам уже ржавым эхом несёт –
через рощу, чуть в гору…

[странен путь сей в обратку; вспоминать лишь теперь – вечерами - украдкой – как в далёком далёко я сбегАла к реке
легконого и босо,
да с визгом;
в гору –  с грехами в охапку – куда тяжелей]

..а по трубам уже ржавым эхом несёт -
мой пронзительный крик – мольбой о прощеньи,
моя песнь покаянная, запоздалый мой плач -       
не слышит их город в полудрём погружённый; не слышит город и спит палач.

...через рощу, чуть в гору, под тротуарами,
обхватившими город лентою траурной,
к дому, чей адрес не знала не помнила,
к подъезду, который тем не менее есть,
вверх этажами – догадаться бы сколько их..,
минуя фильтры, заслонки, кордоны – к крану, что в кухне комнаты съёмной;
ну, же?! – коснись – я рядом – я здесь.

…

Ты в это время встанешь с постели – тёплый, нечесаный, блажь во всём теле; шоркнешься дважды в тапки пустые – сразу ознобит ноги босые -

[я б эти ноги слезами омыла, грудью согрела, волосами укрыла...  ночь не спала бы - до утра сторожила воздух окрест – Бог мой, мой Крест],

..лОктями острыми, вширь их раскинув – вспорешь нОчи прошедшей застой,
космы спутанных мыслей в загриве – взгрЕбнешь редкой своей пятернёй,
впало подтянешь к скелету живот –

[аутодафе моя;
мой Тайберн.
мой эшафот],

..и дремоту по углам разгоняя, сон лохмотьЯми  на пол стряхнёшь

...

но кто-то сонно смахнёт рукою касанье губ Твоих с щеки своей:
«ну, кися… ну, ещё минуту… отстань…  иди на кухню – чай пока согрей…»

И ты пройдёшь – порывисто и быстро,
как был – на босу ногу в тапках, джинсах – живот белеет вровень с краном – рычаг поднимешь – вверх и вправо, - секунды ЭТОЙ я ждала

ворвусь к Тебе – шипением и газом – раскатым стоном заиграю по трубе;
услышишь, как стенаю покаянно; слезой блесну на впалом животе;
но обо мне не вспомнишь даже.  «Что разошёлся, рьяный?»  - ветру скажешь,
и, закрывая кран, ругнёшься:  «Гады!  Опять нет воды!»