***

                Мой еврейский отчим

     Мне было около 6 лет, когда разошлись мои родители. Примерно в это же время в моей жизни и появился отчим. Первая моя встреча с ним в моей памяти не сохранилась. Но читать я начал рано и в этом, несомненно, заслуга отчима. Моя мать, как она рассказывала позже, разошлась с моим родным отцом по двум причинам: постоянная ревность с его стороны и нежелание  дать ей возможность  получить высшее образование..
     Мать познакомилась с отчимом на черноморском курорте, в Анапе, где она была пленена галантными манерами и поэтическим талантом моего будущего отчима, Уже значительно позже он рассказывал мне о своем близком знакомстве с Борисом Пастернаком. Отчим был склонен к поэтическому творчеству, но, к сожалению, не сохранилось ничего из его стихов. Когда мы уже жили общим домом, отчим и моя мать часть домашних разговоров вели на немецком языке, что  пробудило мой интерес к этому языку.
      Первое время мы жили в небольших подмосковных городах Электросталь и Ногинск. В одном из этих городов меня отдали в школу. Примерно в это же время отчим поступил на химфак МГУ, а мать - в Московский историко-архивный институт.
      Здесь я наблюдаю некоторое раздвоение в своей памяти:  помню свое пребывание в ближнем Подмосковье, в Лосинках, где после революции, когда была отменена черта оседлости, жили родители отчима, свое первое знакомство там с племянницей отчима, дочерью его старшего брата (позже она стала моим самым близким человеком на всю жизнь), мое восхищение домашней библиотекой в Лосинках, смутно помню деда отчима, почтенного рабби, к которому все относились с большим уважением. В моей памяти сохранилось несколько слов и фраз на идише.
      Остальная часть моего раздвоения памяти относится к селу Угодский Завод (примерно в 100 км от Москвы), где я провел значительную часть своего детства у родной сестры моей бабушки. В те годы я звал её мамой - она была мне даже ближе родной матери.
Последние предвоенные годы (1939 - 1940 – часть 1941 г.г.)  я жил и учился в школе в Угодском Заводе. Мать и отчим  часто приезжали на выходные дни. Отчим старательно входил в быт русской крестьянской семьи.
      В те времена мы часто беседовали с отчимом  на самые разные темы. В Угодском Заводе были большие заросли чистотела и я помогал отчиму собирать его наземные части и корни. Отчим объяснил мне, что в соке чистотела содержится ингибитор (первое слово иностранного происхождения в моей памяти), который препятствует коррозии металлов. В дальнейшем эта тема регулярно возникала в наших беседах.
     А затем началась война.  Отчим вступил в ополчение МГУ и ушел на фронт. В сентябре 1941 года, когда немцы приближались к Москве, моя мать  приехала из Москвы в Угодский Завод, чтобы забрать меня, мою двоюродную сестру и трех бабушек. На одной из последних машин нам удалось добраться в Москву. Нас эвакуировали в Саратов. В Саратове моя мать устроилась на работу воспитательницей детского сада и продолжила заочно учёбу на юрфаке Саратовского университета. Я проучился в Саратове в 4-м, 5-м и частично 6-м классах.
     После снятия блокады Ленинграда в феврале 1944 года в сопровождении моей родной бабушки я и моя  двоюродная  сестра  переехали в Ленинград к родному брату моей матери.  Несколько позже в Ленинград переехала и моя мать, которая перевелась на юрфак ЛГУ. После окончания семилетки, это был июнь 1945 года, меня снова отправили к бабушкам в Угодский Завод поправлять здоровье. Там же я продолжил учиться в школе.
     Я не помню точно даты демобилизации отчима. Но я хорошо помню, что он вернулся без большого пальца на одной руке, с двумя фанерными чемоданами, набитыми книгами и бумагами, и одним солдатским одеялом! Для того времени, когда все тащили из Германии барахло, это был разительный диссонанс. Среди привезенных им бумаг была серия чудесных цветных открыток, посвященных живой природе. Были и бумаги из концлагерей Освенцим и Дахау, которые ему пришлось посетить. Увы,  и они не сохранились!
     В 1946 году моя мать закончила юрфак ЛГУ и буквально настояла на том, чтобы отчим закончил химфак МГУ. После этого отчим получил назначение в Сухуми, в Сухумский Физтех, куда он и переехал вместе с моей матерью.
     В 1947 году, когда я перешел в 10-ый класс, мать забрал меня из Угодского завода и отвезла в Сухуми, где определила в 10-й класс одной из сухумских школ. Через три недели я объявил забастовку и настоял на возвращении в Угодский завод. В Абхазии мне пришлось бы учиться в 10-ом и 11-ом классах и за это время пришлось бы учить грузинский язык, грузинскую историю и географию. Помимо этого, уровень преподавателей сухумской школы, даже с моей точки зрения, был чрезвычайно низок – один преподаватель, какой-то грек, преподавал сразу 5 предметов.
     За то время, пока я находился в Сухуми, отчим, в общем виде, рассказал мне о том, чем он занимается: всё в его в его объяснениях, вращалось вокруг слова дислокация. Уже позже мне стала понятна специфика этого слова – неоднородности в кристаллической структуре того или иного элемента.
     В 1948 году я поступил в один из Ленинградских вузов и до окончания его в 1953 году регулярно ездил на каникулы в Сухуми. В те годы я был общителен как котенок, чего не наблюдается сейчас. Несмотря на то, что режимные органы института не разрешали общаться с иностранными специалистами на бытовом уровне, я свел знакомство с молодыми немцами, а с одним из них и подружился. Наши беседы велись с его стороны на русском языке, а с моей на немецком. К этому времени я уже неплохо владел немецким разговорным. Удалось мне побывать и в доме  моего друга.
     Отчим в это время занимался исследованием дислокаций в кремнии и германии, а также буквально загорелся сталинским планом преобразования природы. Об этом он только и говорил. Даже сейчас, спустя много лет, я поражаюсь степени его энтузиазма.
В 1958 году я перевелся из Новгорода, где проработал 5 лет, в Сухумский физико-технический институт и стал работать в Агудзерах, на  второй площадке института, в 8-ми км от Сухуми. И именно в это время я узнал о том, что у отчима появились неприятности на работе. В институте регулярно проводилась аттестация  работников, основной целью которых, помимо оценки квалификации  работника, являлось и детальное знакомство с результатами его работ. Эта аттестация оказалась весьма неприятной для отчима – его понизили с должности научного сотрудника до должности младшего научного сотрудника. Это было и ударом по его репутации, и, как я теперь понимаю, привело к ухудшению отношений с моей матерью.
     Я в это время очень редко виделся с отчимом. У меня оказалась на редкость  интересная работа, за которой я просиживал до позднего вечера. Кстати, начались подвижки и в моей карьере. Всё это в какой-то степени охладило наши отношения с его стороны.
     Примерно в 1960 – 1962 г.г. у моей матери завязался бурный роман  с главным бухгалтером института. Она в это время работала юрис-консультом института и по роду своей деятельности часто общалась с главным бухгалтером.   
     Чем все это закончилось, понятно без слов. Моя мать и отчим разъехались. Отчим въехал в мою квартиру в Агудзерах, а я переехал в на сухумскую площадку. Естественно,  я принял сторону матери. Но это не означает, что отчим перестал существовать для меня. Однако для отчима существовало только или-или: т.е. я для него мог быть только на одной стороне. (Уже позже, в 1989 году, когда его родная сестра  с сыном эмигрировали в США, отчим вычеркнул их из своей памяти. Увы, он был такой.).
     Спустя некоторое время отчим женился. Его новую жену я  не видел, но, по отзывам, она была хорошей женщиной.
     Сейчас в моих руках черновой вариант кандидатской диссертации отчима. Она носит условное название «Ещё к вопросу о химическом травлении кремния». На 173 странице диссертации имеется надпись «Большую помощь и решающую поддержку в написании диссертации мне оказала моя жена и друг (речь идет о новой жене)……. – ей и посвящена эта работа». Отчим начал писать диссертацию в 1957 году, не знаю только, когда он её закончил. Никаких сведений о его попытках защитить диссертацию у меня нет.
     Спустя какое-то время отчим  и его жена переехали в Москву, где его жена тяжело заболела и умерла. Знаю, что у отчима были неприятности с родственниками жены. Причиной этому было, очевидно, то обстоятельство, что после её смерти  однокомнатная квартира перешла к отчиму.
      Племянница  отчима, моя еврейская кузина, неоднократно предлагала  обменять его однокомнатную квартиру и комнату племянницы в Серебряном переулке на двухкомнатную квартиру. Отчим по непонятным причинам отказался от этого заманчивого предложения.
Через некоторое время после предложения племянницы отчим сдал свою однокомнатную квартиру муниципалитету города Москвы, а сам переехал в Дом ветеранов Великой отечественной войны и пр. – для себя я назвал это учреждение «домом призрения» или «приютом». отчиму была предоставлена однокомнатная палата с удобствами и балкончиком.
     После того, как отчим переехал в «дом призрения», его племяннице пришлось прибираться в квартире, в которой раньше обитал отчим, перед сдачей её муниципалитету. Кроме личных вещей отчима и книг, все помещение в квартире было заполнено пустыми молочными пакетами, хлебными крошками и бесчисленным количеством тараканов. Племянница опасалась ходить туда одна. Отчим питался в основном молоком и батонами, Существует мнение, что все остальные деньги от своей немалой пенсии он отдавал тем, кто, по его мнению, был обижен жизнью.
     Вместе с его племянницей я несколько раз посещал отчима  в этом «приюте». Меня он не узнавал и принимал за другого. Однажды я помог  купить и привезти отчиму малогабаритный холодильник «Морозко». В  палате отчима, как, впрочем, и везде, где он жил один, царил первозданный беспорядок. Характерная для него неряшливость с возрастом еще более усугубилась. Его привычки, манеры и менталитет пришли в противоречие с правилами этого убогого места. Контингент дома призрения  был далек от того общества, к которому он привык. Он оказался в смысловой пустоте и одиночестве, и очень быстро стал дряхлеть. Он уже понял непоправимость совершенной им ошибки, но обратного пути у него не было. Его перевели сначала в одну общую палату, затем в другую. Его никто не понимал, над ним смеялись.
     Незадолго до его смерти я был у него вместе с мужем его племянницы. Отчим находился в трехместной палате и лежал в постели, небритый и неопрятный. Смотрительница жаловалась на то, что он ничего не ест. Муж племянницы  стал кормить его с ложечки. Впечатление было ужасающее. Мне было бесконечно жаль его - я видел уже конченого человека.
     Отчим скончался 13 августа 1993 года в возрасте 81 года.  Последний раз я видел его в гробу 15.08.93 г. в поминальном зале московского крематория. Прах его был захоронен на территории  одного московского колумбария.
     Летом 2007 года я ознакомил с этими воспоминаниями племянника отчима, ныне живущего в США. и получил от него его долю воспоминаний: «Спасибо тебе большое за интересные воспоминания. Я тоже помню и чистотел, и дислокации, и развод, и вторую женитьбу, Защищаться, насколько я знаю, он и не пытался. Разговоров было много, но дальше дело не пошло. Слишком уж он был разбросанным. Наверное, если бы не твоя мать, то и институт бы не закончил. Человек он был хороший, но уж очень не сосредоточенный. Ну и большевистские наклонности тоже вносили свой вклад. "Кто не с нами, тот против нас". "Если враг не сдаётся, его уничтожают". К сожалению, принципы эти неукоснительно пускались в ход и по отношению к родственникам и друзьям. Для меня те, кто мне мил, в общем-то, всегда были важнее принципов, но мы ведь все разные».               
     В сентябре 2007 года я отдыхал в Сухуми. У моей мамы, а ей шел 97-й год, уже начались изменения в её психике. Однако во время просветления память у нее работала прекрасно. О отчиме она отзывалась всегда резко отрицательно – ни одного светлого воспоминания.
     Особенное её ожесточение вызывало то обстоятельство, что ещё до их замужества отчим скрыл от неё, что он лечился в психиатрической клинике. (Как выявилось позже, мать отчима была больна шизофренией). Однажды, моя мать вспомнила ещё и о том, что в довоенные времена она заметила, что отчим занимается доносительством. Этот факт подтвердился также в Сухуми, и он, пожалуй, явился определяющим в их разрыве. 
     В 2003 году в издательстве «Наука*Физматлит» вышла книга «Атомный проект СССР. Документы и материалы. Под общей редакцией Л.Д.Рябева. Том II. Атомная бомба. 1945-1954. Книга 4». На стр.660-661 этой книги есть упоминание о моем отчиме, тогда он работал в Сухумском Физтехе в лаборатории физической химии профессора Тиссена, которая в июне 1949 года занималась разработкой диффузионных трубчатых фильтров для диффузионного разделения изотопов. Вместе с ним работали инженер Циль Л., научный сотрудник Бурдиашвили Ш.С., доктор Крекер, инженер Майдель, инженер Шамба Н.А. В области физической химии Тиссен являлся одним из крупнейших специалистов и в Берлине возглавлял Институт физической химии Кайзера Вильгельма.