кинф, блуждающие звезды. книга первая 7

!). Когда они оставались вдвоем, она уже не была неудачницей, она была воином, искусным воином, и меч в её руках, рассекая темноту и тишину зала, пел и рассказывал ей свою историю, принесенную из Страны Восходящего Солнца.
В конторе на неё смотрели косо из-за этого увлечения – ну, зачем бы это нормальному человеку заниматься боем? Готовиться в КЮЗ (это неофициальное название – Клуб Юного Звездолетчика, - межпланетной, межгалактической организации «Космические резервы»; его придумали мальчишки-курсанты лет триста назад, и оно намертво приклеилось к солидной теперь военной организации)? Но в её возрасте это поздно. Выступать на турнирных боях? Она никогда не рвалась туда. Тогда зачем?
Ах, да разве объяснишь этим бумажным червям, этим цифирным душам радости Искусства, радости состязания, да и просто радости хоть в чем-то не быть неудачницей..?

                *****************************************************

Принц со свитой, сопровождаемые отрядом Первосвященника, прибыли ко дворцу затемно. Как оказалось, Первосвященник был совсем никудышным наездником и ехавшие по бокам сонки то и дело ловили его за шиворот, а не то он свалился бы под ноги своей лошади как минимум раз сто. Приезжие, глядя на это прежалкое зрелище, лишь хихикали, прикрывая лицо рукавами.
Дворец черной громадой темнел на фоне алеющего закатного неба, край которого уже начал наливаться темнотой, а кое–где уже сверкали редкие искры звезд. Это было поистине огромное сооружение, таковое. Что сонки-завоеватели, отправляющиеся грабить самые отдаленные его уголки, пропадали на три-четыре дня.
Теперь этот замок был просто черной молчаливой громадой; все так же величественно поднимались в небо башни стрелков, и бараки для солдат, больше приличествующие для покоев какому-нибудь знатному господину, все так же были целы, но свет больше не освещал их окна, и по мостам на головокружительной высоте, там, где ходит одно лишь солнце, больше не ходил караул. Большая часть здания стояла брошенной и молчаливой. Сонки использовали лишь самую малую его часть – несколько залов для пиров и сборищ, комнаты для царя и его приближенных, да крохотную часть западного крыла для царского гарема. Дворовые постройки тоже были заброшены – откуда бы пришельцам иметь такую же роскошную конюшню, если нет породистых и красивых лошадей? Не нужны и домики для садовников. Потому что нет самого сада, и розовые кусты обломаны и еле живы, пусты флигели и мертвы длинные крытые галереи. Чтобы населить весь замок и вдохнуть в него жизнь, наполнить переходы проворными слугами, вкусными запахами, светом и теплом у Чета не хватало ни людей, ни денег. 
И потому двери в самые отдаленные покои просто заколотили, и забыли о том, что они существуют.  Принц, окинув взглядом знакомые очертания дворца, тихо пробормотал:
- О, великий Яр, суровая судьба! Что с тобой сталось? – и в голосе его просверкнула беспомощная нотка жалости.
- Будь тверд, господин, -  шепнул Савари, озираясь. – Излишние слова и сожаления опасны для вас.
- Да, я помню.
Во дворе, несмотря на приготовления, был бардак, лошадей приняли замурзанные конюхи одетые, однако, по всей форме, и даже обутые в приличные сапоги. Принц, накинув на плечи поверх плаща меховую накидку из шкур волков, последовал за изгибающимся чуть ли не вчетверо Тиерном, ловко перепрыгивая через груды хлама.
- Сюда–сюда, высокий гость, - пел Тиерн в полутемном коридоре. Он нес факел, освещающий неровным светом небольшое пространство, но зато исправно истекающий горячим жиром , который капал на черную сутану и стриженую макушку. Священнослужителя это никоим образом не смущало, а вот гостей – очень, главным образом (и особенно) «высокого гостя» (который был на полголовы ниже Первосвященника), потому что, желая угодить гостям,  Тиерн то и дело кланялся, размахивая своим факелом, и брызги горячего жира летели в разные стороны. Не исключалось их попадание и на гостей.
- А вот здесь у нас главный зал, - пел угодливый Тиерн перед входом, обернувшись к принцу и вцепившись в ветхие занавески, из-за  которых просачивался свет. – Ваше оружие вам лучше отдать…
Свирепый лязг был ему ответом – свита внезапно обступила принца взяла его в кольцо, и под плащами у рабов похолодевший от ужаса Тиерн увидел сталь, а закованные в железо руки легли на рукояти мечей. Тиерн, хрюкнув, изо всех сил пытался сохранить  жизнерадостную улыбку на физиономии, оплывающей потом и салом, лихорадочно соображая, чем же он умудрился так скоро прогневать гостей.
- Успокойтесь, - холодный и равнодушный голос  принца заставил расступиться железную свиту, но  отнюдь не успокоил Тиерна вообразившего, что каменный закуток, эта лестничная площадка, и станет его гробом. – Просто Первосвященник Эшебии не знает обычаев Пакефиды: отнять – да и просто попросить отдать, - свое оружие у нас расценивается как оскорбление, равное удару по лицу.
Принц выступил вперед и сверлил умирающего с перепугу Тиерна взглядом, и Первосвященник, внезапно ощутивший неприятную тяжесть в животе и слабость в коленях, нервно вздрогнул: зеленые глаза принца горели фосфорическим светом, словно у кошки проникая в глубину души, читая тайны мысли и перетряхивающие жизнь и тайные делишки Тиерна, и оттого становилось еще жутче, нежели от железной стражи.
- Я-а-а-а, - запел тоненьким голоском Тиерн, стараясь оторваться от занавесок и стоять самостоятельно, потому что ветхая ткань начала рваться и предательски трещать. – Я не знал…Но у нас за стол с оружием…
- Думаю, царь Чет простит нам наши любимые игрушки – под плащом принца недвусмысленно шевельнулся  тяжкий меч. Моментально обострившееся зрение Первосвященника не упустило так же и кинжалов-стилетов у всех за поясами, но это была скорее декоративная часть в их туалетах, потому что два чернокожих раба держали по алебарде каждый, а высокий черный старец сжимал сухой твердой рукой дорожный посох, который сулил тоже мало чего приятного – одним взмахом такого посошка можно запросто разделить того же Трена надвое от макушки до пояса… Если махать умеючи… или отделить головенку от тщедушного тельца – это даже легче. Зачем же утруждать старичка? Старость уважать надо!
 - Думаю, простит! – меланхолично повторил Тиерн и распахнул занавеску. Яркий свет залил маленький закуток, и зажмурившийся Тиерн отступил в сторону, пропуская гостей. Он ожидал грозного бряцания, но вместо него раздался лишь тихий шелест ткани и меха, его опахнуло запахом теплого железа, духов и сандалового дерева, - приезжие прошли в зал.
Занавески опустились, в коридоре, этом узком каменном мешке, снова стал темно, и Тиерн позволил открыть себе глаза.
Проклятый принц, Драконий приемыш, отродье! Трясущейся рукой Тиерн прорвал дыру в занавеске и приник к ней любопытным глазом, расширенным от страха. Чет уже рассыпался в любезностях перед приезжими. Кажется, он тоже напуган. Еще бы! Уж кому-кому, а  ему-то известно, на что способен Драконий ублюдок! Подумать только, сколько лет прошло, а царь до сих пор вспоминает двух принцев регейцев, сопляков, этих  Драконьих сомнамбул с дикими глазами, когда садится… Им и было-то по тринадцати лет, а вот поди ж ты…
Напуган царь? Да! Проклятый мальчишка, не бреющий бороды, несомненно, великий воин, а иначе стали бы ему подчиняться такие рыцари-горы? Сам он на вид хлипкий, едва ли сможет без посторонней помощи поднять свой меч, а вот поди ж ты… Вот если бы… В голове Тиерна закружились честолюбивые планы и он, осмелев, прорвал дырку побольше, чтобы лучше видеть.
«Надо бы напеть царю в уши, что с этим щенком можно провернуть одну очень веселую штуку», - подумал Тиерн, но это уже не столь важно для нас.
Как и предполагал «высокий гость», царь Чет «не заметил» вооружения гостей. Он встретил их с улыбкой, с распростертыми объятьями и усадил за стол, где принц, наконец, снял шлем, перчатки, отстегнул зеленую пряжку плаща, и все это у него было принято с поклоном его же чернокожим рабом. Чет, отвернувшийся к слуге с распоряжением, скорчил противную рожу от разочарования: без вооружения принц был еще хлипче и тощее…как цыпленок.
«Сколько усилий ради одного мальчишки; разве у него может быть реальная власть?» - недовольно подумал он, подобострастно подавая вальяжно расположившемуся на подушках гостю золотую чашу с вином. Гость, оправив на плечах широкую меховую накидку, нежной белой рукой в перстнях (опять же из зеленого металла) принял тяжелую чашу и  чуть приподнял её, как бы выражая уважение хозяину, причем рука его ничуть не дрогнула. Хозяину же, которого передергивало всякий раз от взгляда знакомых ему своим свечением глаз, ничего не оставалось сделать, как улыбнуться гостю и продолжать его рассматривать.
Одет гость был добротно, словно специально на пир готовился – поверх красного кафтана с серебряным шитьем и розовым жемчугом была надета багровая накидка – безрукавка, схваченная на талии алым же кушаком с багровыми кистями. Шаровары его, тоже красные, были заправлены в сапоги, изукрашенные серебром, как туфли богатейшей принцессы. На плечи вместо плаща он накинул меховую накидку с зелеными застежками, коротко (по плечи) остриженные волосы перевязаны серебристой ленточкой – о-о, Чет знал цену этой ленте! Её получали лишь те регейцы, что спускались в Черные ущелья, и, положив там целую стаю голодных диких псов, утром возвращались целыми и невредимыми. Волосы его, чистые и светлые, почти рыжие, были чисто вымыты и надушены как у лучших воинов из армии Чета. Остригали его, верно, ножом, - тем самым, что он аккуратно вынул из-за пояса и сунул под подушку. Но при всей его изысканности и молодой нежности Чет отметил крепость его маленькой руки, ничуть не дрогнувшей от тяжести чаши из чистого золота. Под тонкой рубашкой шевельнулись крепкие мышцы, и Чету подумалось, что не так уж он и слаб.
- За твое здоровье, царь Чет!- юноша наклонил голову, глядя внимательными, холодными  и спокойными глазами в лицо царя, и того снова передернуло: ну, не мог он более смотреть в змеиные глаза, не мог!
… Вот я сижу и пью с убийцей моего отца, - эта мысль вертелась в голове, билась в висках в поисках какого-то ответа, и не находила его. Что, что должно приходить на ум ещё? А Ин его знает… Хорошее вино, крепкое, пахнет яблоками и свежескошенным сеном. Вино заливает все мысли и нет уже дела до того, что должно быть в голове еще. Ах, да, злость! Ярость, слепая и горячая, на миг затопила мозг обжигающей волной, и пальцы, словно пытаясь раздавить золотую ножку чаши, сжались, и побелели суставы, до боли напряглась ладонь, но… в следующую минуту новый глоток вина залил терпким своим вкусом пожар в сердце, и расслабились пальцы, а бордовый цвет свет отступил от глаз, уступая место серому скучному обыденному чувству безразличия. Вот человек, лишивший тебя семьи лишивший тебя людей, которые любили тебя; он лишил тебя ласки и любви отца, дружбы брата – это говорило сердце. Этот человек навсегда лишил тебя тепла родного очага, лишил крова… Ну и что? Мозг, которому было все равно, все безразлично, который был уже пьян, холодно и спокойно выслушивал эти горячечные доводы. Время, неумолимое время как песок сквозь пальцы, давно утекло, унеся с собой слезы, ненависть, боль. Все прошло и перегорело. Нет той, прежней Кинф, есть лишь безвестный принц Зар и скука. Скука и безразличие. И теперь они сидели перед Четом, глядели на него спокойными глазами и думали: ну и что? Я разучилась плакать. Я не умею ненавидеть. Я лишь знаю, чего мне надо: мой трон, мою страну, ну, и твою голову на блюде. И не потому, что я ненавижу тебя – просто я должна отомстить. Так надо.
Достаточно ли смешно вам там, на небесах?
Чет, уловив в зеленых глазах принца недобрый огонек, зажженный какой-то тайной мыслью, нетерпеливо заерзал на месте, пряча взгляд.
- Я вижу, ты…э-э… великий воин, и сидеть рядом с тобой рядом для меня великая честь, - осторожно начал он. – Но я не знаю твоего имени, смелый юноша. Кто ты? Откуда? Сколько тебе лет? Кто твой отец?
- Я принц Зар, наследник Ченский, из страны Регейцев, Пакефиды, - развязно сообщил принц, вертя пустую чашу меж сильных пальцев столь же просто и легко, словно она была из тончайшего и легкого стекла. Опасные глаза его немного притухли и не были уже столь пугающи, что показало Чету, что гость уже опьянел. Гость тоже это понял и ухмыльнулся:
- Хорошее вино; чье оно?
- Местное, - Чет ничуть не смутился под озорным взглядом принца: вино было из подвалов короля Андлолора, одна из уцелевших бочек, та, что чудом уцелела после ночи завоевания.
Пьяный мозг позволил себе расслабиться. Нет, никуда и ничего не плыло, все было на месте. И лишь жгучая тоска ощущалась сильнее, да словно твое «Я» было вырвано из пространства и времени и жило пульсирующим комком.
Плохо. Все было плохо. И холодное сердце, отторгаясь, уступало место человеческим чувствам, и хотелось выть, и было тяжело в груди, и забывалась капля Драконьей крови, и смешивались воедино запахи и звуки, и непомерная тяжесть ложилась на плечи… О, как трудно быть беззащитной маленькой женщиной, которую никто не любит, которую отвергли все – и за что? Некрасива? Чушь! Необразованна? Ерунда! Просто в ту ночь все оставили меня, и никому нет дела до блистательной некогда принцессы, перед которой все преклонялись…Так тяжело! Нечем дышать…о, вино, воистину – ты худший из врагов! Зачем пила? Ну, зачем же я пила? Неизвестно. Хотела сбросить груз с души. А не выйдет. Хотела разогреть холодное сердце? Вином? Глупая!
Любовью греют сердца. А твоя любовь…это нереальная мечта, заоблачная страна, которая может лишь присниться. И потому тебе плохо. Отец и мать мертвы, брат – тоже. Друзей нет. Боги, боги, что творится?!
- Но ты, принц, не до конца ответил на мой вопрос, - голос Чета разорвал липкую мглу тяжелых мыслей, выплыл откуда-то сбоку.
- Ах, да, - собственный голос казался чужим, неестественным, и собственная рука, потянувшаяся к виноградной грозди, была словно неживая. – Меч я взял в прошлом году, мне пятнадцать лет отроду.
Сказала – и удивилась; какая мерзкая ложь! Зачем солгала? И кто это, собственно, соврал? Не-ет, это говорила не я, это говорил Дракон во мне, хитрая и осторожная тварь. Меч я брала и в прошлом, и в позапрошлом году… Мне уж девятнадцать, но юноша в девятнадцать выглядит немного мужественнее, чем я, потому наврала… Ах, как хочется плакать! Почему? Вино что, гасит Драконью искру? А хоть бы и так. Хочу плакать – когда плакала я в последний раз? Не помню; и потому так тяжело на сердце. Да что со мною? Вижу перед собой лица… Но они так далеки… Любимые лица…Увы, я не властна приблизить их. Тише, тише лишь бы не сболтнуть лишнего…Эх, зачем же я пила? Все как в тумане… Не помню, ничего не помню… Кто я? И я одна…И хочется плакать, выть, биться о стены! Ты, подлый убийца, я выпущу твои кишки и намотаю их тебе на шею за то, что никто не приласкает меня, и никто теперь не любит меня! Я одна, одна… Боги, что подмешано в это зелье?! Я одна, столько лет одна, а те, что вокруг меня – они не в счет. Они лишь вокруг меня, но не со мной, и я одна…
Чет усмехнулся, глядя, как начало действовать его зелье; принц бессмысленно таращился перед собой, машинально обирая  виноградную гроздь, полностью погруженный в свои мысли.
«Готов, - злобно подумал Чет, пряча бесполезную теперь бутылку в рукав. – Теперь он выболтает мне все свои сокровенные мысли, и все недоброе, что задумает против меня – о том тоже расскажет. Но как силен, однако! Другим и капли хватало, чтоб отупеть, а этот только после целой бутылки опьянел. Ой, как силен! – он еще подлил вина в протянутую чашу, темного, густого, как кровь. – Значит, ему пятнадцать. Ну что же, это объясняет его хлипкий вид. Продолжим разговор?»
Принц, стараясь избавиться от гнетущей его душевной тяжести, выпил еще чашу вина и пьяно замотал головой. Теперь он явно ничего не понимал.
- А верно ли, что в Пакефиде водятся Драконы? – вкрадчиво поинтересовался Чет. Принц, пьяно глянув на него, нехорошо улыбнулся, открыв белые острые зубы:
- Водиться, царь, могут лишь блохи, а Драконы там живут не таясь, подобно людям в твоей стране.
Боги, зачем болтаю, зачем рассказываю?! А впрочем, Чет сам регеец, издалека видно, сам, поди, должен знать… А зачем спрашивает? Думает, упоил. Не-ет, я еще не пьяна! Не-ет! Я  - не регеец. А он – регеец. Я не настолько пьяна, чтоб думать, что я – регейка. Я – кар, наследная принцесса…
- Ну и что?! – у Чета перехватило дыхание;  принц был в той стадии опьянения, когда болтают много и сами, и даже о том, о чем не рассказали бы под пытками. Но принц свирепо насупился и огрызнулся:
- Ничего.
Это слово, словно мешок с кислым молоком, обрушилось на голову царя, и он едва не двинул в ухо наглому щенку, которого не споишь и бочкой вина, и на которого он потратил весь свой драгоценный настой. Однако пришлось сдержаться,  да еще и долить вина в подставленную чашу. Однако эта  несговорчивость принца начинала бесить его.
- А верно ли, что в странах за горами золото не ценится? – спросил Чет. Принц, пригубив вино, кивнул:
- Его там просто не знают, царь, - он снял с шеи зеленое, тончайшей работы колье и кинул через стол Чету. – Это – пакефидское золото.
Чет схватил зеленое ожерелье, поразившее его легкостью, и поднял  его на свет. По зеленым завиткам и стрелкам разбежались золотистые искры, и Чет замер, любуясь.
- И… сколько же оно стоит? – прохрипел он. О, сам-то он знал истинную цену этой вещи! Сколько же у него их было в Пакефиде? Впрочем, мало…
Принц ухмыльнулся, глядя на побагровевшее лицо царя.
- Комок металла, что пошел на изготовление этой вещицы, дороже твоего замка, - принц обвел взглядом зал. – Само же ожерелье почти бесценно. Я не знаю ни единого человека, кому по карману было бы купить его; только Дракон или Император может позволить себе такое богатое украшение. Можешь взять его себе на память.
- Как, наверное, ты богат, если позволяешь себе делать такие дорогие подарки – Чет, повеселев, подкинул ожерелье на ладони (ага, окупилось и зелье, и вино, выпитые тобою!); принц равнодушно пожал плечами и Чет, глянувший в его лицо, наткнулся на твердый и холодный взгляд вдруг буйно зазеленевших глаз:
- Здесь это ничего не стоит. К тому же – это подарок, а он пришел ко мне легко, и уйдет так же, не  оставив и следа.
Принц вежливо и хищно улыбнулся и придвинул к себе угощение; а Чет… он почувствовал, как екнуло сердце и пересохло в горле от змеиного внимательного взгляда. Принц уже был трезв, трезв, словно и не пил зелья с вином, словно и не улетал в страну грез, и не точили его сердце тяжкие думы…
…Когда Кинф нахмурилась, Савари понял, что что-то не так.  Он слишком хорошо знал свою королеву, чтобы предположить, что её настолько угнетает вид собственного разрушенного дома и царя-убийцы, что она позволила себе выдать эти чувства. Нет, к этому дню она шла долгие пять лет, и была готова все это увидеть. Готова была и беспечно болтать с Четом, обманывая его, говоря, что несет ему дружбу соседних государств; готова была льстить ему и втираться в доверие, готова была стать его лучшим другом и сопровождать его в прогулках, на военных игрищах и в пирах, чтобы в один прекрасный день (или ночь, что скорее всего) прокрасться к нему в покои и вонзить ему в сердце нож!  Это была продуманная и спланированная месть, и ради неё она готова была вытерпеть что угодно. И уж конечно она не стала бы предаваться унынию  просто при виде развалин, пусть даже и отчего дома, опасаясь загубить все то, что так удачно начало складываться. Тогда что же?
Аккуратно, под столом, чтобы не заметили случайно слуги-сонки, снующие туда- сюда у стола и подающие кушанья, он соединил кончики длинных пальцев рук и мысленно приказал себе войти в разум королевы. Вокруг него сгустилась чуждая, враждебная мгла…

                **************************************************
Снова  вставка?
Ну, выходит, что так.
Кто будет писать?
Не знаю.
Да, мы как-то разделили: о нас пишешь ты, а о Ней пишу я. А о Кинф?
Слушай, давай вместе, а?
Ну, давай. Итак…
               
                ****************************************************

Это было похоже на черный  огромный водоворот, водоворот из сцен давно (и не так давно) минувших дней, и чем дальше ты погружаешься в этот водоворот, тем ближе к тебе стоит Небытие Будущего – пугающая черная бездна, дно которой не видно, но почему-то отвратительно и злобно. И видения эти, терзающие и тяжкие, были вызваны чем-то, спрятавшимся меж воспоминаниями, поднявшимися с этого самого дна, кружившими по разуму, подобно бесприютным призракам.
Савари появился в самом верху, в начале печального водоворота, и тот захлестнул и его сознание пестрыми картинами, поражающими своей безысходностью. Их путь, от начала до конца, до данного момента. Где же среди них прячется отрава, злобный зверь, разрушающий разум королевы?
Первое воспоминание, горячее и тяжелое, как раскаленная плита на сердце. Савари тоже помнит это. То, как они выбрались из лесу и добрались до первого города. В пути их застал снег, и Кинф тут же слегла. Пылающая жаром, она металась в бреду в телеге, где умер перед этим  её брат. Рабы, рыцарь и сам Савари отдали ей свои плащи и брели по снегу, замерзая, припорошенные белыми крупинками. Стужа забиралась под одежду, сковывала незримыми ледяными оковами пальцы, и было уже все равно, безразлично – выживет он или умрет. Медленно засыпали они от холода, а принцесса на шкурах в скрипучей телеге металась в бреду, и, сжимая горячую от её рук рукоять Инушара Одина, растрескавшимися губами кричала в небо: жить! О, сколько силы и страсти было в этом крике, крике немощного, умирающего существа! И всемогущие боги и яростные демоны отступали от своей добычи, отогнанные этим криком, и они выжили все – по велению своей королевы.
Картина еще – жгучая, как обида, как стыд, покрывающий щеки алой краской.