кинф, блуждающие звезды. книга первая 8

Далеко на западе, в старом городишке, где до сих пор женщины ходят с закрытыми лицами, они нашли бежавшего первого советника; старый трясущийся дед со слезящимися глазами и фальшивой бороденкой, в коротких, разлезшихся по швам серых штанах, в туфлях с загнутыми носами на босу ногу, в одном грязном, драном, выцветшем халате поверх заношенной сорочки, он стоял в снегу подняв чадящий факел над головой, глядя на их темные фигуры, и челюсть его прыгала от страха.
- Рахтан, - позвал Савари, протянув ему руку. – Идем с нами?
- Куда? – просипел советник сдавленным шепотом. – Зачем? Что вам нужно? Кто вы?
- Разве ты не узнаешь нас, Рахтан? – вступилась Кинф, вынырнув из темноты. Неровный свет растрепанного факела осветил её лицо – бледное после болезни, но ничуть не унылое, о, нет! Тогда на этом лице уже навсегда запечатлелись такие упрямство и воля, которые отгоняли кровожадных богов в снежной пустыне. Холодный ветер трепал её короткие, недавно остриженные волосы, едва начавшие отрастать, натирал снегом блестящую на лбу диадему из серебра. – Это мы: принцесса Кинф, мудрец Савари и наши слуги. Рахтан, мы идем против Чета, против царя, ограбившего нас. Он сделал нас нищими и бездомными, убил наших близких – неужели ты не хочешь отомстить ему? Нам нужны твои мудрые советы и твое умение полководца; идем с нами!
Рахтан трясся, словно в ознобе, глаза его напоминали больше глаза запуганного и загнанного зверя.
- Я не нищий, - прокричал он слабым голосом, безумно глядя на принцессу. – У меня все есть!
- Рахтан, опомнись! Твой дом сожгли, дочь повесили на башне! Твоего сына и наследника ослепили и кинули в Черное ущелье, сам ты гол  - и ты уверяешь, что тебе ничего не нужно?!
- Пошли прочь! – тонко взвизгнул Рахтан, и из глаз его брызнули слезы. Лицо его тряслось, губы мелко дрожали, и факел в руке прыгал как безумный, освещая покосившуюся под тяжестью снега ветхую лачугу. – Я не знаю, кто вы такие! Уходите от меня прочь, я доволен жизнью! Убирайтесь, а не то я позову стражу…Эй, кто-нибудь, помогите! Грабят!
Его крик, скорее жалкий, похожий на вой побитой собаки, потонул в глухом переулке, заваленном снегом, и пять теней у порога неуверенно качнулись, порываясь подойти к нему, но…
- Не прикасайтесь ко мне! – взвизгнул он, отгораживаясь от них рукой, плача навзрыд. На глазах Кинф тоже блеснули слезы, она стиснула зубы до боли.
- Вы  что, не слышали, что сказал первый советник?! Пошли вон! Коня мне! – рявкнула она и черной птицей ринулась в темноту. Чернокожий раб, испуганный, побежал за ней, звякнула перчатка, окованная железом о тяжелый пояс с заткнутым за него стилетом, мелькнул мех на его плечах, сладко пахнуло кожей и духами – и все стихло. Даже стук удаляющихся копыт. И упал Рахтан в снег, воя и проклиная себя, и выл он, и скулил, как побитая собака, на вставшие над спящим городом Зед и Торн, и грыз снег, и не мог утешиться…
Третья картина – горящая зноем пустыня, отделяющая Эшебию от Пакефиды. Пыльная дорога в песках, выбеленных солнцем до ослепительного блеска. Марево над горячей, затвердевшей как камень землей. Конь одного раба пал, и раб идет пешком, обливаясь потом, расстегнув одежду и развязав пояс. Его оружие и меховую одежду везет его брат.
Бездомные…это слово угнетает, сгибает плечи Кинф, уставшей, с запыленным лицом и серыми губами. Это слово читается в страдающих глазах измученного раба, спотыкающегося на дороге о каждый камень и хрипящего, ловящего растрескавшимися губами глотки обжигающего, смешанного с колючим песком воздуха. И это слово горит демоновскими языками пламени в глазах незнакомого человека нагнавшего их.
Конь под незнакомцем свеж и резв сам путник, хоть и запылен, тоже бодр и не устал ничуть. Перепачканное лицо молодо, озорно…и жестоко – нехорошим , злым светом горят зеленые глаза, так демоны Иги смотрят, пожирающие тела усопших безбожников. Одет демон Ига, не в пример им, хорошо – почти все на нм белое, даже шаровары, сапоги – и те светлые, чтоб солнце не пекло. На шее – ожерелье щегольское с красными, в тон к отделке, камнями, на запястьях – браслеты широкие, почти до локтя,  из тонких-тонких узоров  в ухе серьга чуть ли не до плеча, под белой чалмой, сколотой брошью, волос не видно, а на лоб диадема спускается . Натянул  демон Ига поводья – все в золотых драгоценных бляшках да звездах, - остановил жеребца белого, здорового, как гора и буйного, как буря, и расхохотался, на измученных путников глядя:
- Что насмешило тебя, ты, трупоед? – устало сказала Кинф, и Ига расхохотался еще громче.
- Ты, Горное Чучело.
И прав был демон Ига; где уж ей, Кинф, бездомной и нищей, взять денег на белые одежды? Где взять денег на белый плащ и украшения? Где взять денег на еду и воду для себя и рабов? Неудачник и есть, Горное Чучело. То ли дело он, демон Ига: и деньги есть, и конь сыт, и вода в бурдюке у седла плещется… А Кинф – она и есть Горное Чучело, вот и мается, бедняга, в черном кафтане, и голову непокрытую, лохматую и пыльную, ой как солнышко печет…
- Помолчи-ка ты, попугай, - рука Кинф в пыльной перчатке сжалась на горячей рукояти меча. – Не то сам станешь Горным Чучелом.
Демон Ига снова расхохотался, закинув голову:
- Я-а?! Не посмеешь ты тронуть меня, грязная бродяжка: я - сын Дракона.
Демон Ига выпятил грудь, демонстрируя именные броши. Ясно…Драконье отродье. Меч зазвенел, покидая ножны.
- Но-но, - демон Ига, увидев, что бродяга не шутит, развернул лошадь. – Ты не очень-то. Я везу важное послание, и если мой господин  Алкиност Натх не  получит его в срок, будут проблемы у двух кнентов, целая война!
Увидев тень страха в глазах  демона Ига, Кинф вдруг почувствовала прилив горячей крови к голове и улыбнулась нехорошо.
- Ничего. Если что – я сам доставлю послание… или ты боишься? А, Драконий сын?
Боялся, боялся демон Ига; или брезговал. Или то и другое вместе. Нерешительно  теребил он бисерные кисти на рукояти своего меча в новых лаковых ножнах, размышляя о том, что убьет ведь его злой бездомный за оскорбление-то, как есть убьет. И на Дракона –покровителя не посмотрит…А может, и не убьет – устал ведь. И хлипкий на вид…
- Слазь, - распорядилась Кинф, изящно перекинув ногу через седло и спрыгнув на землю. Инушар Один приветственно блеснул на солнце, и демон Ига решился. Спрыгнув со своей белой коняги, он с диким визгом ринулся на Кинф, и …
…Когда все было кончено, Кинф деловито вытерла Инушар Один об распоротый и окровавленный кафтан. Потом сняла чалму с отрубленной головы с остекленевшими глазами, сняла серьгу и диадему и снова голову в пыль кинула. Потом плащ сняла с тела, пояс отстегнула, сняла драгоценности. Подумала еще и расстегнула одежду на убитом. Под тонким халатом нащупала тугой свиток. Не глянув, затолкала себе за пазуху.
Савари и рабы молча смотрели, как она надевает вещи убитого и распределяет его оружие у себя на седле. Она не испытывала ни малейшего угрызения совести. Спокойно отстегнув бурдюк с водой от седла белой коняги, напилась сама и протянула рабу, оставшемуся без лошади.
- Пей. Теперь эта лошадь – твоя. И еще… Нужно бы закопать этого, а не то шакалы растащат его кости.
Это Савари вспоминает со стыдом, но в глубине души понимает – так надо было.
Четвертая картина.
Зал был весь красный; стены из красного гранита с угольно-черными прожилками и крапинками, колонны из пятнистого коричнево-красного мрамора. На натертом до блеска полу отражаются неясные, окруженные золотистым ореолом красноватые мягкие тени. И витраж над троном – он тоже из красных, розовых, лиловых и бордовых стекол; огромный и величественный, подстать хозяину этого зала. Да и вообще всего замка, господину Дракону Алкиносту Натх Ченскому. Благородному Изумрудному – с зеленой чешуей, с красными подпалинами на изящно вырезанных крыльях, похожих на прозрачные рукава маскарадных костюмов. Лапы очень похожи на руки людей, только в чешуе, красной и плотной, мелкой, чешуйка к чешуйке, с отполированными, остро отточенными когтями.
Алкиност, лениво щурясь, в небрежной позе развалился на подушках, разглядывая наглого пришельца, осмелившегося прибить его посланца, нацепить его вещи на себя, да еще и обзывать покойного демоном Ига.
И наглец в белом плаще тоже разглядывал спокойного с виду Дракона, замерев от благоговения и капли страха, увидев, как закипает ярость в змеиных, зеленых, как и у покойного ныне демона Ига,  глазах и подрагивает чешуйчатый длинный хвост, свитый в кольцо, и изящная пика-стрелка выбивает дробь на каменном полу.
- Так ты убил моего сына, - задумчиво произнес Алкиност. Сказал – словно ветер дунул и поднял опавшие листья, и зашуршали они. И снова все стихло.
- Убил, - ответил приезжий. Подумал еще и достал из-за пазухи свиток. – Это вот… обещал доставить.
- Убил и обещал доставить. Ага, -  Дракон, не мигая, смотрел на нахала и убийцу. – Так ты, может, не знал, что он мой сын?
- Он сразу сказал, не постеснялся.
Алкиност Натх сощурил глаза; в зеленоватых зрачках танцевали янтарные искры.
- И ты не побоялся? Меня, например?
Нахал и убийца склонил голову, задумался.
-  Нет, - ответил он. – Да и мог ли я раздумывать, если он задел мою честь, честь моего древнего рода? Не в обиду тебе, господин Летающий, но ведь твой приемный сын из людей из черни, а я высокого происхождения. Как мог я допустить, чтобы простолюдин насмехался над королевской кровью?
Алкиност молчал; за окном раздались какие-то крики – женские, - и убийца и нахал нервно вздрогнул:
- Что это? – спросил он. Алкиност Натх равнодушно обернулся: 
- Местная знать поймала женщину-кинф… будут судить её по людским законам и сожгут  на костре, разумеется… Ведь по людским законам за оскорбление знатного человека полагается  смерть?
Нахал и убийца молча слушал крики и проклятья, думая о своем.
- Знаешь, что тебя ждет за убийство?- поинтересовался Алкиност Натх. – Тебя сожгут с ней напару. Твоих людей отпустят – они, насколько я понял, не виноваты?
- Да, - ответил нахал и убийца.- Но поскольку я все-таки пришел к тебе сам, не стал утруждать тебя поисками, разреши мне просить последнего желания.
- И это после того, как ты убил моего сына?!
- Да.
- Ого. А ты знаешь, что убил благороднейшего и смелейшего человека моего государства?!
- Не заметил как-то.
- Наглец; но ты действительно смелее. Потому проси всего, - Алкиност подчеркнул слово «всего», - всего, что пожелаешь. Но лишь одного.
Наглец и  убийца вздохнул; он понял, что Алкиност Натх хочет оставить ему жизнь и отпустить на все четыре стороны – чем-то не угодил ему при жизни бедный демон Ига, наверное.
- Отпусти женщину-кинф, - попросил наглец и убийца. Он чувствовал себя очень усталым; наверное, настолько, что смерть не страшила его. Что проще - наброситься на Дракона, и стража тут же расстреляет его из луков. Это легко и быстро… - Не надо жечь её.
Если бы Дракон был человеком, наглец и убийца  увидел бы, как он растерялся, удивился, как он… да он сражен  был!
- Почему её? А не тебя? – спросил он наконец. -  Ты мог бы просить у меня свою жизнь, и я дал бы тебе её.
- Мне жаль её, - ответил наглец и убийца.
- Жаль женщину, преступившую вами же, людьми и вашими богами установленный закон? Жаль ту, что посмела взять оружие? Жаль её – посмевшую обманывать всех, и меня в том числе?
- Наверняка она была  бедна и голодала. И ей ничего не оставалось сделать, как лишь взять оружие, - ответил наглец и убийца. – Я же вот убил демона Ига за глоток воды.
Алкиност Натх расхохотался; громко, безудержно.
- Впервые вижу такого человека, - он, посмеявшись, довольно щелкнув хвостом. – Ты сам-то, случайно, не служишь Дракону? Такой человек не может остаться без внимания.
- Нет, - наглец и убийца  развел руками. – Так ты отпустишь её?
-  Не бойся; без тебя не сожгут. А откуда же ты, такой родовитый, сильный, смелый и благородный? Ты же сказал – ты принц?
- Я из Эшебии, страны из-за гор, - ответил наглец и убийца. Алкиност Натх оскалился:
- Лжешь. Ты еще и лгун. Эшебский принц Крифа известен мне в лицо! А ты…
- А я и не Крифа, - ответил нахал и убийца, убийца и лгун. – И не лгун.
И он снял чалму, оторвал приклеенную полоску усов.
- Вах тебя разорви, да ты же тоже женщина-кинф, - пробормотал Алкиност Натх, разглядывая  её голову,  украшенную звездами, с заплетенными косами. – Никогда не было у меня дочери-кинф…
Это тоже было не то; это давно прошло, и уже не ранило душу, как жгла бы свежая рана. Давно позабыто отчаянье и усталость, и ни за что бы сейчас Кинф не призналась никому, что она - женщина. Тогда…Это тогда она не боялась умереть, потому что устала, устала скитаться и притворяться, устала вечного страха разоблачения и даже сама готова была сдаться, лишь бы прекратить это вечное напряжение. Тогда. Но не теперь.
 Оставалось последнее, спрятанное на самом дне, в самом темном уголке её души. Савари присмотрелся – да, это было не воспоминание, не пережитая тяжесть, а искусственно выращенный на благодатной почве старых страданий и переживаний демон. Чудовище сидело среди этого хаоса из разрозненных обид, сомнений, и ткало свою паутину, в которой все сильнее запутывалось сознание Кинф.
- Ты одинока, - шептало оно, связывая её разум. – Увы, но ты – одинока. Ты навсегда останешься одинока, и рядом никого не будет. Рядом с тобой лишь рабы; с ними нельзя поделиться мыслями, их нельзя  любить, с ними нельзя соединить свою жизнь. Ты, даже если победишь своего врага, останешься на развалинах родного дома навсегда одна; и ты не можешь этого исправить. Еще не начав свою битву, ты уже проиграла.
Шепот чудовища навевал смертную тоску, и шевелящиеся в пыльной темноте и тишине слабые узловатые пальцы вызывали омерзение…этим было вызвано беспамятство Кинф, которая в своих видениях, отравленная, погружалась все дальше и дальше в навязанное ей горе. Савари насильно схватил её утопающую в небытие душу и выкинул её из водоворота, встряхнув хорошенько и отогнав безумие.
- Разве мир заканчивается на разбитом доме? И разве в мире живут лишь рабы, и нет равных тебе? Ты не будешь одна; стоит только захотеть…
…Открыв глаза, он увидел то, что и хотел увидеть – Кинф была абсолютно трезва и спокойна.


                *********************************

А ничего, по-моему, вставочка.
Согласен. Но: ты что, от нечего делать всю эту канитель затеял,что ли ?
Ой, Черный, ну и зануда же ты!
Нет, я не зануда. Мне просто интересно.
Ну что ты как ребенок, ей-богу. Ты же все знаешь не хуже меня, а то и лучше.
Ну и что? А мне, может, интересно с твоих слов. И вообще – может, мне это жизненно необходимо?! Так что не выпендривайся и пиши (сам зануда) про дальше.
Так пишем-то вместе?!
Ну вот и давай!
                **************************************
Принц Зар и его свита ели много и со вкусом, не стесняясь и руководствуясь правилом : «Хороший воин много ест». А они, без сомнения, считали себя хорошими воинами.
-  А что, принц, правда ли,  что в Пакефиде все богаты? – поинтересовался Чет; ему никак не верилось, что пьяный принц отрезвел вот так, за здорово живешь.
Принц поморщился, разгрызая острыми крепкими зубами хрящи на бараньей ноге.
- Нет, конечно, не все. Только Драконы и знать. Богатства же людей не в счет – так, замок или просто богатый дом они еще могут иметь, но…
Он действительно был трезв!
- А в  твоем государстве?
- Мое государство – это государство Дракона. Он богат. Он женат. Если он умрет, не оставив летающего наследника, я стану Императором… или другой принц, которого изберет Император, а я стану принцем наследника и буду очень богат. Да я и сейчас не беден; но я молюсь, чтобы боги продлили дни Летающего Императора.
- Какая преданность! А люди? Неужели людям не хочется самим управлять своими землями? Зачем им Император-Дракон?
- Драконы, люди – не все ли равно, царь? Грабителей и завоевателей в моей стране ждет одна участь – барабан, - вежливо и противно произнес принц.
- Не понял, - не понял Чет.
- Драконы считаются священными и неприкосновенными, живут друг с другом в мире, и люди их почитают и уважают, подчиняются им. За это Драконы защищают их селенья от сонков и… - принц вдруг закашлялся, словно подавился.-… и других людей, пытающихся поживиться в их сокровищницах. Поэтому нечасто кто-то посягает на спокойствие в Мирных Королевствах, а тот, кто посягает, заканчивает свою жизнь на дыбе, когда Палач снимает кожу, - принц прищурил хитро один глаз, голос принца стал вкрадчивым и приторно-сладким, ну чистый мед! – Затем её распяливают на рамках, сушат и напяливают на барабан. Позорнее  смерти не сыщешь! Этот барабан потом вешают у дверей, и гости стучат в него молотком.