кинф, блуждающие звезды. книга первая 10

Вот и все...
Шут не помнил, как добрался до комнаты. В голове шумело, и он как в ледяную воду нырнул в темноту и тишину. Светильники так и не зажгли, и он пробирался на ощупь. Кровь билась в  висках, и хотелось скорее, чтобы все произошло скорее!
Тайными коридорами был  пронизан весь замок  -  эта тайна приоткрылась ему случайно, и тот случай трудно назвать счастливым. По этим тайным коридорам тогда, в ночь падения Мунивер, унесли раненого Крифу и Кинф… Его рука привычно легла на маленький выступ в стене, и стена послушно подалась назад. Из темноты пахнуло сыростью, и он шагнул туда, в потайной ход. Так тихо! Ноги сами несли его вперед, хотя разум твердил – нельзя, понимаешь, нельзя! Будь благоразумен! И та, другая часть разума, вкрадчиво возражала – нет, ничего страшного в этом не будет, я просто посмотрю, быть может я ошибся… И он шел вперед, прекрасно понимая, что не ошибся, и обманывал себя, грозно выдумывая страшные кары ей, маленькой царевне, и прекрасно понимая, что идет вовсе не за этим.
Поплутав немного, он все же нашел комнату, где Чет разместил гостей – точнее, где он разместит их (комната была пуста). Постояв немного за стеной и прислушиваясь, Шут толкнул  камень – механизм работал практически бесшумно, - и вошел. Конечно, он не ошибся - Чет именно сюда поместит принца, как бишь его?
Комната была пуста, но уже готова для дорогого гостя. Постель убрана, полог откинут, на полу – самые лучшие меха,  и даже купальня наполнена горячей водой. Двери в соседнюю комнату были плотно прикрыты – наверняка она и засов положит, когда будет купаться, ведь не будут же ей прислуживать рабы? Хорошо; подождем…
Там, за постелью, где полог спускался до самого пола, Шут улегся прямо на меха, закинув руку за голову. Красавица! Какая она красавица! За эти пять лет она не изменилась; все так же свежа и юна, и даже тяготы походной жизни словно не коснулись её; а грудь свою она, наверное, натуго забинтовывает… это лишь Чету может отвести взгляд, но не Шуту. Под одеждой он угадывал приятную округлость; и эти длинные ноги…маленькая ступня с розовыми, примятыми жестким швом сапога пальчиками – он словно наяву увидел эту ножку, всю светящуюся в золотом свете светильников, и эти розовые пальчики, с которых капала сияющая звонкая вода после купальни… Рукой он провел по темному дереву, из которого сделана была кровать – здесь будет лежать её головка, здесь – плечи, а тут ляжет маленькая натруженная рука… Его пальцы, словно лаская, гладили темное дерево, и светлый образ все больше занимал его воображение…
…Он вздрогнул и проснулся; было темно – светильники кто-то уже погасил, - и остро пахло эфирными маслами. Сердце его вздрогнуло, и живот свело сладостной судорогой: она уже легла спать! Здесь, рядом, под пологом, она лежала и спала!
Он не смел пошевелиться; чувствуя, как безумие подкрадывается,  он уже жалел, что пришел сюда, но и уйти уже не мог. Просто так – не мог…
Тихо-тихо, чтоб не разбудить её, он поднялся с пола. В чистой шуршащей тишине кто-то беспокойно вздохнул и повернулся, и еще одна горячая волна накрыла его с головой. Шаг, еще шаг…
Да, это она спала под пологом. На светлых веках светились лунные блики, ресницы дрожали, и коротко остриженные волосы рассыпались по подушкам.
- Как ты прекрасна,  – произнес он, и этого хватило, чтоб она проснулась.
- Кто здесь?! Что тебе нужно?!
Рывком она откинула полог и мгновенно оказалась на ногах; в её руке блеснул длинный стилет. Один вид стали разъярил его, и та часть его сознания, что велела убить её, восторжествовала.
- Это я, моя сладенькая, моя царевна Кинф Андлолор Один! – прошипел он зло; одним прыжком он оказался подле неё и заломил руку, занесшую на него клинок. – Здравствуй! Узнаешь меня?
Прижав её всем своим весом к холодной стене, он грубо ухватил её за волосы на затылке и заставил глядеть себе прямо в глаза. Зрачки её расширились, она вскрикнула, и он накрыл её рот ладонью.
- Тише, тише! Не нужно мне так радоваться, а не то сбежится весь двор посмотреть, кто это так тоненько пищит в комнате принца! Вижу, ты меня узнала, маленькая дрянь! И снова приготовила мне подарочек, - он с силой ударил её руку о стену и выбил кинжал. Её пальцы несколько раз цапнули воздух, словно надеясь найти какую-то чудесную помощь, и рука её обмякла, повисла, грубо стиснутая его пальцами. -  Что же так однообразно-то, а? Могла бы что-нибудь другое придумать!
Она молчала, зло буравя его взглядом; тело её напряглось, и он понял, что в любой момент она может выкинуть какую- нибудь штучку, надо быть начеку.
- Поговорим, сладенькая моя? – прошептал он, осторожно убирая руку с её лица. –  Попробуй только плюнь, и я вышибу тебе зубы – знаю я эти ваши благородные штучки! Только поговорим – я хочу услышать твой голос. Быть может, сожаления и извинения. Ну?
- Мне не о чем сожалеть, - зло прошипела она. – Ты получил по заслугам. Знай свое место!
- Да? – он снова разъярился и как  следует встряхнул её. - Да?! А если я сейчас позову стражу и выдам тебя, девка-кинф, чего заслужишь ты, а?! Ты  больше не царевна! Ты никто!
- Ошибаешься! Я наследница Алкиноста Натх, и ему все равно, что я женщина! Попробуй, тронь, и твоему царьку конец! А тебя …
- Меня?! Что ты еще пожелаешь мне сделать, царственная?! Мне вернули здоровье, слава Яру, но не вернули ни моих титулов, ни чести! Отними у меня и жизнь, давай! Злая тварь…Тебе мало моих страданий?
- Ха! – голос Кинф стал грубым и  похабным. - Посмотри на меня, Высокородный: я бедна и мой род прервался. Нет больше ни чести, ни титулов, как и у тебя. Я никто в моей стране; ни один князек из сохранившегося чудом поместья не возьмет меня в жены, потому что здесь, кроме крови, у меня нет приданного, и хвастать нечем. А летающий отец не скажет никому, что я женщина, и приданого мне не даст – как он объяснит, что его принц собрался замуж?!  И я живу с этим. Достаточно ли тебе этого моего унижения? И, думаешь, я мало страдала?
- Пожалуй, - ответил Шут злобно. – Но я сам хочу причинить тебе боль!
Он лгал, лгал себе самому; и когда его руки рванули алые шелка её одежды, он уже не хотел мстить ей. Есть такое чувство, которое не подчиняется никаким разумным доводам и может долго дремать,  притворяясь, что его давно нет; но стоит лишь проскочить искорке, как оно тут же вспыхивает ярким буйным пламенем, и его невозможно сдержать. И он опьяняет сильнее вина, и нет сил сопротивляться ему, и голос разума слушать не хочется, даже под страхом смертной казни, даже под угрозой всех мыслимых кар на свете! Оно называется – Страсть. И даже жажда мести, тоже очень соблазнительное и сильное чувство, не может победить Страсти.
Шут в клочья разорвал её халат, рывком обнажил её плечи, грудь…
- Я заберу твою честь, - прошептал он, жадно целуя её лицо, шею. - Думаю, это будет справедливо, а? Как думаешь, царственная Кинф Андлолор Один?
Он скрутил её руки, яростно сопротивляющиеся, одной своей и жадно впился губами в её протестующий рот. Бесстыжая другая рука его ласкали её шею, затылок, гладкую спину. Разорвал халат и припал губами к груди, лаская розовые соски. Она ахнула, ноги её подкосились, тело обмякло, и он, еле удержав её, осторожно опустился на колени, увлекая женщину за собой, на валяющиеся на полу меха. Его пальцы,  еще минуту грубые и жесткие, стали ласковыми и нежными, губы покрывали дрожащее тело легкими поцелуями. Он осторожно отпустил её  руки, и они сами потянулись к нему, обвили его шею.
- Моё, - шептал он как безумный, - всё моё! Скажи, что ты моя! Скажи, что хочешь меня! Скажи!
На минуту он поднялся, чтобы стащить свою одежду – фиолетовый с серебряными заклепками наряд его полетел в угол (благородный фиолетовый, свидетельствующий о высоком  происхождении человека, его носящего) и снова приник к её губам.
Страсть – великое дело! Думаю (точнее, знаю), что она не стала сопротивляться, потому что тоже почувствовала страсть. Не просто что-то там, не желание, как те многие женщины в разных уголках замка, а Страсть к себе – и только к себе.
Это правда; тем более, что банального насилия не состоялось, как бы не хотел он её обидеть и унизить. Столько лет мечтать – и, наконец, дорваться, получить; разве захочешь ломать свою мечту? Нет, ему хотелось воплотить её в реальность…
Короче, Склифосовский! Я расскажу!
Шут, скотина развратная, пытался совратить девушку. В полуголом виде они катались по полу, и дело шло к обоюдному согласию – на это тонко намекал тактичный Белый, рассказывая какую-то фигню про всепожирающую страсть. Конечно, она бы согласилась; многие дамочки, за которыми я пытался ухаживать (и за которыми до этого ухаживал чертов Шут) отвергали меня с кислыми минами только потому, что «тебе не сравниться с господином Шутом в нежности и любовному умению». Слыхал, что он умел совратить женщину, банально щипнув её за зад. Лично я только по морде получал, а щипал, вроде, так же… К тому же – не забывайте про настой Чета; голова Кинф еще не до  конца освободившаяся от дурмана, была занята лишь одной мыслью – не быть одной, хоть чуть-чуть попробовать любви! Хоть чьей-нибудь – а Шут, не стесняясь в выражениях, пылко рассказал ей о своих чувствах. И даже немного показал, что он собирается с ней делать в ближайшие час-два. Словом, когда он выкинул свою одежду в уголочек и снова склонился над ней, она обняла его и совершенно не противилась его ласкам. Более того – она была жадна до ласк!
И кто теперь рассказывает всякую фигню?
Короче, страсть охватила обоих – сколько лет он, вспоминая прекрасный образ недосягаемой юной  принцессы, желал заставить её дрожать от нетерпения, шептать «еще!», обладать каждой клеточкой её тела, держать её в руках, покорную и мягкую, как воск! И он приложил все свое умение, чтобы выбить из её губ это «Еще!». Он прижимался лицом к её коже, вдыхая её аромат, его руки исследовали самые нежные и чувствительные точки на её теле, и её острые ноготки прочертили красные полоски на его спине. И в самый неподходящий момент, когда любовники, не побоюсь этого слова, уже шептали друг другу слова-признания, когда для рук их уже не было тайных и запретных мест на телах друг друга, и губы горели от поцелуев, и каждое прикосновение было любовным  и  желанным…
Откуда такие глубокие познания?! Нифига себе, опыт у тебя, Белый!
…Словом, зажегся свет (видать, шумно они себя вели! Громко шептались-то, а?), вбежал злой Савари и треснул зазевавшегося Шута палкой по спине!
Шут, застигнутый на месте преступления, повел себя как джентльмен. Он прикрыл свою даму мехом и заслонил её от горящего яростного взора старика. Хотя чего он парился – Савари ей ведь не папа?!
- Как ты посмел?! – голос старика сорвался на какое-то задушенное сипение. Глаза его метали молнии; факел в руке его дрожал, и тени плясали по стенам неровными пятнами. От ярости старик позабыл о всякой предосторожности. – Как посмел ты прикоснуться…
- К кому? – услужливо переспросил Шут,  замерев от ожидания. Старик сипел от злости. – К кому я не смею прикасаться, Старший? К девушке-кинф? Больше я никого перед собой не вижу; а моё положение в этом обществе разрешает мне прикасаться практически к любой женщине. Более того – сама принцесса Тийна настаивает, чтобы я хоть изредка, но прикасался к ней. Чем же недоволен ты, мудрейший? Я оказал твоей госпоже великую честь…
- Не паясничай! – оборвал его старик. – Я прекрасно помню, как ты это умеешь делать! Но следовало бы и тебе помнить, что именно твой язык и твоя наглость довели тебя до беды? Или ты забыл?!
Шут насупился; напоминание о прошлом плеснуло яда в его душу, и развеяло розовые грезы. Ему вдруг стало противно оттого, что он целовал эту женщину, что говорил ей о своей любви – каким глупым и жалким, должно быть, он теперь выглядел в её глазах! Как преданная, но тупая собака – её можно отлупить, пихнуть ногой, а она все равно будет смотреть с обожанием тебе в лицо и униженно мотать хвостом, выпрашивая ласки… Он резко поднялся – выпрямившись, он был выше Савари на полголовы, - и усмехнулся ему в лицо.
- Я не забыл, мудрейший! – ответил он. – Я все помню. Помню, как эта женщина отняла у меня честь, и сегодня я пришел отнять честь у неё. Помню я так же и о том, что обязан тебе жизнью – только поэтому я не пойду  сейчас же к царю и не расскажу, кто на самом деле принц Зар. Я дам вам лишь сутки; за это время вы должны будете распрощаться с царем и уехать, не вызывая ничьих подозрений.  И помни, мудрейший, что это я делаю только потому, что глубоко уважаю тебя. Если вы останетесь здесь хоть на час дольше отпущенного мной времени, я без сожаления выдам вас и сам обезглавлю эту женщину – у меня теперь есть и такое право. Это все.
Стараясь выглядеть спокойным, он прошел к своей одежде и поднял её. На Кинф он не смел и посмотреть – от одного воспоминания о том, что тут происходило, начинали дрожать руки. Будь ты трижды проклят, старый дурак! Если бы не ты, мы бы… теперь – теперь и в самом деле все. Он дал слово; а его слово стоит дорого. От него невозможно отступиться, так же, как и от неё.
Шут, закинув камзол на плечо, вышел и аккуратно закрыл за собой дверь. Кинф, обернув плечи мехом, не торопясь, встала. Повисла гнетущая тишина.
- Как это получилось? – произнес, наконец, Савари. – Не в моей власти осуждать тебя, высокородная...
- Вот и не осуждай, - спокойно ответила она. –  Ничего он нам не сделает. А если и сделает… Это ведь ты выходил его? Если бы ты не сделал этого, сейчас нечего было бы опасаться. За ослушание всегда приходится платить.
Савари смолчал, ибо она была права.
- Вы, высокородная, равны друг другу, и если бы не его дерзость тогда… - сказал  вдруг Савари.– Я был плохим предсказателем, но теперь я не ошибаюсь. Он так же благороден, как и ты. Он и в самом деле ничего не сделает тебе. Я видел это в его глазах, глазах одержимого. Он одержим тобою, тут невозможно ошибиться. Я пытался вразумить его – тогда, давно, - но, видят всемогущие боги, это не в моей власти. И если ты сейчас позовешь его и велишь ему отдать за тебя жизнь – он отдаст. Он говорил много злых слов, но он забудет их все, если ты…
- К чему ты это говоришь? – Кинф резко обернулась к нему.
Савари пожал плечами.
- Ты можешь вернуть его и попросить встать на нашу сторону. Только позови. Это ценный воин, он  нам мог бы пригодиться.
- Нет, ты сказал о другом! Что значит – равны друг для друга?! Я, царевна Эшебии, по-твоему, ровня какому-то…какому-то…
- Его род так же знатен, как и твой, моя королева, - ответил Савари. – И  - повторюсь, - если бы не его дерзость, тогда, давно, если бы он посватал тебя как положено, и отнесся к тебе с подобающим уважением, то твой отец, возможно, выдал бы тебя за него.
- Что?!
- Да, да, Высокородная. Твой отец не считал, что он тебе не ровня. Он наказал его за то, что он отнесся к тебе без подобающего почтения – ты же видишь, как он относится к женщинам. Он и тогда к ним относился так же. И твоего отца оскорбило, что он приравнял тебя к прочим, не делая различий меж принцессой и посудомойкой. В этом его вина, а не в том, что он посмел посмотреть на тебя. Так что…
- Молчи, глупый старик! Откуда ты знаешь, что думал мой отец?!  -  вскипела она. Ей тоже вдруг стало не по себе оттого, что произошло здесь минуту назад. В самом деле, чем она лучше? Вела себя как уличная девка, и с кем – с человеком, на которого даже смотреть-то не хотела каких-то пять лет назад! Как много в Пакефиде принцев, красивых, богатых и знатных господ, а она … Алкиност Натх имеет значимый вес среди Императоров, он мог бы заставить Драконов признать её, не принца, а принцессу, и выдать её замуж за одного из наследников какого-нибудь соседа. – А пусть даже и так – я не мой отец. И мне этот человек ровней не кажется, а своими речами ты только настраиваешь меня против него еще больше! Завтра же мы уедем отсюда. Я не собираюсь ни о чем его просить, тем более – стать моим союзником. И на его счет я не обольщаюсь – ты слышал, как он пригрозил, что отрубит мне голову? И он сделает это, если ему представится такая возможность.
- Но как же твоё обещание Крифе?! Он навряд ли посмеется, когда увидит, что ты с позором бежала!
- А если я не сбегу с позором, то буду вместе с ним смеяться на небесах! Я сказала – уходим!
Савари молча поклонился, отступая.

                ********************************************
Снова потребуешь объяснений?
Конечно! А то все как в индийском кине – он любит её, а она любит другого, а другой – брат третьего, а третий – её враг.
Надо же, какой ты знаток индийского кина! 
Ну, не всем же быть знатоками Кама-Сутры, о, мой просвещенный друг! Ну, и …?
Что – «ну, и...?»?
Мы зашли в тупик.
Это еще почему?
Потому, что нужно, вроде, о Ней рассказать, а мы должны давать пояснения насчет Шута. И как же нам быть?
Наверное, сначала давай о Шуте. А потом – о Ней.
Давай. Итак, после всего вышесказанного был отдых, и был сон…
               
                *********************************************
…Сердце бешено колотилось, словно птица в клетке, и просилось на волю, но грудь была прочнее стальных прутьев и раненное, растерзанное сердце лишь выло от боли, не находя выхода.
Рыцарь. Молод, красив, весел и знатен (сердце, сердце кричит – осторожнее!). Серый туман неба, каменные высокие стены – высо-окие, такие, что теряются и расползаются в небе серые зубцы. Площадка, вялые зеленые стебли меж старых плит и блеск меча в руках (ловкий выпад, тяжесть клинка, отражающего удар, еще поворот...), взмах зубастого посоха… Черная тень учителя  - все учителя ходили в черном, всегда (жар, пот, волосы душат). Еще взмах – ах, как быстр сегодня меч! Как звенит полоса стали и блещет глазок маленького единорога на рукояти! Острый крюк летит мимо глаз – ага, мимо! Смех, растворяющийся в тумане (жестко, душит постель…), ещё движение кистью, и меч лежит поверх поверженного посоха.
« Молодец,  мальчик мой! – голос, голос знакомый и звучный. Где он слышал этот голос?! Надо вспомнить…важно, это важно… - Ты подаешь большие надежды…надежды…надежды…»
Слова тоже неясным звуком расплываются, растворяются в тумане…
(Слабый крик, душит постель, и бежать, надо куда-то бежать!)
« Я представлю тебя королю».
(Нет! Нет! Надо что-то вспомнить!)
« Ты – лучший фехтовальщик…»
( Голос – враг…он не должен…)
« Личная охрана короля…»
(Бежать; скрыться…жжет руки…)
Все плывет; все растягивается, словно от слез, и неясный звук – ломкий, хрупкий, неверный и плачущий, как виолончель… Шум; голоса – много (давит, давит жаркий воздух, пропитанный горячим шепотом и загнанным дыханием – не надо, не надо!). Дворец; ковры, золото, цветы, музыка, красотки-служанки улыбаются, скромно опуская глаза. « Господину начальнику дворцовой стражи», - девушка в синем платье, красивая, подносит вино в хрустальном бокале. Дени…Или Деви её зовут…не помню. Еще кровать смятая…
Смех. Дамы – много, иностранные знатные красотки. С жемчугом в красиво уложенных волосах и с полупрозрачными вуалями на лицах. Перья экзотических птиц в прическах, глаза с накрашенными веками, облачка газовых рукавов, расшитые золотом лифы, родинка на плече, едва прикрытая тончайшим нежным батистом, блистающее ожерелье на смуглой коже – как морозные звезды. Улыбки, сотни голосов  и духи – тысячи ароматов соткались в воздухе, влажные губы и горячий шепот у  шеи – « жду в полночь у фонтана» (бесстыжая потаскуха; еще брошь из дымчатого хрусталя на полуоткрытой груди – ах, нет, это вуаль, такая тонкая и невидимая, как паутина…); рыцари, вассалы, сам Король ; стража у трона, рука на удобной рукояти тонкого стилета… где эта служанка? Надо отдать ей чашу. Чья-то тонкая рука в звякнувших браслетах коснулась щеки – это герцогиня Лесью. Подмигивает – ага! А вон та, в золотой парче, ничего. В первый раз при дворе, и уже такой успех. Очень красивая женщина; красивее он не видел никогда. Смотрит (наверняка ей уже наговорили много чего про него). Смеется, отводит взгляд; смутилась. Но манит пальцем. Не сейчас, милая. После, когда вручишь мне розу как победителю турнира (смех, вино; разговоры вполголоса: «Кажется, у царственной Кинф Андлолор Один длинный нос… Да ну, какая чушь! Просто она рыжая и вся в солнечных пятнах! Ах, как интересно! Сегодня последний – и первый раз, кстати, она может появиться на людях без вуали, с открытым лицом, ей ведь четырнадцать лет. А кто-нибудь видел её раньше?»). Чаша в руке – куда поставить? (Горячо, душно; Уйти, нужно было уйти или отвернуться..! Отвернись же!!! Поздно…). Кланяются, кланяются, на ковер опускают женщины колени, яркими пятнами лежат шелка их юбок. Перед склоненным лицом пятно лиловой юбки с роскошным шитьем, чья-то коса, точнее – самый конец её, вьющийся, заколотый богатой застежкой, и туфля – маленькая голубая туфля, блестящая, как многогранный камень, как водяная пыль на солнце, на вьющемся конце этой смоляной косы (наступила; впрочем, ей можно. Наступит на голову – и все тут же ринутся целовать ту освященную макушку).
Голубое шелковое платье, переливающееся, словно нежные морские волны, при каждом движении очерчивающее стройные ноги (не смотри – рев, вопль! Поздно…), длинный шлейф, камни, камни – бриллианты чистейшей воды, много по подолу и на шлейфе, ими выложен изящный и сложный узор с ладонь шириной. Пояс из тонкой нити жемчуга чуть ниже талии, чтобы не скрывать бриллиантовую же россыпь узоров на кокетке (боль, крик, не смотреть, горячо, нет!) на тонкой талии.