кинф, блуждающие звезды. книга первая 11

Глубокий вырез, вырез в виде сердца, горящий блеском алмазной пыли,  открывающий лилейно-белую грудь – блеск камней меркнет в сравнении с этой девственной белизной её кожи!
(Крик, до боли сжатый кулак, горячее лицо искажено до боли, до крови!).
Нежная шея, длинная; она касается её рукой, тонкой, стройной. Гибкие пальцы сверкают кольцами при любом движении; она поправляет тонкий ожерелье-ошейник. Звякнули браслеты, опустилось на запястье облачко нежного рукава с разрезом, открывающим плечо. Лицо…лицо! Разжались пальцы, чаша летит и со звоном  бьется о пол (нет! нет! Погиб!), и вино золотистой лужей растекается по мраморной плите.
Вызывающий взгляд зеленых глаз  под черным лесом ресниц, ровные стрелы бровей (сгинь! Пропади! Отпусти…), краски на лице нет. Тонкий нос, словно выточенный искусным резчиком, мягкие линии лица, губы – твердые, но красивые.
(Сердце кричит, сгорая, и бьется о прутья…Больно! Помогите! Спасите! Нет!)
Высокий лоб, прическа из рыжеватых волос, сколотая шпильками – он помнит их подробно, во всех мелких деталях, - жемчуг, яркий белый  жемчуг… На лице – холодный отблеск серег.
И – огонь, пламя в глазах!!!
Она была далеко не так прекрасна, как та, в золотой парче, можно сказать – она просто была хорошенькой, но встречаются иногда в этой жизни такие женщины, которым бы лучше и не встречаться никогда – и ты становишься  рабом, да нет – ты понимаешь, что уже родился её рабом, и был свободен лишь до этой встречи. Дальше ты не принадлежишь себе  никогда.
Только ей. И – навсегда.
Духи… прошла и села на трон подле отца… и ковер где-то близко перед склоненным лицом… он на коленях. Горячая кровь бушует, заливая краской и жаром лицо и руки. Нет, нет!
Турнир; лязг оружия; хохот. Смеются дамы, кидая к его ногам цветы; поклоны – никогда еще он не был так искусен и умел. Быстрый взгляд в королевскую ложу – её гордые глаза, горящие, снова обожгли его. Смотрит, она смотрит! Рука короля, дарующего диадему победителя (все…устал…больно, будет очень больно… Беги же! Беги!!!). Быстрое письмо, роза, завитая в свиток (задыхаюсь; душно. Уйти! Прочь! Вон! Ненавижу; стиснутые зубы; душные волосы, мокрая горячая подушка…)
Стража; лязг холодных кандалов на руках (страх; сердце замерло – вот оно. Вот он, конец; задыхаюсь. Умру.), решетка в подвале, ночь – быстрая и холодная, скрип двери, шаги на ступенях (ну же! Ну! Беги! Беги!!! Вопль, рев, визг; боль в сведенных судорогой от нечеловеческого усилия суставах!), Палач и собственные дрожащие вытянутые на плахе руки..!
- Нет! – крик вырвался из задыхающейся груди, и он подскочил, содрогаясь от ударов сердца, на смятой, растерзанной постели.
Он проснулся.
 
                ********************************************************
 
Н-да. Кошмарики человека давят. 
Тут задавят. Ну что, дальше?
Ой, сейчас… Самому аж плохо…Фух! Задохнусь сейчас. Дай отойти.
Ну, отдохни. Я же не тороплю.
Сейчас…Ох, устал! Ну, что там дальше?
О Ней;  мы договаривались – о Ней пишешь ты.
Сейчас, сейчас…А потом что?
Потом – отдохни. Я продолжу.
Нет, давай вместе отдохнем, Черный… Ты Железного Дровосека без сердца-то из себя не строй; я же вижу, как глаза-то бегают. Небось, тоже прихватило сердечко-то (я же знаю, как ты принимаешь все близко к сердцу)?
Да, паршиво…
Ну, вот …Ладно, о Ней... 
                **********************************************

В этот вечер город бурлил, потрясенный неслыханной новостью: приезжает  Он, Странник!  На улицах, по которым он обычно проезжал, горели зеленые огни, движение поперек них было перекрыто и сотни полицейских, милиционеров, комиссаров и карабинеров, собранных со всего Мира, сдерживали беснующуюся толпу визжащих девушек, бросающих под колеса его старинного мотоцикла, какие сохранились лишь в музеях, цветы, свои газовые шарфы, ленты, чулки, и торопливые дорожные уборщики, шныряя по белому тротуару, едва успевали собирать все это, чтобы колеса его «Ягуара» не наткнулись на какой- либо предмет. Но, конечно, они не поспевали, и иногда резиновые шины переезжали плоскую коробочку с шарфом, и тот выползал на миг – цветное облачко ароматического газа, застывающего на воздухе, - и хозяйка предмета визжала в восторге, рыдая и прижимая ладошки к пылающим щекам, а подруги целовали и обнимали редкую счастливицу в белом платьице, едва закрывающем загорелые коленки…
Её вещи коснулся Бог. Это все равно, как если бы он коснулся её самоё. Это было пределом мечтаний.
Певец. Золотой голос планеты. Самый любимый, странный человек. И, конечно же, самый добрый, самый лучший, самый чуткий, самый умный, проницательный! Последний трубадур. Странствующий поэт, принц из сказки в старинной красивой одежде.
На нем всегда были джинсы – старые, вытертые, пыльные джинсы Бог знает какой давности. О таких и не слышал никто давным-давно. Тонкую талию стягивал ремень – не электронный белый пояс с терморегулятором, сезонным проездным кодом, а простой кожаный ремень. Старый. Старинный.
На плечах – сильных, широких, самых надежных в мире! – белоснежная рубашка с расстегнутым воротом. Старинная. Таких давно никто не носит.
И куртка – кожаная куртка в металлических заклепках; этого металла давно не выпускают на фабриках…
Сегодня ей повезло – она пробилась в первые ряды и теперь в нетерпении и диком экстазе  колотила кулачками по плечам рослых блюстителей порядка, поедая – нет, пожирая глазами приближающееся Божество. О, эти синие, бездонные глаза под длинными ресницами! Эти каштановые длинные волосы, разметавшиеся по ветру! Эта  неземная улыбка! Как красив Бог! (Да простит мне Всевышний мое богохульство, типун мне на язык за такие слова, но… она так видела этого человека. И я ещё раз прошу прощения у Всевышнего – я слишком многим ему обязан, чтоб так охаять его имя и не поморщиться. Ой, ой, какие мы благочестивые. Ты еще псалом пропой.).
В самый последний момент она кинула под колеса «ягуара» свой бедненький флакончик с шарфом, и яркая голубая вспышка взметнулась над тротуаром… Невероятно!!! Подруги с визгом полезли к ней целоваться, а она, ошарашенная, растерянная…
Бог коснулся её!!!
Коснулся  - и засмеялся; он увидел её счастье и был рад , что доставил его… Какой чудесный смех, какие добрые глаза!!! В этот момент она растворилась в своем благоговении и безграничной, преданной любви  - о, как она любила! И исчезли из её сознания и работа, и любимица-катана, и даже псих, обещавший её убить, да что–то так и не собравшийся.
Она -  неудачница! – была выбрана Богом!
Ей повезло. Впервые. Она любила.
                **************************************
Н-да. Это, оказывается, еще хуже.
Хуже сна?
Во сто раз.
Ну, и что было потом?
Потом? Ну, все было нудно и скучно. Она попала на концерт (редкостное везение!), слушала любимый голос, видела любимое лицо – все, как положено. Потом ей удалось попасть за кулисы, к его гримерной – опять повезло…
И..?
Ну, и …
                *************************************

Дверь открылась резко, и Бог буквально выскочил на неё,  гневный и прекрасный.
- Подпишите,  - она, растерянная, сияющая и немного испуганная, протянула ему карточку и авторучку, но сильный удар руки, от которого безвольно повисла кисть, выбил протянутую ему карточку.
 - Как сюда попала эта девица?! – голос Странника был резкий, страшный, и она замерла от ужаса и … отвращения. Любимое лицо было искажено омерзением и было вовсе не добрым, а у глаз залегли издевательские морщины. – Уведите её сию секунду!
 - Но я всего лишь хотела… - дюжие охранники, примчавшиеся на его крик, схватили её под руки.
Он резко перебил её:
- Вы все чего-то хотите! Надоели! Никого не пускать – я же приказал!
И он со злостью растоптал карточку, валяющуюся на полу, и захлопнул дверь.
Её вытолкали на пустую улицу; двери снова зло хлопнули за её спиной, и она, едва не упав от толчка,  осталась одна.
Слезы жгли ей лицо,  и душа была растоптана, как карточка.
Вот и все.
Здесь ей тоже не повезло. Неудачница.
Влюбилась в яркую обертку, картинку, искусственную улыбку и искусный макияж; а потом узнала, что он – мерзость.
Может, он просто устал? Был обижен, раздражен? А не все ли равно? Он ведь оттолкнул, выгнал, выбросил… Но потому записывать любимого человека в мерзавцы? А он стоит того. Она ведь видела его лицо – лицо человека, который ел яблоко и вдруг увидел в нем, в его нежной мякоти, мерзкого слизняка. Увидел  - и с наслаждением раздавил, порадовавшись предсмертной агонии. Таких лиц не бывает у людей, у добрых людей.
- Где, где этот идиот, что хотел убить меня, - всхлипывала она, размазывая слезы по горящему от стыда лицу. – Пусть убивает…скорее, скорее!
Действительно, пусть убьет. Скорее.
А иначе она умрет сама.

                ********************************************
Она хотела умереть?
Да; ну, знаешь, когда рушатся идеалы…
А у неё рушились?
Черный, ты идиот! Ты когда-нибудь влюблялся? Безответно?
Нет.
Ну, конечно. Это же ты!
Да ладно! Я же вру, сам знаешь. Не знаю, почему. Может, потому что прекрасно понял. Ну, будем дальше повествовать?
Замучил! Ладно…
                ********************************************

Она брела по улице. Было темно – фонари были погашены, деревья чуть волновались под ветром, свежим, холодным, принесенным с моря розовеющими рассветными облаками. Зажигались первые огоньки утренних ларьков, выскакивали из магазинов первые расторопные мороженщики…А она брела  и брела, не думая ни о чем. Просто шла.
О её ногу мягко ткнулся пластиковый бок игрального автомата, того, что предсказывает судьбу за деньги. Стоя на белом тротуаре, он дружески подмигивал ей красным глазком и она, машинально опустив монетку в копилку, взяла розовую бумажку. Развернула.
« Вам суждено стать Странницей».
Горькая морщинка залегла у её губ. Странницей… Подругой и спутницей Странника. Обняв его, мчаться по миру на его мотоцикле…Раньше это обрадовало бы её. Но не теперь. Теперь она ненавидела его прекрасные синие глаза и сильные руки. Его голос. Она скомкала бумажку и швырнула её на дорогу. Мышь-уборщик тут же съела её и скрылась в своей «норе» под тротуаром. А она пошла дальше.
Над городом разгорался рассвет нового дня.


2. НОЧЬ
.
Да, Белый, зря мы хорохорились.
Ой, зря! Ой, зря! А что, собственно, ты имеешь в виду?
Как это – что? Мы с тобой чем заняты?
Ну, пишем.
Пишем о чем?
О Кинф.
О куче народа мы с тобой пишем, болван! И всех сразу описать не можем! И скачем с места на место, и путаемся! Зря мы хорохорились.
Ой, зря! Ой, зря-а!
Да ладно тебе, хватит ныть! Лучше продолжим. Чего там у нас следующее?
Вот в чем вопрос.
Белый, лентяй! Думай сию же минуту!
Да ладно. В Городе – утро. В Мунивер – ночь. Чет с Первосвященником…
Стоп – стоп! Об этом мы еще не упоминали!

Да? Ну, так упомянем.

                *******************************
Чет, подобрав под себя ноги, восседал на троне, усердно угрызая собственные ногти. Пир давно кончился, столы были убраны, и в полутемном зале остались лишь Первосвященник, первый советник да царь – задумчивый, полупьяный и злой.
Тиерн безмолвно стоял за колонной и потирал ручки – да, да, это случилось! Чет чужестранцем заинтересовался. А это хорошо.
Тиерн был сонком. И родиной его была Пакефида. И он хорошо знал, что такое есть пакефидский принц … но далеко не всякий пакефидский принц знал, что такое есть сонк.
В хитрющей головенке Тиерна прекрасно рисовалась такая картинка: принц – Дракон – сокровища. Это всегда приходило в голову любому из сонков, хотя, сказать по чести, им мало что приходило в голову в общем; но Тиерн был словно слеплен из другого теста, наиглавнейший Первосвященник Эшебии ныне.
Со своей дикостью племя покончило всего десять лет назад  - теперь оно было полудиким. Вслед за Четом, который нашел их  и приобщил к благам цивилизации, они перешли через горы Мокоа в Эшебию, завоевали её и осели здесь. Кто-то остался на службе у Чета, кто-то (половчее и похитрее) стал новой знатью – силой или хитростью отняв у менее удачливых соплеменников их часть добычи, они выкупили у Чета земли и замки, принадлежавшие когда-то древним карским родам, и мирно жили 
там.
Менее честолюбивые завоеватели, тоже утомленные бесконечной войной, подались в крестьяне – почти в любом городе можно было увидеть прилежного коренастого ушастого торговца, выкладывающего на прилавок на рынке свежий сыр или яйца со своей фермы. Остальные сонки так и остались солдатами, послушными и сильными. Но не Тиерн.
Тиерн всегда довольно четко представлял, что ему нужно от жизни, и был он далеко не туп, словно его не Чиши сотворил, а какой другой, дееспособный, бог. А иногда он бывал и похитрее самого царя. Вот и теперь, при виде пакефидца, странствующего принца, ему вдруг горячо захотелось обратно в леса у долины Лекх, во времена, когда командовал он, и четверо таких же дикарей, как и он, прыгали по его приказу с деревьев на проезжающего мимо принца и убивали его, и грабили, и вырывали из груди сердце, и отсылали, издеваясь, Дракону. А потом шли в кнент, где был траур, и ели  там бесплатно раздаваемые поминальные лепешки, и, продав награбленные  вещи и оружие, пьянствовали потом в пещере, увешанной драгоценной зеленью, которую нигде продать было нельзя – ведь все драгоценности принцев были украшены их вензелями, а переплавить Драконий металл они не умели – этим искусством владели только специально обученные придворные ювелиры. Расплющить молотком было и жаль, и практически невозможно… Если быть честным до конца, то можно сказать, что дурной славой племя сонков обязано лично Тиерну, придумавшему такую охоту на принцев.
Их выследил Лекхский Дракон самолично и уничтожил пещеру, выжег лес словно язву, словно скверну на лице земли, а драгоценности потом  собрали на пожарище его люди и отослали по кнентам. Сонки потом долго не могли найти себе приюта – их гнали и из монастырей, и из лесных приютов, ворота кнентов закрывались перед ними, даже если к ним подходил всего лишь один сонк, и в небо поднимались правящие Драконьи семьи и плевались огнем. Люди кидали в сонков камнями, и лишь изредка, в большие праздники, когда все были счастливы и забывали все обиды ради того, чтобы побыть беззаботными и радостными, сонков привечали и давали им поесть – как и прежде бесплатно, - но проходил праздник, и старые обиды вспоминались вновь, а прощение так и не приходило. И их не принимали нигде и никто… кроме Чета.
Ну да ладно. Это дело давно минувших дней. Итак, Тиерн наблюдал за нерешительно топчущимся первым советником, за обозленным Четом, и хитрые мыслишки шевелились в его голове.
- Все, достаточно! – рявкнул царь, долбанув очередной раз кулаком по подлокотнику. – Советнички… И за что ты носишь звание первого советника?
- Позволь мне, великий Царь, - сладко пропел  Тиерн, возникая из темноты, и Чет подпрыгнул, едва не лопнув от злости.
 - И ты тут же! Потрошитель трупов! Ну, какого черта тебе надо? По твоей гадкой физиономии вижу – ты что-то задумал.
Тиерн гадко улыбнулся; царь знал о его хитрости и не доверял ему, но и не гнал его – ценил. Потому Тиерн мог позволить себе несравнимо больше,  нежели другие сонки.
- Царь, мой ум – ничто по сравнению с твоим, - сладко запел он кланяясь, чтобы скрыть недобрый огонь в глазах. – Но мне кажется…
 - Что? Ну, говори, не  тяни осла за хвост!
«Может лягнуть», - мысленно злорадно закончил Тиерн и снова улыбнулся, пририсовывая Чету в своем воображении ослиные уши.
- Он нужен нам, царь, - твердо произнес Тиерн, скосив глаза на ободранную статую Чиши. – Мы можем вернуться в Мирные Королевства, если заручимся его дружбой. Подумай, царь, зачем тебе эта северная неласковая страна? Здесь длинная холодная зима и люди, замерзшие за длинную зимнюю ночь, злые и молчаливые, упрямые и фанатичные. Их легко убивать, но толку от этого не прибывает. Работать и приносить нам богатства они не желают. А золото? Здесь золото мягкое и желтое, его и в руках-то держать неприятно. Нравы и обычаи тут дикие, нам чуждые и непонятные. А Пакефида… Да в Мирных Королевствах я лучше буду нищим, чем здесь Первосвященником! Там тепло; люди послушны и робки; а если бы мы еще и заручились дружбой такого богатого государя, как этот…
- Хм, - Чет сменил гнев на милость и, подсунув ногу под зад, удобно устроил голову, опершись подбородком о кулак. – Это почему?
- Он богат, - глаза Тиерна разгорелись, он нервно облизнул внезапно пересохшие губы. – Очень богат.
- Почему ты так решил? Принц как принц… - задумчиво протянул Чет, но видно было, что он заинтересовался.
- Вензеля! Его вензеля! – Тиерн уже не мог скрывать злобно – жадной дрожи. – Это приемный сын  Алкиноста Натх Ченского, у него же на лбу… тьфу! На диадеме это написано! А род Натх – один из богатейших   в Мирных Королевствах, и на принцев он не скупится.
- Ну, конечно, - усмехнулся Чет, - тебе-то, грабителю, лучше знать. Сколько принцев Ченских ты убил?
- Трое, - Тиерн улыбнулся так радостно и просто, словно речь шла о каком-то приятном и легком развлечении. В памяти его снова пронеслись сцены прошлого – крик, удар, небо над качающимися деревьями, нож, камень в поднятой руке, кровь, стиснутые зубы, злобные, горящие зеленью глаза… удары еще и еще, кровь..!
- Ну, ну, - насмешливый голос Чета  вырвал Тиерна из злобных мечтаний и тот заметил, очнувшись, что его трясет, и ногти впились в ладони. – Ты так и меня раздерешь, священник…А здесь тебе не леса Пакефиды, это уж точно. Так что ты там говорил об этом щенке?
- Он богат! А если мы заполучим его – заручимся его поддержкой, дружбой, - мы заполучим всю Пакефиду! Теперь ты не какой-то незаконный самозваный Император из крохотного кнента, и на тебя никто не будет показывать пальцами и говорить, что ты должен звать на трон Летающего! Ты – царь соседней огромной страны, большей, чем любой из кнентов. Любой Летающий  захочет наладить с тобой торговые связи; а если  ты будешь зван в дом к этому Натх Ченскому, то ты будешь зван ко всем! А там уж твоя забота, как завоевать любовь и расположение Летающего…
- Да ну? – Чет устроился ещё удобнее, подперев голову рукой. Мысль о возвращении еще больше манила его. – Ну, так расскажи мне подробнее о Натх Ченских наследниках – ты ведь много о них знаешь?