Кинф, блуждающие звезды. книга первая. 13

. Скоро она начала ловить себя на мысли, что это унижение начинает нравиться ей – и животная поза, которую, по всей видимости, солдаты принимали как единственно верную и удобную, и крепкие шлепки их рук по голому заду, и прочие мерзости, на которые способны изрядно пьяные солдаты…
А каково это – с любимым человеком? Не в сырой грязной подворотне, а в чистой теплой постели, не с постыдно задранными юбками, а под тонкой шелковой простыней? С поцелуями и нежными прикосновениями? Тийна замечала, что эти красивые глянцевые картинки, тепло и свет от горящего камина, ласки, любовный шепот в её воображении как-то незаметно перетекали в то, к чему она так привыкла, все, все покрывалось этой грязью, и вот уже в мечтах её воображаемый любимый хлещет её по спине и обнаженным бокам и скачет на ней, как на скаковой лошади, вцепившись в волосы, и в этом нет уж никакой любви – одно унижение. И она понимала, что так и будет на самом деле, даже если её кто и полюбит – рано или поздно она просто заставит его быть таким, она не сможет иначе, она сама все поразит этой порчей! И иначе не будет, не будет..! Ведь ей захочется этого. Она с отчаяньем понимала, что в ней что-то разладилось, сломалось, и теперь этот порок живет в ней. 
Её глаза наполнились влагой, мир растянулся и задрожал, предательски утонув в слезах. О, какая это мука – все понимать, но ничего не сделать, чтобы исправить!
Вот если бы Шут полюбил её..! Он важный господин, по меньшей мере – был таковым когда-то,  и его ярость была бы холодна; он не поддался бы на её скверну. Даже если б он захотел унизить её, это не было бы так грязно и липко… Впрочем… если бы она полезла драться или прокусила ему губу, он бы озверел. Он бы влепил ей пощёчину, разбив нос, и отделал бы так, что неделю не смогла бы ходить ровно! А этот рыцарь, что поймали солдаты? Он красив, он очень хорош собой…и та-акой большой…Но он не для неё.
В ярости Тийна подопнула дверь, мимо которой проходила, и взвыла от боли. Скача на одной ноге, она наступила на подол своего платья и грохнулась на пол, больно ударившись коленом. Затрещали нитки, горохом посыпался бисер, и все это – и боль, и порванное платье, - еще больше разозлили Тийну. Она даже зарычала от ярости; рванула красивый подол, порвав его еще больше.
- Вот тебе, вот, - шептала она, терзая ткань. – Получай!
Локтем придавила к полу она вуаль, и тонкий треск был свидетельством того, что и вуали пришел конец. С рычанием, вырывая собственные волосы, к которым вуаль была прикреплена зажимами, Тийна стащила её и растерзала в один миг, даже не вспомнив, какую дорогую вещь она портит. Что ещё? Что ещё можно сломать, испортить, кому можно сделать больно?! Ярость все нарастала, переходя в какую-то  жуткую припадочную истерику, и Тийна каталась по полу, визжа и царапая себе ногтями лицо и грудь, колотя ногами, уже не ощущая боли.
…Ненавижу!!! Я ненавижу..!
Силы кончились вместе с припадком; тяжело отпыхиваясь, она лежала на полу, медленно приходя в себя. Кажется, она прокусила себе губу – лицо было мокрое и липкое от слюны и кровавой пены. Волосы всклочены, растрепаны, и на затылке огромная ссадина. Все лицо дрожит мелкой дрожью, глаза мечутся под закрытыми веками…Хорошо, если бы кто-нибудь нашел её. Самой не дойти до комнаты. Пусть даже доложат царю – ей все равно, что он будет орать и злиться. Он всегда злится, когда у неё случаются эти припадки и говорит, что она попросту бесится с жиру.
Болезнь все больше отступала; скоро она уже могла слышать – по коридору кто-то шел, несколько людей. Бряцало оружие, и этот характерный шорох одежды… Наверное, это её ищут. Отец что-нибудь вспомнил и послал за ней. Снова будет браниться за то, что она валяется грязная и слюнявая на немытом полу.   
Чьи-то сильные руки крепко схватили её за плечи и осторожно встряхнули.
- Что это с ней? – голос был абсолютно незнаком. Нет, это не слуги отца. - Это ведь она кричала? Наверное, на неё кто-то напал. Ничего себе, порядки у них тут в замке!
- Я… - еле ворочая распухшим прокушенным языком, пробормотала Тийна. – Я упала… пожалуйста, отнесите меня…туда…
- Упала сама? – второй, вступивший  в разговор, казался изумленным. – Тогда, вероятно, особой беды с тобой не случилось, и негоже нам…
- Отнесем, - коротко и властно велел первый говорящий. – Негоже девице тут валяться.
Кто-то легко поднял её тело – у неё сил не доставало даже глаза открыть, чтоб посмотреть, кто это пришел ей на помощь, - и она почувствовала, что её несут куда-то.
- Сдается мне, - произнес чей-то голос, но не тот, не первый и не второй, а старческий и скрипучий, - что с ней приключился припадок. И часто тебя терзают духи, дитя мое?
- Часто… - собственный голос улетал куда-то высоко, в пустоту. – Очень часто…
Полет её окончился – когда её опустили на ложе, она уже чувствовала собственное тело, и запахи чужой постели, аромат тела, которое недавно тут лежало…
- Вам некогда возиться с припадочной, сиятельный, - напомнил нудный второй голос. – Нам пора!
Сиятельный? Да это верно, приезжий! Это он нес её!
- Сиятельный! – взвизгнула Тийна, вцепляясь в чью-то руку. – Умоляю! Не оставляйте меня одну! Еще немного побудьте со мной!
Сквозь опущенные ресницы неясно виднелся силуэт – что-то блестящее и красное. Тени над ней нерешительно качнулись, люди переглянулись между собой.
- Мне пора, - непреклонно ответил, наконец, принц, и Тийна, превознемогая слабость, с жалобным криком открыла глаза, все еще удерживая руку, которая несла её.
Над ней склонялся человек молодой и опрятный, с тонкими чертами лица и быстрыми глазами. Он хмурился – кажется, она больно вцепилась в его руку ногтями, - и свита его топталась позади него в нерешительности.
- Тийна…- просипела Тийна. – Меня зовут Тийна…
На чистом лице принца  отразилось такое живое чувство отвращения, что даже врожденная вежливость не смогла скрыть его. Он отпрянул, мрачно оглядывая её, и лишь вцепившиеся в его кожу ногти не дали ему убежать.
- Принцесса Тийна? – уточнил он. Она слабо кивнула.
- Да. Сиятельный, мне досадно, что наша встреча произошла при таких обстоятельствах… прости мне мой вид; я знаю, я отвратительна сейчас, и понимаю твою брезгливость…
Принц молчал; его рука была напряжена, и Тийна понимала, что он готов убежать в любой момент. Лепеча все это, она напряженно думала – а что бы сделать, чтоб он не ушел? И ответа не находила.
- Мне пора, - перебил он её невнятное бормотание. – Простите.
 Кажется, он не слушал её.
- Куда? – она обвела взглядом комнату. – Это же ваши покои.
- Мне нужно уехать, - сухо ответил он; видно было, что давать объяснения ей он не хочет.
 - Вы уезжаете вот так, среди ночи, не попрощавшись с отцом, словно воры или разбойники, тайком? – Тийна чуть приподнялась и уселась на постели; тело её было все еще слабо, голова кружилась, но мозги уже работали ясно. Её чутье, по-звериному обостренное, говорило – что-то тут не так!
Рука его вздрогнула.
- Кто вы такая, чтобы спрашивать меня о том, куда я иду и что собираюсь делать? Какую власть надо мной имеете?
- Я принцесса, дочь правителя этой страны!
- Хороша принцесса! Укутана в чужие тряпки как бабочка-неудачница, пытающаяся выбраться из кокона уже неделю! – пробормотал первый голос, и Тийна озлилась.
- Велите вашему человеку замолчать, а не то я сумею заставить его сожрать свой язык!
 - Вы оскорбляете меня, принцесса, - холодно ответил он. Глаза его стали злы.
- А вы оскорбляете наш дом, - ответила она более внятно. Мир стал снова прочным и крепким, и мысли – ясными совершенно, словно приступа и не было, и Тийна поняла, что попала в точку. – Или в вашей стране принято покидать дома царей, когда вздумается, не попрощавшись и не отблагодарив за гостеприимство? Я могу кликнуть стражу, и вас силой заставят засвидетельствовать свое почтение моему отцу.
- Почтение?! После ваших речей?!
- А чем плохи мои речи? Я требую уважения к своему отцу, только и всего. Отчего вы бежите?
Глаза стали видеть отчетливо, и Тийна, наконец, смогла как следует разглядеть приезжего.
Да, он был молод. Моложе Тийны, наверное – и очень хорош собой. Этакий смазливенький породистый мальчишка… Тийна ощутила приятный холодок, пробежавший по спине, и жжение где-то в животе. О, он сразу понравился ей! Отец – старый осел, он ничего не понимает в людях! У человека с таким горящим взором не может быть мало сил, чтобы любить её!
Мальчишка горяч; где-то глубоко в голове Тийны заворочались, зашевелились похабные мысли о том, как можно довести его до такой степени, чтоб он рассвирепел и взял в руки кнут. Этим кнутом он бы до крови иссек её, а она бы расцарапала и искусала его, и потом…
- Я не обязан вам говорить о своих планах, - холодно ответил он. – Но в чем-то вы правы. Я засвидетельствую почтение вашему отцу, сейчас же. Надеюсь, он не спит?
- Отец рано ложится, - ответила Тийна, гадко ухмыляясь. – Вам придется подождать до утра. А если вы все-таки посмеете уйти - что же, мне придется удержать вас силой.
Принц взбесился; глядя на его трепещущие, побелевшие от гнева ноздри, Тийна испытывала прямо-таки экстаз. Кажется, его ярость доставляла ей наслаждение самое сладкое из всех, ранее испытанных.
Может, это любовь?
- В таком случае, - холодно произнес он, - потрудитесь покинуть мою спальню. Я хочу провести остаток ночи один, без вас. И велите прийти кому-нибудь и поменять мне постель!
С трудом она встала; ноги еще дрожали, но разве ей привыкать? Кажется, на прощание она вытерла свое слюнявое лицо его простыней – он чуть не подпрыгнул от ярости, но смолчал, еле сдерживаясь. Безмолвная свита принца расступилась перед ней, когда нетвердой походкой она прошла к дверям. Сердце её бешено колотилось, но уже не от болезни, нет.
Даже если это и неправильная, извращенная, но – любовь.
- Какое жалкое и одновременно страшное существо, - произнес Савари, когда двери за принцессой закрылись. – Она словно паук опутывает свою жертву.
- Она омерзительнее даже, чем я себе предполагала, - нервно рявкнула Кинф. – А эта странная болезнь делает её еще гаже! Может, в ней корень всей её жестокости?
- Может, - согласился Савари. – Так что будем делать? Уедем сейчас или действительно подождем утра?
- Ты разве не расслышал, что сказало это жуткое чудовище? Она заверещит так, что перебудит всю стражу, и тогда нам никогда не выбраться отсюда… что ты наделал, старик! Зачем ты  выходил этого негодяя?! Если бы не твое ослушание, мы бы не встретили препятствий в осуществлении наших планов!
Кинф сердито топнула ногой; Савари смолчал.
- Теперь делать нечего. Даже мой гнев ничего не решит и не изменит. Дождемся утра – этот негодяй ведь дал нам сроку до заката? Успеем…
…Тийна влетела в свою комнату вихрем и захлопнула дверь, словно за ней гналось полчище врагов, желающих её смерти. Всем телом навалившись на дверь, она дрожащими руками кое-как повернула в замочной скважине непослушный Ключ. Ключ скрежетал  и застревал, цепляясь бороздками где-то в лабиринтах хитрого механизма, но кое-как Тийна все-таки справилась с замком.
Она знает, что делать!
Не позаботившись даже о том, что платье её порвано и надо бы его, по идее, сменить, она выдрала из волос остатки вуали и  нацепила поспешно неприметный серый  плащ с капюшоном Он был мятый и немного грязноватый – таких плащей на улицах Мунивер множество. Тайная дверь? Ни к чему; Тийна вдруг ощутила в себе необычайный прилив сил, таких, что подпитывали не только её тело, но и храбрость. Никто, даже отец, не смог бы сейчас удержать её.
Весенний ночной воздух обхватил её острой влажной свежестью, не такой промозглой, как осенняя сырость, а какой-то живящей, волнующей. Ногам под рваной юбкой стало холодно, коленки мгновенно замерзли и покраснели, и намокший подол платья хлопал по лодыжкам. Туфли она тоже позабыла сменить на более теплые сапожки, и ноги тут же промочила, и пальцы оледенели, схваченные мокрой замшей…
Домик, в который она стремилась, был далековато – пришлось пройти по Аллее Побед – это было давнее название, которое досталось городу от старого короля. Когда-то эту аллею обрамляли самые прекрасные дома, утонувшие в роскошной зелени садов. Теперь на развалинах этих домов или в тех мертвых остовах, что ещё сохранились вдоль широкой аллеи, здесь были  поналяпаны мелкие, на скорую руку построенные, кое-как сколоченные домишки – глинобитные стены, соломенная крыша да тусклый фонарь над темным крыльцом. Кучи мусора и  липкая глинистая грязь  довершали неприглядную картину; среди обломков некогда прекрасных мраморных колонн, теперь больше похожих на простые грязные камни, возились, хрюкали и чесались щетинистые толстые свиньи, так любимые сонками в качестве второго (да и первого) блюда. Казалось, даже просто взглянув на эти жалкие строения, ты уже был испачкан, и невыносимо хотелось вымыть руки, и вот уже пальцы интуитивно лезут, вытираются об одежду…
 Домишки лезли друг на друга, тесно прижимались друг к другу, вылезали вперед, прямо на мостовую, или же, наоборот, слишком далеко от неё пятились, словом, дома походили на своих создателей-сонков, на целую толпу сонков, которые переговаривались друг с другом, пихаясь локтями и вертясь во все стороны. А потому Тийна скорее шла каким-то причудливым зигзагом, а не прямой, как предполагалось бы.
Дом, в который она спешила, ничем не выделялся из общего скопища этих убогих жилищ; и внутри он, наверное, был подобен остальным – крохотная комнатка, слишком темная, чтоб можно было как следует рассмотреть внутреннее её убранство, пылающий камин с закопченной черной пастью и неизменное кресло перед ним. Заперев за собой дверь и отрезав ею весеннюю слякоть, Тийна с удовольствием вдохнула застоявшийся горячий воздух. Прямо на пороге сбросила она мокрые, покрытые липкой жидкой грязью испорченные туфли и босиком прошлепала к пышущему жаром камину. Мокрый подол прочертил на полу темную полосу, и Тийна, плюхнувшись в убогое кресло, накрытое грязным драным клетчатым пледом, с наслаждением протянула к огню замерзшие ступни.
- Что опять приключилось? Чего бы вдруг, на ночь глядя…
Тийна, шмыгая носом, с неприязнью глянула в темный угол. Там было слишком темно, чтобы можно было разглядеть что-либо, но говорящий – точнее, говорящая, - был там. Это предположение подтверждал и крохотный огонек, то разгорающийся, то гаснущий – красный уголек в трубке.
 - Хватит прятаться, мерзкая уродина, - грубо сказала Тийна. – Выходи.
Тонкий голосок в углу захихикал пакостливо и как-то ненормально, и курящая, сделав затяжку поглубже, шагнула в круг яркого света камина.
Это было существо сколь нелепое, столь и страшное. Женщина – только это можно было сказать наверняка, и то усомниться в конце. Пожалуй, еще можно было сказать и то, что она эшебка. Очертания её черепа, скулы, строение тела позволяли сделать это предположение, но и все.
Сколько ей было лет? Этого не сказал бы никто, даже как следует приглядевшись к ней. С первого взгляда, её можно было бы принять за древнюю старуху – её голова, кое-как прикрытая остатками волос, чудесным образом стоящих вокруг головы подобно туче или туману, была абсолютно бела, вечно кривое ухмыляющееся лицо лишено красоты и даже обезображено старостью до такой степени, что трудно было б сказать, была ли она вообще когда-нибудь красива. Её тонкогубый рот был беззуб. Лишь один зуб, одинокий, обточенный временем пенек торчал вперед, когда она ухмылялась. Глаза выпучены; на одном мутное голубое бессмысленное бельмо, второй – черен и безумен.
И эта жуткая голова сидела на роскошном молодом стройном теле, прекрасном и совершенном настолько, что Тийна всегда завидовала этому чудовищу. Чудовищу!
Спина была ровна и пряма, как у королевы, шея ослепительно бела, руки  тонки, с поистине чудесными, прямо-таки фарфорово-белыми пальцами, которые, казалось, вот-вот станут прозрачными в свете камина. Её стан, грудь – все было словно у юной девушки. И одежда – шелка, атлас и бархат, вышитые золотыми нитями, с жемчужными горящими жарко в свете огня пуговицами были чисты и выглажены, словно носящая эту одежду все еще в старой доброй Мунивер, и собирается на бал… И эта чистота и опрятность были настолько дикими, что наводили на мысли о каком-то страшном колдовстве.
- Ну? – черный веселый глаз рассматривал Тийну, пока слюнявый рот посасывал трубочку – очень дорогую и красивую… Пожалуй, эта трубка красного дерева с длинным желтоватым от времени костяным мундштуком, с камешками вокруг горящего красного уголька, не обезобразила бы и королеву, если та вдруг вздумала бы покурить. Глядя на величественную токую руку, сжимающую эту дорогую вещицу, Тийна всегда думала, что или кто превратил это существо в то, каким оно является сейчас. – Чего ты хочешь?
- Мне нужно зелье, - отрывисто произнесла Тийна. – Приворотное. Дай его мне.
Старуха выпустила тонкую струйку дыма из тонких губ и противно, тоненько захихикала.
- Что? Опять? – пискнула она и захихикала еще гаже, тряся своей нелепой головенкой. – И на сколько? На день? На два?
- Варк тебя раздери! – Тийна зло глянула на неё. – Не на день и не на два, дура! Мне надоели развлечения на час, я хочу вечности, так же, как и все люди! Навсегда. Сколько это будет стоить? Я заплачу. Я знаю – у тебя есть это заклятье. Помнишь, когда я просила тебя заговорить мне шрам? Ты говорила, у тебя есть такая книга, с помощью которой можно это сделать, где каждое благо - проклятье, длящееся вечность,  но  которую побоятся читать и боги – так вот прочти мне оттуда такую клятву, чтобы этот человек любил меня вечно! Время пришло; теперь я не побоюсь; шрам или какая другая царапина того не стоят, но не человек. Пусть тупые боги боятся и дальше! Им, может, есть что терять, а у меня уже все потеряно! Я даже готова измениться, я готова притвориться самым прекрасным и послушным созданием в мире, лишь бы удержать его!
- М-м-м… - протянула старуха, окутывая все вокруг клубами дыма. Её противный смех пропал, она медленно, словно крадучись, обошла Тийну и встала позади её кресла. – А он стоит того? Ведь ты просто не знаешь, сколько на самом деле человеку отпущено блага, которого он не замечает, и которое, в случае утраты, невосполнимо. А жизнь… зона не кончается завтра или послезавтра. Она может быть долгой, бесконечно долгой, потому что даже смерть боится проклятий той книги. Так вот я и спрашиваю – а сможешь ли ты потом нести это проклятье целую жизнь? Стоит ли твой избранник ого?
Она выпустила еще один клуб дыма; её красивая рука легла на плечо Тийны, голос её перестал дребезжать и противно скрипеть, и сейчас, глядя на эту руку с тонким золотым колечком на безымянном пальце, Тийна могла поклясться, что за её спиной стоит прекрасная дева с лицом, сияющим, как от тонкого света свечей, с королевскими голубыми глазами и смоляными густыми волосами.
- Он хорош, -  произнесла Тийна.  – Он молод и красив.
- Не из сонков? – уточнила красавица глубоким бархатным голосом. Её голубые глаза подернулись поволокой, стали задумчивы.
- Нет, конечно, - шепнула Тийна. Красавица задумчиво и насмешливо приподняла бровь и прикусила мундштук своей трубки. – Он родовит и такой… такой…
- Понятно, - перебила красавица. – Он Господин.
- Да, - произнесла Тийна. – И мне хорошо. Когда я увидела его, я поняла, что не видела никого более совершенного и никого лучше него. А когда он злится – я бы все отдала, чтобы разозлить его побольше! Я хочу только его. Да; я это поняла, как только услыхала звук его голоса.
Красавица задумчиво покачала головой.
- Конечно, у меня есть такое заклятье, - ответила она. – И дело не в цене, точнее, не в той цене, что ты готова заплатить мне – готова ли ты заплатить цену духам, цену, неизмеримо большую? Духи коварны, непредсказуемы и жестоки; и даже я не знаю, что они потребуют от тебя. Не будешь ли ты потом жалеть о своей потере? Он будет любить тебя, но достанет ли у тебя сил радоваться этому, если вдруг болезнь разобьет тебя, и ты не сможешь двинуть и рукой, чтоб приласкать его? Или – еще хуже -  он вдруг превратится в жалкую старую развалину, на которую и смотреть-то противно, а? – голос красавицы звенел прямо над ухом у Тийны, и та вздрогнула. Неужели..? – Это произойдет не сейчас и не так уж и быстро, но произойдет обязательно. Это начнет потихоньку происходить с первого же дня, и ты будешь наблюдать, шаг за шагом, как разрушение и порча поражают тебя… или его. Он ничего не будет замечать, он будет слеп, но ты будешь видеть все.
Тийна молчала.
- А если, - вкрадчивый голос красавицы пробрался к другому её плечу, - он вдруг покинет тебя – умрет, например, или духи отпустят его, потеряют свою жертву, - то весь ужас проклятья ляжет на тебя одну. Готова ли ты к этому? Я вижу, ты боишься; ты не признаешься в этом себе, но меня тебе не обмануть. Ты боишься!