Воркута, глава 3

Холодно ну как же холодно, Нюрка стояла на автобусной остановке, пританцовывая в дешевых войлочных сапогах, ног она уже не чувствовала. Ледяной ветер продувал тонкое пальтишко насквозь, деревянная наскоро сколоченная из неоструганых досок и покрашенная зеленой краской будка, от холода не спасала совсем. Люди, словно пингвины, жались друг к другу и цепенели в ожидании от холода.
Каждый день, Нюрка после работы ездила учиться в вечернее отделение медицинского училища, и каждый день до синевы мерзла в будке автобусной остановки.
Работать в больнице ей нравилось теплое, светлое, пахнущее свежей краской отделение, удивительная атмосфера белых халатов, запахов лекарств, эфира, еды из пищеблока вызывала у нее, благоговейный трепет.
Такой красоты она никогда не видела и этот восторг не могли затмить  не больные, не тяжелая, привычная работа.
Для себя она четко разложила все по полочкам, больные отдельно, отдельно сестры, отдельно персонал и отдельно врачи. Врачи были для Нюрки людьми из другого мира и все что они делали, говорили и даже как двигались, вызывало у нее уважение. На врачей, смотрела она благоговейно, и казалось, что выпала ей простой деревенской девушке, великая честь общаться с высшими существами.  И она гордилась, когда убирала грязное бельё, мыла полы,  помогала медсестрам и даже иногда докторам и за все это получала по её мнению огромную зарплату. Да права была мать, столько в деревне ей не заработать и за год. Работы она не боялась, с девчонками в барачном общежитии дружила.
- Дура же ты Анька.
Говорила ей соседка по комнате, Лида, глядя в зеркальце.
- Смотришь на этих врачей с открытым ртом. Мужики они обычные, я на таких в Смоленске насмотрелась им лишь одно надо, под юбку к тебе залезть. Надо за доктора замуж выйти, выбрать который покрасивей, и начать действовать, а ты все конспекты читаешь.
В отличи от белокурой худенькой Нюрки, Лида была пышногрудой темноглазой брюнеткой, ходила задрав нос и халаты шила на заказ у знакомой портнихи из импортного материала. С врачами она была на короткой ноге, слыла красавицей и постоянной соперницей даже для звезды больницы, Тонечки, врача и члена партии. О Тонечке Нюрка боялась даже думать. Вспомнив о шикарнейших кольцах на её пальцах, и аромате заграничных её духов она тут же уткнулась в конспект по истории, которая давалась ей тяжелее всего.
Антонина Ивановна, Тонечка жила и работала в Воркуте уже третий год и после родного Ярославля и Ленинградского медицинского института удивить, её чем либо в Воркуте было очень трудно. Выйдя из образованной и интелегентной семьи, умная, обаятельная, обладающая избранной  красотой и твердым характером, пользуясь особым вниманием влиятельных мужчин, она уверенно шла по жизни вперед. Член парткома,  грамотный врач,  бралась за порой безнадежных больных и не имела никаких последствий и угрызений совести в случае гибели пациента, а если бального удавалось спасти, дифирамбы её таланту пело все руководство. Сама же Тоня считала больных рабочим материалом и их смертность издержкой профессии и вызывала уважение коллег высоким профессионализмом и умением дистанцировать себя.
В то же время Антонина была желанной гостьей и душой любой мужской компании и легко затянувшись любимым «Севером», могла как воду выпить пол стакана чистого спирта не морщась. В больнице поговаривали, что её назначат заведующей поликлиникой, да и сейчас она уже читает лекции в Воркутинском медицинском училище и пишет статьи в газету «Заполярье».
Тарахтя в облаке белого дыма из-за поворота появился рабочий автобус, ожидающие оживились, и подхваченную толпой Нюрку внесли в холодный салон,  прижав к стальному поручню. От холода клонила в сон, она стоя дремала улыбаясь ночным огням шахты «Воркутинская». Всего через пол часа она будет дома, сидеть с Лидкой в освещенной слабой электрической лампочкой комнате, слушать её рассказы о близоруком рентгенологе, Анатолии Матвеиче, который, ухаживат за ней уже пол года и в субботу приглашает в кино. Пить настоящий чай номер тридцать шесть с твёрдыми, словно камень глыбами сахара и дрожать в преддверии экзамена по истории. А самое радостное для неё было то, что завтра она опять пойдет на любимую работу в храм под названием больница со знакомым ей запахом лекарств и пищи из пищеблока.


М И Ш К А
От непосильной ноши, Мишку шатало из стороны в сторону, лямки рюкзака стальными тросами врезались в плечи, ноги с трудом переступали по земле. Ещё пятьдесят шагов и отдохну. В глазах туман в ушах гул от висящих над головой комаров. Таких комаров раньше Мишка не видел нигде. С лета они прокусывали штормовку, сплошной серой кашей шевелились на накомарнике не давая дышать, а хуже всего этот их гул преследующий даже во сне.
Нет, такая работа не для него спасибо Оксане устроила по блату. Хоть кормили хорошо, комаров этих Мишка вытерпеть не мог. Ещё геологи эти одержимые, таких камней и возле партии полно, нет надо идти за ними все дальше и дальше, а кому образцы потом переть, конечно Мишке. Он охнул оступившись, острая боль пронзила лодыжку, тут ещё инвалидом станешь как танцевать потом. Вспомнил свои лакированные туфли бережно, чтобы не поцарапать обернутые фланелью и спрятанные им под кровать в бараке у сестры. Лишь бы не спёрли. Приеду из тундры и на танцы, денег должны дать нормально, надо матери немного отправить. А заплатить должны хорошо так сестры «латыш» Федя, в прошлом Фриц говорил. Сами в кабинетах сидят, а его Мишку в тундру на съедение комарам отправили. Ничего вернусь на водителя пойду учится в автобазу устроюсь или в таксопарк, как отцу обещал, были бы деньги. Одежду куплю костюм с отливом, рубашку голубую.  Часы от брата золотые остались. В кабак пойду. Он вспомнил как хоронил брата погибшего в Челябинской шахте нет в шахту ему дорога закрыта. Мишка не дурак, вон в карты даже у воров в зоне выигрывал.
О, грибок под ногами, подосиновик не в силах больше двигаться Мишка рухнул набок, вместе с каменным рюкзаком уткнувшись носом в красноголовый грибок, вдохнул его запах, и под не стихающий комариный гул, стал вспоминать родную Украину сало и самогонку.
Откуда-то навалился тяжелый сон, перед лицом в табачном дыму появился черный сколоченный из грубых досок стол в руках две измочаленные карты и в голове единственная мысль о том, чтобы туз пришел. Туз, туз. Мишка медленно перевернул карту рукой, туз, бубновый.
- Двадцать одно.
Он выдохнул с облегчением, привычным движением развернув карты на столе.
- Ничего не получишь, фраер.
        Вор взвизгнул и швырнул карты в сторону. Реакция у Мишки была молниеносной, все же бывший футбольный вратарь. Удар, проигравший хрюкнул, надломился, изо рта брызнула кровь. Блатные вскочили, опрокинулся стол.
         Он пытался ударить ещё, но почувствовал сковывающую, резкую боль в правом боку и проснулся. Бок ныл сильно, кусок острой породы через рюкзак врезался в ребра.
- Вставай доходяга, сто метров не дошел.
          Марьян рывком поднял Мишку на ноги, вместе с рюкзаком тот хлопал
сонными глазами, массируя помятый бок. С неунывающим румяным поваром, поляком они дружили, как же почти земляки. Вечером в палатке под спирт до хрипоты спорили о том, как правильно жить, мечтали о будущем.
- Экого черта тебе навалили, давай пошли обедать.
Марьян как пушинку закинул рюкзак на спину и зашагал к палаткам. Сзади подобрав сломанный подосиновик хромая и кашляя от набившихся под накомарник комаров, бежал прихрамывая Мишка.

О К С А Н А
Оксана села на широкий подоконник, поставила рядом алюминиевую, с обмотанной ручкой  кружку с чаем  и залюбовалась идущим по реке весенним льдом, согретым весенним солнцем кустарником, чернеющим от угольной пыли снегом. Она привычным движением выбила из пачки «Беломорину» и с удовольствием затянулась горьким дымом.
Вот и весна пришла как хорошо на душе и у нее в семье все хорошо. Прошло уже четыре года после освобождения Феди, спасла она его своими перебросами, почти все латыши погибли, а её Федя умный, выжил. Написал куда надо бумагу, срок ему скостили. Работает теперь начальником участка, хорошая зарплата, паек. Даже квартиру им выделили, вон какая хорошая из окна реку видно, очень красиво. Да и у Оксаны работа не пыльная, чертежница в геологоразведке, разве найдешь такую работу в Воркуте без образования это же не горшки мыть. Только её стойкость и характер помогли ей пережить ссылку, спасти будущего мужа, бог даст все как надо сложится, о родителях она даже не вспоминала, боялась. Старалась гнать от себя прочь мысли о возвращении домой, да и куда возвращаться. Федя безвыездный ещё шесть лет, все твердит Латвия, Латвия, забыл уже как в Воркуту попал, малохольный. Ни кого из его родственников в живых не осталось. Очень он у неё хороший, умный. Не зря она его заприметила, выделила из серой массы зеков, пусть старше её на девятнадцать лет это ничего. Не ошиблась и спасла сама. Всю жизнь она себе сама построила и всем помогает. Дочку родила, Наташку просто красавицу, брата Мишку разыскала, на работу устроила, на водителя учится, Федя помог. Пусть теперь и Мишка им помогает, вон с Наташкой понянчится, а у неё дел хватает да и работать надо. Девчонки говорили, что выставка художественная из Ленинграда приехала, сходить надо обязательно в субботу и Федю вытащить, а то он сутками на работе, отдыхать должен, здоровье беречь. Может быть летом разрешат в санаторий съездить. Люди поговаривают, что скоро все ограничения снимут и можно будет поехать. А Наталью можно будет на брата оставить, справится, пусть помогает и не забывает, что она для него сделала, а то у него только танцы на уме. Весь в отца пошел, и выпить любит. Оксана затушила сигарету о резную кромку приспособленной под пепельницу жестянки. Надо на работу бежать перерыв заканчивается, дочку покормила, Мишка понянчит, а до работы рукой подать, дорогу перейти. Очень удачно квартира расположена. Она накинула сшитое из шинельного сукна пальто, повязала платок и закрыв дверь на настоящий врезной замок, запрыгала по ступенькам вниз.

И В А Н
Он стоял уже третий час, переминаясь с ноги на ногу в очереди на ступенях в универмаге Гостинный Двор. Стоять было тяжело, да и времени маловато старшина отпустил за два наряда, да и второй день отпускает  Иван у него на хорошем счету. С учебой нормально, учится на одни пятерки, мать в деревне подружкам рассказывает, радуется. Какой сынок у нее Ванюшка в Воркуте шахтером работал, за дом рассчитались, а сейчас хоть денег не посылает одни подарки, учится в Питере на прокурора. Да и что не учится, одевают, обувают, кормят, поят, белый хлеб, а сынок у нее трудолюбивый, выучится, в деревню вернется.
Иван привстал на ципочки, поправил рукой натерший шею ворот шинели, и в очередной раз посмотрел на блестящую оптику стоящего на витрине фотоаппарата «Зенит». Вот это вещь ни у кого в деревне такого нет, приеду мать сфотографирую это ведь зеркальный объектив, настоящий «Зенит» и тут же помрачнел, сколько же теперь придется копить, а в деревню с чем ехать всем же подарки надо купить ну да ничего, подкопит. Ребята говорили со следующего месяца, стипендию добавят, а экономить он умеет.
Вот он заветный аппарат, Иван несет коробку как шкатулку с драгоценностями, старшина вальяжно открывает сейф, излишне резко ставит туда коробку с фотоаппаратом.
- Не дрейфь старик, будет в целости и сохранности, ключ только у меня.
Если бы знал Иван, что пройдет четыре месяца, и этот же старшина будет недоуменно пожимать плечами и утешать расстроенного Ивана.
- Прости старик, как мог пропасть не знаю? Не жалуйся ни кому не подводи под монастырь.
А ещё через четыре года уже служа в далекой Ухте получит от бывшего старшины перевод, шестнадцать рублей двадцать пять копеек.
Время уносит все как река и забываются уже бессонные ночи, проведенные за учебниками в которые вгрызался Иван как в свое время в забое в пласт угля, с тем же упорством под косые взгляды коллег.
Не болит уже поломанная нога, которую сломал он, как в последствии смущаясь, рассказывал знакомым:
- Книжку торопился взять.
Позади, осталась и учеба в Киевской академии МВД, а пока стоит Иван в очереди на потертых ступеньках «Гостиного двора» за фотоаппаратом «Зенит». Стоит и волнуется.
- А вдруг не хватит?