Гости

                Гости.

  Ранний, резкий утренний звонок всполошил всю нашу большую коммунальную квартиру. Входную дверь открыла неопрятная, вечно злая и раздраженная старуха Петровна из третьей комнаты, так как звонок прозвучал именно три раза. Затем дверь громко захлопнулась, и под звук шлепающих по коридорному полу шлепанец, послышался визгливый голос Петровны: - Ходють тут, звонють тут, каму не лень. Телеграмма. Ну и хрен на ее, на ихнею телеграмму. Мне што? Мне нихто не пишеть и «молнии» не шлеть. А каму шлють, так те нехай и открывають.
После чего также визгливо проскрипела дверь в третью комнату, и вновь раздался входной звонок. На этот раз он прозвенел пять раз.    
- Мама, мама! Это к нам!
- Ой, сынок, лежи. Я сама открою.
Но куда там «лежи». Это ведь телеграмма, да еще нам!  К двери я успеваю с мамой одновременно. Она, запахивая на груди одной рукой наспех наброшенный халат, другой открывает двери. Моя голова, с копной давно не стриженных черных волос, выглядывает из-за ее спины.
- Гломшток? – вопросительно спросила маленькая худенькая женщина почтальон, одетая в синюю форменную тужурку.
- Голомшток. – поправила ее мама.
- Ну да, ну да, Голомшток. – виновато произнесла почтальон: - Фамилия у Вас сложная. Вам телеграмма. Вот тут распишитесь.
Мама, не скрывая волнения, торопливо расписалась в синей клеенчатой  тетрадке огрызком химического карандаша, поданного маленькой почтальоншей.
- Мама, мамочка, от кого телеграмма? – от нетерпения притопывая ногами, спрашиваю я.
- Да погоди ты, шлимазл! Дай мама сама посмотрит.
Она торопливо разрывает бумажную ленточку, которой склеен бланк телеграммы и внимательно читает текст. Вежливая улыбка оставшаяся на ее лице от встречи с почтальоном медленно исчезает, и мамино лицо становится растерянным и расстроенным.
- Что там мама? - встревожено, кричу я ей и, выхватывая из ее рук телеграмму, читаю вслух: - «Еду семьей. Встречай семнадцатого. Вагон двенадцать. Надя».
- Ура! – кричу я в восторге: - тетя, Надя едет! И Мишка, и Соня, и дядя Веня!
- Мумэ( тетя) Надя, мумэ (тетя) Надя. Азохн вей! (Ох, горе) – переходя на родной язык, негромко стонет мама, присаживаясь на стоящий в коридоре громоздкий сундук соседки  Петровны из третьей комнаты.-
- Ты то чему радуешься цудрейтер? (ненормальный)
- Ну, как же мама. Гости ведь к нам!
- Эти гости сынок сведут меня ин дрерт (в могилу) – горестно покачивая головой, отвечает мне мать. И я растерянно замолкаю. Мама обнимает меня за плечи, и мы молча идем в нашу «пятую» комнату в конце длинного коридора. Мне радостно, и мне не понятно, от чего не радуется мама? Я ведь очень люблю своих родственников. Люблю маленькую черноглазую Сонечку, люблю шумную тетю Надю, которую мама за глаза почему-то называет «хохлушкой», люблю дядю Веню - веселого, подвижного, шумного и настолько жизнерадостного, что с ним никогда не хочется расставаться. Он невысокий, коренастый, скорее даже маленький, полный настолько, что кажется круглым веселым мячиком. Его рокочущий голос слышно всегда и повсюду. Он везде находит себе приятелей, особенно средь нас – детворы. Единственно кого я не люблю так это Мишку. Он старше меня на пять лет, он старшеклассник, и от этого фанабериться как может.
  У нас теперь большая комната с окном, выходящим во двор. Раньше эту комнату разделяла фанерная перегородка на две маленькие комнаты. Мы жили в проходной. В той проходной комнате постоянно горел свет, потому что не было окна. А наши бывшие соседи днем, и ночью проходили к себе через нашу комнату. В прошлом году соседи получили новую квартиру и съехали. А мама на зависть соседям сломала эту перегородку, тем самым «улучшила нам жилищные условия».
- Когда нам негде было жить, к нам никто не ездил, а теперь, когда нам стало аф идиш (очень хорошо), к нам едут все; мумэ, (тетя) и фэтер, (дядя) со своим выводком. Потом приедет Надина мамэ (мама) с бобэ (бабушкой) и зейде (дедушкой) и все это на мою бедную а идише коп. (еврейскую голову)
  Но, как бы ни причитала и не возмущалась моя мама по поводу неожиданного приезда гостей, в три часа дня мы идем встречать их на железнодорожный вокзал. Мама в своем новом белом крепдешиновом платье в крупный черный горошек, и я в коротких штанишках, которых я ужасно стесняюсь, стоим на перроне и смотрим на приближающийся поезд. И вот уже паровоз на подходе к перрону, выпустив густой клубок пара, огласил вокзал громким свистом о своем прибытии. Медленно проплывают зеленые вагоны, а мы с мамой внимательно читаем их номера.
- Мама, мама! Вон он – двенадцатый вагон!
Спешим, едва поспевая, вслед за проходящим мимо вагоном. Наконец он останавливается, открываются двери и появляются первые пассажиры. Наших среди них нет. Вот уже все вышли, но где же наши гости? Наконец последними появляются улыбающийся дядя Веня и тетя Надя, и мы с мамой бросаемся к ним на встречу. Я первый подлетаю к дяде Вене и он, подхватив меня на руки, высоко подбрасывает вверх.
- Ох, какой же ты стал большой! Настоящий мужчина! – смеясь говорит он, и осторожно ставит меня на землю. Затем крепко обнимает и целует маму. Тетя Надя целует меня и сует мне в руки круглую жестяную банку с леденцами.
- Веня, а где же дети? – спрашивает мама
- Дети, ох уж эти дети Соня! Мишке нужен  пионерский лагерь, он теперь там вожатый. Ну а Сонечка у бабушке в деревне.
- Так что ж мы тогда стоим? Поехали домой. Я уже обед приготовила, просто цимес, (вкусно) и рыба фиш готова.
- Ой, нет сестра, нет. Я ведь проездом. Я в санаторий еду. Путевку мне выделили, как сердечнику. И сейчас этим же поездом дальше поеду. – смеется дядя.
- Веньямин? Что случилось? Ты болен? Отчего ты скрывал свою болезнь от меня?
- Да здоров твой братик как бык. А путевка «горящая» вот и всунули «сердечнику»
Мама облегченно вздыхает. Тем временем посадка на поезд уже закончилась и дядя, не смотря на свой вес, легко заскакивает на ступеньку вагона.
- Через двадцать четыре дня встретимся. Вот тогда и покушаем твою рыбу сестра. – весело кричит он и машет нам рукой. Паровоз, набирая ход, увозит его на «сердечный» курорт, а мне грустно, мне хочется, что бы дядя Веня остался. 
  Дома тихо и спокойно. Мама с тетей Надей говорят о своих делах.
- Я Софа к тебе ненадолго. Дня на два, на три, а потом домой к маме с Сонечкой. Венька тут такой гешефт (хитрое мероприятие) удачно провернул, что можно и немного денег на себя и семью потратить. Завтра выходной, поехали на толкучку?
- Нет, Надежда, нет. Я не смогу. По дому куча дел скопилась. Да здесь и недалеко. Сядешь на трамвай пятерку и на шестой остановке выйдешь.
День плавно переходит в вечер. Я клюю носом и незаметно засыпаю за столом, и мама переносит меня на кровать.
  Утро начинается шумно. Тетя Надя собирается на толкучку. На дворе дождь, и мама отговаривает ее от поездки.
- И что ты. Ты только посмотри, что делается на улице. Хороший хозяин кецеле (кошка) на улицу не выпустит, а тебя, как будто кто гонит.
- Нет Софочка, нет. Я поеду, и не уговаривай меня. Если хочешь помочь, дай мне свой плащ.
Я тоже хочу на толкучку с тетей Надей, но мама меня не пускает. Я забираюсь с ногами на кровать и читаю свой любимый альманах о путешествиях и приключениях.
  Проходит час, а может быть полтора, как вдруг неожиданно распахивается дверь нашей комнаты и на пороге появляется тетя Надя. Вид у нее ужасный. На лбу начинает наливаться фиолетовым цветом большущая шишка, на левой щеке ссадина, капроновые чулки на коленях порваны и из содранных в кровь коленей сочится кровь. Светлый мамин габардиновый плащ весь в грязи.
- Ой, вей Наденька! Что? Что случилось? И почему на тебе такой вид?
- А, Соня и не спрашивай. Сейчас отдышусь и все расскажу. Слушай, водка есть?
- Конечно, конечно есть. Я для Венички приготовила к его приезду.
  Мама торопливо достает из буфета графин из зеленого стекла и торопливо наливает Наде полную лафитную рюмку. Та лихо, одним глотком выпивает ее. Затем, закусив поданным мамой пирожком, начинает свой рассказ:
- Дождалась я, значит ту «пятерку», лихо ее забери. Еле втиснулась в заднюю дверь. Народу битком. Стиснули со всех сторон, даже ухватиться не за что. Стою, и пошевелиться не могу. Мужик сзади, какой то трется о мою задницу. Я чувствую, как он кобель ко мне прижимается, и сдвинуться с места не могу. Тихо так, сквозь зубы шиплю ему: - Отодвинься падла, а то я твой «болт» с корнями вырву. Он то мне в ответ: - Извините мадам, но в такой сплошной тесноте мне отступать просто некуда. А формы ваши – столь аппетитны, что все происходит помимо моей воли, то есть чисто физиологически.
Я тогда то правую руку из кармана плаща кое-как высвободила, хотя и не хотела этого делать, потому что там то кошелек лежал. Затем, используя свободное пространство ниже пояса, протянула я руку к мотне то его. Мужик тот от этого, как паровоз пыхтеть стал, а я изловчилась и в хозяйство то его, что было силы вцепилась. Во он взревел! На весь вагон! И в один момент, растолкав всех, оказался на задней площадке. Тут трамвай у остановки резко затормозил и люди, что сзади стояли, на меня стали падать. Стиснули, так – что ни дыхнуть, ни пёрнуть. А у меня одна мысль в голове – «кошелек». Я руку то сунула назад в карман плаща, а там уже другая, чужая рука.  Кошель я то свой сразу в кулак ухватила и что есть силы в руке зажала. А он - жлоб этот, меня за руку своей «клешней» схватил и держит. Я на него искоса через плечо глянула. Мужик вроде, как мужик, можно даже сказать интеллигентный, при шляпе. Смотрит на меня, и глаза зло так щурит. Аж «мурашки» у меня пошли по телу от этого взгляда. И хоть страшно мне до ужасти, но кошелек  свой держу и руку из кармана не вытаскиваю.
Стою и думаю: - «Стану кричать, так уж точно ножом в спину пырнет ворюга этот, вон глаза злые то какие».
Ближе к центру народ стал рассасываться, и я потихоньку поближе к передней двери передвигаться начала. А он следом за мной, и руку мою в моем кармане не отпускает. 
- Ой, вей Наденька! Азохон вей! – перебивает ее мама: - И как? Как это можно такое пережить? 0н этот гой (не еврей) тебя избил?
- Да нет Софа, нет! Ты слушай и не перебивай. Я уже к самой площадке подошла. Стою и думаю: - «Вот сейчас на остановке дверь откроется, так я сразу выскакивать не буду, а как двери начнут закрываться, тут я и выскочу, чтобы он за мной не успел». Приготовилась, стою, в груди все колотиться. Думаю: – «Успею, не успею?». Трамвай остановился, двери открылись, а я стою. Стою и кошелек свой рукой в кармане сжимаю. А как только они начали закрываться, я как рвану, аж треск пошел. Ну, он то – мужик тот, за мной не успел, но такого пендаля мне под жопу дал, что я из трамвая стрелой вылетела. И на тебе, прямо лбом в фонарный столб попала. Ладони, колени сбила, чулки новые капроновые порвала. – уже плача, размазывая тушь по лицу, сказала тетя Надя маме. И дальше сквозь слезы продолжила: -  От того удара лбом об столб, я на некоторое время вроде как бы сознание потеряла. А когда пришла в себя первым делом про кошелек подумала. Кулак разжала, а в нем кошелек, но не мой, а чужой! Сижу в луже, на кошелек гляжу, и ничего не понимаю. Раскрыла я его, а в нем два рубля и копейки. Это я знать в его, в карман того мужика рукой невзначай залезла, а он меня за воровку принял. Сижу посреди лужи с разбитым лбом и думаю: - «Ну не дура?»
  Тетя Надя поморщившись, встает со стула и вдруг, как будто что-то вспомнив, обращается к маме: - Софочка! Ты посмотри, что у меня там на жопе? И высоко закинув юбку, оборачивается к маме.
- И, что ты Надя, и что?  Тут же Зиновий! – урезонивает ее мама.
- Да пусть выйдет в коридор, а ты посмотри. Уж больно то болит.
  Меня быстренько выпроваживают за дверь. От нечего делать я иду на кухню, усаживаюсь у окна и гляжу в наш большой пустой двор. Во дворе пусто, дождь разошелся с новой силой и разогнал всех.
От этой дворовой пустоты мне становится грустно. Внезапно в коридоре раздается пять отрывистых звонков. Это к нам. И я стремглав несусь открывать входную дверь. На пороге промокший, но веселый мой дядя Веня.
- Дядя Веня, ты? Ты уже приехал? А у нас тут такое! Такое! – бессвязно лопочу я.
- Тетя Надя! Такое! Это просто гевалт! (караул)
Дядя Веня отодвинув меня в сторону, решительными шагами идет в комнату. Не доходя пяти шагов до двери, оборачивается, смотрит на меня, словно хочет о чем-то спросить. Затем, махнув рукой, стремительно открывает дверь. Шагнув в проем, он резко останавливается, словно он наткнулся на невидимую преграду. Его взору предстает удивительная, незабываемая картина.
  Низко нагнувшись, оголив свой, уже начинающий синеть, зад – стоит тетя Надя, а рядом на коленках, вследствие своей близорукости, почти упираясь в него головой, стоит моя мама, внимательно разглядывая опухшее место невестки. Мама и тетя Надя не замечают ни дядю Веню, ни меня. Они увлечены, и тихо, почти неслышно говорят о чем-то, о своем. К действительности их возвращает громкий хохот дяди Вени.
- Ну и что сестра ты нашла хорошего в этой акуз? (задница) И зачем было так глубоко заглядывать? Поверь мне, я много раз на это смотрел, и если бы нашел что-то хорошее, я бы тебе об этом сказал. Поверь мне, как твоему родному брату!
  Тетя Надя торопливо одергивает юбку, а мама, услышав голос невесть откуда взявшегося брата, ничего не понимая, продолжает стоя на коленках вглядываться в уже прикрытый юбкой зад невестки. Потом она медленно поворачивает голову и, всматриваясь в дядю Веню, говорит: - Веня! Веничка, что случилось? Почему ты здесь? Говори все, ничего не утаивай от своей сестры!
- Вставай, вставай с коленок Соня, тогда и поговорим. И если это возможно все же скажи мне, что вы тут делали?
- И, что ты мишиге (сумасшедший, иногда ласкательное) смеешься, тут такой цорес! Такой цорес! (огорчения) твоя Надя ведь чуть не убилась!
- И, что сестра, для того чтобы ей стало легче, ей нужно глядеть в жопу?
- Ой, иди ты! С тобой невозможно говорить Веня, это я тебе говорю, как сестра.
Дядя Веня серьезно смотрит на тетю Надю и говорит: - Одного я не понимаю жена, что теперь у тебя на что похоже. Лицо на жопу или жопа на лицо?
- Да иди ты! – огрызается тетя Надя: - Сам то чего приехал? Небось, натворил что? Или опять твои хохмачки?
- Всё. Всё, все успокоились. – гасит мама надвигающуюся ссору между супругами: - Мойте руки, и будем накрывать на стол.
  Через полчаса часа мы все сидим за нашим круглым столом. Дымятся паром полные тарелки борща, исходит ароматом золотистая курочка, и политая топленным куриным жирком, манит глаз отварная молодая картошка. Дядя Веня наливает по рюмкам водку и произносит: - Алэ вай едер туг! (чтоб так было каждый день) Все чокаются, и я тоже чокаюсь со всеми своей рюмкой, в которой налит лимонад «дюшес». От хорошей еды и выпитой водки взрослые становятся добрее. Уже веселее глядит тетя Надя. Похоже, уже забыла о том, что она все еще сидит на подложенной на стул, мягкой перьевой подушке. Теперь она рассказывает о своих приключениях с гордостью и даже некой бравадой.
- Амэхайя! Ой, амэхайя! (хорошо, очень хорошо) – повторяет после каждой выпитой рюмки дядя Веня.
- Веньямин, так что же все-таки случилось? Почему ты так быстро вернулся? Тебя не приняли в санаторий?
- Нет, Надя. Приняли и даже очень хорошо. Доктор меня внимательно выслушал, прочитал мою «липовою» санаторную карту и, улыбнувшись, сказал: - Будем лечить.
А затем, улыбнувшись, спросил: - А от чего?
- Вам доктор виднее. – ответил я. И он, еще раз улыбнувшись, сказал: - Найдем.
- Только вот доктор у меня одна проблема.
- Какая проблема больной?
- Храплю я во сне. И громко.
- Хорошо, больной, не волнуйтесь. Поселим вас в комнате для храпящих.
Дали мне направление в корпус, и отправился я устраиваться. Сестричка молоденькая красивенькая меня в палату привела. Соседям моим представила, да и ушла. Раззнакомился я с мужиками пока «пулечку» после ужина расписывали. Хорошие, ладные мужики, из разных мест. Один даже из Узбекистана приехал, Керимом звали. Тогда же, вечерком бутылочку коньячка оприходовали за знакомство и за здоровье. Вот тогда то я им и признался в том, что я храплю во сне.
 Успокоили они меня, что мол, не я один такой, всех их собрали в одну палату, чтобы другим больным не мешать. Спать улеглись, а утром в палате проснулся я один. Трое моих храпящих соседей не выдержали моего храпа, и ночью забрав подушки и одеяла, ушли спать в холл на диванчики. Потом мой лечащий доктор в другую палату меня перевел. Там то же самое случилось. Всю ночь пытались меня будить, да где там. После этого вызвал меня к себе сам главный врач и сказал: - Уважаемый из-за вашего храпа у меня уже две палаты не спят, а отдельную комнату я вам предоставить не могу, да и не положено. Так что батенька собирайтесь, и домоюшки, домой. Вам в другой санаторий надо – органов дыхания.
 Вот так мои хорошие, быстро вылечили меня от «сердечной недостаточности» - закончил свой короткий рассказ грустным голосом дядя Веня.
  Гости наши пробыли у нас недолго. Попа тети Нади зажила быстрее лица. А еще через пару дней, тетя Надя, густо напудрив лицо, увезла моего любимого дядю Веню домой.
  На прощанье он как взрослому протянул мне руку и сказал: - Зайд гезунд.! (До свидания)