Как прожить, чтобы не болело сердце. Глава4-7Алек

 
   За час до конца рабочего дня  Алексей набрал номер домашнего телефона, терпеливо выслушал десяток длинных гудков и нажал на отбой. Вот и чудненько – «Елены Леонидовны нет.» - подумал он и ещё  с полчаса делал правки в рабочей документации, отвечал на телефонные звонки, дважды нажимал на кнопку дозвона, но трубка повторяла репертуар долгоиграющих гудков. Звонить жене на мобильник не стал.  Раскрыл ежедневник, просмотрев все пункты первой половины дня в понедельник, переключил аппарат телефона на автоответчик и вышел из кабинета, на дверях которого висела табличка «Главный инженер».

На улице отметил про себя: «А день прибавился – светло и фонари ещё не включены».  В машине пришло неожиданное решение поехать к Толику. Долго пришлось тянуться во втором ряду по Староневскому проспекту, потом по Невскому и, одолев Дворцовый мост, потихоньку стал прибавлять скорость. К Октябрьской набережной  доехал только к семи, с трудом нашёл место для парковки и в четверть восьмого, расслабленно сидя на диване в уютной кухне, потягивал крепчайший ром.

Здесь –  у своего закадычного друга – Лёша чувствовал себя так хорошо, как нигде – ни в новой квартире, которую купил после размена их с Еленой трёшки, ни у дочерей, каждая из которых жила взрослой семейной жизнью. Будучи в гостях, он был как дома -  прикрыв глаза, думал о своём. Его молчание никого не тяготило – ни Толика, ни Милу,  накрывшую для « мальчиков»   стол. Она, посидев чуть-чуть за компанию, незаметно вышла. Людмила – жена Анатолия была в своём роде единственная из жён близких и не очень близких друзей Алексея, принявшая его - Лёшу единожды и навсегда ещё со студенческой поры, когда Толик  начинал ухаживать за нею.
 «Смотри, какой крепкий  ром» - сказал Алексей и налил по второму кругу.
-Елена вчера забегала и вот - из Италии привезла. С час посидела и «полетела». Она припоздняться не хотела. Я её на маршрутку проводил. -
Толик говорил, разделяя фразы долгими паузами, и было очевидно, что  сожалеет, что не желая того, упомянув имя бывшей Лёшкиной жены, коснулся больного не зажившего.  А друг молчал, не принимая приглашения к разговору; мысленно задавал вопросы, но внутреннее напряжение прошедшей недели,  ставшей возвращением в ту осень, когда он понял, что  итальянский отпуск Елены – не что иное как начало конца,  именно сейчас будто качалось в бокале на поверхности заморского презента..
Широкое дно, скрытое тёмно-коричневой жидкостью, лежало в ладони. Алексей сделав два маленьких глотка, поставил фужер на стол и во всплеске  произнесённых вслух слов: «А я ей так и не позвонил. Не смог!» слышна была усталость, только усталость. Он наклонил бутылку, снова долил ром  и  выпил залпом, как водку, почувствовав как  обожгло и разлилось горячей волной  по всему телу.
 - Зараза она - Ленка! Сначала кинула меня, после письма  идиотские писала, душу на куски рвала, вопросики с подковырками: « Любил ли ты меня когда-нибудь?» А! Мать твою так… Она же всё сломала, не я! –
Лавина прорвалась и понеслась неудержимым потоком наружу. Всё то, что семь лет, как в закупоренном жерле вулкана, кипело, бурлило, набирало максимальную температуру, впервые  вырвалось на свободу.
 - Ты же знаешь, Толян, у тебя тоже были моменты…. Если ты и молчал, то они по-бабьи не раз жалились друг дружке – моя твоей, твоя моей. Но вы же пережили, перешагнули и … -
Он ещё раз налил себе ром, сделал большой глоток, поставил фужер на стол неосторожно резко и тот звякнул-ойкнул «Дзинь»; вынул из портмоне из аккуратной стопки визиток три сложенных в восьмеро прямоугольника и бросил на стол.
 - Это же не письма! Это обвинительная речь – какая сволочь я и какая она - страдалица… Почитай, почитай –
Он сказал это тихо и зло, подтолкнув другу один из прямоугольников.
Анатолий встал, отошёл к окну, стал смотреть в потемневшее, густеющее мартовскими сумерками пространство... Ждал чего-то  и, не поворачиваясь , глухо, по сути вообще не желая говорить вслух, сказал:
- Убери,Лёш. Убери. Не береди.-
 Но Алексей, возможно, и не  расслышал этих слов, взял один из прямоугольников  развернул и со школьного листа в клеточку с потёртыми линиями сгибов начал читать:

 -Я учусь смирению. Возможно,  слишком многого хотела от тебя. Но эта
потребность получать имела своё объяснение: с течением лет стало недостаточно безоглядно отдавать тебе всю себя. Знаешь, Лёша, именно вдалеке от всех, кто мне дорог и кого люблю, начинаю осознавать смысл этого действия – его значимость, его необходимость –  для меня самой. Здесь нередко мои руки, моё сердце, мои чувства не принимаются, они не нужны. А это страшно! И это каплю за каплей выпивает мою жажду жизни, моей бывшей всегда неиссякаемой энергии.
Так часто приходит на память тот день, когда мы потеряли в лесу пятилетнюю Алю.  Мои и твои зовы, вслушивания в бездушные отклики эха, растворяющегося в говоре ветра и листьев, и в сумасшедшем стуке наших сердец. Моё и твоё отчаяние, мольбы обращённые к небу, в котором я тогда ещё не видела Его глаз. И бег, бег, бег! И, наконец, движение в направлении к шоссе, безуспешные попытки автостопа,  твой рывок навстречу очередной машине, которая вынуждена  была затормозить и мои несвязные объяснения с просьбой подвезти нас на станцию к отделению милиции. А через несколько минут после пятисот метров шоссейки – там, где дорога делает изгиб, видим  рыжулю Аленьку, выходящую из леса . И вот ты, я и наша Алюша  сидим, обнявшись на обочине дороги и плачем. Господи, прости меня, но я бы согласилась ещё раз пройти через этот кошмар потери моей девочки, только бы вновь почувствовать то единство, ту необъятную радость приятия и отдачи любви друг другу  и, как  тогда, заплакать от счастья.
   День за днём меня не покидает надежда, что я привыкну, что время залечит раны и я ещё раз начну жить, а когда одолевает желание бросить всё и вернуться, то заставляю себя вспоминать моменты из нашего с тобою прошлого, те, которые лучше было бы забыть...
    Ты, я,  мама. Летнее утро. Понедельник. Мы едем на твоей машине. Ты спешишь на работу, высаживаешь нас между Ланской и Светлановской площадью. И мы – две женщины, твоя мать и твоя жена – вешаем себе на руки тяжёлые корзины, наполненные до краёв урожаем из нашего сада, ярким и ароматным – чёрная и красная смородина, и «тащимся» пешком  на остановку трамвая. Прямого до дома здесь нет и ещё в течении часа  с пересадками едем и идём... Когда входим в  квартиру и обессиленно опускаемся на диван, мысленно ругаю себя за бесхарактерность, за неумение единожды сказать:
 - Выезжаем на час раньше и ты везёшь нас до самого конца – до нашего дома!–
Лёша замолк, перевернул страницу двойного листа и, видимо,  почувствовав напряжённое внимание Анатолия, который стоял у окна так и не повернувшись,  тоже встал, подошёл к другу, протянул ему лист :
 - Глаза устали! Ни хрена не вижу. –
Даже в эту минуту Алексей не мог заставить себя  попросить вслух, хотя нуждался и его нутро кричало во всю силу накопившейся  боли:
 - Я читал эти письма сто раз! А сегодня, читай ты, слышишь, читай ты... -
Анатолий взял лист и вот уже его голос звучит  ровно и монотонно  с частыми остановками – распознавая, привыкая к необычному склонённому влево почерку.

 - И другой день – памятное воскресение: мне исполняется тридцать восемь!
Так вышло – назначен переезд. Народные пословицы точно определяют ситуации – один переезд равносилен двум пожарам. Наш первый – с двухлетней Дашуткой, двумя чемоданами, диваном, холодильником, письменным столом и раскладным креслом, на котором я спала ещё будучи девчонкой, - этот переезд был сплошным удовольствием, радостью, грандиозным событием – из семи квадратных метров в двадцать восемь!  Второй, когда обросли и вещами, и дочками (Дашуне –семь лет, Аленьке –два года), -  тоже без особых чувствительных нагрузок (Ах, как молоды мы были). И эмоции опять-таки только радостные и, надо сказать, с чувством удовлетворения от содеянного – из коммуналки в отдельную квартиру.
      Но «бог любит троицу» и ... Как же не желал ты, дорогой мой бывший муж, этого последнего насильственного для тебя переезда! Отбивался как только мог. Потому и лишними  предварительными хождениями-просмотрами для выбора новых апартаментов себя не обременял. Однако впервые переступив порог новой трёхкомнатной квартиры и, обозрев внимательно то, что предстало нашим глазам, задал конкретный вопрос:
 - Слушай мать, куда же ты смотрела, когда акт приёмки помещения подписывала?-
Все – и девочки , и свекровь,  здесь же, где я стояла сейчас и получившая  накануне из рук в руки от риэлтора ключи от новой трёшки с Евроремонтом, застыли в шоке от представшей глазам картине – «паучьи лапы» электро-проводов, торчащих из дыр, ещё вчера закрытых блестящими новенькими розетками, а в ванной смесители отечественного производства, сложенные на полу – хотите монтируйте, а нет, так можете и не пользоваться такой роскошью как наличие ванной комнаты, обойдётесь и санузлом...
( в течении трёх последовавших дней бывшая ушлая владелица возвратила все итальянские реквизиты дорого проданной квартиры )
Но двойной стресс – от Увиденного и от Услышанного  – стал первопричиной   случившейся со мной истерики и нервного срыва, приведшего к долгому тотальному молчанию. Я не могла произнести ни слова, горло сковало спазмами и любая попытка заканчивалась пугающим «А...А...А»  До самого вечера я боялась говорить и несколько дней заикалась. Этот мой день рождения даже если и захочу, не смогу забыть.. –
 Алексей и слушал и не слушал. Голос друга то приближался то уходил , становился фоном, на котором обретали очертания лица и события  далёкого  июня, в котором в его жизнь ворвалась Ленка....  мысли преображались в сюжетные картинки, а строки из письма прерывистыми линиями обрамляли их периметр.
 Ленка, выбежавшая на лестничную площадку третьего этажа  дома, в котором расселили ребят и девчонок, приехавших в составе зонального стройотряда Политеха. Ленка, слепленная из мышц молодого семнадцатилетнего тела, крепкая, спортивная, порывистая, походкой и движениями похожая на пацана, с обалденными голубыми глазами на красивом, чуть тронутом первым загаром лице; глаза, которые она удивлённо вытаращила на незнакомого белобрысого дядьку, вторгшегося на их девчоночий этаж. А на его вопрос:
 - Что это за гулянки в мёртвый час? Живо - марш в комнату! –
девчонка прыснула задорным смехом и скрылась за захлопнувшейся дверью.
Ленка, которая спустя месяц после их первой встречи, дрожащая, как лист на осеннем ветру, ночью, босиком вошедшая к нему в комнату... Полная луна, как большой жёлтый глаз, подглядывала в раскрытое окно и она, сделавшая шаг к нему навстречу и замершая посередине.  И ещё шаг  совсем близко – села на край кровати и сказанные слова звенели в голосе, готовым сорваться, разбиться, разразиться ливнем :
 - Я так больше не могу! Не могу молчать! Лёша, я тебя люблю! Даже если ты скажешь, что я сошла с ума.-
Ленка, которая уже в августе привела его в свой отчий дом , чтобы объявить родителям, что она выходит замуж за него – за Алексея. Она не спрашивала разрешения, она ставила отца и мать перед фактом принятого решения, не подлежащим оспариванию.
Ленка, смотревшая на Лёшку своим синим небом так, будто вливала в него свою бескрайность. Он знал, что эта девчонка - почти ребёнок по сравнению с ним- двадцатичетырёхлетним, которого никто в институте иначе как «старик» не называл , любит его настолько сильно, что ему порою становилось не по себе. Он не мог мериться с нею  этой силой. Он потерпел бы поражение. Но её любовь становилась его неожиданно обретённым счастьем, он будто нашёл сокровище, не имеющее цены. Он почувствовал свою нужность, востребованность. О нём заботились, он- Алексей Скрипка переставал быть чужим иногородцем-лимитчиком, у которого в огромном столичном городе была единственная и то временная собственность – койка в общежитии.
- ... та последняя наша весна! – Слово « весна» вернуло Лёшу  назад  и снова его слух воспринимал, а губы вторили написанному и читаемому вслух.
- ...наша    весна. Когда природа пела новую жизнь и хотелось глубоко дышать, наполняясь желанием жить, радоваться, любить. В то воскресение, выйдя из машины, привычно пробежавшей семьдесят километров от дачи до нашего Комендантского проспекта, ты небрежно бросил мне, уже захлопнувшей дверцу с другой стороны:
 - Эй, бутылки свои собери. Не везти же  мне их завтра на работу –
Мне показалось, что ты мне плюнул в лицо и пронзительная обида сковала  всё моё существо.  Я механически раскрыла дверцу машины, собрала раскатившиеся по дну бутылки, уложила в полиэтиленовый пакет и пошла...  В магазинчике на вырученные деньги купила кирпичик хлеба, батон булки, литр молока и...  очередную бутылку «Балтика 5»  для любимого мужа. Подумала:
 -Вот и начало сбору следующего арсенала стеклотары».-
А ночью на нашей шикарной новой тахте, когда ты уже спал, предварительно по-деловому в три минуты справив своё удовольствие и развернувшись на сто восемьдесят градусов, констатировал:
 -Всё, всё мать! Завтра вставать рано-,
я долго ворочалась сбоку на бок. Уснула за полночь, но ненадолго. Проснулась, как было уже не раз,  от дикого напряжения от предчувствия экстаза реальной эротики, реальной ласки тёплых губ, томительного прикосновения любимого мужского – твоего тела. Сна как не бывало. Меня трясло в ознобе  желания... Я пододвинулась близко-близко к тебе, обняла, прижалась к твоей спине... Ты проснулся не сразу, но когда до твоего сознания дошло чего я от тебя хочу, даже не повернулся, а раздражённо прошептал:
 - Ты что, мать, спятила!? Посмотри который час!-
Это и стало последней капелькой-капелюшечкой. Я поняла, что не нужна тебе, что я иссякла для тебя. Что диалога понимания между нами не будет, что за  за наши совместные семейные долгие дороги ты потерял моё имя,  заменил его сухим безликим «Мать», что понятие «Мы» больше не существует, и дальше нам идти в разных направлениях - каждому своим путём.
Оставив тебя спокойно досыпать, я встала, подошла к окну, повторяя как заклинание : «Тебя не попрошу я больше ни о чём...», а дописала уже много месяцев спустя за сотни километров от дома:

Тебя не попросила ни о чем,
Ушла как есть…
Хоть знала, что ничье плечо
Ни там, ни здесь
Подставлено не будет.
Ночи, дни
Сольются в сотни будней,
Озолоти!
Я не вернусь туда,
Где нам двоим
Минуты, как года
И горький дым.
Где каждый в угол свой
И на замок.
Ни толики взаймы,
Себе лишь впрок
Бессонницу ночей,
Осенний сплин,
Плеч вымученных плен
Согбенность спин.
Где линия пряма
Застывших губ,
Не прорастет трава
Забытых чувств.
Ушла  без слов,
Не оглянувшись,
В никуда.
А сожалею  бесконечно лишь –
Любовь ушла.

Анатолий замолк сделав судорожный вздох и, не давая себе отчёта в том, что продолжает говорить вслух, выдохнул:
- А я-то! Я-то её тоже мысленно «полоскал». Скотина ты, Лёшка! Последняя...-
Он осёкся  и не закончил, увидев как его друг, ухватившись за край скатерти, начинает заваливаться в бок на подлокотник дивана.
 - Мила, Мила!- закричал Анатолий.- Лёшке плохо! И немедленно набрал на телефоне